Как, вероятно, все это начиналось

Дана им мудрость тонкая чутья,И по лицу, по виду человекаЦель тайную его прочесть умеют.Не раз спасенье обретали мыВ том свойстве, что самим намнедоступно. Купер Сквозь густые заросли высоких степных трав пробираетсякучка нагих людей - первобытная орда. Да, это, несомненно,люди такие же, как мы с вами, их сложение ничем неотличается от сложения современного человека. В руках онидержат копья с костяными наконечниками, а некоторые дажевооружены уками и стрелами, однако в их поведении естьчто-то, чего в наше время нельзя найти даже у племен,стоящих на самом низком уровне развития, что-то, что мыпривыкли замечать только у животных. Эти люди еще далеко невладыки Земли, бесстрашно взирающие на все, что ихокружает. Нет, ни то и дело испуганно оглядываются черезплечо, и их темные глаза все время беспокойно бегают. Ониведут себя, как олени, как гонимые животные, которые должныбыть все время настороже. Они стараются подальше обходитькусты и купы деревьев, где, возможно, прячется хищник, акогда навстречу им, зашуршав ветками, внезапно выскакиваеткрупная антилопа, нервно вздрагивают и поднимают копья,готовясь обороняться. Но тут они узнают безобидноетравоядное, и страх сменяется облегчением: они начинаютвозбуждено переговариваться, а потом раздражаютсярадостным смехом.Однако веселье быстро угасает: орда охвачена унынием, ичто вполне понятно. Недавно другое, более сильное имногочисленно племя вытеснило их из привычных охотничьихугодий, и вот они вынуждены уходить все дальше на запад, аэти места им совсем незнакомы, и к тому же здесьвстречается больше опасных хищников, чем там, где ониобитали раньше. Их прежний предводитель, опытный старыйохотник, погиб несколько недель назад - его растерзалсаблезубый тигр, который ночью подкрался к стойбищу исхватил девочку. Все мужчины кинулись на тигра с копьями.Предводитель был впереди, и удар огромной лапы обрушилсяименно на него. Девочка была уже мертва, а старый охотникумер от ран на другой день. Правда, и тигр, пораженныйкопьем в брюхо, неделю спустя сдох, но это нисколько необлегчало положение орды. Теперь в ней осталось толькопять мужчин, а пятерым мужчинам не под силу защитить женщини детей от крупного хищника. Да и новый предводитель далеконе так опытен и силен, как погибший. Зато лоб у него выше ивыпуклее, а глаза более живые и сметливые. Больше всегоорда страдает от недосыпания. В своих родных местах людиспали вокруг большого костра, а кроме того, у них быластража, хотя осознали они это только теперь. По ночам ихстоянку тесным кольцом окружали шакалы, которые следовализа ордой, подбирая объедки. Людей и их назойливых спутниковне связывала никакая дружба. В шакала, пытавшегосяподобраться поближе к костру, летели камни, а иногда истрела, хотя охотники предпочитали не расходовать стрелы натаких малосъедобных зверей.Ведь даже и в наши дни у многих народов собакасчитается нечистым животным из-за своих предков -мусорщиков. Тем не менее шакалы приносили первобытным людямнесомненную пользу: следуя за ними, они в какой-то мереизбавляли их от необходимости выставлять часовых, так какначинали тявкать и завывать, едва неподалеку появлялсяопасный хищник. Люди, еще не умевшие мыслить абстрактно иживущие только настоящей минутой, не замечали помощи своейчетвероногой свиты. Но сейчас они лишились этой помощи, ипо ночам вокруг их стоянки воцарялась такая жуткая изловещая тишина, что даже те, кто не должен был сторожитьсон остальных, не решались сомкнуть глаз. Вот почему всеони были истомлены, и особенно пятеро мужчин, которымтеперь, когда их осталось так мало, постоянно приходилосьперенапрягать внимание. Так члены этой маленькой орды,усталые, измученные и телом и духом, продолжали плестись постепи, вздрагивая при каждом неожиданном шорохе и хватаясьза копья и луки, - но теперь они все реже разражалисьхохотом, когда тревога оказывалась ложной. Начиналосмеркаться, и в них пробуждался ужас перед наступающейночью; ими владел тот страх перед неведомым, который давнопрошедшие эпохи так сильно запечатлелся в мозгу человека,что даже в наши дни ночная темнота пугает ребенка, а длявзрослых служит символом зла. Это древние воспоминания отех временах, когда силы мрака, воплощенные вхищниках-людоедах, кидались из непроницаемой тьмы на своюдвуногую добычу. Для наших первобытных предков ночь,несомненно, таила в себе неисчислимые ужасы.