Понятие и система преступлений

Оглавление

 

Введение
Глава I.	Понятие и система преступлений поставления в опасность
§ 1.	Понятие поставления в опасность
§ 2.	Система преступлений поставления в опасность в действующем законодательстве Белорусской ССР
Глава II.	Отдельные составы поставления в опасность
§ 3.	Нарушение правил безопасности труда
	А. Родовой состав
	Б. Видовые и смежные составы
§ 4.	Незаконное врачевание
§ 5.	Криминальный аборт
	А. Понятие криминального аборта
	Б. Состав криминального аборта
	В. Виды криминального аборта
§ 6.	Нарушение правил безопасности движения и экс­плуатации железнодорожного, водного и воздуш­ного транспорта
	А. Состав преступления
	Б. Смежные составы
Глава III.	Борьба с поставлением в опасность жизни, здо­ровья и материальных ценностей
§ 7.	Санкции и практика их применения
§ 8.	Причины преступлений поставления в опасность и отдельные вопросы их профилактики
Заключение
Примечания

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Законы об ответственности за убийство и телесные повреждения в со­вокупности с законами об ответствен­ности за предварительную преступную деятельность очерчивают область уголовно-правового вмешательства случая­ми причинения смерти, вреда здоровью и умыш­ленного отношения к таким последствиям, которые по­мимо воли виновного не наступили.

Если этим ограничивалась бы область уголовно-пра­вовой охраны жиз­ни и здоровья человека, то за преде­лами преступного оставалось бы неправо­мерное поведе­ние, создающее конкретную опасность для жизни и здо­ровья человека, если последствия, не охватываемые умыслом виновного, не на­сту­пили.

Один факт совершения противоправных деяний, не повлекших реаль­ного вреда общественным отноше­ниям, как правило, еще не создает основа­ний для уго­ловной ответственности. Но когда такие деяния создают кон­крет­ную угрозу для жизни и здоровья людей или хотя бы одного человека, это уже является достаточным основанием для уголовно-правового вмешатель­ства. Из этого и исходит законодатель, когда признает пре­ступным само со­здание конкретной опасности для жиз­ни и здоровья человека.

Насыщение промышленности и сельского хозяйства машинами и агре­гатами прогрессирующей сложности и мощности, транспорта все бóльшим числом движу­щихся механизмов возрастающей скорости, рост ассор­тимента сильнодействующих на организм человека средств, широкое применение изотопов — эти и другие до­стижения нашего века, облегчая и украшая жизнь человека, в то же время несут с собой новые для него опасности. Чтобы све­сти их к минимуму, а может быть, и вовсе устранить, что вполне возможно, следует совершенство­вать меры и средства безопасности. Но этого мало. Нуж­на борьба за соблюдение правил безопасности. Актив­ным вспомога­тель­ным средством в этой борьбе являются меры принуждения к соблюдению правил безопасности, в том числе уголовно-правовые, карающие за такое по­ведение, которое вследствие того, что правила были нарушены, создает кон­кретную угрозу для жизни и здо­ровья людей.

Анализу этих законов и практики их применения и посвящена насто­ящая работа.

Изучение прокурорской и судебной практики пока­зывает, что имеет место серьезная недооценка социаль­ной опасности преступлений поставле­ния в опасность. Поэтому настоящей работой автор хотел бы привлечь вни­мание к этим преступлениям и содействовать преодо­лению неправильного к ним отношения на практике.

С этой целью в гл. I предпринята попытка обосно­вать объединение в одну группу составов, разбросанных ныне по разным главам кодекса и учеб­ников. В связи с ограниченностью объема работы в гл. II дан анализ некото­рых составов поставления в опасность[1]. В гл. III рассматриваются вопросы применения в су­дебной практике законов об ответственности за поставление в опасность.

Руководствуясь указаниями Программы КПСС о боль­шом значении со­вершенствования правовых норм[2], автор формулирует предложения, приня­тие которых могло бы улучшить анализируемые нормы.

 

Глава I

ПОСТАВЛЕНИЯ В ОПАСНОСТЬ

В ОПАСНОСТЬ

Незаконное врачевание

 

1. Незаконным врачеванием уголовный кодекс назы­вает «занятие врачеванием как профессией лицом, не имеющим надлежащего медицинского образования» (ст. 216).

