Ответ на вопрос: «что есть. » будет ответом на вопрос: «кем быть. »

Чтобы съесть живое животное, надо лишить его жизни, необходима борьба. Борьба для поедания родила и воспитала мысль о власти сильного над слабейшим, и мускульная сила, сила тела, торжествует над суммой всеобъемлющих впечатлений – жизненных идей и нравственности. И столько из этого жестокого понимания неизбежности борьбы явилось с мире зла! Мясо и кровь убитого животного часто почти насильно вводят чуть ли не полумертвому человеку. Вес больного прибывает, добрый доктор и близкие в восторге, но не надолго… Ветхие мехи не выдерживают крепкого вина. Ни с того, ни с сего появляется новая болезнь, а то и целый ряд болезней. То одряблевшее сердце начинает не в меру энергично работать, и его работу приходится умерять дигиталисом, то с печенью что-то неладное творится, то почки портятся и выделяют то нужное, что с таким старанием и настойчивостью вводилось. Доктор с сожалением разводит руками и говорит, что надо отменить сильные средства. Что поделаешь, когда все нутро дрянь! А было бы гораздо проще заблаговременно вспомнить о мехах ветхих и крепком вине.

Если мясо иной раз не вредит больному, он поправляется, взгляд его блестит, движения станут энергичны, он всегда как будто под хмельком. Куда он направит свой блещущий взгляд, свою скоро нажитую энергию? В его ветхих мехах завелся какой-то избыток жизненности, избыток, который весь организм, – его кости, мускулы и мозг не вместят в себе и по слабости не применят к делу. И здесь место разврату и пьянству. Процесс не свершился и не мог совершиться, – место эксцессам.

Часто бывает так, что здоровый человек, ради нужной, полезной работы лишил свое тело свободного воздуха, ясного солнца и заболел. Проще всего ему бы перенести место работы на свет и воздух и умерить пыл работника, который у него под внешним давлением выше данных ему сил. Но нет – усилить питание. Питание усилили, и повторилась история с ветхими мехами. Все больные люди потому больны, т. е., ненормальный физически, что отступились от норм жизни. Нормальная жизнь: в поте лица твоего ешь хлеб твой. Твори хлеб, значит, твори в природе, с природой – на солнце и воздухе. Будешь потеть, не будешь болеть и эксцессировать. И люди хлебопашцы, живя земледельческим трудом, не болеют. Кто из народа лечится летом? Только хроники и накожники. Зимой… Зимой – другое дело. Зимой простые люди лечатся много и многие. Но беда здесь в том, что зимой хлеборобы в нашем суровом климате живут в условиях наихудших для горожан: сырость, полумрак теснота, а часто и холод. Питаются хлеборобы зимой сытнее, чем летом, работают несравненно меньше, а болеют несравненно больше. Приходит бледный, с дряблой кожей крестьянин к доктору. Кашель, дышать тяжело. Порошков ему (от кашля). Язык?

И язык, и десна белы – и не мудрено: в его хате и ситцам впору вылинять. «Питание плохое. Ешь, брат, лучше. Мясо ешь, молоко, яйца». Молоко, яйца – бабины деньги, и бабы своим добром при бедности поступаются неохотно. Ну, молоко, если корова своя, едят все, а яиц на всех не надать. Есть же одному – еда эта мука хуже болезни! От своих детей прятаться. Десяток яиц, два-три фунта мяса – и вот в здоровую почти семью потянулись фунты заразы. А как иначе назвать отбросы скотобойного рынка? Часто зараза покупается и совершенно здоровыми крестьянскими семьями, но это, первое, из подражания «лучшей жизни», а второе и самое главное, потому, что ничего-то вкусовитее в хозяйстве хлебороба нет; из огородины имеется картофель, капуста, свекла и ничего сладкого, приятного на вкус. На рынке же из возбуждающего позыв к еде доступны хоть низшие сорта мяса и совсем почти недоступны сахар, фрукты, мед. Притом же подражание «лучшей жизни» так и понимается хлеборобом, как мясное господское довольствие. И хлеборобы понимают и едят и даже гордятся «лучшей жизнью», т. е., не пустыми, а господскими щами и потом носятся с господскими болезнями.

