Мистики XX века, энциклопедия

Алистер Кроули «Лунное дитя»

Еремей Парнов «Трон Люцифера»

Stephen Davis «Hammer of The Gods, Led Zeppelin Unauthorised»

 

Что бы посмотреть:

«The Song Remains The Same» — фильм об американских гастролях группы LED ZEP­PELIN

 

 

ОЧЕРЕДНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:

ВСЕ ПРИВЕДЕННЫЕ НИЖЕ ТЕКСТЫ

НАПИСАНЫ НА ТАК НАЗЫВАЕМУЮ «РЫБУ»,

ЗАДАННЫЙ МУЗЫКАНТАМИ РАЗМЕР!

 

ЗАКАТ

(музыка В.Кипелов)

 

Кипелов - скупой на собственное творчество человек. Больше одной песни на альбом обычно не приносит. Может поколдовать с другими музыкантами над припевами, бриджами в их творениях, стать соавтором, но целиком выносит на суд коллектива одну-единственную, почти всегда медленную, рвущую душу вещь... Сидит глу­боко внутри у «арийского» вокалиста тоска по другой жизни, тлеет огонь, взрывающийся фейерверком лишь в таких вот кипеловских одиночных алмазах. Мы с ним здорово похожи — ни Валерий, ни я не умеем делать резких движений, круто менять выбранный некогда курс, отрываться от уже привычного. То одних жалеем, то других, то самих себя. А потом жестоко расплачиваемся за это. Нервами, здо­ровьем, свободой... «Все время хочется вырваться, — говорил Кипе­лов во время записи «Генератора...». — А ведь знаешь, что не вы­рваться... Я вообще-то не поклонник резких перемен, но душа жаж­дет иногда чего-то необычного» Несколько раз на моей памяти Ки­пелов пытался сделать решительный шаг, совершить прыжок в сто­рону от протоптанной дорожки. И ни разу у него это не получалось. Он словно зависал в воздухе, поддерживаемый некоей тайной силой, которая секунд через пять резко разворачивав прыгуна и швыряла на прежнее место. А печаль о неизведанном оставалась, пурпурной рекой перетекая из песни в песню.

 

 

Сюжет №1

В рижском Домском соборе прохладно. Сквозь пыльные цветные витражи пробиваются лучи заходящего солнца. Под каменными плитами у стен спят грозные рыцари... Я сижу на первой скамейке -откуда-то сверху, из полумрака, доносятся два голоса: органа и скрипки. Невидимые люди льют свою печаль о прошлой жизни, до­трагиваются пальцами до сердец чутких инструментов. Пронзитель­но. Сотни маленьких иголок пробегают по коже, и мне кажется, что когда-то я уже сидела вот так, в летнем платье, летним вечером в тор­жественных сумерках и слушала эту музыку. Но тогда звучала не скрипка, звучал чистый женский голос, поднимался к самому шпи­лю, от шпиля — к небу, над напряженной перед грозой рекой, по ко­торой можно добраться к желанному морю. «Женщина, женщина, о чем Вы поете?» — спрашивал у певицы вежливый воробей с подби­тым крылом, желавший спрятаться подальше от когтей блудливой кошки и оказавшийся перед устрашающими своей величавостью трубами органа. «Я пою о том, что трое любили меня, а я любила од­ного из них, но все трое предали меня... Меня предавать нельзя — так сказал мой Ангел — и обижать меня нельзя... Кто предаст или оби­дит, скоро умрет. Двое уже отошли в мир иной, и я сама превратила их оболочки в огонь, третий — жив, но лицо его становится все безо­бразнее и безобразнее, а тело с каждым днем становится все дряхлее и дряхлее, и близок тот миг, когда он захлебнется фиолетовым пла­менем... А я останусь одна, без любви и огня, но живая...» «Я думал,

в соборах можно петь только о Господе Боге», — прочирикал воро­бей, и увидел перед собой две маленькие желтые луны, разделенные по центру черными трещинами. Вот какими глазами смотрела на трепещущий комочек перьев блудливая соборная кошка...

