I. Королевская свадьба: бракосочетание принцессы елизаветы и курфюрста пфальцского

старину в Европе королевская свадьба счита- лась важнейшим дипломатическим событием, а со­путствующие ей празднества превращались в свое­го рода политические декларации. И не приходится удив­ляться, что ради намеченной на февраль 1613 г. свадь­бы — принцесса Елизавета, дочь Якова I, должна была об­венчаться с Фридрихом V, курфюрстом Рейнского пала­тината, — рекой лились сокровища английского Ренессанса, а Лондон просто обезумел, радуясь предстоящему про­должению «века Елизаветы», каковым представлялся со­юз новой, юной Елизаветы с вождем германских протес­тантов, внуком Вильгельма Молчаливого.

Вильгельм I Молчаливый, принц Оранский (1533-1584), возглавлял восстание Нидерландов против испанского владычества, Англия же враждовала с Испанией и домом Габсбургов вообще.

Действительно, многое в этом счастливом событии на­поминало о временах прежней королевы. Елизавета I бы­ла опорой и надеждой Европы в борьбе против агрессии Габсбургов, вступивших в союз с католической реакци­ей; она поддерживала союзнические отношения с мятеж­ными Нидерландами и их вождем, а также с немецкими и французскими протестантами. В своей религиозной по­литике Елизавета ориентировалась на реформированную и облагороженную имперскую идею — это и имели в виду поэты, нарекшие ее именем Астрея, Дева-Справед­ливость золотого века. Была даже какая-то пикантность в том обстоятельстве, что, в отличие от прежней, «девст­венной» Елизаветы, новой Елизавете предстояло укре­пить политическую линию, освященную великим именем ее предшественницы, узами брака. Двор был готов дове­сти себя до разорения, расходуя огромные средства на наряды, украшения, развлечения и празднества, без кото­рых не могло обойтись предстоящее бракосочетание. И это еще не все. Закрома английской мысли и поэтиче­ского чувства тоже в то время изобиловали сокровища­ми, которые грех было бы не растратить в честь счастли­вых молодоженов. Шекспир был еще жив и находился в Лондоне; театр «Глобус» еще не сгорел; Иниго Джонс продолжал совершенствовать искусство оформления столь любимых при дворе «масок»; Фрэнсис Бэкон уже опубликовал свой знаменитый трактат «О Прогрессе Уче­ности». Английский Ренессанс еще находился в зените славы, а занимающаяся заря XVII века уже манила обе­щаниями нового интеллектуального подъема.

Но чем обернутся обетования нового столетия? Сулят ли они мирное развитие или же грядущие бедствия? Предзна­менования не обещали особых благ. Война между Испанией и Нидерландами приутихла, враги заключили перемирие, но срок его истекал в 1621 г. Силы католической реакции гото­вились вновь ополчиться на ересь, уповая на усиление дома Габсбургов. Сами же Габсбурги держались пока начеку и вы­жидали своего часа. Осведомленные в политике люди пола­гали, что война неминуема и что разразится она в Германии. Вот какие мрачные тучи сгущались за спиной Фридриха и Елизаветы, невзирая на блеск предстоящего бракосочетания. Этим молодым людям, таким обворожительным и невинным, пред­стояло всего лишь через несколько лет оказаться в эпицентре страшного урагана.

Юный германский князь сошел на английский берег 16 октября 1612 г. в Грейвзенде. Подробный обзор событий, обрядов и празднеств, сопряженных с обручением и свадьбой Фридриха и Елизаветы, см. в кн.: John Nichols, The Progresses of James I, II, 1826. Молодой человек был хорош собой, его манеры отличались подобающей учтиво­стью, и, естественно, он произвел хорошее впечатление при дворе, понравился народу и пришелся по сердцу наречен­ной. Фридрих и Елизавета полюбили друг друга так сильно, что их чувство сумело выдержать все обрушившиеся впо­следствии удары судьбы. Но счастливо начавшийся ро­ман омрачила, еще до свадьбы, беда: после внезапной бо­лезни скончался брат невесты — Генрих, принц Уэльский. Несмотря на свою молодость, Генрих успел проявить ка­чества, достойные будущего государя, и его прочили на трон Генриха IV Французского (убитого в 1610 г.). Если бы этот замысел удался, на французском престоле оказал­ся бы противник габсбургских держав. Генрих намере­вался поехать вместе с сестрой в Германию и поискать там невесту для себя самого — поговаривали, что у него были далеко идущие планы, связанные с прекращением «религиозных дрязг». Его внезапная и ранняя смерть означала утрату важного источника влияния на Якова I: ведь Генрих наверняка действовал бы в интересах своей сестры и ее мужа. Но даже столь роковое событие не мог­ло надолго прервать предсвадебные увеселения, хотя це­ремония венчания была, конечно, отложена.

