Мать пошла грабить меня на антресоли к Павлу.

Нет, нет, есть Бог - есть судьба!!!»

Мотив, существующий у Щедрина наравне с иными («Бог на моей стороне»), у Смоктуновского становится ведущим. Его герой ощущает себя избранником, побеждающим врагов не хитростью и происками, но только Божьей волей. И самый крупный и самый ничтожнейший его поступок в его собственных глазах имеет высшую санкцию. Не упуская самых мелких оттенков в настроении и мотивации поступков своего героя, артист так или иначе связывает их с этим главным жиз­ненным настроем. За столом в присутствии двух зависимых от него женщин можно и покуражиться, и попустословить всласть:

«Вот они уж и давно сидят, а я постою да вслух подумаю — все идет в удовольствие мысли, некие истины.

Нет-нет. Не совсем это так. А если подумать поглубже.

Унисон».

Но и мысли и истины обращены тем не менее в инстанцию выс­шую, к незримому собеседнику, к нему адресованы все речи Иудушки: и произносимые вслух, и проговариваемые про себя. Все обиды:

«Порфишечка: никогда меня так не называли».

И все радости:

«Семья все-таки всегда семья».

Все недоумения:

«А почему это так, а не иначе?»

И в эти счастливые минуты полета в эмпиреи, когда размышляешь о божественном, о сложности жизни: «Мы-то думаем, что все сами, на свои деньги приобретаем, а как посмотрим, да поглядим, да сообра­зим — ан все Бог» — около фразы пометка:

«Вот в чем вся сложность вопроса. Не все Бог дает, что просят».

И в эти размышления вторгается грубая действительность с вопро­сом маменьки: «А ты знаешь, какой сегодня день? Память кончины ми­лого сына Владимира».

И Смоктуновский пишет на полях внутренний отклик Иудушки на эти слова:

«Спасибо, что напомнили, но, честно говоря, могли бы этого и не заметить, так как сын-то был меня недостоин. Да ведь это то, что нельзя забывать».

И собственный комментарий размышлениям своего героя:

«Почувствовал укол и соображает, как ответить».

У Салтыкова-Щедрина Иудушка бледнел на словах маменьки, крес­тился и оправдывался: грех-то какой! Иудушка Смоктуновского греш­ным себя чувствовать не способен ни в какой ситуации. Забыл о сыне, потому что о нем помнить не надо:

«Один грех — забыл про панихиду. Второй — горевание о светлой памяти нашего сына».

А как горевать по самоубийце?

«И все не понимаю, что же с ним случилось?»

Самоубийство сына Владимира не укладывается в схемы его мира, грозит разрушить самый столп и основание его жизни — уверенность в собственной непогрешимости, и потому о нем так мучительно ду­мать. Единственный выход — обвинить самого дурного сына. Как фор­мулирует артист:

«Значит, была, должна была быть какая-то червоточина».

Приезд второго сына Петеньки застает врасплох:

«Живет в мире организованных понятий, и поэтому приезд сына — явно на­стораживает.

Любая неожиданность — возможность беды.

Мертвенно побледнел».

Общая тональность встречи с сыном — оборона:

«Рок. Безусловное покушение.

Уже нужно обороняться,

- Не успел я справиться с матерью, как дети лезут, и мертвые, да еще живые».

Впервые в пометках мертвые и живые поставлены через запятую и обозначены как враги. И этой общностью опасно сближены друг с другом. Умертвия становятся реальностью для самого Иудушки, хотя сам он еще не отдает себе отчета, на тропу какой войны встает.

Принимая приехавшего сына, произнося положенные ритуалом приветствия и радостные восклицания, Иудушка, по Смоктуновскому, вглядывается в сына:

«По ходу выясняю меру этой опасности —???

Повисло событие —???»

Сын явно встревожен, насторожен, груб. Смоктуновский отмечает разные пласты в реакции на сыновью грубость:

«Трясутся губы, бледнеет: „ну, ответишь, ну, покрутишься".

При оскорблении не идет на прямой ответ.

Его психофизический аппарат очень подвижен, натренирован в беспрестан­ных „боях". Детство с матерью, братьями и правдой.

Он способен к анализу».

Рядом с внешней реакцией (бледнеет, трясутся губы...) артист выпи­сывает особенности психофизиологической конституции: подвиж­ность психики, способность к анализу, способность сдерживать себя, уклоняясь от неприятных объяснений. Сложноорганизованное суще­ство, тренированное и восприимчивое. К ранее написанным образам «Сволочи-Рокфеллера», «русского Ричарда», «самовозбуждающегеся ската» артист добавляет еще:

«Стеклянный урод».

И:

«Тать в нощи».

Стеклянный, то есть прозрачный, всем насквозь видный. Но про­зрачность эта — одна видимость. В стеклянной оболочке клубится ночная тьма, роятся призраки... «Тать-урод», нечто удвоенно мерз­кое, - обманчиво прозрачен, обманчиво понятен. Смоктуновский описывает стратегию поведения своего героя:

«Не прикидывается, чтобы в своей правоте не повторяться, не хитрит, не дела­ет вид, а готов схватиться с целым миром — в этом его сила, и тогда тать-урод появляется сам собой.

Редко, очень редко врет. Серьез его правоты, и тогда ложь его не расшифро­вывается.