Орган замолчал. Замолчала и скрипка. В кармане красного платья в белый горох позвякивала купленная в универмаге за уг­лом хитроумная металлическая ручка... Тогда все школьники пи­сали еще перьевыми ручками, и ученикам полагалось носить в пе­нале перочистки — забавное изобретение для чистки этих перьев. Перочистки делали из разных неворсистых лоскутов — выреза­лись либо кружки, либо квадратики, сшивались по центру. Полу­чалась тряпичная пирамидка, которую венчала какая-нибудь цветная бусина. Купленная мною металлическая ручка была хоро­ша тем, что на ее концах имелись колпачки, в которые можно бы­ло вставить с одной стороны перо, а с другой — карандаш, а потом убрать и перо, и карандаш внутрь. Длинную пустую трубочку можно было запросто использовать, чтобы плеваться в недругов-карапузов горохом или бузиной...

Оглянуться на вход в собор было страшно — того и гляди там по­явится Некто с бледным лицом и горящими глазами, а у его ног бу­дет сидеть здоровенный черный пес, любимец римских легионеров. Гораздо позже я узнала, что эта порода называется ротвейлер, ну а про «черного человека» я упоминала в начале своего длинного «арийского» повествования...

 

Стой в предзакатный час

В тихом воскресном храме,

И вспомни свои печали

И мечты свои.

Пусть догорит свеча,

И кажется временами,

Что рядом открыты двери

В прошлые миры...

 

Там все живы, кто любил меня,

Там восход - как праздник вечной жизни с тобой,

Там нет счета ни ночам, ни дням,

Но есть долгий светлый путь домой.

 

Где золотая пыль

Долгих бесед о счастье?

Сухая трава и листья,..

Никаких следов...

В городе — летний штиль (sic!),

Время спит на запястье,

Закат закрывает двери

В лучший из миров...

 

Где все живы, кто любил меня,

Где восход — как праздник вечной жизни с тобой,

Где нет счета ни ночам, ни дням,

Но есть долгий светлый путь домой...

 

Возьми меня с собой, пурпурная река,

Прочь унеси меня с собой, закат,

Мне кроме замков из вечерних облаков

Не нужно больше ничего...

 

Окончательный вариант текста:

 

Под бдительным взором Кипелова на свет появилось примире­ние тьмой алмаза и пепла и был сделан печальный вывод: «Друг ра­вен врагу в итоге, а итог - один!». О правильности этого заключения можете спросить у мертвых. В Пороговый День, в канун праздника Охоты в Потустороннем Мире - 31 октября. Когда лишь прозрач­ный туман отделяет нас от потустороннего, и сквозь нас легко и не­принужденно проходит великое множество миров...

 

Я вижу, как закат стекла оконные плавит,

День прожит, а ночь оставит тени снов в углах,

Мне не вернуть назад серую птицу печали,

Все в прошлом, так, быстро тают замки в облаках.

 

Там все живы, кто любил меня,

Где восход — как праздник бесконечной жизни,

Там нет счета рекам и морям,

Но по ним нельзя доплыть домой...

Вновь примирит все тьма — даже алмаз и пепел...

Друг равен врагу в итоге, а итог — один...

Два солнца у меня на этом и прошлом свете,

Их вместе собой укроет горько-сладкий дым.

 

Возьми меня с собой, пурпурная река,

Прочь унеси меня с собой, закат,

Тоска о том, что было, рвется через край,

Под крики черных птичьих стай.

 

ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЗНОЙ

(музыка С.Терентьев)

 

Естественно, все начиналось не так, как все закончилось...

 

Не трогай меня, я прошу,

Ни губами, ни пальцем, ни взглядом,

Л тронешь — случится беда,

Ты мне послана силами Ада.

 

Хозяин твой, черный, как ночь...

 

(...дальше развернуться не дали, хотя речь шла вовсе не о сутене­ре несчастной белокожей девушки, оказавшемся порочным чернокожим хозяином). Босс сильно хромал, попахивал серой и смолой. Эту песню мне откровенно жаль, ее «загнали», как молодую лошад­ку на рок-ипподроме.

Перед окончательной шлифовкой текст выглядел так:

 

Ты сменишь лицо, как наряд,

Ты вползешь в чье-то тело неслышно, как змея,

И кольцами сдавишь меня,

Дав понять, кто из нас в жизни лишний.

