XV. Розенкрейцерство и франкмасонство

До сих пор серьезные исторические исследования о розенкрейцерских манифестах и их влиянии на последующее развитие общественной мысли почти полностью отсутствовали. Без сомнения, главными виновинками сего обстоятельства являются пламенные ори верженцы тайных обществ, внесшие страшную путаницу. В саму постановку проблемы. Существует огромное количество книг о розенкрейцерстве, авторы которых исходят из предпосылки, что тайное общество розенкрейцеров бы­ло основано Христианом Розенкрейцем и просуществова­ло без всяких перерывов до наших дней. В смутном и недостоверном мире так называемой «оккультной» лите­ратуры это допущение породило работы такого сорта, что они — совершенно заслуженно — просто не попадают в поле зрения профессионального историка. А когда, как нередко случается, к невразумительным рассуждениям о розенкрейцерах и их истории примешиваются вопросы, связанные с масонскими мифами, читатель вообще теряет ориентацию и начинает ощущать под собой какую-то без­донную трясину.

Тем не менее каждый, кто занимается розенкрейцер­ством, неизбежно сталкивается с подобными вопросами, и хотя цель настоящей работы — выявление историче­ского фона розенкрейцерских манифестов и оказанного ими влияния, а вопрос о тайном обществе розенкрейце­ров в ней до сих пор не затрагивался, теперь настало время предпринять кое-что для прояснения и этого аспекта розенкрейцерской проблемы. Мы вряд ли полу­чим однозначные ответы, но по крайней мере сможем поразмышлять над туманными и разноречивыми пока­заниями источников, достаточно хорошо представляя се­бе ту историческую ситуацию, в которой возникло розен­крейцерское движение.

«Эти розенкрейцеры, они действительно существуют? А Вы, случайно, не из их числа? — Нет. — А хоть одного из них Вам доводилось видеть? — Нет». Как часто мне приходилось сталкиваться с подобными бесплодными рас­суждениями, пока я разбиралась с литературой «розен­крейцерского фурора»! А ведь такого рода диалоги про­должаются до сих пор. Один историк масонства поделил всех людей, рассуждающих о розенкрейцерах, на три ка­тегории: тех, кто верит в безусловную правдивость исто­рии о Христиане Розенкрейце и возникновении розенкрей­церского Братства (в том виде, как она изложена в «От­кровении»); тех, кто считает и само розенкрейцерское общество, и его основателя чистой выдумкой, мифом; тех, наконец, кто, не полагаясь на историческую достоверность рассказа о жизни Христиана Розенкрейца, все же призна­ет существование тайного общества розенкрейцеров. Се­годня ни один серьезный человек не верит в буквальную истинность биографии Розенкрейца; что же касается той версии событий, согласно которой тайное общество розен­крейцеров существовало, но камуфлировало свою деятель­ность покровами мифа, то она была оспорена Полем Ар­нольдом — в книге, опубликованной в 1955 г..

Мои собственные разыскания по этому вопросу не но­сили исчерпывающего характера. Я не изучала досконально все печатные издания времени «розенкрейцерского фу­рора» и не предпринимала целенаправленных поисков новых свидетельств в рукописных собраниях или архивах. Могу сказать одно: за время работы над интересующей меня темой я не обнаружила никаких данных, подтвер­ждающих существование реального тайного общества, ко­торое называло бы себя «розенкрейцерским» и действо­вало как организованная группа в период публикации ма­нифестов и последовавшего затем «фурора». Доказательств тому, что люди упорно искали розенкрейцеров, имеется множество; однако ничто не подтверждает предположе­ния, что хоть кому-то удалось их найти. Более того: ро­зенкрейцерские манифесты рассчитаны на широкий обще­ственный резонанс; их публикация была своего рода про­вокацией. А поскольку любое тайное общество, естественно, стремится сохранить вокруг себя покров тайны, представ­ляется весьма неправдоподобным, чтобы реальное тайное розенкрейцерское общество столь драматично и открыто объявило вдруг о своем существовании. Скорее, манифе­сты следует понимать как призывы к просвещению, за­ключенные в оболочку утопического мифа — мифа о ми­ре, в котором просвещенные создания, почти неотличимые от духов, творят добро, оказывают благотворное влияние на простых смертных, знакомят их с достижениями естест­венных наук и искусств и тем самым возвращают челове­чество назад, к состоянию до грехопадения. То, что, прочтя манифесты, люди приняли описанное в них тайное общест­во за реальность, было простым недоразумением: создате­ли манифестов, как кажется, не ожидали такого поворота событий и пришли в замешательство. Во всяком случае, Иоганн Валентин Андреэ неоднократно пытался объяс­нить, что Христиан Розенкрейц и его Братство — не более чем вымысел.