Право врачевания регламентируется законодатель­ными актами. В соответствии с постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 1 декабря 1924 г. «О профессиональ­ной работе и правах медицинских работников»[156] этим правом в пределах своей специальности пользуются лица, имеющие звание врача, зубного врача[157], фельд­шера[158], акушерки, медицинской сестры (ст. 1). Врачом является лицо, имеющее высшее медицинское образова­ние. По делу М. Верховный суд СССР указал, что за­нятие врачебной деятельностью лицом, не имеющим законченного высшего медицинского образования, по од­ному этому является уголовно наказуемым[159].

Документами, удостоверяющими право на медицин­ское звание, являются: 1) диплом и свидетельство ме­дицинского учебного заведения; 2) послужные списки с указанием медицинского звания, времени и места по­лучения его; 3) упоминание данного медицинского ра­ботника в Российском медицинском списке, издавав­шемся Управлением Главного врачебного инспектора до 1916 г.[160] Граждане СССР, окончившие за границей факультеты, имеют право на получение врачебного диплома и работы в СССР после годичного практическо­го стажа в лечебных и профилактических учреждениях органов здравоохранения с одновременной сдачей основ советского здравоохранения и обществоведческих дисциплин. В отношении иностранных граждан это правило может быть применено на условии взаим­ности[161].

Таким образом, правом врачевания в пределах сво­ей специальности пользуются: врач, зубной врач, дан­тист, фельдшер, лекарский помощник, акушерка, меди­цинская сестра, имеющие соответствующие документы, удостоверяющие их медицинское звание.

Тем самым решается вопрос о субъекте незаконного врачевания: им является прежде всего лицо, не имею­щее какого-либо из перечисленных медицинских зва­ний, надлежащим образом удостоверенных.

 

Другие медицинские работники (лаборанты, зубные техники и т.д.) правом врачевания не пользуются[162].

Постановление от 1 декабря 1924 г. и Положения о правах отдельных медицинских работников, утверж­денные Министерством здравоохранения СССР, опре­деляют, какими видами врачевания могут заниматься лица, имеющие медицинские звания. Врач, например, имеет право производства всех оперативных вмеша­тельств, применения наркоза, анестезий, вакцин, сыво­роток и медицинских средств, разрешенных к употреб­лению[163].

Соответствующими положениями определены ви­ды врачевания, которыми могут заниматься врач-стома­толог[164], зубной врач[165], фельдшер[166], акушерка[167], медсе­стра[168].

Занятие такими видами врачевания, на которые указанные лица не имеют права, является незаконным врачеванием. Тем самым субъектом этого преступления является также лицо, имеющее медицинское звание, но занимающееся такого рода медицинской практикой, на которую он не имеет права. Уголовные кодексы Молд. ССР (ст. 228) и Узб. ССР (ст. 223) специально на это указывают. Другие уголовные кодексы, в том числе УК БССР, говоря об отсутствии у виновного «надлежаще­го образования», охватывают такой формулировкой как отсутствие медицинского образования вообще, так и об­разования, необходимого для занятия определенным ви­дом врачевания.

Правильное решение вопроса о субъекте незаконно­го врачевания, как видно из вышеизложенного, невоз­можно без обращения к законодательным актам о пра­вах медицинских работников.

2. Последние имеют значение и для уяснения объек­тивной стороны рассматриваемого состава. Она состо­ит в занятии незаконным врачеванием как профессией.

Врачеванием[169] является оказание лечебной помощи человеку известными современной медицине методами и средствами. Незаконным является врачевание мето­дами и средствами, не дозволенными медициной, или, как уже отмечалось, лицами, не имеющими медицинско­го звания или хотя и имеющими его, но не в пределах своей специальности. Как раз в последней части для определения законности врачевания необходимо обра-

 

щаться к соответствующим положениям о правах меди­цинских работников. Так, например, врач, который за­нимается лечением гипнозом, не имея на то специаль­ного письменного разрешения органов здравоохранения, должен быть признан виновным в незаконном врачева­нии, поскольку для применения гипноза закон требует особого разрешения[170].

Судебная практика свидетельствует, что в настоящее время незаконное врачевание преимущественно выра­жается в использовании религиозных предрассудков больных.

Сто лет тому назад Н.А. Некрасов писал, как ле­чили от болезни крестьянина Прокла:

 

... Старуха его окатила Водой с девяти веретен И в жаркую баню сводила, — Да нет, — не поправился он. Тогда ворожеек собрали — И поят, и шепчут, и трут — Все худо! Его продевали Три раза сквозь потный хомут.