Елизавета обожала театр, и у нее была своя труппа. Актеры именовали себя «людьми леди Элизабет» и игра­ли специально для принцессы и ее жениха. А в дни празд­нования Рождества актеры королевской труппы, труппы Шекспира, показали придворным целых двадцать пьес. Сохранилась расписка Джона Хеминга (того самого, что позже вместе с Генри Конделлом осуществил первое из­дание шекспировских пьес) в получении денег за состав­ление списка этих спектаклей. Список предназначался для «леди Элизабет» и «князя Пфальцского», и в нем между прочим упоминались «Отелло», «Юлий Цезарь», «Много шума из ничего» и «Буря». Согласно одной гипотезе, «мас­ка» была введена в первоначальную редакцию «Бури» именно в расчете на то, что показ пьесы состоится в вечер помолвки, 27 декабря 1612 г. («Буря» впервые была поставлена в 1611 г. Мнение о том, что «маска» — позднейшая вставка в первоначальный вариант пьесы, сде­ланная в угоду Фридриху и Елизавете, разделяется многими шекспироведами, см.: The Tempest, ed. F. Kermode, Arden Shakespeare, 1954, pp. xxi-xxii.) Прямых свидетельств, под­тверждающих эту любопытную теорию, не имеется — ес­ли не считать таковыми саму пьесу, повествующую о лю­бовной истории некоей принцессы и включающую в себя «венчальную маску», а также тот факт, что «Буря» входит в число шекспировских пьес, разыгранных перед Фридрихом и Елизаветой. Последние, впрочем, в ту «комедийную» пору своей жизни (когда все происходившее с ними казалось сю­жетом какой-то комедии со счастливым финалом) действи­тельно напоминали героя и героиню «Бури».

По традиции зять английского короля должен был быть кавалером ордена Подвязки — и пфальцграфа («палс-грейва», как именовали его в английских официальных документах), конечно же, удостоили этой чести. Избрание Фридриха и его дяди Морица Нассауского в кавалеры ордена состоялось 7 декабря, а 7 февраля, за неделю до венчания, пфальцграф на церемонии в Виндзоре был тор­жественно облечен подобающими регалиями. «Большого Георгия» (усыпанную драгоценными камнями медаль с изображением святого Георгия, поражающего дракона, ко­торая крепится к специальному широкому воротнику) вру­чил будущему зятю сам король, а еще одного «Георгия» (видимо, это был т. н. «Малый Георгий» — уменьшенная копия той же медали, носимая на ленте и предназначен­ная для менее торжественных случаев) преподнесла же­ниху невеста. Столь большое значение, придававшееся в го время ордену Подвязки, опять-таки говорит о желании Якова продолжить елизаветинские традиции. Королева фактически возродила этот орден — его церемонии, про­цессии, рыцарственный дух — и использовала как средст-но сплочения дворян в общем служении Короне. Став рыцарем Подвязки, пфальцграф тем самым как бы всту­пил под хоругвь Алого Креста св. Георгия и разделил с кавалерами ордена их обязательства — всегда и всюду поражать дракона Неправды и защищать монарха.

История о св. Георгии и драконе и другие романтичекие приключения великомученика, ополчавшегося на не­праведных и защищавшего угнетенных, была представле­на серией красочных фейерверков. Это зрелище незадолго до свадьбы, ночью 11 февраля, подарили придворным и тему народу королевские пушкари. Грандиозный фейер-шрк подробно описан в печатном отчете4, а отдельные эпи-юды представлены в миниатюрах рукописной книги, ныне хранящейся в Британском музее. Одна из «огненных кар-ши» изображала святого Георгия, великого ратоборца, в момент освобождения королевы из узилища, в которое за­ключил ее некий чернокнижник. Другая показывала свя­того воина уже на мосту, соединяющем темницу с башней упомянутого мага; на этом самом мосту св. Георгий пора­жал дракона. Потом святой проникал в башню и пленял злого колдуна. Зрелище завершалось сжиганием башни, сопровождавшимся «хлопками взрывов и вспышками ог­ней». \

Хотя «мастера огненных дел» описывали свое творение весьма восторженно, в действительности оно оказалось не без изъянов: несколько человек вроде бы было покалече­но. Но вообще это представление, состоявшееся между по­священием Фридриха в кавалеры ордена и церемонией вен­чания, явно было задумано как аллегория, намек на курфюр­ста Пфальцского, которому, как и св. Георгию, небесному покровителю рыцарей Подвязки, надлежало очистить этот мир от злого заклятья. Читавшие «Королеву фей» Спен­сера (если таковые нашлись среди зрителей фейерверка) могли вспомнить и о рыцаре Алого Креста, доблестно за­щищавшем Уну, — герое сей возвышенной аллегории, про­славлявшей Деву Елизавету. (на — королева фей, персонаж незаконченной поэмы Эдмунда Спенсера «Королева фей» (1590-1596), олицетворение Истины). Теперь же новая Елизавета, ко­торой вот-вот предстояло стать супругой, созерцала другую, «святогеоргиевскую», аллегорию, выписанную разноцветны­ми огнями и восхвалявшую ее собственный брачный союз с доблестным рыцарем - кавалером Подвязки.