Люди сбиваются в тесную кучу, начинают оглядываться впоисках удобного места для ночлега подальше от густогокустарника, грозящего внезапным нападением. Когда такоеместо будет найдено, они после длительной и сложнойпроцедуры добывания огня разожгут наконец костер, поджаряти разделят скудную еду. Сегодня им удалось раздобыть ужесильно "тронутые" останки вепря, не доеденные саблезубымтигром, от которых мужчины не без труда отогнали гиеновыхсобак. Нам эти кости с лохмотьями гниющего мяса вряд липоказались бы аппетитными, но члены орды поглядывают на нихс голодной жадностью. Несет добычу сам предводитель, чтобыне подвергать соблазну более безответственных своихсобратьев. Внезапно группа останавливается, точно покоманде. Все головы поворачиваются, и, подобновстревоженным оленям, люди сосредоточивают зрение, слух иобоняние на одном - на том, что настигает их сзади, оттуда,откуда они пришли. Они услышали звук, сигнал, поданныйживотными. Но он в отличие от большинства подобных звуков,как ни странно, не означает опасности, хотя подают такиесигналы только преследователи, а жертвы давно уже научилисьхранить полное безмолвие. И этот звук напоминает скитальцамоб их родных местах, о днях, когда их подстерегало меньшеопасностей, когда они были счастливы. Где-то далеко позадизавыл шакал! И орда с детской, почти обезьяньейимпульсивностью уже готова кинуться обратно - туда, откудадоносится вой. И тут молодой предводитель с высоким лбомсовершает замечательный, хотя и не понятный для остальныхпоступок: он бросает останки вепря на землю и принимаетсяотдирать большой лоскут кожи с бахромкой мяса. Дети, решив,что сейчас будут распределять ужин, подходят к немупоближе, но он отгоняет их сердитым бурчанием, кладетоторванный кусок на землю, взваливает вепря на плечи иделает знак орде продолжать путь. Едва они проходятнесколько шагов, как мужчина, стоящий на следующейиерархической ступени - он даже сильнее предводителя, нодалеко не так сообразителен, - оборачивается и с вызывающимвидом указывает глазами и движением головы (не руками, каксделали бы это мы) на брошенный лоскут кожи. Предводительхмурится и идет дальше. Вскоре второй мужчинаповорачивается к оставленному мясу. Предводитель кладетсвою ношу, бежит за ним и в ту секунду, когда тот подноситтухлое лакомство ко рту, толкает его плечом так, что он чутьне падает. Они стоят друг против друга с угрожающим видом,наморщив лбы и оскалив зубы, но потом второй мужчинаопускает глаза и, что-то бормоча, догоняет орду.И никто из них не сознает, что они только что былисвидетелями события, кладущего начало новой эпохе,свидетелями гениального прозрения, историческая ролькоторого неизмеримо превосходит разрушение Трои илиизобретение пороха. Это не понимает даже сам высоколобыйпредводитель. Он поступил так импульсивно, не отдавая себеотчета в том, что им руководит желание подманить шакалов,заставить их преследовать за ордой. Он инстинктивно и вернорассчитал, что ветер, который дует им навстречу, донесетзапах мяса до ноздрей воющих шакалов. Орда продолжает идти,но по-прежнему нигде не видно достаточно открытого местадля безопасного ночлега, и несколько минут спустяпредводитель повторяет свой странный поступок, а остальныемужчины сердито ворчат, протестуя. Когда же он отрываеттретий лоскут кожи, они почти выходят из повиновения, ипредводителю удается настоять на своем только после бешеннойвспышки первобытной ярости. Но вскоре заросли редеют иначинается открытая степь. Предводитель сбрасывает останкивепря на землю, к ним подходят остальные мужчины иначинают, ворча и угрожая друг другу, делить ароматныйделикатес на кучки, а женщины и дети тем временем собираюттопливо для костра, который должен гореть всю ночь.Ветер стихает, и в наступившем безмолвии чутких слухпервобытных людей улавливает очень далекие звуки. Внезапнопредводитель подает негромкий сигнал - все замолкают,настораживаются и застывают в неподвижности. До них вновьдоносится вой, но более громкий, чем раньше, - шакалы нашлипервый лоскут кожи, и, судя по рычанию и визгу, между нимизавязывается драка. Предводитель улыбается и делает знакостальным продолжать работу. Некоторое время спустя рычаниеи щелканье зубов раздаются еще ближе. И вновь людивнимательно прислушиваются. Внезапно мужчина, которыйпервым хотел вернуться к оставленному мясу, оборачивается инапряженно вглядывается в лицо предводителя. Тот судовлетворенной ухмылкой слушает рычание дерущихся шакалов.Теперь, наконец, второй мужчина понимает его намерение.