Однако, как мы помним, призывы манифестов вызвали к жизни нечто вполне реальное. Розенкрейцерские Братья были вымыслом, но вымысел этот послужил моделью для христианских союзов — объединений единомыш­ленников, которые пытались самоорганизовываться в об­щества.

Может быть, правильный подход к проблеме заключа­ется в том, чтобы перестать охотиться на «реальных» ро­зенкрейцеров и вместо этого задаться вопросом: не по­служило ли розенкрейцерское движение моделью для об­разования тайных обществ. Мы видели: в рассуждениях автора «Откровения» о том, что ученые мужи должны де­литься сделанными открытиями и объединять свои уси­лия в совместном труде, содержалась идея общества, спо­собствующего научному прогрессу, — идея, которая позд­нее материализовалась в Королевском обществе. Вправе ли мы считать, что в манифестах содержалась также пер­воначальная идея или проект международного тайного об­щества, действительно существовавшего и существующе­го до сих пор, а именно франкмасонства?

Историческое изучение проблемы «розенкрейцерство и масонство» началось в Германии в XVIII веке. Основ­ные результаты немецких исследований, обобщенные в ра­боте И.Г. Буле, увидевшей свет в 1804 г., были пересказа­ны на английском языке в статье Томаса Де Куинси, опуб­ликованной в 1824 г.. Хотя немецких историков времени Буле отделяла от изучаемого ими прошлого пропасть Три­дцатилетней войны, безвозвратно поглотившая множество свидетельств, по времени они были ближе к розенкрейце­рам, чем мы, и уже потому нам стоит прислушаться к их теориям (пусть в пересказе Де Куинси) и оценить эту первую попытку разобраться в столь сложной проблеме. Вот какое суждение выносит Де Куинси о книге Буле:

Читатель обнаружит, что — вплоть до розыгрыша, затеян­ного в начале семнадцатого столетия одним молодым челове­ком весьма незаурядных дарований (правда, с целями много более возвышенными, чем преследуются при большинстве ро­зыгрышей) — все таинства Франкмасонства, ныне, по прошест­вии более чем двух веков, распространившегося по всему циви­лизованному свету, тут [в книге Буле] точно прослежены: тако­ва уж сила величественного и всеохватного философического человеколюбия, побуждающего [автора] сохранить на века да­же самые суетные мимолетности — подобно тому, как янтарь спасает от тления соломинки и насекомых.

Под «молодым человеком весьма незаурядных даро­ваний» имеется в виду Андреэ, которому Буле приписы­вал авторство всех розенкрейцерских манифестов; «розыгрыш» — это миф о розенкрейцерском Братстве, поро­дивший, по мнению Буле, франкмасонство. Последняя (в процитированном отрывке) фраза Де Куинси в некото­ром роде пародирует стиль Буле.

Де Куинси, излагая своими словами и частично до­полняя выводы немецких исследователей, утверждает сле­дующее: «Исторические источники не дают основания го­ворить, что в Германии когда бы то ни было учреждалась <...> коллегия или ложа Розенкрейцерских братьев». Од­нако он убежден, что после «пересадки» на английскую почву розенкрейцерство стало масонством. Он торжест­венно объявляет свой «символ веры»: «Франкмасонство есть не более и не менее чем Розенкрейцерство, лишь слегка видоизмененное теми, кто трансплантировал его в Анг­лию» (откуда, уже в новом обличье, масонство распро­странилось по другим странам Европы). По мнению Де Куинси, главная роль в этой «трансплантации» (и в при­своении движению нового имени) принадлежала Роберту Фладду. Праобразы масонских верований и ритуалов, свя­занных с мистической интерпретацией строительства Ие­русалимского храма, можно, как он считает, обнаружить уже в розенкрейцерских писаниях, но после перенесения движения в Англию франкмасоны объединили две тради­ции: «розенкрейцерскую» и традицию гильдий каменщиков. А потому он с полной уверенностью делает оконча­тельное заключение:

Первоначальное Франкмасонское общество возникло из ро­зенкрейцерской мании — определенно в течение тринадцати­летнего промежутка между 1633 и 1646 годами, а скорее все­го - между 1633 и 1640-м.