Наконец наступило 14 февраля, день венчания. Про­исходило оно в королевской часовне в Уайтхолле. Голову невесты украшала «корона чистого золота, выглядевшая весьма царственно, поелику вся она усыпана была жемчу­гами и бриллиантами, столь плотно пригнанными друг к другу, что образовывали как бы звездчатый нимб над ее янтарного цвета волосами, надлежащим образом заплетенными в косы, переброшенными через плечи и ниспа­давшими вниз, доходя до пояса». Обряд совершал Джордж Эббот, архиепископ Кентерберийский. Жених придержи­вался кальвинистского вероисповедания, но венчание про­исходило по англиканскому обряду: «князь Пфальцский произносил слова брачной клятвы по-английски, повторяя их вслед за архиепископом». Это выглядело весьма сим­волично, превращало церемонию в торжество англикан­ской церкви: подобный брак, конечно, мог лишь укрепить се авторитет в других странах. В самом деле, Эббот при­писывал союзу Фридриха и Елизаветы значение некоей религиозной миссии — пуританской и очищающей по сво­ей сути. Церемония сопровождалась музыкой и пением церковных гимнов. Невеста и жених предстали глазам народа как живые воплощения орденских преданий. Ко­гда Фридрих наконец покинул часовню, перед ним шест­вовало шесть музыкантов его собственной свиты. Они столь восхитительно играли на серебряных трубах, что развесе­лили весь двор, а тысячи простолюдинов закричали: «По­шли им радость, Господи!» На этой ноте, под звуки немец­ких труб, и завершилась королевская свадьба.

Вечером того же дня в банкетном зале Уайтхоллского дворца новобрачным и всему двору было показано теат­ральное представление — «маска». Текст пьесы написал Томас Кэмпион, постановку же осуществил Иниго Джонс4. Первый эпизод основывался на предании о могучей вла­сти музыки Орфея, прогонявшей прочь уныние и безу­мие. Повествование об Орфее перемежалось хоровым пе­нием, сценами, изображавшими «сумасшествие», и поэтическими вставками. Затем распахивалась верхняя часть сцены, открывая взорам зрителей облака и крупные звез­ды. Гармония небесных сфер соединялась с гармонией королевской свадьбы:

О вы, музыки горней светы!

Сиянием лучей

Украсьте ночь благую эту

Сверх всех иных ночей!

Пусть слава царского венчанья

Продлится столько лет,

Что Рейна с Темзою названья

Забыть успеет свет.

(Дословно: «А сейчас двигайтесь согласным хором,//Вы, любящие музыку светильники,//Эта ночь завершает брачный обет,//Сделайте же ее лучшей из ночей;//Смело венчайте ее вашими лучами,//Чтобы слава ее продлилась столько лет.//Пока Рейн и ТемзаУ/Будут известны под нынешними именами».)

Рейн сливается с Темзою, Германия соединяется с Ве­ликобританией, звезды в перемещениях своих изливают на этот союз умиротворяющую гармонию:

В согласии с настроением этой песни звезды двигались в весьма необычной и очаровательной манере, и, полагаю я, мало кому довелось видывать когда бы то ни было более изощренное искусство, чем выказанное в измышлении движения этих све­тил Мастером Иниго Джонсом, каковой и во всех прочих вы­думках своих, относящихся к названному спектаклю, показал чрезвычайную изобретательность и из ряда вон выходящее уме­ние.

Потом открывалась уходящая вдаль перспективная де­корация, в середине которой высился серебряный обелиск, а рядом с ним стояли золотые статуи невесты и жениха. Появлялась дряхлая Сивилла и вещала латинскими сти­хами о великом роде королей и императоров, который про­израстет из этого союза германской мощи и британского могущества, а также благодаря слиянию народов в единой вере и искренней взаимной любви.

