Жар: вернуть священную чувственность

 

 

Грязные богини

 

Есть существо, которое обитает в диких глубинах женской натуры. Это наша чувственная природа, и ей, как и всякому целостному существу, присущи свои природные и пищевые циклы. Это существо любознательно, общительно, порой кипит энергией, порой дышит непоколебимым покоем. Оно реагирует на стимулы, которые затрагивают чувства: на музыку, движение, еду, питье, комфорт, безопасность, тишину, красоту, темноту [1]. Именно эта сторона женской натуры таит в себе жар. Но не такой, как в песенке: «Люби меня детка, люби», а тот, что подобен подземному пожару, который то разгорается, то затухает, следуя циклам. Получая высвобождающуюся при этом энергию, женщина действует как считает нужным. Женский жар – не чувство сексуального возбуждения, а ощущение напряженной чувственной восприимчивости; оно включает в себя и сексуальность, но не ограничивается ею.

Можно много писать об использовании женской чувственной природы во благо и во вред, о том, как сама женщина и окружающие либо раздувают этот огонь вопреки его естественным ритмам, либо пытаются полностью потушить его. Но давайте лучше сосредоточим внимание на том пылком, явно диком и горячем, что нас приятно согревает. В современном мире такому проявлению женской чувственности выносится суровый приговор, а во многих местах и во многие времена на него накладывается полный запрет.

Есть разновидность женской чувственности, которая в древности называлась священным бесстыдством, но не в том смысле, какой мы сегодня вкладываем в слово «бесстыдство», а имея в виду тех, кто владел тайнами сексуальной науки. Некогда существовали культы Богини, отчасти посвященные такой нечестивой женской чувственности. Их ритуалы не были непристойными, они имели целью изображение тех частей бессознательного, которые и по сей день остаются загадочными и в большинстве своем неисследованными.

Само представление о чувственности как о чем‑то священном и, еще более конкретно, о бесстыдстве как о разновидности священной чувственности является жизненно важным для дикой природы. В древних женских обществах существовали богини бесстыдства, которых называли так за их невинную и одновременно лукавую похотливость. Однако очень трудно, по крайней мере в английском языке, усмотреть в выражении «бесстыдная богиня» какой‑либо иной смысл помимо грубого. Поэтому ниже я привожу значения слова obscene [42] и других связанных с ним слов. Я полагаю, что это поможет вам понять, почему данный аспект поклонения древней Богине был изгнан с глаз долой.

Мне бы хотелось, чтобы вы поразмыслили над этими тремя словарными определениями и пришли к собственному выводу:

 

Dirt [43]: от среднеанглийского drit, вероятно, пришедшего из исландского языка и означавшего экскременты. Значение расширилось, включив в себя грязь: главным образом землю, пыль и т.д., а также всевозможные непристойности, особенно языковые.

Dirty word [44]: непристойное слово, в современном обиходе также используется для обозначения того, что стало считаться социально или политически непопулярным или подозрительным, нередко из‑за незаслуженной критики и клеветы или несоответствия современным тенденциям.

Obscene: от древнееврейского Ob, что значит колдун, чародейка.

 

Несмотря на поношения, во всем мире сохранились остатки историй, переживших многочисленные чистки. Они говорят нам, что бесстыдное – это вовсе не низменное: оно скорее похоже на некое фантастическое порождение природы, которое вы бы всей душой желали видеть рядом с собой, в числе своих ближайших друзей.

Несколько лет назад, когда я начала рассказывать «сказки грязной богини», женщины посмеивались, а потом и хохотали, слушая о подвигах женщин, реальных и мифологических, использовавших сексуальность и чувственность, чтобы высказать свои мысли, облегчить грусть, вызвать смех, а значит, исправить в душе то, что разладилось. Но меня также занимало то, как женщины в этих вопросах приближаются к порогу смеха. Вначале им приходится забыть про воспитание, про все утверждения, что дамы над подобными вещами не смеются.

Я видела, как в неподходящих ситуациях стремление выглядеть дамой душит женщину, не давая ей дышать. Смеясь, мы попеременно делаем быстрые вдохи и выдохи. Из кинезиологии и других методов телесно ориентированной терапии, таких, как хакоми, мы знаем, что вдох помогает ощутить эмоции, что, желая оградить себя от чувств, мы задерживаем дыхание.