Схватив пару почти дочиста обглоданных ребер, он с улыбкойподходит к вожаку, толкает его локтем, издает лающие звуки,подражая шакалам, а затем идет с костями в том направлении,откуда они только что пришли. В шагах тридцати от стоянкион нагибается, кладет кости на землю, потом выпрямляется ивопросительно смотрит на предводителя, который с интересомследит за его действиями. Они ухмыляются друг другу инеожиданно разражаются громким беззаботным хохотом, точнодвое современных мальчишек после удачной шалости.Уже наступила темнота, на стоянке пылает костер.Предводитель снова делает остальным знак замолчать. Измрака доносится хруст разгрызаемых костей, и внезапноотблеск костра освещает шакала, упоенно пожирающего своюдолю ужина. Шакал поднимает голову и опасливо поглядываетна них, но все сидят неподвижно, и он вновь принимаетсягрызть, а они продолжают тихонько наблюдать за ним.Поистине эпохальное событие - впервые человек покормилполезное животное! И когда люди укладываются спать, их всехохватывает такое ощущение безопасности, какого они давноуже не испытывали.Проходят века. Сменяется много поколений. Шакалыстановятся все более ручными и смелыми. Они собираютсявокруг стойбищ большими стаями. Люди тем временемнаучились охотиться на диких лошадей и оленей, а шакалыизменили некоторые свои привычки. Если прежде они днемпрятались и только с темнотой рисковали выходить из густогокустарника, то теперь самые умные и смелые из нихпревращаются в дневных животных и следуют за людьми, когдате отправляются на охоту. И вполне возможно, что однажды,когда охотники гнались за жеребой кобылой, которую ониранили копьем, произошло что-нибудь вроде нижеследующего.Люди радостно возбуждены, так как уже довольно долгоголодали, и шакалы, которым все это время от них ничего -или почти ничего - не перепадало, сопровождают их с особымусердием. Ослабевшая от потери крови кобыла прибегает кобычной хитрости затравленной дичи и скрадывает след, тоесть возвращается на какое-то расстояние назад, а затемскрывается в кустарнике, расположенном в стороне от еепрежнего следа. Этот прием часто спасал почти обреченнуюжертву, да и теперь охотники в недоумение останавливаютсятам, где следы внезапно обрываются.Шакалы сопровождают людей на почтительном расстоянии,все еще опасаясь приблизиться к шумным охотникам. Идут онипо следу людей, а не кобылы, поскольку им нет никакогосмыслы гнаться за такой крупной дичью - ведь они самисправится с ней не могут. Однако у этих шакалов, нередкополучавших от людей кусочки добычи, вырабатывалось к запахумяса особое отношение, и в то же время такой вот кровавыйслед постепенно стал связываться в их мозгу с близкойкормежкой. Сегодня оголодавшие шакалы особенно возбужденызапахом крови, и вот происходит нечто, кладущее началоновым отношениям между человеком и его шакальей свитой:ведущая стаю старая самка с поседелой мордой замечает то,чего не заметили люди, - разветвление кровавого следа.Шакалы сворачивают и идут по следу самостоятельно; охотникисообразив наконец, что произошло, так же возвращаютсяназад. У того места, где след раздваивается, они слышат встороне завывание шакалов, спешат на звук и видят кровавыепятна там, где шакалья стая утоптала траву. И тут впервыескладывается будущей порядок преследования дичи - впередисобак, за ней человек. Шакалы быстрее людей настигаютжертву и вынуждают ее остановится.Когда собаки загоняют крупную дичь, в дело вступаетособый психологический механизм: затравленный олень,медведь или кабан, бегущий от человека, но готовый дратьсяс собаками, приходит в ярость из-за назойливости этих болееслабых преследователей и забывает про главного врага.Усталая кобыла, которая видит в шакалах только стаютявкающих трусов, принимает оборонительную позу и яростнобьет передним копытом того из них, кто рискнул подойтислишком близко. Тяжело дыша, кобыла описывает круг, вместотого чтобы бежать дальше. Тем временем охотники, которыеслышат, что шакалы теперь сосредоточились в одном месте,вскоре добираются туда и бесшумно окружают добычу. Шакалыбыстро отбегают, но так как им никто не угрожает, ониостаются. Их предводительница, уже ничего не боясь,кидается на кобылу с яростным лаем, а когда та падаетпораженная копьем, свирепо вцепляется ей в горло иотбегает, только когда к туше подходит вождь охотников.