Следующим вечером, 15 февраля, «джентльмены „Грейз инна" и „Иннер темпла"» разыграли «маску» драма­турга Фрэнсиса Бомонта, тоже воспевавшую союз между Рейном и Темзой. Текст был посвящен Фрэнсису Бэкону, к которому автор обращался в следующих выражениях: «Вы, не пожалевшие ни труда, ни времени, чтобы подгото­вить, упорядочить и украсить эту маску...»4 Пьеса чем-то не понравилась королю Якову, и он распорядился отло­жить представление. Однако содержание «маски» нам из­вестно. Главный эпизод должен был являть собой велико­лепное зрелище: взору публики открывается холм, на ко­тором собрались представители рыцарского и духовного сословий. Затем и те, и другие нисходят с высоты, чтобы вместе исполнить торжественный танец, символизирую­щий грандиозность задач, стоящих перед духовным ры­царством. Священники поют о том, что на свадьбе, вен­чающей соединение столь выдающейся четы,

Как молитва приемлется Танец каждый, А Песнь — как жертвенный дар.

Если общий план спектакля и в самом деле был раз­работан Фрэнсисом Бэконом, это означает, что последний очень серьезно воспринял брак Фридриха с Елизаветой и глубоко симпатизировал идее альянса тех сил, воплоще­нием и надеждой которых были молодожены. Предста­вим себе: автор прославленного трактата «О Прогрессе Учености» (опубликованного восемью годами ранее, в 1605 г.) отвлекается от всех своих занятий, дабы внести лепту в свадебные торжества... Не правда ли, его имя придало бы окончательный блеск тому созвездию поэти­ческих, художественных и научных талантов, что озарило светом неувядаемой славы последние дни, проведенные Ели­заветой на родине?

Фридриху еще надлежало почтить своим посещением университеты, чем он и занялся. Ученые сообщества при­ветствовали принца латинскими стихами, в которых эру­диция часто перевешивала поэтическое чувство. Одно из таких произведений написал Джордж Херберт. (П.О. Кристеллер (P.O. Kristeller, Лег Italicum, II, р. 399) отмечает, что в ватиканской рукописи Pal. lat. 1738 содержатся среди прочего латинские стихотворения, обращенные к курфюрсту Пфальцскому и сочиненные по случаю посещения последним Кембриджского универ­ситета. Одно из стихотворений принадлежит перу Джорджа Хербер-та. Этими сведениями я обязана любезности профессора Кристеллера). Не исся­кал и поток поздравительных стихов, извергавшийся пе­чатными станками и между прочим вобравший в себя не­сколько стихотворений Джона Донна. Во многих произ­ведениях такого рода к ликованию по поводу венчания Елизаветы примешивается печалование о преждевремен­ной кончине ее брата.

«Всяк благонамеренный имел великую приятность и удовлетворение в Браке сем, — писал в личном письме один современник событий, — как явившем прочное основание и утверждение религии». То бишь бракосочетание и сва­дебные торжества воспринимались как декларация рели­гиозной политики, как заявление о твердом намерении Ве­ликобритании поддерживать курфюрста Пфальцского в его борьбе против реакционных католических держав, которые как раз в тот момент сплачивались, чтобы во всеоружии встретить скорый конец перемирия. На свадьбе и сопутствовавших ей празднествах присутствовали послы Голланд­ских штатов. Послы Франции и Венеции также приехали на эти торжества, причем посол венецианский почел умест­ным выказать свое пылкое восхищение некоторыми эффек­тами, изобретенными Иниго Джонсом. Отсутствие же по­сланников габсбургских держав вызывало подозрение в на­мерении оскорбить царственную чету. «Испанский (посол) заболел или сказался больным; а от посла эрцгерцога,(Эрцгерцог Штирии Фердинанд II (1578-1637), избранный им­ператором в 1619 г.) ко­торый был приглашен на следующий день, последовали лишь вымученные извинения». Друзьями, а равно и врагами, это бракосочетание мыслилось (в согласии с европейской тра­дицией) как политическое заявление, во всеуслышание про­возглашавшее приверженность Англии прежней своей, из­бранной еще королевой Елизаветой, роли: роли защитницы протестантских держав Европейского континента. Причем, как все полагали, курфюрст Пфальцский должен был за­нять лидирующее место в подобной политике — с ведома и при деятельной поддержке его тестя.

Современники, однако, упустили из виду, что такая кон­цепция протестантского альянса не совсем совпадала со взглядами и намерениями Якова. Яков отнюдь не считал себя политическим восприемником королевы, в свое вре­мя отправившей на плаху его мать. (Мать Якова, Мария Стюарт, после почти двадцатилетнего тюрем­ного заключения была казнена по обвинению в заговоре против Елизатветы I Английской.) Он-то, судя по даль­нейшим событиям, лелеял совсем иные планы: «уравно­весить» брачный союз дочери с немецким протестантским князем, женив сына, Карла, на испанской принцессе-като­личке, — и тем самым избежать войны с габсбургскими державами, которых очень опасался и столкновение с ко­торыми желал предотвратить любой ценой. К несчастью, пфальцграф и его советники не учли последнего обстоя­тельства, когда, разделяя всеобщее роковое заблуждение, поспешили с головой окунуться в омут рискованой анти­габсбургской политики.