Смеясь, женщина дышит свободно, и такое дыхание может вызвать прилив несанкционированных чувств. Что же это за чувства? Оказывается, это не столько чувства, сколько средства, которые расслабляют и лечат чувства и часто помогают пролить сдерживаемые слезы или извлечь забытые воспоминания, или порвать цепи, сковывающие чувственную личность.

Мне стало ясно, что ценность этих древних богинь бесстыдства – в их умении ослаблять слишком натянутое, рассеивать мрак, приводить в такое настроение, которое исходит не от ума, а от тела, и обеспечивать легкость этих переходов. Это тело смеется над историями о койоте, над сказками дядюшки Трунгпы [2], над стишками о Мей Уэст [45]и т.д. Озорство и юмор бесстыдной богини могут стать животворным снадобьем, которое распространяется по всей эндокринной и нервной системе.

Следующие три истории воплощают в себе бесстыдство именно в этом смысле слова, а именно те сексуально‑чувственные чары, которые способствуют хорошему эмоциональному самочувствию. Две из них древние, а третья – современная. Они посвящены грязной богине. Я говорю так потому, что они долгое время блуждали под землей. В хорошем смысле, они сродни плодородной земле, грязи, навозу души – той творческой среде, из которой вырастает все искусство. В сущности, грязная богиня олицетворяет тот аспект Дикой Женщины, который одновременно сексуален и свят.

 

 

Баубо – пузатая богиня

 

Есть образное выражение: Ella habla рог en media en las piernas, «Она говорит из того места, что между ног». Такие маленькие истории, исходящие из места «между ног», известны во всем мире. К ним принадлежит и рассказ о древнегреческой богине Баубо, которую называют богиней непристойности. У нее есть и более старые имена, например, Ямба; можно предположить, что греки позаимствовали ее из гораздо более древних культов. Архетипическая дикая богиня священной чувственности и плодовитости Жизни‑Смерти‑Жизни существует с незапамятных времен.

В древних литературных памятниках есть только одна общеизвестная ссылка на Баубо, из чего можно сделать вывод, что ее культ был уничтожен и погребен под лавинами многочисленных нашествий. Я подозреваю, что где‑то, может быть под поросшими деревьями холмами и лесными озерами Европы или Востока, сохранились ее храмы, изобилующие фигурками из кости и другими предметами [3].

Поэтому не удивительно, что мало кто слышал о Баубо; но по осколкам архетипа можно восстановить весь ее облик. И такой осколок у нас есть – это история, в которой появляется Баубо. Она одна из самых прелестных и колоритных обитательниц Олимпа. Представляю вам свою версию – версию cantadora, сказительницы, – основанную на древних диких останках Баубо, которые по сию пору сверкают в греческих мифах постматриархальной эпохи и в гомеровских гимнах [4].

У Матери‑Земли Деметры была красавица дочь по имени Персефона. Однажды, играя на лугу, Персефона увидела прекрасный цветок и уже протянула руку, чтобы его сорвать, как вдруг земля содрогнулась и разверзлась. Из ее глубин явился Гадес, бог подземного мира – высокий и могучий, он стоял на черной колеснице, запряженной четверкой пепельно‑серых лошадей.

Гадес схватил Персефону и умчал на колеснице – на лугу остались только покрывало и сандалии девы. Все глубже под землю гнал он своих коней, все глуше звучали крики Персефоны, и наконец земля сомкнулась, будто ничего и не случилось.

Вопли девы эхом отражались от горных склонов, пузырями вскипали со дна морского. Деметра услышала крики камней, услышала плач воды. И тогда над землей повисла призрачная тишина и запах увядших цветов.

Сорвав с бессмертной головы гирлянду, спустив с плеч темные покровы, Деметра полетела над землей, как огромная птица, высматривая дочь, зовя ее.

В ту ночь у входа в пещеру старуха сказала своим сестрам, что слышала днем три крика: молодой голос вскрикнул от ужаса, другой голос стал жалобно звать, а после раздался плач матери.

Персефоны нигде не было, и тогда начались долгие отчаянные странствия Деметры в поисках любимой дочери. Богиня бушевала, рыдала, призывала, расспрашивала встречных, обыскивала каждую гору, каждую впадину, каждую пещеру, молила о пощаде, молила о смерти, но нигде не могла найти милое дитя.