Эту теорию, конечно же, не следует воспринимать как истину в последней инстанции, но то, что она подразуме­вает наличие некоего сообщения или контакта между Гер­манией и Англией, в результате которого что-то было «транс­плантировано» из одной страны в другую, не может не показаться интересным в свете наших сегодняшних зна­ний об идейных течениях начала XVII века, «перемещав­шихся» из Англии в Германию и обратно.

Проблема происхождения масонства до настоящего вре­мени остается одной из наиболее дебатируемых — и труд­ных — проблем во всей исторической науке. Старая литература по истории масонства смешивает легенды с реальными фактами, и в результате получается невообразимая путани­ца. Более современный и критический подход к проблеме можно най­ти в книге: Douglas Knoop and G.P. Jones, The Growth of Freemasonry, Manches­ter University Press, 1947. Относительно влияния ренессансной гермети­ческой традиции на масонскую мифологию см. мою книгу: Giordano Bruno and the Hermetic Tradition, pp. 274, 414-416, 423; в книге The Art of Memory, pp. 303-305, я высказала предположение о том,что на масонст­во могли оказать некоторое влияние и ренессансные оккультные фор­мы мнемонического искусства.

По сути, она представляет собой две отдельных проблемы: проблему интерпретации легендарной истории франкмасонства и во­прос о том, когда это движение сложилось как реальный организованный институт. Согласно масонской легенде, ма­сонство столь же старо, как сама архитектура; оно восхо­дит к строителям Соломонова храма, к гильдиям средне­вековых каменщиков, создававших соборы. В какой-то мо­мент «оперативное» масонство (каменщичество), то есть строительное ремесло как таковое, превратилось в масон­ство «спекулятивное» (умозрительное), в нравственную и мистическую интерпретацию строительного ремесла, в тайное общество с эзотерическими ритуалами и эзотери­ческим учением. (Термины «оперативное» и «спекулятивное» масонство использу­ются в литературе для различения собственно ремесленных гильдий каменщиков и тех посторонних ремеслу лиц (из высших классов), ко­торые вначале (в XVII-XVIII вв.) вступали в английские «ложи» каменщиков и участвовали в их ритуалах, а затем стали организовы­вать собственные масонские ложи; см.: Масонство в его прошлом и настоящем (репринтное воспроизведение издания 1915 г.), М., 1991, т. I, с. 11). А вот когда именно это произошло, когда возникло масонское общество со своей специфической ие­рархией и организацией, в точности не известно.

К числу очень немногих достоверных фактов о ран­ней истории масонства относится дата вступления Элайаса Ашмола в масонскую ложу. Запись в дневнике Аш-мола свидетельствует о том, что он был принят в масон­скую ложу в Уоррингтоне (в Ланкашире) 16 октября 1646 г.. Ложа, следовательно, возникла раньше — ведь Ашмол не говорит, что был ее учредителем. Ашмол упо­минает некоторых других лиц, принятых в ложу одно­временно с ним, среди них — своего кузена Генри Мэн-уоринга, который, между прочим, был «круглоголовым». Поскольку сам Ашмол разделял взгляды роялистов, мы вправе сделать вывод, что в период гражданских войн в масонское общество могли принимать приверженцев про­тивоположных политических партий.

Запись Ашмола о его посвящении в масоны считается «самым ранним из известных свидетельств о существова­нии английской ложи спекулятивного масонства». Важ­но, что это раннее свидетельство связано с именем челове­ка, чьи познания в сфере розенкрейцерства мы обсуждали в предыдущей главе — когда говорили, что Ашмол собст­венноручно переписал розенкрейцерские манифесты, при­совокупив к получившимся копиям тщательно составлен­ное послание, также написанное его рукой, в котором он восхищался целями розенкрейцеров и просил позволения присоединиться к их ордену1. Мы тогда истолковали его действия как формальное «упражнение в благочестии», имитацию обычая, распространенного среди первых при­верженцев розенкрейцерской идеи, а не как обращение к какой-то реальной группе людей, называющих себя ро­зенкрейцерами. Однако теперь возникает вопрос: как со­относится факт принадлежности Ашмола к масонскому обществу с его «розенкрейцерским» упражнением? Вправе ли мы предположить, что человек, цитировавший в середи­не XVII столетия розенкрейцерские манифесты и разде­лявший выраженные в них взгляды, скорее всего, принад­лежал если не к розенкрейцерской (видимо, никогда в дей­ствительности не существовавшей), то к какой-то иной тайной организации?