Вот добро, основанное на убийстве; оно разрушительно, как разрушительно основание – убийство. Убивая животных, люди болеют, мучают себя, но их мучения, так сказать, кровь за кровь, и муки за муки. Что муки низших тварей, «в которых душа жива» (Бытия, 1 гл., 30 ст.), стали никого не поражающим общежитейским явлением, для этого должно быть незыблемое основание, родившее такую идею впечатления. Основание должно быть жестоко, потому что рожденное им страшно жестоко. Побудительной причиной убить и съесть живую тварь мог быть только смертельный голод сильного (и подражание опыту низших, тоже голодных). Но и тогда бы убийство осталось только случайным явлением. Было еще мощное впечатление, укрепившее затем гнусное явление. И это впечатление, страшно думать, но мне кажется основательным, есть сострадание. Убийство из сострадания! Убийство и сострадание! Легенда и наблюдение подтверждают предположение. Так было во времена Ноя, так было и у нас даже в последние голодные годы, то же самое совершается и повседневно на почве не стихийных, а экономических неурядиц. Нужна была человечность, чтобы спасать от стихийного бедствия душу имеющую тварь. Нужно было мужество праотца библейского народа, спасшего себя, семью и многих животных от бушующей стихии на бесплодной вершине горы, чтобы закончить идеально доброе, но непосильное дело жестоким состраданием, так как все питающее низшую тварь зеленое царство погибло под водой. Нужна была жертва! И кровавая жертва была угодна Богу жизни, так как угасила двустороннее смертное страдание. Но пришло стихийное бедствие – и мудрый человек взялся за выполнение идеи жизни; в поте лица он творил. В его саду, кроме фруктовых деревьев, на беду народам, был и опьянивший его избытком сока и сил виноград. Впечатления рождают мысли, идеи, действия. Часто впечатления переходят прямо в необдуманное действие. Так было с горячим Хамом и хамитами. У других впечатление, сглаженное другими влияниями, рождает такую же приглаженную, неясную идею. И если влияния были не из красивых (возбуждающих надежду), то и воспитанная ими идея не будет благой идеей, способной воплотиться в благое дело. Теперь рождение идей почти во власти человека, как почти во власти его рождающие идеи впечатления. Если впечатления некрасивы – уйти, забыть их, но не извинять их под маской извинения принимать их. Охмеляющее мясоедение и хмельное винопитие выросли в извиненных и, к несчастью, не отвергнутых в нормальной жизни злых впечатлениях.

Мир не есть разрушение, но безостановочное творчество. В творчестве жизнь. Безвременно уничтожать живое – значит бессмысленно разрушать. И человек-креофаг является сильнейшим разрушителем. Тогда как именно человек может воплотить мысль – сумму всеобъемлющих впечатлений, один он может сумму впечатлений ясно высказать. Высказанное – для других отвлеченное впечатление. Из суммы отвлеченных впечатлений ткется благая идея. Идеи лучших людей – трудно (для всех) доступный идеал. Но, стремясь на пути к этому благу – идеалу – люди могут творить лучшее, удаляться от разрушительных инстинктов и своей утробы и сильного подражания. И зачем это люди, вместо созидательного стремления к идеалу, запоминают факты жизни и не лучшие факты, а факты – невольные уловки несчастной жизни? Уже не потому ли это делается, что жизнь мира – законченное творчество, что Бог почил? К сожалению, многие взяли себе как счастье почить вместо творить. Человек, верх творения, забыл, что в нем дух творящего Бога. И чтобы быть подобием Божиим, надо творить высшее, доступное силам, и только тогда отдыхать в радостном созерцании. Это может и должно быть. Только посильное творчество, как и своевременный отдых, радостны, известно всякому. Что людьми сотворено уже многое – тоже. Первобытные люди имели дух разума, а теперь лучшие люди проявили и проявляют массу гениальности. Древние люди видели и знали многое, современные гении стремятся узнать все и образумить даже стихийные силы. В последнем прямое призвание гения. Древние были сильнее всего сотворенного, но не сильнее хаотически творящегося в природе. Современные гении почти обуздали воду, поработили огонь, сочетая их, произвели новую силу – пар. Людям еще страшен ураган, но не страшны ветры; ветер уже слуга человека. Ветер разбивал утлые суденышки, теперь помогает пару и не в силах ему противостоять. Ветер засыпал караваны и плодородные земли песком, но человек садит песчаный тростник и красную лозу. Ряды насаждений растут, заносятся песком, и все же растут. Таким образом, стихии, по велению человека, строят против себя же валы, дюны, за которыми человек-творец живет, поддерживая жизнь трудами слуг своих – рук своих в союзе с сильными разумными тварями, имеющими душу живую, но не имеющими, чем творить самобытно. С человеком, как сам он рад разделить свой хлеб, рад помочь, усилить творчество. Этим он тоже и в сильнейшей степени творит. Но человек-творец дрожит в ужасе при мысли, что есть еще человек-зверь, жадно выжидающий момента захватить в свои лапы все ценное. Он боится любителя ценностей, не знающего радости в творчестве, но только в отдыхе. Таких хищников человек-творец боится, как смертоносных паразитов, микробов-разрушителей, даже больше: последних он победит разумом, он создаст почву, где им не жить, куда из них проникнут только нужные разрушители трупов, но не жизни.