 

Веру в такое лечение сохранило очень незначитель­ное число людей. Методы «лечения» остались те же, разве только исчезли «девять веретен» и «потный хо­мут». В приговоре по делу Д. говорится, что «метод лечения подсудимого заключается в том, что, спросив у больного имя, год рождения, место жительства, вид заболевания, он брал воду из колодца и каждому боль­ному наливал две бутылки, предлагая из одной пить по чайной ложке три раза в день, а из другой — на­тирать больное место»[171].

Как видно из материалов судебной практики, неза­конное врачевание выражается также в зубопротезировании лицами, не имеющими соответствующего образо­вания, и лечении травами. Незаконное врачевание лицами, имеющими медицинское звание, но занимающи­мися лечением не в соответствии с их квалификацией, почти не встречается.

Незаконное врачевание создает конкретную опас­ность для жизни и здоровья человека. Эта опасность создается как в случае, когда виновный предлагает больному такие средства или применяет такие методы, которые способны ухудшить егосостояние, так и тогда,

 

когда применяются безобидные средства («святая» во­да, нашептывание), поскольку больной упускает дра­гоценное время для действительного лечения. Если к тому же болезнь является заразной, то создается кон­кретная опасность для окружающих больного людей.

Конечно, «не всякий случай незаконного врачевания приводит к ухудшению здоровья пациента. Такой ис­ход, возможно, наступит в одном из десяти случаев. Однако последствия указанных действий настолько тяжки, что все подобные действия признаются общест­венно опасными»[172].

Уголовно наказуемым является «занятие врачевани­ем как профессией». Н.Д. Дурманов определяет такое врачевание как осуществляемое лицом «более или ме­нее систематически»[173]. Отдельные случаи незаконного врачевания, не повлекшие причинения вреда здоровью или других тяжких последствий, не вызывают уголов­ную ответственность.

Для состава незаконного врачевания не требуется наступления последствий — смерти или вреда здо­ровью[174]. Верховный суд РСФСР признал неправильным прекращение производством дела Е., привлеченного к ответственности за то, что он, не имея медицинского образования, занимался зубопротезированием. Суд первой инстанции мотивировал прекращение дела тем, что действия Е. не повлекли тяжелых последствий для обращавшихся к нему лиц. Верховный суд РСФСР указал: «Специального медицинского образования у Е. не было, а следовательно, он не имел права занимать­ся зубопротезированием. Кроме того, из заключения судебно-медицинских экспертов видно, что преступные действия Е., выразившиеся в надевании металлических коронок, изготовленных им кустарным способом и не из надлежащего металла, могли вызвать у обращаю­щихся к нему лиц тяжелые заболевания»[175].

Единичные случаи незаконного врачевания, повлек­шего смерть или телесное повреждение, рассматрива­ются как соответствующее преступление против лично­сти. Правовая оценка таких последствий, наступивших в результате занятия незаконным врачеванием как профессией, зависит от юридической конструкции это­го состава.

Уголовные кодексы ряда союзных республик выде-

 

ляют квалифицированный вид незаконного врачевания: Арм. ССР (ст. 241, ч. 2), Кирг. ССР (ст. 233, ч. 2), Молд. ССР (ст. 228, ч. 2) и Узб. ССР (ст. 223, ч. 2) — говорят о длительном расстройстве здоровья или смер­ти; Гр. ССР (ст. 250, ч. 2) — о смерти, тяжком либо менее тяжком телесном повреждении; Аз. ССР (ст. 223, ч. 2) — о тяжких последствиях; Туркменской ССР (ст. 253, ч. 2) — о длительном расстройстве здоровья.

В соответствии с уголовными кодексами, в которых состав незаконного врачевания сформулирован лишь как формальный, причинение таким врачеванием смер­ти или телесных повреждений должно квалифициро­ваться по правилам о совокупности преступлений: в БССР — по ст. 216 и в зависимости от тяжести последствий по ст. 104 или 112. Поскольку легкое телесное повреждение, причиненное по неосторожности, не обра­зует состава преступления, постольку незаконное враче­вание, повлекшее такие последствия, квалифицируется лишь по ст. 216 УК.

3. Виновный в незаконном врачевании сознает, что занимается врачеванием, не имея на это права. Его отношение к ненаступившим последствиям выражается в неосторожности.

По данным судебной практики, как правило, неза­конное врачевание совершается с корыстной целью, хо­тя для применения ст. 216 УК она не обязательна.