Хотя посвящение Ашмола в масоны в октябре 1646 г. обычно считается первым письменно зафиксированным событием такого рода, на самом деле имеется еще одно, более раннее свидетельство, подлинность которого не вы­зывает сомнений. Я имею в виду запись Роберта Марри о его приеме в масонскую ложу Эдинбурга — церемония состоялась 20 мая 1641 г.. Марри, как кажется, прило­жил больше усилий, чем кто-либо иной, чтобы ускорить учреждение Королевского общества и убедить Карла II стать его официальным патроном. Он глубоко интересо­вался алхимией и химией. Итак, Марри и Ашмол, два че­ловека, оставивших самые ранние достоверные свидетель­ства о масонских ложах, впоследствии стали членами-уч­редителями Королевского общества.

Масонская организация, стало быть, старше Королев­ского общества (основанного в 1660 г.) по крайней мере на двадцать лет. Источников по более раннему периоду ее деятельности практически нет.

Имеется, правда, одно косвенное свидетельство, под­тверждающее, что уже в 1638 г. люди как-то ассоциирова­ли розенкрейцерскую идею с идеей масонства. Это — сти­хотворение, опубликованное в Эдинбурге в 1638 г., в кото­ром впервые упоминается «Слово» масонов. Оно пред­ставляет собой поэтическое описание Перта и его округи, а интересующее нас место звучит так:

Предвиденья наши — не горе-прогнозы,

Ведь все мы суть братия по Кресту Розы:

Мы зренье второе имеем и «Слово» масонов храним,

О тайнах грядущего знаем и правду о них говорим...

Возможно, под «братьями по Кресту Розы» здесь сле­дует понимать неких волшебников, существ, обладающих даром «второго зрения», но тот факт, что эта (скорее все­го чисто поэтическая, литературная) характеристика ро­зенкрейцерских братьев встретилась нам в самом раннем печатном тексте, упоминающем «Слово» масонов, безус­ловно, заслуживает внимания.

Впервые «принятые Масоны» упоминаются в печати в 1676 г., в одной масонской брошюре:

Сим извещаем, что новая Партия Зеленой ленты вкупе с Древним Братством Розового Креста, а также Адепты Герметизма и содружество Принятых Масонов намереваются все вме­сте устроить банкет 31 ноября сего года...

Далее приводится шуточное меню и всем, кто намерева­ется присутствовать на банкете, дается рекомендация захва­тить с собой очки, «ибо иначе, как мы думаем, упомянутые Общества могут пожелать (по своему давнему обыкнове­нию) сделаться Незримыми». Интересно, что процитирован­ный документ предполагает наличие целой группы эзотери­ческих обществ, включающей франкмасонов и розенкрей­церов, — они, очевидно, различались по составу своих членов, но тем не менее имели достаточно общих интересов, чтобы, например, вполне естественным образом собраться на одно застолье. Старая шутка о «незримости» связывает этот до­кумент с розенкрейцерской традицией.

Много позднее, в 1750 г., в одном письме было сдела­но следующее заявление: «Английские Франкмасоны пе­реняли кое-какие обряды у розенкрейцеров и утвержда­ют, что сами произошли от них и ничем от них не отлича­ются». Мы, таким образом, добрались уже до середины XVIII столетия, когда (первоначально, очевидно, во Фран­ции) во франкмасонстве появилась новая степень ини­циации и соответствующие ритуалы. Эта степень полу­чила название «розенкрейцерской»; ее мистика была ближе к христианству, нежели деистическая мистика других сте­пеней, и, возможно, испытала на себе влияние мистицизма рыцарства. Возникновение новой степени свидетельству­ет, по всей видимости, о том, что идея связи розенкрейцер­ства и масонства была признана самой масонской тради­цией, хотя и достаточно поздно.

Однако столь поздние факты и традиции, как бы ни были они интересны сами по себе, не могут служить на­дежным свидетельством для интересующего нас периода начала XVII столетия, когда розенкрейцерская идея впервые — благодаря манифестам — стала достоянием широ­кой гласности. Мы так и не ответили на поставленный ранее вопрос: существовали ли в то время розенкрейцеры как реальная тайная организация?