Елизавета с супругом и сопровождавшими чету сви­тами покинула Англию 25 апреля 1613 г., отчалив от при­стани Маргейт. В Гааге их тепло встретил Мориц Нассауский — дядя пфальцграфа по материнской линии, сын Вильгельма Молчаливого.

Сошествие на голландский берег английской принцес­сы (тем более что она звалась Елизаветой) должно было оживить глубоко укоренившиеся в сознании людей исто­рические, политические, религиозные стереотипы — насле­дие предыдущего столетия. Вильгельм Молчаливый при­ложил в свое время много усилий, чтобы создать прочный союз с Англией, способный противостоять испанской аг­рессии, и намеревался скрепить этот союз узами брака. Он «продвинул» французского принца Франциска Ан­жуйского на пост наместника Фландрии и Брабанта, на­деясь впоследствии женить его на королеве Елизавете, по­сле чего возник бы франко-английский альянс, контроли­руемый Вильгельмом. Однако из этого замысла ничего не вышло: правление Франциска Анжуйского заверши­лось позорным крахом, и испанцы вернулись в Антвер­пен. Произошло это в 1584 г. Когда чуть позже, в 1586 г., граф Лестерский туманно намекнул голландцам на воз­можную английскую помощь, народ повсюду приветство­вал его как избавителя, и «турне» высокого гостя по Про­винциям вылилось в непрекращающееся торжество, отме­ченное, среди прочего, грандиозным праздником ордена Подвязки, устроенным в Утрехте по инициативе самого графа. В результате местное население не только позна­комилось с орденской символикой, но стало воспринимать ее как символ собственного освобождения.

И вот теперь из Англии является принцесса, состоя­щая в браке с кавалером ордена Подвязки, каковой ры­царь, между прочим, состоит в кровном родстве с Оранско-Нассауской династией, сам же является наследствен­ным властителем Пфальца (то есть влиятельнейшим из светских выборщиков императора) и, кроме того, возглав­ляет союз немецких протестантских князей. Нидерлан­ды, с тревогой ожидавшие окончания перемирия, вряд ли могли отыскать для себя лучшего союзника. А потому, тратясь на приемы в честь принцессы Елизаветы и курфюрста Пфальцского, нидерландские города с расхода­ми не считались. Щедрые застолья, дорогие подарки, спектакли — все что угодно, лишь бы развлечь и ублажить высоких гостей. Курфюрст оставил супругу в Гаа­ге, а сам поспешил в свои владения, чтобы подготовить торжественную встречу.

Принцесса последовала за ним в надлежащий срок, поднимаясь вверх по Рейну на роскошной барке. Так на­чалось это «супружество Темзы и Рейна», предсказанное в свадебных «масках». И, может быть, сам Иниго Джонс, придумавший для тех масочных представлений волшеб­ные перспективные декорации, сопровождал принцессу в ее плавании. Известно, что граф Эрендел, ценитель ис­кусств, коллекционер и покровитель Иниго Джонса, от­правился вместе с принцессой на ее новую родину. А еще мы знаем, что второе свое путешествие в Италию Иниго Джонс совершал в свите графа Эренделского. Вывод (пусть и не подтвержденный документально) напрашивается сам собой: Иниго, как и его патрон, скорее всего, прибыл из Лондона в Хайдельберг в свадебном кортеже принцессы и уже оттуда последовал за Эренделом в Италию. (См.: John Summerson, Inigo Jones, London (Penguin), 1966, p. 35. С другой стороны, автор статьи об Эренделе, напечатанной в D.N.B., утверждает, что граф после посещения Хайдельберга вернулся в Анг­лию, откуда и отправился в Италию — в том же году, но несколько позже. Если это так, кажется маловероятным, чтобы Иниго Джонс со­провождал графа и в поездке в Хайдельберг.) Обра­зование в Хайдельберге квазианглийского двора потребо­вало частых сношений между Лондоном и рейнским кня­жеством и открыло новый маршрут для приезжавших на континент англичан.

Первым городом Пфальца, который посетила Елизаве­та, стал Оппенхайм, расположенный возле самой границы. Верноподданные обыватели украсили город в честь своей только что обретенной повелительницы. Эти декорации мож­но увидеть в иллюстрированном отчете, напечатанном сра­зу после прибытия принцессы из Лондона в Хайдельберг. На одной из воздвигнутых в Оппенхайме триумфальных арок изобразили множество роз — намек, как объясняют ав­торы отчета, на происхождение Елизаветы из дома Йорков и Ланкастеров. Герб короля Великобритании, обрамленный Подвязкой, соседствовал с гербом Пфальца. Вдоль город­ских улиц выстроились шеренги гвардейцев в красочных одеяниях, а горожане с неистовым восторгом приветство­вали молодую английскую принцессу.