В незаконном врачевании в форме знахарства ма­териальная выгода извлекается обманным путем. «Со­временный знахарь в подавляющем большинстве случаев является мошенником, эксплуатирующим беспомощное состояние своих жертв в целях извлечения личной, обычно материальной выгоды»[176]. В этой связи возни­кает вопрос о квалификации незаконного врачевания, соединенного с обманом пациента с корыстной целью.

Одни авторы считают, что в таких случаях виновный одновременно должен привлекаться к ответственности и за мошенничество[177]. Другие признают возможным при­менять правила о совокупности преступлений лишь в том случае, если незаконное врачевание совершается лицом, ложно выдававшим себя из корыстных побужде­ний за врача[178]. В судебной практике можно встретить и третье мнение. Так, Н. признана виновной в том, что всем обращающимся к ней больным она давала бутыл-

 

ку с водой, над которой предварительно нашептывала, после чего рекомендовала пить, за что граждане плати­ли ей деньгами, продуктами и носильными вещами. Суд признал, что действия Н. полностью охватываются составом мошенничества[179].

Ответ на вопрос о квалификации незаконного вра­чевания, соединенного с обманом граждан и извлече­нием материальной выгоды, следует искать в различии объектов незаконного врачевания и мошенничества.

Как уже известно, объектом незаконного врачевания является здоровье и жизнь пациента. Признание же виновного ответственным лишь за мошенничество, объ­ектом которого является чужая собственность, игнори­рует специфику незаконного врачевания. Преступление против личности, каким является это преступление, ока­зывается лишь имущественным преступлением. Поэто­му представляется ошибочным мнение о квалификации незаконного врачевания, соединенного с обманом с ко­рыстной целью, как мошенничества. Разница между не­законным врачеванием и мошенничеством, совершаемым под видом врачевания, есть и состоит в способе перехода имущества от больного (его представителей) к винов­ному. При незаконном врачевании деньги, вещи, продук­ты передаются виновному в качестве платы за врачева­ние. Мошенничество имеет место, когда виновный при­сваивает вещи, другие ценности, переданные ему во временное владение для ритуальных действий, связанных с «врачеванием».

При незаконном врачевании виновный действует от­крыто, имеет известное место, где принимает больных, и если и скрывает свой промысел, то лишь от органов власти. Материальная выгода выступает здесь в каче­стве следствия «врачевания».

Другое дело, если, как это имеет место при мошен­ничестве, умысел виновного непосредственно направлен на завладение чужим имуществом, и «лечение» является лишь поводом для сближения с потерпевшим с этой целью. Виновный в большинстве случаев сам разыски­вает больного, «лечит» его на дому и, получив имуще­ство во временное владение, присваивает его и скрыва­ется. Так, например, цыганка Катя, узнав, что у Надеж­ды К. больна дочь, явилась к ней, попросив для изготовления лекарства килограмм сливочного масла

 

и два килограмма вареной колбасы. Через день Катя явилась с пузырьками лекарства, предложив смазывать им больную перед сном. Затем, чтобы «заговорить» бо­лезнь, Катя попросила у матери больной дорогую вещь. Ей передали золотое кольцо, получив которое, она скрылась[180].

При оценке второго мнения возникает вопрос: поче­му его сторонники так ограничивают понятие обмана, соединенного с незаконным врачеванием? В советском уголовном праве общепринято считать обманом в каче­стве способа мошенничества не только сообщение заве­домо ложных фактов, но и сокрытие сведений, сообще­ние которых было обязательным. Поэтому авторы оспа­риваемого мнения должны были признать совокупность незаконного врачевания и мошенничества и в тех случа­ях, когда пациенты считают виновного врачом, а он, зная об этом, пользовался их заблуждением, хотя сам не рас­пространял сведений о том, что он врач. Возникает так­же вопрос: почему не является обманом приписывание, например, пациенту несуществующей болезни, от кото­рой виновный его «излечивает»? Очевидно, если приме­нять правила о совокупности преступлений при незакон­ном врачевании, соединенном с обманом и корыстной целью, то нет оснований из разнообразных видов обмана пациентов выбирать лишь отдельные. Более последова­тельным было бы признание совокупности незакон­ного врачевания и мошенничества во всех случаях об­мана больного с целью извлечения материальной выгоды.

В таком случае незаконное врачевание в чистом виде оказывается почти невозможным, поскольку, как уже от­мечалось, оно предполагает извлечение материальной выгоды, а обман при этом всегда есть, ибо виновный либо сообщает ложные факты, либо пользуется заблуж­дением больного. По существу своему незаконное вра­чевание — это мошенничество, опасное для жизни и здо­ровья людей, выделенное в отдельный состав преступле­ния. Следовательно, если обман является составной частью незаконного врачевания, то этим исключается возможность применения к виновному еще и статьи о мо­шенничестве.