Этот человек - возможно, праправнук того, кто первым бросилшакалам кусок мяса, - распарывает брюхо кобылы и вырываеткишки. Не глядя на шакалов (это подсказывает емуинтуитивный такт), он бросает кишки не прямо им, а чуть всторону. Седая самка испуганна пятится, но, заметив, чточеловек не делает никаких угрожающих жестов, а толькоиздает дружелюбные звуки, вроде тех, которые частодоносились до их ушей от костра, вцепляется в теплыевнутренности. Зажав их в зубах и торопливо проглатываякусочки, она настороженно оглядывается на человека, а еехвост вдруг начинает двигаться из стороны в сторону.Впервые шакал завилял хвостом при виде человека, еще наодин шаг приблизив заключение вечной дружбы между людьми исобаками. Даже такие умные животные, как хищники семействасобачьих, не сразу обретают абсолютно новый тип поведения,каким бы благотворным ни был первый опыт. Для этоготребуется, чтобы в психике животного образовалисьопределенные связи в результате многократного повторенияодной и той же ситуации. Возможно, прошло несколькомесяцев, прежде чем эта старая самка снова побежала впередиохотника за животным, проложившим ложный след. И пожалуй,только ее отдаленный потомок научился постоянно ицелеустремленно вести за собой охотников к затравленнойдобыче.В раннем неолите человек, по-видимому, переходит коседлому образу жизни. Первые известные нам жилищавоздвигались на сваях - они принадлежали людям, которыеради безопасности строили их на отмелях озер, рек и дажеБалтийского моря. Мы знаем, что к этому времени собака ужепревратилась в домашнее животное. Черепа небольшой, похожейна шпица торфяной собаки, впервые обнаруженные прираскопках свайных поселений у балтийского побережья, хотя инеопровержимо свидетельствуют о ее происхождении от шакала,тем не менее показывают признаки одомашнивания.Однако важно вот что: хотя в ту эпоху шакалы былираспространены гораздо более широко, чем в наши дни, поберегам Балтийского моря они тогда не водились.Следовательно, можно предположить, что человек, продвигаясьна север и запад, привел с собой и собак, илиполуприрученных шакалов, которые следовали за ним в егостранствиях. Когда же он начал строить жилища на сваях надводой и изобрел пирогу (два нововведения, несомненнознаменовавшие значительный культурный прогресс), еговзаимоотношения с четвероногими спутниками неминуемо должныбыли претерпеть кардинальные изменения. Вода уже непозволяла шакалам жить вокруг его стойбища, как прежде. Немогли они и охранять жилища своих хозяев от других людей,нападавших с воды. Представляется логичным, что человек,когда он впервые сменил прежнее стойбище на свайныйпоселок, захватил с собой и несколько наиболее ручныхшакалов - тех, например, которые особенно отличались наохоте и были покладистее большинства своих полудикихсобратьев, - и таким образом создал из них домашних собакв буквальном смысле слова.Даже в наши дни разные народы содержат собак по-разному- вплоть до самого примитивного способа, когда собаки живутстаями вокруг селения и их связь с людьми носит весьманепрочный характер. Другой тип содержания собак мы находимв любой европейской деревне, где несколько собак связаны содним домой и принадлежат одному конкретному хозяину.Вполне вероятно, что такой тип взаимоотношений выработалсяв процессе развития свайных поселений. Много собак тамдержать было нельзя, и это, естественно, должно былопривести к инбридингу (скрещивание между собой двухблизкородственных организмов. Постоянно применяетсяселекционерами-практиками для улучшения линийсельскохозяйственных животных и растений), что, в своюочередь, способствовало передаче по наследству чертподлинного одомашнивания. Два факта свидетельствуют впользу этого предположения: во-первых, торфяная собака,обладавшая более короткой мордой и более выпуклым черепом,несомненно, представляет собой одомашненную разновидностьшакала, а во-вторых, кости этих животных удавалосьотыскать почти исключительно среди остатков свайныхпоселений.Эти собаки, должно быть, уже были настолько приручены,что входили в пирогу и спокойно сидели в ней, пока охотникгреб к берегу, а по возвращении домой взбирались на помост.Полуприрученная собака-пария ни за что не сделает этого, идаже выросшие у меня в доме щенки соглашаются в первый разспуститься в мою лодку или войти в железнодорожный вагонтолько после моих долгих и терпеливых увещеваний.Возможно, приручение собаки уже завершилось к томумоменту, когда люди начали возводить свайные постройки, илиже оно происходило параллельно с этим процессом. Вполневероятно, что какая-то женщина, а то и маленькая девочка,играя в "дочки-матери", подобрала осиротевшего щенка ивырастила его в своем доме. Быть может, родителей, а такжебратьев и сестер этого щенка сожрал саблезубый тигр, такчто в живых остался он один. Бедняжка, наверно, скулил иплакал, но никто не обращал на него внимания - в те дничувствительность была людям несвойственна.