Гравюра с изображением «розовой арки» в Оппен­хайме подписана именем «Де Бри», как и другие гравюры в том же отчете. Имя принадлежало известному граверу Иоганну Теодору Де Бри, который как раз накануне при­езда Елизаветы перевел свое издательско-гравировальное заведение из Франкфурта в Оппенхайм. На протяжении всего времени правления в палатинате Фридриха и Елизаветы, то есть с 1613 по 1619 гг., Иоганн Теодор Де Бри оставался в Оппенхайме и наводнял княжество своими публикациями, посвященными весьма мудреным предме­там, но всегда отличавшимися высоким качеством грави­рованных иллюстраций. В граверном деле мастеру Де Бри помогал его зять Маттеус Мериан.

Ведущее место среди книг, опубликованных Де Бри в Оппенхайме, принадлежит двухтомному, прекрасно иллю­стрированному изданию сочинения Роберта Фладда «Ис­тория Макро- и Микрокосма» (Utriusque CosmiHistoria). Установление тесных связей между Пфальцем и Англией, несомненно, облегчило задачу публикации в Оппенхайме пространного философского труда, написанного англича­нином. Позже я еще вернусь к рассмотрению того факта, что труд Фладда был напечатан именно в Оппенхайме и именно в правление Фридриха и Елизаветы.

7 июня 1613 г. Елизавета наконец прибыла в Хайдель­берг, столичный город своих новых владений. Этот мо­мент запечатлен на гравюре из «Отчета о Путешествии». Военный парад — полки проходят торжественным стро­ем перед супругой курфюрста. Она же — такая кокетли­вая в высокой алой шляпке, кружевном воротнике, юбке с фижмами из золотой парчи — только что покинула каре­ту. Супруг торопится ей навстречу. Елизавету ожидает другая, обтянутая малиновым бархатом, карета, в которой ей предстоит въехать в Хайдельберг.

Факультеты Хайдельбергского университета, одного из важнейших центров протестантского образования в Ев­ропе, воздвигли триумфальные арки в честь супруги свое­го суверена. Арку богословского факультета украшали портреты отцов Церкви, а также Лютера, Меланхтона и Беза (любопытно, что Кальвин в их компанию не попал).

Проехав по городу, вереница экипажей стала подни­маться на гору, к замку. Хайдельбергский замок представлял собой импозантное, романтического вида здание, впечатление от которого еще более усиливалось благода­ря удачному расположению — на вершине высокой горы, круто обрывавшейся вниз, к реке Неккар, притоку Рейна. Во дворе замка царственную чету ожидала еще одна три­умфальная арка, высотой почти в двадцать метров, укра­шенная статуями прежних правителей Пфальца, имевших жен-англичанок. У входа в дом новобрачных встречала мать курфюрста, Луиза Юлиана Нассауская (дочь Виль­гельма Молчаливого), давно мечтавшая об этой партии для своего сына, но, по правде сказать, не слишком наде­явшаяся на исполнение столь дерзких грез.

В течение нескольких дней после прибытия курфюр­стины в замке не прекращались турниры и прочие празд­ничные действа. По дорогам медленно двигались триум­фальные колесницы с ряжеными, изображавшими антич­ных богов. В одной такой повозке ехал курфюрст Пфальцский в наряде Ясона, со свитой, переодетой аргонавтами, собравшимися в поход за золотым руном. В оформлении мифологической аллегории явно ощущается франко-бур­гундский стиль. Тем из гостей, кто видал постановки Иниго Джонса при английском дворе, он, должно быть, казал­ся провинциальным и старомодным. Да и сам Иниго Джонс, если, конечно, был в это время в Хайдельберге, мог занять­ся профессиональными оценками и сравнениями. И все же идея «колесницы Ясона» была вполне в духе лондон­ских свадебных торжеств. Появление Фридриха в образе Ясона должно было напомнить зрителям об ордене Золо­того Руна, тем более что с ветви древа, «выросшего» на «палубе», свисала подвеска, символизировавшая и «руно», и названный в его честь орден. Как курфюрст, обладаю­щий правом избрания императора, Фридрих, естественно, был кавалером этого имперского ордена. На мачте же корабля красовалась Подвязка — в знак того, что, став зятем короля Великобритании, он вступил и в прослав­ленный английский орден. Лондонские «огненные карти­ны» изображали Фридриха в образе св. Георгия, патрона ордена Подвязки; здесь же он выступал как Ясон, мифи­ческий основатель ордена Золотого Руна. Роль паладина, ищущего мистических приключений, подходила молодо­му пфальцграфу более всех других. Во всяком случае, многим тогда так казалось.