 

Твой вирус любви ядовит,

Он разрушит меня, но напрасны все слова,

Сгорю, как сухая трава,

Только секс может быть безопасным,

Любовь не может быть тихой игрой,

Достаточно искры одной

Между мной и тобой,..

Это - дьявольский зной.

 

Мне нравится эта война

Между светом и тенью, нечистым и святым...

Захочешь — мы все повторим,

Я тебя подпущу очень близко!

Мы сразимся с тобой до конца,

Проклиная, бледнея от страха, но любя,

И стану победителем я,

Ты же станешь щепоткою праха.

 

Так неуютно под небом пустым,

Зачем мне победа моя и свобода,

Если вновь я один?!

 

Сам испепелил, сам и расстроился. К сожалению, не сохранилось черновиков варианта текста о японке, которая, будучи дочерью са­мурая (о чем говорилось конкретно), занималась восточной магией. А восточная магия, как известно, плохо переваривается магами за­падноевропейскими, не говоря уж о русских колдунах и ведьмах. Во всяком случае, одного моего знакомого, над которым «поработали» индонезийские маги, не взялись восстанавливать увешанные рега­лиями московские чародеи. «Бали, понимаешь ли...и есть Бали!» Точно помню, что придуманная мною японка умела превращать хло­рированную водопроводную воду в отменный спирт, чем, видимо, и удерживала около себя десяток-другой поклонников. Но боялась трамваев. Слово «трамвай» вообще не вписывается в «арийский» ажур, оно из той серии, где поют о желтых ботинках, короле Оран­жевое Лето и о кошках, так похожих на людей (группа БРАВО). Не произошло интернационализации творчества АРИИ, хотя музыкан­ты всегда любили ДИП ПЕПЛ, а там периодически в песнях мелька­ют всякие японки и даже цыганки.

Терентьев с помощью друзей кое-что подкоротил, подрезал, Кипелыч вместо «я тебя подпущу очень близко» вставил «от заката до рассвета». Мои возражения и стенания по поводу уничтожения элискуперовского духа «Зноя» в расчет не принимались...

К сожалению, песню отнесли в разряд проходных, на концертах она ни разу не прозвучала...

 

Окончательный вариант текста:

 

Ты сменишь лицо, как наряд,

Ты войдешь в чье-то тело неслышно, как змея,

Ты кольцами сдавишь меня,

Дав понять, кто из нас в жизни лишний.

 

Твой вирус любви ядовит,

Он разрушит меня, но напрасны все слова —

Сгорю, как сухая трава.

Может, это мне послано свыше?

 

Любовь не может быть тихой игрой,

Достаточно искры одной,

Между нами — лишь дьявольский зной.

 

Шепот молитвы в каменных стенах,

Лезвие бритвы на тонких венах,

Счастье наутро, горе под вечер,

Все так странно и вечно...

Пусть это будет зваться любовью –

Самой нелепой, самой земною,

Пусть это будет дьявольским зноем,

Зноем, сжигающим все.

 

Мне нравится эта война

Между светом и тенью, нечистым и святым,

Захочешь — мы все повторим

От заката и до рассвета.

 

Я буду с тобой до конца,

Проклиная, бледнея от страха и любя,

Ты хочешь все больше огня,

Но ты станешь щепоткою пепла...

 

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

(музыка В. Холстинина)

 

Всего, что было, не расскажешь,

У слов всегда есть тайный смысл,

Q-o-o, придуман он людьми,

Но нам привиделись однажды

Арийцы на гнедых конях (надо думать — арии),

Высоко в горах...

И мы ушли в эти странные сны.

 

«Ученые» люди, начитавшиеся всяких книг по медицине, утверж­дают, что, если сны начинают менять свою окраску — были, напри­мер, яркими и сочными, а теперь их бросает в коричневатые тона — значит с вашей кровью что-то не в порядке. Ее необходимо чистить! Ешьте больше помидоров или тертой моркови. А чтобы поедание ка­тастрофического количества моркови не сопровождалось неизбеж­ным расстройством желудка, попутно забросьте в топку организма сваренное вкрутую яйцо. Процесс написания текстов можно срав­нить именно с постепенным засорением жизненно важной красной жидкости, текущей по жилам и венам. Или со снами — сначала радо­стными, а потом минорными.