Тогда она, даровавшая жизнь всему сущему, прокляла все плодородные нивы на земле и в тоске вскричала: «Умрите! Умрите! Умрите!» Из‑за проклятия Деметры перестали рождаться дети, перестали расти хлеба, перестали цвести цветы. Нечем было украсить пиры, нечем укрыть усопших. Иссохла и потрескалась земля, иссохли женские груди.

Деметра забыла про омовения, одежды ее запылились, кудри повисли космами. Но хотя сердце ее разрывалось от боли, она не сдавалась. Как‑то раз после долгих расспросов, просьб и встреч, которые ни к чему ни привели, она забрела в незнакомую деревню и села, привалившись к колодцу. Когда она сидела так, остужая измученное тело о прохладный камень, к ней подошла женщина, вернее, некое подобие женщины. Она стала танцевать перед Деметрой, виляя бедрами и тряся грудями, всеми своими движениями намекая на совокупление. И, глядя на нее, Деметра невольно улыбнулась.

На самом деле это была не совсем женщина: головы у нее не было, соски заменяли ей глаза, а влагалище – рот. И из этого рта полились сочные шутки, которыми она стала угощать Деметру. Богиня усмехнулась, потом заулыбалась и наконец от души расхохоталась. И обе женщины стали хохотать вместе: маленькая пузатая богиня Баубо и великая Мать‑Земля, богиня Деметра.

Именно этот смех излечил Деметру от тоски и дал ей силы для дальнейших поисков, которые благодаря помощи Баубо, старухи Гекаты и солнца Гелиоса увенчались успехом. Персефона вернулась к матери. Мир, земля и женские чрева снова наполнились жизнью.

Малютка Баубо всегда нравилась мне больше всех остальных богинь греческой мифологии, а может быть, и всех персонажей вообще. Несомненно, она ведет свой род от неолитических пузатых богинь – загадочных фигурок без голов, а иногда и без рук и ног. Называть их «олицетворениями плодородия» – явное преуменьшение, потому что они олицетворяют нечто гораздо большее. Они – талисманы разговоров, которые женщины ведут между собой и никогда, ни за что не повторят в присутствии мужчин – разве что для этого сложатся какие‑то совершенно особые обстоятельства. Да, это те разговоры.

Эти фигурки символизируют универсальные для всего мира чувства и образы: груди и то, что ощущают эти чуткие создания – женские половые губы, где сосредоточены ощущения, известные только женщине и о которых остальные могут лишь догадываться. И смех, от которого трясется живот, – одно из лучших лекарств, имеющихся в арсенале женщины.

Мне всегда казалось, что женские беседы за чашкой кофе – остаток объединявшего женщин древнего ритуала, когда они вели задушевные разговоры, делились самым сокровенным, смеялись, дурачились. И когда, облегчив душу, они возвращались домой, жизнь казалась краше.

Иногда женщинам бывает трудно избавиться от мужчин и побыть вместе без них. Я знаю, что в старину женщины уговаривали мужчин «сходить на рыбалку». Это уловка, которую женщина использует с незапамятных времен, чтобы на время выдворить мужчин и побыть одной или в компании других женщин. Время от времени женщине хочется побыть в чисто женской атмосфере, будь то общество самой себя или подруг. Это естественный женский цикл.

Мужская энергия хороша. Даже больше чем хороша: великолепна, превосходна. Но иногда возникает ощущение, будто ты объелась шоколада. Чтобы отделаться от его вкуса, хочется посидеть несколько дней на холодном рисе и чистом бульоне. Делать это время от времени просто необходимо.

Кроме того, маленькая пузатая богиня Баубо наводит на интересную мысль: небольшая порция непристойностей помогает развеять тоску, справиться с депрессией. Да, это особый смех: он приходит из тех историй, которые женщины рассказывают друг другу, и сами по себе эти истории настолько сомнительны, что почти безвкусны… но они пробуждают либидо. Они снова разжигают в женщинах интерес к жизни. Пузатая богиня и смех от пуза – вот что нужно нам всем!

Поэтому включите в свой арсенал самоисцеления «грязные истории», истории от Баубо. Такие рассказики – сильное лекарство. Эти забавные «грязные» истории не только помогут избавиться от депрессии, но и остановят приступ гнева, тем самым сделав вас более счастливыми. Попробуйте – сами увидите.