Но вот торжества подошли к концу. Представители английского двора отбыли на родину, сочтя свой долг ис­полненным. Покинули Хайдельберг граф и графиня Эрен-делские. Вслед за ними заторопились в Англию лорд и леди Харрингтон. С отъездом высоких гостей последние официальные узы, связывавшие Елизавету с ее прежним домом, оборвались. Отныне она была супругой курфюр­ста Рейнского и с блеском играла свою новую роль, оставаясь в Хайдельберге, пока не разразился роковой в ее судьбе 1619 год.

Ни для кого во всей Священной Римской империи не осталось неведомым известие о женитьбе курфюрста Пфальцского, влиятельнейшего из выборщиков импера­тора, на дочери короля Великобритании. Новости прони­кали через глухие лесные чащи, распространялись по го­родам, принося многим чувство удовлетворения: как же, такой замечательный союз, он несомненно пойдет на поль­зу делу германского протестантизма. Напротив, в других местах вести о семейном счастье Фридриха восторгов не вызывали — в Граце, например, где держали свой пыш­ный двор австрийские Габсбурги.

Хайдельбергскому же замку с приездом Елизаветы су­ждено было превратиться в источник странных и будо­ражащих влияний, распространявшихся вовне, на всю Ев­ропу. Преждевременно усопший брат курфюрстины, принц Генрих, весьма интересовался ренессансным садо­во-парковым искусством. Увлекали покойного принца и механические фонтаны, умевшие воспроизводить музы­кальные мелодии, говорящие статуи и тому подобные ди­ковины, вошедшие в моду в связи с обнаружением но­вых античных текстов, в которых описывались удиви­тельные устройства, придуманные Героном Александрииским и его последователями. Принц принял на службу в качестве землемера-планировщика французского протес­танта Соломона де Ко — блистательного садового архи­тектора и инженера-гидравлика. (Соломон де Ко написал, помимо других произведений, книгу «При­чины движущих сил» (Les raisons desforces mouvantes),опубликованную во Франкфурте в 1615 г. Самая важная часть этого вдохновленного Витрувием сочинения посвящена механике и гидравлике. В посвяще­нии автор напоминает принцессе Елизавете об интересе ее брата к подобным предметам. Работа была перепечатана в Париже в 1624 г. с присовокуплением второго тома: Вторая Книга, где изображены мно­гие Гроты и Фонтаны» (Livre Second ou sont desseignees plusiers Grotes et Fontaines). В этой второй части сообщается, что некоторые из гротов, механических статуй и прочих подобных вещей, изображенных на гра­вюрах, проектировались специально для угодий курфюрста Пфальц-ского в Хайдельберге). Этот ученый муж под­держивал дружеские отношения с Иниго Джонсом, так­же выполнявшим некоторые работы для принца Генри­ха. Следуя заветам Витрувия (которого, вместе с Героном, извлекли из забвения гуманисты), оба мастера интересо­вались всеми дисциплинами, обязательными, как учил римский архитектор, для истинного зодчего, а именно ис­кусствами и науками, основанными на числе и мере: му­зыкой, перспективой, живописью, механикой и тому по­добным Иниго Джонс занимался архитектурой и теат­ральным дизайном; последний в его представлении был теснейшим образом связан с зодчеством и подчиненны­ми ему дисциплинами — перспективой и механикой. А Соломон де Ко уделял основное внимание планировке садов — искусству, которое в эпоху Ренессанса было тес­нейшим образом связано с архитектурой. (Как и архи­тектура, считавшаяся «царицей математических наук», са­дово-парковое искусство опиралось на пропорциональную меру, перспективу, геометрию, а также использова­ло—в поющих фонтанах и прочих «украшательст­вах» — новейшие открытия из области механики.)

По кончине принца Генриха Соломон де Ко поступил на службу к курфюрсту Пфальцскому и поселился в Хай­дельберге в качестве придворного архитектора и инже­нера; он придумывал поразительные новшества для зам­ка и прилегающих к нему земельных угодий. Некоторое представление о том, чем занимался этот человек, можно получить, разглядывая гравюры в книге де Ко «Пфальц-ский Сад» (Hortus Palatinus), изданной во Франкфурте в 1620 г. Иоганном Теодором Де Бри. Де Ко взорвал ска­листую верхнюю часть горы, чтобы получилась плоская ровная площадка, и разбил на ней регулярный парк, очень Сложный по планировке (см. ил л. 20). Этот волшебный сад, вознесшийся над городом и долиной реки Неккар, на­зывали восьмым чудом света. Старинная крепость так­же подверглась модернизации: появились пристройки, бы­ло улучшено естественное освещение внутренних поме­щений — за счет того, что прорубили много новых окон (в которых современники усматривали подражание сти­лю английских домов или дворцов). Как бы то ни было, огромное здание, изображенное в книге де Ко, кажется единственным в своем роде, не имеющим параллелей в германской архитектуре.