Первые варианты стихов — это всегда ваши сны за час до скукоживания организма.

Версия с «арийцами» на конях родилась спонтанно. «Почему бы, - подумала я, наивная, — если уж группа называется АРИЯ, не спеть им о племенах истинных древних ариев?». Тем более что Брюс Дикинсон, давая автограф Холсту во время пребывания МЭЙДЕН в Москве, написал поперек статьи об АРИИ, напечатанной когда-то в журнале «Рокада»: «Up To The Aries»...

Во втором куплете, который не сохранился, как и многое другое, шла речь уже о древних арийских символах и жрецах. Случился лег­кий перенос темы из одного из вариантов текста для песни «Следуй за мной!»

- На фиг арии, - грубо отрубил Петрович, - надо что-нибудь обще­доступное. И чтобы по ходу дела попадались названия старых песен или уже знакомые по прошлым альбомам образы. Так поступают все...

Прощай, невоплощенная в песне символика 4 цветов! Прощай, светлая вера в жизнеутверждающую силу благодетельных богов!

В самый критический момент случилась мощная эпидемия грип­па, и на ум не приходило ничего, кроме:

 

Унылой ящерицей осень

По лужам тащит серый хвост,

Такой нелепый хвост,

И снова грипп знакомых косит,

Все боятся частых встреч,

И, чтоб себя развлечь,

Вспоминаю я улицу Роз.

 

В гриппозном бреду явился мне и Пилат, с которым мы с момента написания эпического полотна «Кровь за Кровь» были практически не­разлучны. Явился в перчатках. Кожаных, байкеровских.

- Понтий, — говорю я, засовывая градусник под мышку и пони­мая, что нехорошо так запанибрата разговаривать с Прокуратором, — вот так все время и ходишь? И в жару?

- Приходится так ходить, — отвечает разжалованный надзиратель над Иудеей, внимательно рассматривая уже открытую банку собачь­их консервов, неожиданно оказавшихся у ножки письменного стола, - словно взяточник какой-то, я же меченые купюры не брал, а вот наградили...

- Мыло у меня есть, Safeguard называется, не пробовал?

- Да перепробовал все — и голубое, и розовое, и зеленое... Боро­давки исчезли, мигрень прошла, а это вот никак...

- Понтий, это ж собачья еда!

- Собачья жизнь, собачья жратва, - уныло отвечает узник вечно­го позора, бросая пустую банку в открытую форточку. — Хорошо, что хоть гору моим именем назвали... А так, отмыл бы я ручонки, и что? Кому бы нужен был? Красиво звучит: «Когда вершина Пилата укры­та шапкой облаков, погода отличная...».

Точно. 40 градусов. Аспирин. Малина. Покой.

 

Когда Пилат отмоет руки,

Я подниму бокал вина,

И осушу до дна.

Начну звонить своей подруге

На другой конец Земли,

Всем друзьям своим:

Суть истории изменена!

 

Потом скажу, что каждый в жизни

Чуть-чуть и Понтий, и Пилат,

У каждого свой ад!

И за стеной — какой-то лишний

И уставший человек

Отойдет в Древний Рим навсегда...

Когда Пилат отмоет руки,

Взовьется пламенем вода,

Исчезнут города,

И лопнут старые подпруги (не подруги!)

У грехов, как у коней,

Скучно станет мне,

Я уйду по воде... в никуда... (привет «Пытке тишиной»!)

 

Наш отечественный аспирин превратил курившего косяк Пилата в висевшие на спинке стула кожаные штаны. Собачьи консервы оказа­лись нетронутыми, но мой пес Пинч подозрительно принюхивался к банке, презрительно чихнул, отверг подношение и окопался на коври­ке под креслом, словно говоря: «За прокураторами не подъедаем-с!».