Я не могу здесь подробно распространяться о двух других сторонах истории о Баубо, ведь обсуждать их следует в тесном кругу, где присутствуют только женщины. Могу лишь сказать следующее: у Баубо есть еще одна способность – она видит сосками. Мужчинам этого не понять, но, когда я говорю это женщинам, они энергично кивают и отвечают: «Я понимаю, что ты имеешь в виду!»

Умение видеть сосками – явно чувственная способность. Соски – органы души, чутко реагирующие на температуру, страх, гнев, шум. Они – такой же орган чувств, как и глаза.

Что же касается речи, которая идет «из вульвы», то здесь имеется в виду первооснова, самая суть, самый откровенный уровень истины – самый главный рот. Можно еще сказать, что речь Баубо идет из материнской породы, из глубоких недр, из самых глубин. В истории о том, как Деметра искала свою дочь, никому не известно, какие именно слова сказала Деметре великая богиня Баубо. Но мы можем призвать на помощь воображение.

 

 

Койот Дик

 

Я думаю, что шутки, которыми Баубо развеселила Деметру, были обычными женскими шутками о прекрасно сконструированных передатчиках и приемниках – гениталиях. Если это так, то, быть может, Баубо рассказала Деметре историю вроде следующей, которую я услышала несколько лет назад в Ногалесе от хозяина трейлерной стоянки. Звали его Старый Индеец, и он утверждал, что в его жилах течет кровь краснокожих. Он не пользовался вставной челюстью и пару дней не брился. Его жена по имени Ивушка, была милая старушка со следами былой красоты на лице. Она сказала мне, что нос ей сломали в пьяной драке. У них было три кадиллака, все неисправные, и мексиканская дворняжка, которую держали в кухне, в детском манеже. Он был из тех мужчин, которые не снимают шляпу даже сидя на унитазе.

Разъезжая на маленьком трейлере в поисках сказок, я завернула на их стоянку.

– Может, вы знаете какие‑нибудь истории про эти места? – завела я разговор, имея в виду эти края и окрестности.

Старый Индеец лукаво взглянул на жену, ухмыльнулся и подмигнул ей.

– Пожалуй, стоит рассказать ей про койота Дика [5].

– Нет, Индеец, не смей! Только не эту сказку!

– Я все равно расскажу ей про койота Дика! – не сдавался Старый Индеец. Ивушка спрятала лицо в ладонях и чуть слышно пробормотала:

– Прошу тебя, Индеец, не рассказывай ей эту сказку.

– Я уже рассказываю.

Ивушка сидела, отвернувшись и прикрыв глаза руками, будто внезапно ослепла.

Вот что рассказал мне Старый Индеец. Он сказал, что слышал эту историю «от одного навахо, который услышал ее от мексиканца, а тот услышал ее от хопи».

Как‑то давным‑давно жил‑был койот Дик, и был он самым хитрым и самым глупым из всех зверей, что водились на земле. Он вечно чего‑то хотел и, чтобы исполнить свое желание, постоянно дурачил людей, а все остальное время спал.

Как‑то раз, когда койот Дик спал, его члену надоело это занятие; он решил уйти от койота и поразвлечься. Член отделился от койота Дика и побежал по дороге, вернее, поскакал по дороге, потому что у него была только одна нога.

Так он скакал, скакал и был вполне доволен жизнью, но потом соскочил с дороги, свернул в лес и – о ужас! – угодил прямо в заросли жгучей крапивы. «Ой! – взвизгнул он. – Ай‑ай‑ай! – завопил он. – Спасите, помогите!»

От его воплей койот Дик проснулся, привычным движением потянулся вниз, чтобы завести свой мотор, и обнаружил, что рукоятка исчезла! Койот помчался по дороге, держа лапу между ног, и наконец обнаружил свой член, который попал в беду. Койот Дик бережно извлек шаловливый член из крапивы, погладил его, утешил и приладил на место.

Старый Индеец хохотал, как полоумный – он задыхался, глаза едва не вылезли из орбит.

– Вот и вся история про койота Дика.

– Ты забыл рассказать ей самый конец, – напомнила Ивушка.