Вопрос этот можно сформулировать теперь несколь­ко по-иному, не так, как в начале настоящей главы, когда мы ответили на него отрицательно. Теперь мы можем его расширить: пусть розенкрейцеров не было, но не стояло ли за публикацией манифестов некое движение, которое можно было бы охарактеризовать как раннемасонское или протомасонское?

Легендарная история «масонства» (каменщичества, каменного зодчества) излагается в нескольких средневеко­вых поэмах, написанных около 1400 г., которые весьма ценятся франкмасонами как памятники древнего, «опера­тивного» масонства ремесленных гильдий, породившего, по их мнению, масонство «спекулятивное», или франкма­сонство. В «Рукописных Конституциях Масонов», (Самые важные из «Рукописных Конституций Масонов» (иначе называемых «Древними Хартиями») содержатся в «Королевской поэ­ме» (т. н. «Рукопись Халиуэлла») и «Рукописи Кука»; обе датируют­ся приблизительно 1400 г. В дальнейшем они цитируются по изданию: Knoop and Jones, Genesis of Freemasonry, pp. 62—86)) как принято называть эти поэмы, «масонство» (то есть строи­тельное ремесло и искусство архитектуры) отождествля­ется с геометрией. В одной поэме говорится, что геомет­рия была открыта еще до Потопа; в другой — что Авраам научил геометрии египтян. Согласно третьей версии, явно восходящей к античному источнику (Диодору Сицилий­скому), геометрию изобрели египтяне, чтобы можно было разумно использовать нильские разливы. (Действительно, в Древнем Египте существовала т. н. «бассейно­вая» система земледелия: вся пахотная земля нильской долины была поделена земляными дамбами на прямоугольные участки; через воро­та в дамбах на участки пускалась вода половодья, потом ворота закры­вали, и таким образом можно было регулировать, сколько времени вода стоит на участке, когда пускать ее на следующие поля и т.д.) Само изобре­тение приписывается Тоту-Гермесу, называемому также Гермесом Трисмегистом, которого эта версия отождествляет с Евклидом. Таким образом, происхождение геомет­рии или, что то же самое, «масонства» (а следовательно, и франкмасонства) уходит корнями в глубочайшую древ­ность — еврейскую или египетскую — и окутано покро­вом тайны. Подобное представление явно связано с ре-нессансной концепцией «древней мудрости», которой об­ладали «prisci theologi» («древние богословы») и к которой восходят все истинные знания. Согласно масонским ми­фам, истинная древняя мудрость нашла свое воплощение в геометрии Храма, построенного Соломоном при поддержке Хирама, царя Тирского. Главным архитектором Храма, по верованиям масонов, был некий Хирам Авий (не путать с царем Хирамом!), чья мученическая смерть символически воспроизводится в масонских ритуалах. Р масонской мифологии, Хирам Авий разделил строителей Хра­ма на три степени: учеников, товарищей (подмастерьев) и мастеров; он обучал каждого древним знаниям соответственно степени, которая бы­ла ему присвоена. Хирама Авия убили три подмастерья, желавшие силой выпытать у него «мастерское слово». См.: Масонство в его про­шлом и настоящем, II, с. 99-103.

Официальным источником по мифологии и мистической истории масонства считается книга «Конституции Франк­масонов», опубликованная Джеймсом Андерсоном в 1725 г. и, как я понимаю, до сих пор признаваемая в масонских кру­гах наиболее авторитетным документом по истории их дви­жения. В ней приводится напутствие, произносимое при приеме в ложу нового брата, которое начинается так:

Адам, первопрародитель наш, сотворенный по образу Божию, по образу Великого Зодчего Вселенной, должен был иметь Вольные Науки, особенно Геометрию, запечатленными в Серд­це Своем; ибо во все времена после Грехопадения мы обнару­живаем Начала таковых в Сердцах его Отпрысков...

Далее следует обзор истории геометрии на протяже­нии ветхозаветной эпохи, достигающий кульминации в рас­сказе о строительстве Соломонова Храма.

В «Конституциях», как и в большинстве других «исто­рий» франкмасонства, рассказ о строительном искусстве, зод­чих и знаменитых постройках ветхозаветных времен пере­ходит в историю позднейшей архитектуры. Первыми «цар­ственное искусство архитектуры» переняли у евреев греки. Затем это искусство перешело к Риму, превратившемуся в центр наук и имперской власти и достигшему расцвета при кесаре Августе, «в правление которого родился Божий Мессия, Великий Архитектор Церкви». Август покровитель­ствовал «великому витрувию, Отцу всех истинных Зод­чих до сего дня». Сам Август был Великим Мастером ма­сонской ложи в Риме и разработал «Августов» архитектур­ный стиль.