Грипп отступил, и мы с Холстом принялись яростно перебрасывать­ся вариантами запевов, как пинг-понговыми шариками. Он вгрызался в текст, опытной рукой вычленял из него одно-два слова и требовал продолжения оформления мысли…

 

Мы колесили по дорогам,

Меняя струны и подруг,

Неправильных подруг,

Совсем не думали о Боге,

Звали в гости Сатану,

Выпив не одну —

Но пугались, услышав в дверь Стук...

 

Или

 

Мы колесили по дорогам,

Меняя струны и подруг,

Нам не хватало рук.

Хозяин был не слишком строгий,

Но деньгам вел хитрый счет,

Он потом умрет (не счет, естественно, а хозяин)

В час любви,

А не творческих мук...

 

Под многоплановым псевдо­нимом «Хозяин» на этот раз вы­ступал не Дьявол, а Виктор Яков­левич Векштейн, собравший в свое время АРИЮ. Интересный был дядька — о мертвых либо хо­рошо, либо ничего... Привозил и ставил просто так, бесплатно, ап­парат в кафе «Молоко», что в Олимпийской деревне, для вы­ступления всяких рок-босяков, пригрел у себя на базе и бесхоз­ный НОВЫЙ ЗАВЕТ и ЭВМ (экс-КРУИЗ с вокалистом Мониным и гитаристом Безуглым)... А как ловко он АРИЮ засвечивал на многодневных фестивалях сту­денческого творчества в Универ­ситете Патриса Лумумбы! Танцу­ют себе чернокожие нигерийцы, хором поют, боливийцы в дудочки свои дуют и по струнам ударяют. А потом, в конце, как выскочит Грановский с хаером, как выпрыгнет... Такое случалось в доледниковый период, еще до официального и все­народного признания «арийцев». Виктор Якоачевич любил собирать всяческие грамоты и призы: начинаются какие-нибудь маразматичес­кие претензии от парткомов и горкомов, а тут — пожалуйста! — краси­вая грамота, выданная коллективу Москонцерта за поддержку интер­национализма и участие в международном студенческом движении.

 

Или

Кто умер в двадцать или тридцать,

Того любили небеса,

Забрали небеса,

А жизнь, как хитрая волчица,

За флажки уводит нас,

Чтоб в последний раз

Пылью славы обжечь нам глаза...

 

Нескромно как-то, но пророчески. После вы­ступления АРИИ на фес­тивале «Нашествие» 4 авгу­ста 2001 года с оркестром, с дирижером, который по­чувствовал себя рокером и решил по этому случаю раздеться, оголив довольно кисельное тело, вокруг группы забурлил очеред­ной водоворот страстей и выгодных предложений... Демоны, демоны испыты­вают АРИЮ на прочность/ Устоят ли «арийцы», в пределах очерченного разумом и совестью кру­га или нет?

 

Есть неземное состоянье,

Когда ты с Богом наравне,

И Бог — в твоей струне...

Дар это или наказанье?

Кто все понял, тот исчез

В глубине небес,

Как солдат на священной войне.

 

На 31 августа 2001 года песня «Замкнутый круг» стала последним творением Холстинина, для которого я написала текст. Напомню, что на «Химере» Петрович уже со мной не работал.

В интервью журналу «Dark City» в 2001 году Холстинин объяснял смену своих поэтических привязанностей весьма оригинально. Пушкина, мол, — женщина, и с ней трудно работать. «Она не выно­сит критики...» «Н-да, — подумалось мне тогда, — не выношу я кри­тики.,. Особенно, если учитывать то количество переделок, которые вносились в тексты по требованию музыкантов. Конечно, не выно­шу критики! По 10 сюжетов...» Не буду кривить душой, слова «арий­ца», с которым мы работали с 1985 года и с которым я написала 5 (!) альбомов целиком, обидели меня. А потом мне стало весело. Это и есть рок, проявление той самой его темной стороны, о которой мало кто знает. Это обычная человеческая слабость, которую надо про­стить... В конце концов, у меня (а значит и утех, кто любит АРИЮ) есть вершина, где парят три белых орла, у меня есть Улица Роз, есть требующий раскачки мир, есть Антихрист и древний град Иеруса­лим, есть заключительные строки «Замкнутого круга» — «не всем волчатам стать волками/ Не всякий взмах сулит удар». У меня есть история о том, кто такой на самом деле Иуда... Но об этом — как-ни­будь потом, с позволения покровительствующих мне (или провоци­рующих меня) пока еще не названных астрономами звезд...