4. Незаконное врачевание может сопровождаться спе­куляцией лечебными средствами. Вопрос о квалификации таких действий возник и получил разрешение в связи

 

с нашумевшим[181] в свое время делом Лещук. Метод ее «лечения» состоял в том, что она, смешивая скупленные в аптеках травы, расфасовывала их по пакетам и каж­дому больному, который к ней обращался, передавала такой пакет за 25 руб. Ее дневной заработок достигал 5 тыс. руб. (в старых деньгах). Ленинградский городской суд квалифицировал преступные действия Лещук как незаконное врачевание и спекуляцию. Судебная колле­гия по уголовным делам Верховного суда РСФСР в сво­ем определении от 18 октября 1960 г., оставив в силе приговор Ленинградского городского суда, указала, что «скупка лекарственных трав и перепродажа их по за­вышенной цене с целью извлечения нетрудового дохода должна расцениваться как спекуляция»[182].

Так, впервые в опубликованной судебной практике не­законное врачевание посредством трав, предварительно скупленных и переданных по спекулятивным ценам боль­ным, было квалифицировано по правилам о совокупно­сти преступлений — незаконного врачевания и спекуля­ции. Такая оценка этого способа незаконного врачевания соответствуют советскому закону.

Последний, как известно, определяет спекуляцию как скупку и перепродажу товаров или иных предметов с целью наживы (ст. 151 УК). Спекуляция остается та­ковой, независимо от того, какие предметы скуплены и перепроданы с целью наживы. Предметом спекуляции могут быть и лекарственные средства, в том числе травы. Специфика спекуляции последними состоит только в том, что она совершается под видом лечения и сопровожда­ется поэтому поставлением в опасность жизни и здо­ровья людей, что является самостоятельным преступле­нием. Если скупка и перепродажа лекарственных средств с целью наживы является спекуляцией, то состав по­следней не исключается из-за того, что такая торговля совершалась в связи с незаконным врачеванием.

5. Случаи занятия незаконным врачеванием со сто­роны должностного лица органов здравоохранения вызы­вают вопрос о правовой оценке таких действий.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР в определении по делу М., работавшего за­ведующим районным отделом здравоохранения и зани­мавшегося частной практикой, не имея законченного выс-

 

шего образования, признала, что он должен отвечать по статье о злоупотреблении служебным положением[183].

М. лечил больных венерическими болезнями, сам по­купая на рынке за их деньги сульфидин и стрептоцид. М. не выписывал лекарств из аптек, не посылал за ними на рынок своих подчиненных. Больных он принимал не в своем рабочем кабинете и не в подведомственных ему лечебных учреждениях.

В чем же выразилось злоупотребление М. своим слу­жебным положением? Коллегия обосновала свое мнение тем, что М. «сам совершил такие действия, которые он в силу своего служебного положения должен был пресле­довать, если бы их совершил медработник в подведом­ственном ему учреждении». В тезисе к определению кол­легия указывает, что «должностное лицо, совершающее действия, которым оно обязано противодействовать в си­лу своего служебного положения, отвечает за эти дей­ствия как за злоупотребление служебным положением».

Следуя этому указанию, пришлось бы квалифициро­вать как злоупотребление служебным положением нару­шение правил безопасности движения работником госав­тоинспекции или развратные действия, совершенные районным прокурором на территории соответствующего района, поскольку виновные совершили такие действия, с которыми они должны бороться в силу своего служеб­ного положения.

Однако такое толкование злоупотребления служеб­ным положением не соответствует закону. Ст. 166 УК определяет должностное злоупотребление как «умышлен­ное использование должностным лицом своего служеб­ного положения вопреки интересам службы».

Если должностное лицо сознательно не исполняет свои служебные обязанности, то при наличии других признаков преступления, предусмотренного ст. 166 УК, имеется злоупотребление служебным положением. Работ­ник ГАИ, сознательно не препятствующий нарушени­ям правил безопасности движения, или прокурор, отка­завший в возбуждении уголовного дела против заведомо виновного в развращении малолетних, несут ответствен­ность за должностное злоупотребление, поскольку они умышленно использовали свое служебное положение и могли это сделать в силу этого положения. Однако злоупотребление состоит здесь не в том, что совершены

 

нарушения правил безопасности движения или разврат­ные действия, а в том, что в связи с этим не приняты предусмотренные законом меры. Следовательно, нет должностного злоупотребления в том, что прокурор со­вершил развратные действия, а работник ГАИ — нару­шение правил безопасности движения, поскольку при этом они не использовали свое служебное положение.