нНо вот мужчины уплыли на охоту, а женщины занялисьрыбной ловлей, и почему бы нам не вообразить, чтомаленькая девочка обитателей озерной хижины отправиласьтуда, откуда доносилось жалобное повизгивание, и в концеконцов обнаружила в земляной пещерке крохотного щенка,который бесстрашно заковылял к ней навстречу и принялсялизать ее протянутые руки. Мягкое, круглое, пушистоесущество, без сомнения, пробудило в этой маленькой девочкекаменного века такое же стремление таскать его на руках инянчить, какое мы наблюдаем у маленьких девочек нашейсобственной эпохи, ибо порождающий его инстинкт материнстване менее древен, чем сам человек. И вот девчушка каменноговека, подражая взрослым женщинам, дала щенку поесть и,следя за тем, с какой жадностью он набросился на угощение,испытала не меньшую радость, чем испытывает хлебосольнаяхозяйка наших дней, когда гость отдает должноекакому-нибудь искусно приготовленному блюду. Вернувшисьдомой, родители девочки с удивление и без особого восторгаобнаруживают там сонного объевшегося шакаленка. Отец,конечно, намеревается тут же его утопить, но девочка сослезами вцепляется в колени отца, так что он спотыкается ироняет щенка. А когда он выпрямляется и хочет опять егосхватить, то обнаруживает, что дочка забилась в самыйдальний угол и, обливаясь слезами, прижимает щенка к груди.Родительское сердце даже в каменном веке все-таки не моглобыть настолько уж каменным, и щенку разрешают остаться вдоме. Благодаря сытному и обильному корму он быстро растет,становясь большим и сильным. Тут его пылкая любовь кдевочке начинает претерпевать изменения, и хотя отец, главасемейства, не обращает на собаку внимания, она постепенноотдает свою привязанность уже не ребенку, а взрослому.Другими словами, наступает момент, когда щенок, будь он наволе, ушел бы от матери.До сих пор в жизни нашего щенка девочка играла рольматери, но теперь отец занимает для него место вожака стаи,которому рядовой член стаи обязан непоколебимо служить.Вначале мужчине эта привязанность только досаждает, однаковскоре он осознает, что на охоте такая прирученная собакабудет гораздо полезнее полудиких шакалов, которыедержаться на берегу возле поселка, но, по-прежнему боясьчеловека, нередко убегают именно в тот момент, когда имследовало бы задержать затравленную дичь. Да и к дичиприрученная собака относится куда бесстрашнее, чем ее дикиесобратья, так как ее юность прошла в безопасностичеловеческого жилья и ей не пришлось на опыте познакомитсяс клыками и когтями крупных хищников. Вот так собака вскорестановится постоянным спутником мужчины, к немаломуогорчению девочки, которая видит теперь своего бывшегопитомца, только когда ее отец возвращается домой, - а вкаменном веке отцы отлучались из дому очень надолго.Однако весной, в ту пору, когда шакалы щенятся, отецкак-то вечером входит в дом, таща на плече мешок изневыделанной шкуры, в котором кто-кто копошится иповизгивает. Он раскрывает мешок, и девочка подпрыгиваетот радости, потому что на пол выкатываются четыре меховыхшарика. Только мать недовольно морщится, считая, чтохватило бы и двух...Действительно ли это случилось именно так? Ну, нас тамне было, однако, если исходить из всего, что нам известно,мы можем спокойно принять и подобную версию. В то же времянельзя закрывать глаза на тот факт, что мы не знаем,действительно ли только обыкновенный шакал (Canis aureus)связал подобным образом свою судьбу с человеком. Весьмавероятно, что в различных областях земного шараприручались, а впоследствии скрещивались различные видышакала - более крупные и более сходные с волком. Ведьмногие домашние животные имеют не одного, а несколькихдиких предков. В пользу этого предположения свидетельствуетто обстоятельства, что собаки-парии нигде и никогда необщаются с шакалами и не скрещиваются с ними. ГосподинШеббер любезно обратил мое внимание на тот факт, что наБлижнем Востоке многие местности изобилуют как одичалымисобаками, так и шакалами, однако смешения между ними ненаблюдается никакого. Но, во всяком случае, мы твердознаем, что тундровый волк вовсе не является предкомбольшинства наших домашних собак, как считалось прежде.