– Какой еще конец? Я рассказал все до конца, – буркнул Старый Индеец.

– Ты забыл рассказать ей настоящий конец этой истории, старая ты канистра!

– Рассказывай сама, если так хорошо помнишь. Зазвонил колокольчик, и он поднялся со скрипучего стула. Ивушка посмотрела на меня в упор, и глаза ее сверкнули.

– В конце истории вся мораль.

Тут ею овладела Баубо: она захихикала, потом захохотала и, наконец, разразилась утробным гоготом, причем гоготала так долго, до слез, что пару минут не могла выговорить две фразы: каждое слово она повторяла два‑три раза, перемежая их взрывами смеха.

– А мораль в том, что с тех самых пор член у койота Дика так зудит от крапивы, что он места себе не находит. Вот почему мужики вечно липнут к женщинам, норовят о них потереться, а в глазах у них написано: «У меня зуд в одном месте!» Понимаешь, их общий член зудит с тех пор, как в первый раз удрал!

Не знаю, что в ее словах меня так проняло, но мы обе сидели на кухне, взвизгивая и колотя руками по столу, пока совершенно не обессилели. Впоследствии я поняла, что испытанное тогда мною состояние можно сравнить с тем, какое бывает, когда съешь большой кусок крепкого хрена.

Думаю, как раз такие истории и рассказывала Баубо. В ее репертуар входит все то, что заставляет женщин смеяться именно так: безудержно, не заботясь о том, что видна вся глотка, что колышется живот и подпрыгивают груди. В чувственном смехе есть нечто такое, что отличает его от смеха по менее рискованным поводам. «Чувственный» смех пробирает душу до самой глубины, снимает напряжение, сотрясает кости и создает во всем теле приятнейшее ощущение. Это одно из диких наслаждений, хранящихся в душевном арсенале каждой женщины. В женской душе священная и чувственно‑сексуальная жизнь соседствуют очень близко, ведь и ту, и другую пробуждает чувство удивления – не размышление, а переживание, – когда что‑то трогает физические струны тела, что‑то мимолетное или вечное: поцелуй, видение, утробный смех или что‑то иное – изменяя нас, потрясая, вознося на небо, выпрямляя наши пути, приглашая нас на танец, вызывая свистом, позволяя ощутить истинное биение жизни.

В священном, непристойном, чувственном всегда таится дикий смех: короткий миг беззвучного хохота или мерзкого старческого хихиканья, хриплого гогота или дикого животного ржания, или трели, которая звучит как музыкальная гамма. Смех – скрытая сторона женской чувственности, в нем есть нечто телесное, стихийное, страстное, животворное, а потому возбуждающее. Это чувственность, которая, в отличие от полового возбуждения, не преследует никакой цели. Это чувственная радость, которая длится краткое мгновение, подлинно чувственная любовь, которая свободно летает, живет и умирает и снова живет, довольствуясь собственной энергией. Она священна, потому что необычайно целительна. Она чувственна, поскольку возбуждает тело и эмоции. Она сексуальна, потому что волнует и порождает волны наслаждения. Она не одномерна, ведь смех – это то, что мы делим с собой и многими другими. Это самая дикая женская чувственность.

Даю вам еще одну возможность познакомиться с женскими историями и грязными богинями. С этой историей я познакомилась в детстве. Удивительно, но дети многое слышат, хотя их родители об этом и не подозревают.

 

 

Поездка в Руанду

 

Мне было около двенадцати, а происходило это на озере Биг‑Бэсс в Мичигане. Приготовив завтрак и обед на сорок человек, все мои хорошенькие кругленькие родственницы, мама и тетушки, загорали, болтали и обменивались шутками, растянувшись в шезлонгах на солнце. Мужчины «ушли на рыбалку», то есть весело проводили время, рассказывая свои, мужские, истории и анекдоты и не стесняясь в выражениях. Я играла неподалеку от женщин.

Вдруг я услышала пронзительные вопли и в тревоге бросилась туда, где лежали женщины. Но они кричали не от боли. Они смеялись, и одна из моих тетушек, переводя дыхание между приступами смеха, снова и снова повторяла: «…прикрыли лица… они прикрыли лица!» И эта загадочная фраза снова вызывала у всех неудержимые приступы хохота.