 

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

 

Мы колесили по дорогам,

Меняя струны и подруг.

О, нам не хватало рук,

И, если все добро от Бога,

Нам не светит теплый рай,

Сколько ни играй,

Это просто замкнутый круг.

 

Что завтра будет — неизвестно,

Хотя нетрудно предсказать.

О, нам нечего терять,

Какая жизнь — такие песни.

А жизнь нелепа и смешна,

Дальше — тишина,

Не объехать и не убежать.

 

Да, да, все сказано,

Да, да, давным-давно,

Да, да, да, все связано

Самым древним и хитрым узлом.

 

Да, да, да, все здорово,

Да, да, да, гори огнем,

Да, да, мы тоже золото,

Мы сверкаем, пока не умрем.

 

Другая кровь, другие раны,

Совсем другие времена,

Иные имена,

И, словно щепкой в океане,

Нами тешатся шторма,

А ночь короче дня,

Свет достанет нас даже со дна.

 

Слишком скучно быть бессмертным -

Те же лица день за днем,

Те же глупые ответы

На вопрос: «зачем живем?».

 

Не всем волчатам стать волками,

Не всякий взмах сулит удар,

Есть странный дар — лететь на пламя,

Чтоб в нем остаться навсегда...

ПРИЛОЖЕНИЕ I

БИБЛИОТЕКА АГУСКАЛЬЕНТЕС

 

Откуда: La Jornada. 18 января, стр. 15

Кому: В еженедельник «Progreso»

Кому: В национальную газету «Ei Financiero»

Кому: В национальную газету «la Jornada»

Кому: В местную газету SCLC «Tiempo»

 

16 января 1994 года

Господа,

Перед вами коммюнике, содержание которого свидетельствует об изменении в направлении ветров. Вы вновь угрожаете нам безрабо­тицей. Думаю, на этот раз всерьез. Мне сказани, что Мистер Робледо Ринкон укрылся со своими до зубов вооруженными охранника­ми, окрестившими сами себя «государственной общественной служ­бой безопасности», где-то в лабиринтах губернаторского дворца. Да­же если власть тех, кто противится народной воле, не простирается дальше 4-х районов древней столицы штата Чиапас, Тукстлы Гутьеррес, им следует предложить достойный выход из ситуации. Пусть только они объяснят, на какие деньги вооружались бледнолицые солдаты, истребляющие коренное население в сельской местности Чиапаса. Может, на деньги, предназначенные для подписанных в Сан-Кристобале «мирных соглашений», и эти деньги так и не дошли до бедноты этого штата Юго-Восточной Мексики (и который мы все еше считаем мексиканским? Так или нет?).

 

Vale.

Здоровья и мира во имя надежды предсказать завтрашний день, С гор Юго-Восточной Мексики,

Мятежный субкоманданте Маркое,

 

Мексика, январь 1995 года.

 

P.S. Он вспоминает утро вчерашнего дня и холод, царящий внутри.

 

Однажды ночью, заполненной ревом танков, самолетов и верто­летов, я очутился в библиотеке Агуаскальентес. Я пребывал в гордом одиночестве, окруженный книгами и стеной холодного дождя, из-за которого пришлось натянуть лыжную шапочку.. Мне не надо было ни от кого скрываться, разве что от холода. Я устроился на одном из немногих стульев, на которых ещё никто не сидел, и созерцал забро­шенность этого места.

В этот рассвет, как и во все прочие, люди не заглядывали. А Биб­лиотека начала свою сложную церемонию демонстрации своих бо­гатств. Пришли в движение тяжелые книжные шкафы, и казалось, что они кружатся в непонятном хаотичном танце. Книги менялись местами, обменивались страницами, и по ходу дела одна из них упа­ла на пол и явила утреннему сумраку неповрежденный лист. Я не стал поднимать эту книгу, передвигая танцующие полки таким об­разом, что она оказалась рядом со мной, и я смог бы ее прочитать...