Против хищников-людей, разрушающих живое, как против урагана, нет средств. То и другое – грозная стихийная сила. Ураган – избыток сил, не нашедший себе применения; человек-хищник – сила, сорвавшаяся с цепи разума, пьяная сила. И обе силы разрушительны.

А мир так обширен и так прекрасен, что всему, хотящему жить, можно жить в радости, творя жизнерадостное. Но вопрос о питании радость поставил ниже пожирания, и тем опечален мир. Пожирать (для разрушения) можно только трупы, и для этого существуют массы низших безыдейных разрушителей-трупятников. В этом их творчество. Не человеку бы брать пример внизу. Зачем отнимать жизнь у тех, кто дрожит и ревет под ножом, как безвременно гибнущий человек! Зачем убивать тех, кто помогает творчеству работомй и жизненными продуктами? Зачем превращать жизнь в труп и тем перехватывать работу у трупятников-разрушителей?! Зачем такое назначение человека?! Человеку важно есть, чтобы жить. И в мире есть, что есть, без дрожащих и кричащих под ножом, без разлагающихся трупов, даже без торжествующих в лучах солнца цветов и зелени. Есть масса плодов, овощей, фруктов, своим есть обусловливающих счастье человека – его творчество. Есть продукты жизнедеятельных нетворцов: мед, молоко, яйца. «Яйца – зачаток жизни». Не раз я слышал это, но отвечаю совершенно спокойно: яйца, как и зерна, – продукты живой птицы, живого растения, выхоженных человеком. В них есть все для начала жизни, не для конца – разрушения, как в мясе, но самой сознательной жизни в продуктах еще нет. Во власти охраняющего жизнь человека выбросить растительные и животные продукты, полученные в собственном хозяйстве, в гноище, во власти его дать им жизнь подобного, и во власти его же поддержать жизненным продуктом полезную жизнь свою и своих ближних. Даже больше: во власти его сдержать размножение своего рода своей разумной волей, и, если это разумно по отношению наиболее способных творцов-человеков, то почему это будет не так по отношению к низшей братии, не располагающих своей волею?

Путь жизни известен. Идея жизни: в поте лица своего ешь хлеб твой. Если известен и ясно виден путь, то не скрыта и цель жизни: твори хлеб. Твори то, без чего жить нельзя, твори все то, что нужно для жизни. И не трать жизни на то, что для жизни не нужно. Будь творцом всего жизненного, творящего право жизни. Но люди лучшей стороны не делают этого и за это мучаются и, к сожалению, не одни они, а и все любящие подражать, не знающие, что жизнь не в подражании, а в творчестве посильном! Подражание, часто основанное на неясных пьяных идеях, – зло, разрушение, обезображивание мира.

Итак, твори каждый по силам твоим жизненное, дающее надежду жизни – красивое! Но не убий!

 

№5, стлб. 225-228