Лишь несколько собачьих пород ведут свое происхождение отволков (и то в не чистом виде), и их особенности служатлишним доказательством того, что они представляют собойисключение из общего правила. Эти породы, обладающие нетолько внешним сходством с волком, - эскимосская собака,ездовые лайки, чау-чау и еще некоторые - сложились наКрайнем Севере. Чистой волчьей кровью не может похвастатьсяни одна из них. Вполне правдоподобным являетсяпредположение, что человек, продвигаясь все дальше и дальшена север, вел с собой уже одомашненных собак с шакальейкровью, которые после неоднократных скрещиваний с волкамии потомками волков в конце концов стали предкамивышеперечисленных пород. Об особенностях психическогосклада собак с волчьей кровью я еще буду говорить.В отличие от собаки кошка совсем недавно стала домашнимживотным, да и то лишь настолько, насколько она вообщеспособна к одомашниванию. Недавно, конечно, лишь посравнению с собакой, история которой, по мнению знающихлюдей, насчитывает сорок-шестьдесят тысяч лет. Я думаю, чточеловек впервые покормил шакала примерно пятьдесят тысячлет назад, а впервые поселил его у себя в озерном жилищеприблизительно за двадцать тысяч лет до начала историческойэры. Рядом с такими цифрами союз кошки с человеком можносчитать событием вчерашнего дня. Те же самые люди, которыев следующем тысячелетии построили пирамиду Хеопса, ужесоздали более высокую форму культуры: коровы, овцы, лошадибыли у них такими же домашними животными, какими мы ихзнаем сейчас, человек жил в каменных домах и обрабатывалсвои поля, запрягал в плуг волов, - иначе говоря, различиямежду тем временем и нашим не так уж велики. Весьмавероятно, что именно в Египте, первой в истории аграрнойстране, кошки и присоединилась к человеку - ведь огромныехлебные житницы Египта упоминаются еще в Библии. А где естьбольшие зернохранилища, так всегда заводится множествомышей и крыс, и если в Ветхом завете среди "казнейегипетских" мыши не упомянуты, то, наверное, лишь потому,что их и так уже было чрезвычайно много и увеличение ихчисла не могло произвести заметного впечатления.Древние египтяне умели внимательно наблюдать и тонкочувствовать природу, о чем свидетельствуют хотя быудивительные рисунки животных, сохранившиеся на стенахгробниц и храмов, и, конечно, они совершенно точно знали,какие из местных мелких хищников опасны для мышей и крыс.Геродот сообщает, что ихневмон, которого называли также"фараоновой мышью", был священным животным, а в гробницахСреднего царства обнаружено много тщательно изготовленныхмумий степной кошки (Felis ocreata), уроженки Африки иСирии, дикого предка нашей домашней кошки. Однакоисследования показали, что кошка почиталась не сама посебе, но как символ львицы, животного этой богини, что длясвоих богослужений они избрали животное поменьше ипопокладистей львицы, хотя бы даже и совсем ручной.Возможно, какая-нибудь львица осрамилась самым неприятнымобразом, скушав во время богослужения особенно дородногожреца богини Баст. Но, если говорить серьезно, мне оченьприятно представление о кошке как о символе льва, как оминиатюрной копии царя зверей. Кошка нравится мне именнопотому, что она приносит в мой дом неукрощенную дикость игибкое изящество, которые роднят ее с пантерой, ягуаром итигром и которыми она наделена в равной степени с ними.Всякий, кому довелось поближе узнать степных кошек, безсомнения, согласится, что они очень легко приручаются. Вкакой-то мере это прирожденные домашние животные. Еслидикие европейские кошки (Felis silvestris) приручению неподдаются, хотя бы они и попали в неволю совсем маленькимикотятами, то даже взрослая степная кошка настолько быстростановится ручной без всяких к тому стараний со стороныприсматривающих за ней людей, что вскоре содержание ее вклетке превращается в бессмысленную жестокость. Во многихзоопарках кошки, прибыв туда пленницами, позже становилисьлюбимцами своих сторожей, и на них возлагались обязанностидомашней кошки. Среди моих многочисленных четвероногихзнакомцев я не могу назвать ни единой по-настоящему дикойили пугливой степной кошки и не единой действительноприручившейся европейской дикой кошки.Когда древние египтяне, сознавая, насколько полезны имэти животные, благоразумно поместили кошек под защитузакона (за убийство кошки полагалась смертная казнь - этоисторический факт), священные кошки через несколькопоколений, естественно, утратили всякий страх передчеловеком и стали столь же назойливо ручными, каксовременные священные коровы в Индии. А уж если этотгорбатый скот так уверен в своей безопасности, что спокойнозаходит в овощные лавочки и, к ужасу торговцев, пожираетсамые сочные фрукты и овощи, то насколько лучше должны былиосознать преимущества своего положения и воспользоватьсяими несравненно более умные священные кошки! Будемнадеяться, что они при этом не забывали о своем долге ипродолжали усердно ловить мышей.