Далее Андерсон коротко рассказывает об утрате «рим­ского строительного искусства» в эпоху варварских втор­жений и о появлении готического стиля, попутно отмечая, что в те «невежественные времена» геометрия подчас «клей­милась как колдовство».

Переходя затем к новой, более близкой к нему по вре­мени, эпохе, он утверждает, что королева Елизавета не слишком благоволила к архитектуре, зато король Яков возродил английские ложи и вызволил римскую архитек­туру из-под гнета готического невежества. Блестящие италь­янские архитекторы вернулись к классическому стилю, в чем наибольшая заслуга принадлежит великому Палла-дио. В Англии же достойным соперником Палладио был «наш великий Мастер-Масон Иниго Джонс»1. Карл I по­кровительствовал «мистеру Джонсу», который представ­лен в книге как несомненный франкмасон. К франкмасо­нам Андерсон причисляет и Карла II, а о сэре Кристофе­ре Рене, архитекторе собора св. Павла, он высказывается с большим одобрением.

Книга Андерсона, к сожалению, не проясняет одного вопроса, относительно которого нам хотелось бы иметь дос­товерную информацию: когда именно возникло современное франкмасонство как организованное тайное общество? Но и в большинстве других книг о масонстве описания древ­нееврейских архитектурных сооружений, легенды, всеоб­щая история архитектуры и история собственно франк­масонства соединены без всякого порядка — точно так же, как в «Конституциях» Джеймса Андерсона, опубликован­ных в 1725 г. Все же складывается впечатление, что отде­ление «спекулятивного» масонства от масонства «опера­тивного» было каким-то образом связано с возрождением интереса к Витрувию и классической архитектуре (не слу­чайно этот момент в развитии зодчества отмечается почти всеми историками-масонами). Хотя Андерсон не говорит ничего определенного о подобной связи, Иниго Джонс иг­рает в его истории весьма важную роль — не потому ли, что франкмасонство как институт (а не как масонская легенда) начиналось в Англии параллельно с распростра­нением «Августова» архитектурного стиля, впервые вве­денного Иниго Джонсом?

В масонской истории имеется странный пробел. Чем можно объяснить, что историки-масоны никогда не упо­минают имени Джона Ди, выдающегося герметического философа, автора знаменитого предисловия к английскому переводу трудов Евклида, в котором он превозносил «ве­ликого ВИТРУВИЯ» и настойчиво призывал к возрождению евклидовой геометрии, архитектуры и всех мате­матических искусств? Английское издание Евклида с пре­дисловием Ди было опубликовано в 1570 г. и, без сомне­ния, являло собой замечательный памятник священного для масонов искусства геометрии, не говоря уже о том, что оно задолго до Иниго Джонса провозвестило возрож­дение в Англии классической архитектуры. Трудно по­верить, что предисловие Ди, с его многочисленными ци­татами из Витрувия, оказалось вне поля зрения масонов, осталось не замеченным ими. И действительно, Андер­сон, по всей видимости, этот текст знал: ведь несколько раз он почти дословно его цитирует. Сравним, к приме­ру, андерсоновскую характеристику правления Августа как эпохи, когда родился «Божий Мессия, великий Ар­хитектор Церкви», с упоминанием того же Августа у Ди — как государя, «во дни которого был рожден наш Небес­ный Архимастер». Невольно в голову приходит мысль, что Ди был намеренно исключен из анналов масонской истории. Но по какой причине? Быть может, по той же самой, что столь часто удерживала людей от упоминания его имени, — по причине его репутации «колдуна», окон­чательно утвердившейся после выхода в свет злобной публикации Мери Казобона. Кстати, Ди уже в «Преди­словии» жаловался на обвинения в колдовстве, выдви­гавшиеся против него «невеждами», — по иронии судь­бы Андерсон воспроизводит ход его рассуждений в сво­их «Конституциях», заявляя, что «в невежественные вре­мена» геометрия «клеймилась как колдовство».

Итак, перед нами встает еще одна проблема. Как она соотносится с проблемой связи розенкрейцерства и ма­сонства?