«Библиотека существует вечно. В этой истине, из которой неза­медлительно следует логический вывод об уходящем в вечность бу­дущем мира, не может сомневаться ни один человек, не имея на то веских оснований. Человечество, этот несовершенный библиоте­карь, может быть творением Судьбы или злобного демиурга; Вселен­ная, обладающая чудесным количеством шкафов с волшебными то­мами, непрерывно движущимися лестницами для путешественника и отхожими местами для тех, кто любит протирать штаны, может быть лишь творением бога...

Чертенята утверждают, что для Библиотеки неразборчивое бор­мотание - дело вполне привычное, и если слова чисто случайно цеп­ляются друг за друга и раздается нечто осмысленное, значит вы ста­ли свидетелями сверхъестественного исключения из правил.

Библиотека безгранична и временна. Если бы вечный странник пересек ее в каком угодно направлении, он мог бы доказать, что в конце столетий одни и те же тома беспорядочно повторяются (но этот беспорядок при повторении становится неким порядком: По­рядком с большой буквы)».

«Мое одиночество сразу веселеет, получив в свое распоряжение столь славную надежду.

Летипия Альварес де Толедо как-то заметила, что пустая Библио­тека не приносит никакой пользы; строго говоря, кому-то одному может понадобиться всего лишь один том обычного формата, выдер­жавший девять или десять изданий; этот том может состоять из бес­конечного числа бесконечно тонких страниц (...). Работать с этим шелковистым на ощупь талмудом будет неудобно: каждая страница старается показаться совсем не тем, чем она является на самом деле, у недоступной страницы в середине книги может не оказаться обо­ротной стороны».

«Мое одиночество сразу веселеет, получив в свое распоряжение столь славную надежду», - повторяю я, выскальзывая из объятий библиотеки. Агуаскальентес подобен пустыне. Я делаю попытку произнести слово «заброшен», и в этот момент мимо, в сторону кух­ни, пробегает лисица. Направляюсь к бетонному постаменту и са­жусь у пальмового дерева, воплощающего «надежду на то, что цве­ты, умирающие в других краях, здесь расцветают».

А между тем Библиотека продолжает свои¹ фантастические пре­вращения.

Кажется, что через двери и окна проникают всякие шумы, треск и чьи-то всхлипы. Разве я сказал «через двери»? Здесь есть два отвер­стия, которые едва ли поддаются однозначному определению. Это нечто, через которое человек может войти внутрь, которое один мо­жет назвать «выходом», а кто-то другой будет утверждать, что сие есть легкие Библиотеки, она ими дышит. И лишь некоторые дума­ют, что эти отверстия, или дыры, заглатывают людей, животных и надежды...

Библиотека Агуаскальентес - начало и конец спирали, без како­го-либо конкретного входа или выхода. Я хотел сказать, что для ги­гантской спирали, которую описывал Таго, чтобы объяснить проис­хождение архитектурного ансамбля Агуаскальентес, Библиотека стоит в начале и в конце. Дом-сейф, «хранящий величайшие секре­ты организации», расположен на другом конце и в другом начале этого вихря. Я окидываю взглядом гигантскую спираль, в которую вписывается это сооружение, и представляю, как кто-то, находя­щийся внутри специального космического корабля, может словами описывать эту спираль, «взывающую из джунглей».

Я перевожу взгляд с дома-сейфа на Библиотеку, которая начина­ет излучать фосфоресцирующий голубоватый свет и выть, протяжно и хрипло. Библиотека рассказывает о том, какие мысли могут прид­ти в голову, а когда наступает день, ее пространство заполняют дети. Они приходят сюда вовсе не для того, чтобы читать книги. Они гово­рят (если верить тому, что мне рассказывала Ева), что здесь, в Библи­отеке, полным-полно разноцветных шариков. Похоже, никто эти шарики так и не нашел, потому что детишки больше не рисуют яр­кие картинки. Позже целыми тучами летят вертолеты и самолеты, они заполоняют не только небо над Агуаскальентес, но и скучные, однообразные детские рисунки. На мой взгляд, в этих рисунках многовато пурпурного, красного всех оттенков и зеленого. Желтый цвет ограничился солнцем, которое небо в эти дни затянуло серой паутиной.