Они еще долго стонали, взвизгивали, вскрикивали, охали. На коленях у одной из тетушек лежал журнал. Позже, когда женщины задремали на солнышке, я вытащила журнал из‑под руки у спящей и, забравшись под шезлонг, стала жадно читать. Там был напечатан анекдот времен Второй мировой войны. В нем говорилось примерно следующее.

Генерал Эйзенхауэр собрался посетить свои войска в Руанде (это могло быть на Борнео, а генерал мог носить фамилию Мак‑Артур – тогда для меня имена мало что значили). Губернатор пожелал, чтобы все туземные женщины выстроились вдоль грунтовой дороги и встречали Эйзенхауэра приветственными криками и взмахами рук, когда он будет проезжать мимо в джипе. Единственная неувязка была в том, что туземные женщины не носили никакой одежды, кроме бус да иногда еще пояска.

Нет‑нет, так дело не пойдет! Губернатор призвал к себе старейшину племени и поделился с ним своими сомнениями. «Не стоит беспокоиться», – сказал старейшина. Если губернатор сможет выдать несколько дюжин юбок и блузок, он, старейшина, позаботится, чтобы женщины надели их по этому особому случаю. Губернатор и местные миссионеры раздобыли необходимую одежду.

Однако в торжественный день, за несколько минут до того, как Эйзенхауэр должен был появиться на дороге, выяснилось, что, хотя все туземные женщины послушно облачились в юбки, блузки пришлись им не по нраву и они оставили их дома. Так что все они выстроились по обе стороны дороги, одетые в юбки, под которыми, разумеется, ничего не было, и с голыми грудями.

Когда губернатор увидел это, с ним чуть не случился удар. Он отчитал старейшину, но тот доложил, что старшая из женщин обещала ему, что все женщины прикроют груди, когда генерал будет проезжать мимо.

– Ты уверен? – спросил губернатор.

– Совершенно уверен, – отвечал старейшина.

Времени для споров не оставалось, и можно только догадываться, что подумал генерал Эйзенхауэр, когда при приближении его машины одна обнаженная по пояс женщина за другой изящным движением поднимала подол широкой юбки и прикрывала им лицо.

Лежа под шезлонгом, я корчилась от смеха. То была самая дурацкая история из всех, которые мне довелось слышать. То была замечательная история, волнующая история. Но интуиция мне подсказывала, что это еще и запретная история, поэтому я много лет держала ее при себе. Иногда, в разгар трудных времен, даже перед тем, как сдавать экзамены в колледж, я вспоминала про женщин из Руанды, как они прикрывали юбками лица и наверняка же смеялись в подол. Я тоже смеялась и ощущала в себе целеустремленность, силу и устойчивость.

Несомненно, это тоже дар женских шуток и совместного смеха. В тяжелые времена все это становится лекарством и опорой. Это полезное и чистое грязное веселье. Вообразимо ли, чтобы чувственное и непристойное могло быть святым? Да, особенно если оно целебно, способствует целостности и здоровью сердца. Юнг отмечал, что если человек приходит к нему в кабинет с жалобой на сексуальные расстройства, то нередко оказывается, что это расстройство духа и души. Если же человек рассказывает о душевных неурядицах, то чаще всего они коренятся в сексуальной сфере.

В этом смысле чувственность можно рассматривать как лекарство для духа и, следовательно, считать священной. Если чувственный смех является un remedio, лекарством, то это священный смех. И все, что вызывает целительный смех, тоже священно. Если смех помогает, не причиняя вреда, если смех приносит облегчение, перестраивает, упорядочивает, подкрепляет силу и энергию, значит, этот смех дарует здоровье. Если смех помогает людям радоваться жизни, чувствовать себя счастливыми, ощущать любовь, воспарять на крыльях эроса, если он прогоняет печаль и освобождает от гнева, то это священный смех. Если от него люди растут, становятся лучше, щедрее, чувствительнее, то это священный смех.

В архетипе Дикой Женщины есть место и для природы «грязной богини». В этой дикой природе священное и нечестивое, священное и чувственное нераздельны – они живут рядом и, на мой взгляд, похожи на компанию старых‑престарых женщин, которые стоят вдоль дороги и ждут нашего приближения. Они там, в вашей душе, – ждут, когда вы заявитесь и, проверяя друг на друге свои истории, ухают, как совы.

 

Глава 12