У меня нет готовых ответов ни на этот, ни на другие, по­ставленные ранее, вопросы. Как я уже говорила в начале главы, решение проблемы тайного общества не входит в число первоочередных задач настоящей работы. Все, что я могу сделать, — это попытаться показать, что понимание исто­рического характера описанных в книге движений откры­вает перед будущими исследователями новые (подобающие именно исторической науке) пути, двигаясь по которым они, возможно, найдут не замеченные ранее свидетельства.

Предположим — в порядке чистой гипотезы, ориентира для возможных исторических исследований, — что та идея, из которой позднее могло развиться масонство, зародилась в елизаветинской Англии и что она была каким-то образом свя­зана с культом королевы и движением Ди (и с деятельно­стью Филипа Сидни, который был причастен и к тому, и к другому). В елизаветинской Англии, сплотившейся вокруг возрожденного рыцарства и ренессансных эзотерических дви­жений, духовно готовой к длительному противоборству с опас­ным врагом, вполне могли возникать тайные группы едино­мышленников. А когда влияние таких групп начало распро­страняться за границей (в значительной степени благодаря курфюрсту Пфальцскому и его молодой супруге из дома Стю­артов), не несло ли оно с собой, помимо английской рыцар­ственности и английской алхимической традиции, еще и не­кую «протомасонскую» идею? В числе творцов подобной идеи легко представить себе Джона Ди, к которому, в конечном сче­те, восходят многие новые концепции того времени. Следо­вало бы поискать масонские мистические идеи в трудах ро­зенкрейцерских авторов, особенно Майера и Андреэ, — но только грань между масонской и розенкрейцерской мисти­кой для того времени провести будет очень трудно. Например, мистическое истолкование пропорций Соломонова Хра­ма лежит в основе раннеренессансной итальянской архитектурной тео­рии (см.: R. Wittkower, Architectural Principles in the Age ofHumanism,pp. 91, 106,136) — поэтому интерес Майера и Андреэ к Соломонову Храму не обязательно объясняется влиянием масонских идей.

Проблема еще более осложняется тем, что, хотя суще­ствование тайных обществ, ввиду сложности тогдашней политической обстановки, представляется весьма вероятным, мы не знаем ни сколько их было, ни какие отношения их связывали (если вообще они поддерживали между со­бой какую-то связь).

Как мы уже говорили, представители всех тайных дви­жений конца XVI века имели основания желать успеха тому движению, что формировалось вокруг фигуры кур­фюрста Пфальцского. Одним из таких движений была «Семья Любви» — тайное общество, несомненно реально существовавшее и имевшее свою организацию, порожден­ную особой политической ситуацией, сложившейся в Ни­дерландах к концу XVI столетия. Мы знаем, что многие известные люди были членами этой секты или общества, допускавшего, чтобы его приверженцы внешне придерживались любого исповедания, лишь бы в душе они раадеяя ли взгляды «Семьи». Такой подход к религиозным вопросам напоминает идеи франкмасонства. Такимыми членами «Семьи» были, как известно, многие издатели, например знаменитый антверпенский печатник Плантен, распространявший идеи секты путем публикации работ сочувствовавших ей авторов. Ранее я уже высказывала предположение о том, что семья издателей Де Бри, имев­шая связи с фирмой Плантена, также принадлежала к этой секте и что переезд фирмы Де Бри в Пфальц, в Оппен-хайм, где она занялась изданием работ розенкрейцерских авторов (Фладда и Майера), возможно, объясняется ее тайными симпатиями к пфальцскому движению.

В одной из предыдущих глав мы говорили о влиянии на розенкрейцерское движение идей Джордано Бруно. Бруно был подлинно герметическим философом; в конце XVI века он проповедовал по всей Европе свое эзотериче­ское учение о всеобщей всемирной реформации, предпо­лагавшей возвращение человечества к «египетской» ре­лигии и благой магии; он, по некоторым данным, основал в Германии тайное общество «джорданистов», популярное в лютеранских кругах. Бруно побывал в Англии и, вероятно, познакомился там с Сидни — во всяком случае, он проявлял интерес к эзотерическим аспектам культа рыцарственного служения Елизавете. Но, разумеется, уче­ние Бруно — лишь одно из тех смутно угадываемых на­ми течений, которые, смешиваясь воедино, образовали в конце концов розенкрейцерский «поток».