Ночью Библиотека дает приют и бурно приветствует нарушите­лей закона и профессионалов насилия (как тот, что сейчас пишет эти строки). Они пристально разглядывают заставленные книгами пол­ки, пытаясь найти там то, чего им так не хватает, что было ими уте­ряно и что - а они твердо верят в это! - когда-то было здесь. Библио­тека была единственным зданием во всем Агуаскальентес, которое считалось собственностью Демократического Национального Со­брания, которое время от времени издавало свои книги. Тот, кто приезжал туда, старался подвести к Библиотеке электричество, при­везти книжные полки, сами книги, столы, стулья и старый компью­тер, который обладал одним весьма интересным свойством - им ни­когда никто не пользовался. Все остальные районы и строения Агу­аскальентес пустовали с 9 августа 1994 года. Когда-нибудь однажды Мистер, Брюс и Сакео попробуют нарезать холст для заплат, кото­рых все меньше и меньше.

Сейчас Библиотека хранит молчание, фосфоресцирующее свече­ние сфокусировано в одной точке, в центре Библиотеки, и становит­ся постепенно изумрудно-зеленым. Я с опаской подхожу к одному из окон. Зеленый свет ослепляет, и мне необходимо какое-то время, чтобы привыкнуть и безболезненно смотреть на него. И вот, в этом свечении я узрел...

За короткий миг голубые паруса Агуаскальентес наполнились по­путным ветром. Я повернулся к капитанскому мостику, но там по-прежнему никого не было. Море ударило своими волнами по днищу, и поскрипывание якорных цепей перекрыло пенье ветра. Я взобрался на правый борт и взялся за штурвал, чтобы вызволить корабль из лабирин­та спирали. Отплывает ли корабль, или же он причаливает к берегу?

Изумрудное свечение Библиотеки иссякло.

 

P.S. Пусть он повторит, что донеслось до него из краев Сапаты: «Жестокость в Уаймиль-Четумаль...

Десять лет спустя после того, как Алонсо Давила вышвырнули из Вилья Реал-де-Четумаль, потерявший бдительность Франсиско де Монтехо вновь задумал завоевать провинцию Уаймиль-Четумаль (1543-1545). Выполнять задуманное он послал Гаспара Пачеко, его сына Мелкора и 30 солдат. Так началась опустошительная война за Уаймиль-Чемуталь.

«Индейцев майя, - говорилось в сообщении тех лет, - и мужчин, и женщин, забивали ударами прикладов или сбрасывали в воду озер, привязав груз к ногам, чтобы тонули наверняка. Дикие собаки, кото­рых испанцы использовали в этой войне, разрывали на куски тела беззащитных индейцев. Испанцы считали индейцев животными и избивали их, и охотились на них, как на самых отвратительных зве­рей. Рассказывали, что солдаты Гаспара Пачеко отрубали многим индейцам руки, отрезали уши и носы...»

Как вы понимаете, правительство, ведомое Злом, появилось мно­го лет назад, но и сегодня его методы остались теми же...»

Тем временем я обеспокоено скосил глаза на свой «выдающий­ся нос», покрасневший и подозрительно похолодевший из-за того, что было написано относительно «отрезания носов». Привет дымя-шейся трубке вулкана Попокатепетль, и всегда помните, что...

«In Popocatepetl aic ixpolihuiz, in mexicayotl ale ixpolihuiz, Zapata nemi i yihtic tepete, iyihtic macehuiltin».

(Внимание: это язык науатль.)

Еще раз - будьте здоровы,

Хлебнувший-соленой-воды из открытого моря.

ПРИЛОЖЕНИЕ II

Эти вирши, сочиненные девушкой по имени Ольга (она же Sky), при моральной поддержке ее подружки Hide, были размещены на «арийском» сайте и вполне подходят под категорию «Народное твор­чество». Говорят, подобных стихов о любых группах ходит по свету видимо-невидимо. Может быть, кому-нибудь будет интересно про­читать эту поэму, из которой убрано несколько фрагментов, показав­шихся мне не очень интересными. Отмечу, что в данном произведе­нии допущен ряд исторических неточностей.

 

“Tribute to ARIA”

Часть I