Нетрудно представить себе, с какой презрительнойнебрежностью тогдашние кошки относились к своим хозяевам,раз уж даже наши самые обыкновенные кошки редко уделяют намвнимание; право же, чувствуешь себя польщенным, когдамаленький тигр изредка побалует тебя каким-нибудьизъявлением вежливости или привязанности. Существуетнесомненная связь между независимым нравом кошек имедленностью появления у них физических признаководомашнивания. Хотя кошка была объявлена священным храмовымживотным во временя пятой или шестой династии, легкиепризнаки мутации в сторону одомашнивание удается обнаружитьу кошачьих мумий только двенадцатой и тринадцатой династий- например, заметные изменения в строении уха и вариацияхокраски, которая к тому времени становится довольноразнообразной, хотя черные, белы и крапчатые шкуркиостаются еще делом будущего. Тогда же череп кошки начинаетобнаруживать некоторую выпуклость височных костей иукорачивание морды, то есть те черты, которые ужехарактеризовали торфяную собаку как домашнее животное занесколько десятков тысячелетий до этого. Даже в наши дни укошек, которых не выводили специально с заранее заданнойцелью, физические и психические изменения, связанные содомашниванием, заметны очень мало, и худые, длинноногие,короткошерстные кошки с тигровой окраской, каких немало вЦентральной Европе, сохраняют удивительное сходство сдревними кошками.Хотя кошка как домашнее животное была с давних поршироко распространенна по всему Египту, потребовалосьневероятно долгое время, чтобы она проникла в другиестраны. Античные писатели, по-видимому, не имели о нейпрактически никакого представления, и первым о появлениикошек в Европе рассказывает нам Плутарх лишь в первомстолетии нашей эры. Любопытно, что одновременно онупоминает о ласке как о полезном животном, которое держатв доме только ради уничтожения мышей. По-видимому, ласкатогда еще не была вытеснена домашней кошкой, во всехотношениях более удобной для содержания в доме. Дальнейшеераспространение домашней кошки по Европе происходило наудивление медленно - в Уэльских законах Ноуэлла Дью точноуказывается, какую цену можно запросить за кошку и каких еекачеств имеет право требовать покупатель. В эту эпоху,примерно в тысячном году нашей эры, человек, убивший кошку,обязан был платить штраф - овцу, ягненка или такоеколичество пшеницы, какого хватило бы для того, чтобыполностью засыпать убитую кошку, подвешенную над землей захвост. Поскольку в таком положении тело сильновытягивается, зерна приходилось отдавать немало.В VIII веке в Германии кошек, по-видимому, не было - вовсяком случае, в "Салических правилах" они не упоминаются.В этой стране еще в XIV веке кошки ценились настольковысоко, что в некоторых купчих они указывались в спискедвижимости, которую продающий уступал вместе с фермой. Япривел здесь все эти сведения, которые, разумеется,почерпнул из Брема, не без задней мысли - виды домашнихживотных, специально выводимые человеком, распространялисьгораздо быстрее, чем это произошло с кошками. Даже и теперьне так-то просто продать кошку на сторону, особенно еслиона обладает тем независимым охотничьим духом, которыеповышает ее ценность как крысолова. Руководствуясь своимизумительно хорошо сохранившимся чувством направления,кошки упрямо возвращаются в прежние жилища, покрываянемыслимые расстояние. И найти дорогу домой, это вовсе неозначает, что она приживется там, - такая кошка вполнеспособна проявить полную независимость и вернуться к дикомуобразу жизни. Поэтому сначала кошка, вероятно,распространялась вовсе не потому, что покорно позволялалюдям продавать себя, - нет, она перебиралась из дома в доми из деревни в деревню, пока не завладела постепенно всемконтинентом.

ДВА ИСТОЧНИКА ПРЕДАННОСТИ