Де Ко построил в саду множество гротов, оборудовав некоторые из них механическими фонтанами, из которых изливалась не только вода, но и оживляющая зрелище музыка. Гроты были украшены изваяниями и являли со­бой мифологические сцены: музы на горе Парнас, царь Мидас в пещере. Особенно поражала воображение ста­туя Мемнона — Мемнона с обликом Геркулеса, вооруженного палицей. Статуя издавала звуки «в ответ» на при­косновение к ней первых солнечных лучей — в полном соответствии с античным мифом. На гравюре показано, каким образом достигался этот магический эффект: де Ко использовал пневматический принцип, применявшийся в аппаратах Герона Александрийского.

Соломон де Ко по-особому относился к музыке: он полагал ее главнейшей из всех наук, основанных на чис­ле, и сам слыл большим знатоком по части органов. Ут­верждают, что он сконструировал водяной орган в Хай­дельберге (подобные органы сооружались уже в антично­сти, и их описания можно найти у Витрувия). Попробуем представить себе тогдашний хайдельбергский парк со все­ми его говорящими статуями, музыкальными фонтанами и гротами: обширный дворцовый парк был «полон зву­ков» и должен был казаться неким подобием острова Просперо.

Иниго Джонс, если, конечно, он посетил Хайдельберг в свите графа Эрендела, когда тот сопровождал принцессу Елизавету, не мог не заинтересоваться начинаниями кол­леги. Но, разумеется, такие «затеи» Соломона де Ко, как эффектные поющие фонтаны, или гроты, или установлен­ные в садах изваяния, издающие музыкальные каденции, не представляли бы загадки для лондонского мастера: разве не те же технические решения, унаследованные от Витру­вия, использовал сам Джонс при постановке «масок»? Если мы сравним скульптурную группу «Аполлон среди муз» в Хайдельберге или хайдельбергский же грот «Мидас» с некоторыми декорациями, разработанными Иниго Джон­сом для масочных представлений, то станет ясно, что те и другие произведения выдержаны в одинаковом «театрализованном» духе. Курфюрст Пфальцский сделал все воз­можное, чтобы супругу, привезенную им в родной Хай­дельберг, окружал мир грез, похожий на тот, в котором протекала ее лондонская жизнь.

Хотя постановка масочных представлений, возведение музыкальных гротов, поющих фонтанов или говорящих пневматических изваяний вряд ли покажутся нам важ­ным свидетельством развития прикладной науки, на са­мом деле именно в этих областях ренессансная наука, не спешившая расстаться с окутывавшей ее магической ат­мосферой, впервые стала широко внедряться в практиче­скую деятельность, ища в ней применения новейшим тех­ническим открытиям. Пример де Ко в этом отношении весьма показателен: говорят, что он додумался до получе­ния энергии из пара и смог использовать эту энергию, предвосхитив тем самым достижения XIX века. А в трак­тате «Причины движущих сил» (изданном в 1615 г. с по­священием пфальцграфине), кроме гравюр, показывающих работы, осуществленные в Хайдельберге, содержится мно­го ссылок на описания различных механизмов у Витру­вия, приводится чертеж строительной машины, описанной у того же античного автора, и, наконец, излагаются сообра­жения самого де Ко о возможности приложения матема­тических принципов к механике.

Тот факт, что придворный инженер-архитектор, наня­тый Фридрихом для усовершенствования дворцово-пар-кового ансамбля в Хайдельберге, столь глубоко интересо­вался новейшими научными достижениями, показывает, что в правление этого курфюрста культура Рейнского пала­тината была достаточно передовой, что переход от «ре-нессансной» стадии к стадии «научной революции» XVII столетия совершался здесь вполне типичным, есте­ственным образом.

Прибегая к системе образности, свойственной масоч­ным представлениям, мы можем сказать, что новый, «яковитский», Хайдельберг вырос из супружества, соединив­шего Темзу с Рейном. Именно после того, как госпожой Пфальца стала дочь Якова I, туда начали проникать но­вейшие английские идеи и английская культура вообще. Вероятно, в Хайдельберге побывал Иниго Джонс. Соло­мон де Ко разбил в этом городе сад во вкусе рано усоп­шего принца Генриха. Фридрих и Елизавета, эта типично «шекспировская» пара, продолжали разыгрывать свою жизнь как лондонскую драму — их переезд был лишь сменой театральных декораций.