Можно сказать и так: секта «Семья Любви», имевшая последователей в разных странах, представляла собой тай­ное течение, зародившееся в Нидерландах; учение Бруно было связано с тайными движениями в Италии; приблизи­тельно в то же время сформировалось английское эзотери­ческое движение, испытавшее значительное воздействие идей Джона Ди; и все эти течения мощным потоком устреми­лись к одной цели — «либерализации» Европы, цели, которая казалась вполне достижимой при условии возведения Фрид­риха Пфальцского на богемский престол.

Конечно, все вышесказанное — блуждание в потемках, гипотеза, выстроенная на многих «если...» и «возможно...»; но я намеренно уделила столько места недоказанным пред­положениям, чтобы показать трудности темы, которой по­священа эта глава. Мы знаем, что период конца XVI — начала XVII века был эпохой расцвета тайных обществ, од­нако не представляем себе ни какие отношения связывали эти общества, ни чем они отличались друг от друга. В уже упоминавшемся английском документе 1676 г. речь идет о совместном банкете Партии Зеленой ленты, Братства Ро­зового Креста, Адептов Герметизма и Принятых Масонов, причем всем этим сообществам приписывается свойство «не­зримости». Быть может, этот эпизод свидетельствует о дав­но сложившейся практике контактов между тайными об­ществами — хотя в суровые времена первой половины сто­летия такие контакты были делом смертельно опасным и, наверное, обусловливались куда более серьезными причи­нами, нежели желание вместе пообедать.

Мы видели, что розенкрейцерское движение возникло в очень сложной обстановке, в атмосфере секретности, и если действительно на него оказало влияние английское эзотерическое масонское движение, ассоциировавшееся с именем Ди (быть может, усвоившее в какой-то мере тра­дицию английского рыцарства и заимствовавшее у нее образ «Креста Розы»), то за таинственными розенкрей­церскими манифестами и вправду могла стоять какая-то реальная организация протомасонского типа.

Хочу подчеркнуть еще раз: все вышесказанное следует воспринимать только как предварительные гипотезы; однако эти гипотезы открывают перед будущими исследователями такой исторический подход к пробле­ме, который еще ни разу не был опробован специалис­тами по раннему масонству, потому что до публикации настоящей работы никто, насколько мне известно, не пи­сал об английском влиянии на немецкое розенкрейцер­ское движение.

Влияние английских идей, как я попыталась показать, распространилось на Германию в начале XVII столетия (в результате богемской миссии Ди). Когда же эти идеи, уже впитавшие в себя иные влияния, могли вернуться в Англию? Скорее всего, после катастрофы 1620 г.: ведь ужас­ные события, обрекшие короля и королеву Богемии на долгие годы изгнаннической жизни в Гааге, не могли не оживить в Англии и в других странах чувства симпатии к несчастной монаршьей чете.

И тут-то как раз предложенный мною исторический подход открывает совершенно новую область возможных исследований. В Гааге, по крайней мере с 1622 г., сущест­вовало розенкрейцерское движение: это подтверждают не­которые известные источники, а со временем могут обнаружиться и новые свидетельства. Так вот, представляется весьма вероятным, что организованное масонство также нашло в Гааге благоприятную почву для своего роста: независимо от того, возникло ли оно из розенкрейцерства или развивалось параллельно с ним, этому развитию спо­собствовала сама атмосфера верности проигранному де­лу, которое воплощала, после смерти экс-короля Богемии, его вдова, королева Богемии, многие годы остававшаяся со своим двором в Гааге.

Стюарты вообще покровительствовали масонству. Дос­таточно вспомнить о яковитской эпохе и тогдашних масо­нах из окружения претендентов на престол. Пожалуй, только один представитель дома Стюартов не попал в поле зрения историков, изучавших королевское окружение именно с этой точки зрения, — Елизавета Стюарт, экс-королева Богемии. А ведь она обладала сильным характером и пользовалась огромным влиянием — может быть, потому, что ее понима­ние королевской власти оказалось приемлемым даже для парламентаристов, привлекло даже богемского изгнанника Коменского и, очевидно, так или иначе способствовало той легкости, с какой осуществилась Реставрация Карла II. Лег­кость перехода от революции к роялизму всегда удивляла исследователей, и многие подозревали, что на характер этого перехода какое-то влияние оказали масоны.

Итак, проведенное нами исследование отчасти подтвер­ждает правоту И.Г. Буле (во всяком случае, по существу дела): европейский феномен франкмасонства почти на­верняка был связан с розенкрейцерским движением.