Все, кому приходилось иметь больше одной собаки, знают,насколько различными бывают собачьи индивидуальности. Нетдвух абсолютно похожих друг на друга собак, как нет и двухабсолютно одинаковых людей - даже среди близнецов. Но,выявляя конкретные черты каждого данного человеческогохарактера и объединяя их в категории, можно до известнойстепени объяснить различные темпераменты, хотя подобныйанализ из-за бесконечного разнообразия изучаемого материаланикогда не достигнет статуса точной науки. Собачьяиндивидуальность много проще, а потому нам гораздо легчеобъяснить особенности различных характером, рассматриваяразвитие определенных "характерологических" черт и ихсочетания у данного индивида.Конечно, я не собираюсь проводить в этой книге научноеисследование характерологических черт домашней собаки, нотем не менее попробую показать, как взаимодействиенекоторых врожденных особенностей поведения, и в частностидвух из них, создает чрезвычайно широкую гамму собачьиххарактеров, на первый взгляд кардинально различающихсямежду собой. Именно эти два выделенных мною свойства впервую очередь определяют отношение собаки к ее хозяину, апотому они представляют большой интерес для любителейсобак. Преданность собаки хозяину возникает из двухсовершенно разных источников. Во многом она объясняетсятеми узами, которые связывают дикую собаку с матерью тольков детском возрасте, а у домашней собаки сохраняется на всюжизнь и вместе с рядом других моментов способствует тому,что некоторые детские черты характера не исчезает и когдаживотное становится взрослым. Другой корень преданностизаложен в той верности, которая связывает рядовую собаку свожаком стаи или же возникает из привязанности, питаемойотдельными членами семьи друг к другу. У собак с волчьейкровью этот корень уходит гораздо глубже, чем у потомковшакала, и по очевидной причине: сохранение стаи играетгораздо большую роль в жизни волка, чем в жизни шакала.Если взять в дом щенка неодомашненного представителясемейства собачьих и растить его как собаку, легко можновообразить, будто потребность дикого детеныша в заботе иуходе равнозначна той пожизненной связи, которая существуетмежду большинством наших домашних собак и их хозяевами.Пленный волчонок обычно бывает робким, предпочитает темныеуглы и явно боится пересекать открытые пространства. Он ввысшей степени недоверчив к незнакомым людям и, если такойчеловек попробует его погладить, может яростно и безпредупреждения вцепиться в ласкающую руку. Он уже срождения весьма склонен кусаться от страха (по-немецкитаких животных называют "ангстбайсер"), но к хозяинуволчонок привязывается и полагается на него точно так же,как щенок. Если речь идет о самке, которая при нормальномходе событий, вырастая, начинает воспринимать самца-вожакакак "хозяина", опытным дрессировщикам иногда удается занятьместо такого вожака в тот период, когда детскаязависимость самки сходит на нет, и таким образомобеспечить себе ее привязанность и в дальнейшем. Одинвенский полицейский сумел добиться такой преданности отсвоей знаменитой волчицы Польди. Но того, кто воспитываетволка-самца, ждет неминуемое разочарование - как тольковолк становится взрослым, он внезапно перестает подчинятьсяхозяину и держится абсолютно независимо. В его поведении поотношению к бывшему хозяину не проявляется ни злобы, нисвирепости - он по-прежнему обходится с ним как с другом,но ему больше и в голову не придет слепо повиноватьсяхозяину, и, возможно, он даже попытается подчинить его себеи стать вожаком. Учитывая силу волчьих зубов, не приходитсяудивляться, что эта процедура иногда приобретает довольнокровавый характер.То же произошло с динго, которого я взял на пятый деньего жизни, подложил к кормящей собаке и воспитывал, нежалея времени и сил. Эта дикая собака не пыталась подчинитьменя себе или искусать, но, став взрослой, она постепенноутратила прежнюю послушность, причем происходило это весьмалюбопытным образом. Пока мой динго был щенком, его поведениеничем не отличалось от поведения обыкновенной собаки. Когдая наказывал его за какую-нибудь провинность, он выражал своераскаяние на обычный собачий манер, то есть пыталсяумиротворить разгневанного хозяина выражениями покорности имольбы, причем успокаивался, только когда добивался ласки,означающей прощение. Однако, когда ему исполнилось полторагода, его поведение коренным образом изменилось - он все ещебез сопротивления принимал наказание, даже побои, но едвавсе кончалось, как он встряхивался, дружески вилял мнехвостом и убегал, приглашая меня погоняться за ним. Инымисловами, наказание никак не влияло на его настроение и непроизводило на него ни малейшего действия, вплоть до того,что он мог тут же повторить преступление, за которое толькочто понес справедливую кару, например, вновь покуситься нажизнь одной из самых ценных моих уток. В том же возрасте онутратил всякое желание сопровождать меня во время прогулоки просто убегал, куда хотел, не обращая никакого вниманияна мои команды. Тем не менее я должен подчеркнуть, чтопользовался с