Совершение виновным таких деяний, с которыми он сам должен бороться в силу своего служебного положе­ния, является основанием для морального упрека и мо­жет и должно быть учтено при назначении наказания. Правовая же оценка деяний не изменяется от того, со­вершены ли они частным лицом или должностным, но не в связи со своим служебным положением и не ис­пользуя его.

Таким образом, и незаконное врачевание, которым занимается должностное лицо органов здравоохранения, не является должностным преступлением, если для этого занятия виновный не использовал своего служебного положения. То обстоятельство, что виновный должен был преследовать незаконное врачевание, которым сам занимался, само по себе не является основанием для признания такого врачевания должностным преступле­нием.

Более того, состав незаконного врачевания не исклю­чается, если для занятия им виновный использует свое служебное положение. В таком случае ответственность должна наступать за незаконное врачевание и должност­ное злоупотребление.

 

Криминальный аборт

 

А. Понятие криминального аборта

 

1. В медицине абортом (лат. abortus — выкидыш) признается прекращение беременности и (одновремен­но с этим или позже) изгнание всего плодного яйца или его части в первые 7 акушерских месяцев (28 недель)[184]. При этом различают аборт ранний — прерывание бере­менности в первые 16 недель и аборт поздний — преры­вание беременности после 16 недель. Медицинское понятие аборта не связано с тем, является ли он само­произвольным или вызван искусственным путем. Преж-

 

девременное окончание беременности после 28 недель, когда плод уже способен к внеутробной жизни, называ­ется в медицине преждевременными родами.

Понятие криминального аборта в одном отношении ýже медицинского: оно не охватывает собой самопроиз­вольное прерывание беременности. В целом же понятие криминального аборта значительно шире медицинского и распространяется и на преждевременные роды. Иначе говоря, криминальный аборт — это не только искусствен­ное прерывание беременности в течение первых 28 не­дель, но и после этого срока, когда плод уже способен к внеутробной жизни.

Статья 114 УК, указывая на «незаконное производ­ство аборта», тем самым отсылает к другим законода­тельным актам, которые определяют, в каких случаях изгнание плода является незаконным. Чтобы определить криминальный аборт, необходимо в соответствии с этими актами раскрыть содержание незаконного аборта. При определении последнего мы также исходим из того, что такой аборт создает конкретную опасность для жизни и здоровья женщины.

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 23 но­ября 1955 г. «Об отмене запрещений абортов»[185] опреде­лил, что производство операции искусственного преры­вания беременности допускается только в больницах и других лечебных учреждениях согласно Инструкции Министерства здравоохранения СССР (ст. 2), и сохра­нил уголовную ответственность как врачей, так и лиц, не имеющих специального медицинского образования, производящих аборты вне указанных лечебных учрежде­ний (ст. 3). Инструкция Министерства здравоохранения СССР о порядке проведения операции искусственного прерывания беременности указывает, что «производство операции искусственного прерывания беременности допускается только в стационарных лечебных учреждени­ях» (ст. 3) и при отсутствии противопоказаний (ст. 2). Инструкция содержит перечень противопоказаний, при наличии которых аборт не может быть произведен даже в этих учреждениях.

В соответствии с изложенным криминальным абор­том является по­став­ление в опасность жизни и здо­ровья женщины посредством искусственного прерывания ее беременности вне стационарных лечебных учрежде-

 

ний или лицами, не имеющими специального медицин­ского образования, или при наличии противопоказаний.

2. В случаях преждевременных родов, вызванных ис­кусственно, возни­кает вопрос о разграничении крими­нального аборта и умышленного убий­ства. Производ­ство таких абортов известно судебной практике. Из общего числа абортов, по которым виновные были осуж­дены в 1958 – 1961 гг. су­деб­ными органами БССР[186], 9% были совершены при беременности свыше 28 недель.

Решение поставленного вопроса связано с проблемой определения мо­мента начала жизни человека. Ф. Энгельс писал: «Мы в обыденной жизни можем с уверенностью сказать, существует ли данное животное или нет, но при более точном исследовании мы убеждаемся, что это иногда в высшей степени запутанный вопрос, трудности которого прекрасно известны юрис­там, тщетно пытав­шимся открыть рациональную границу, за которой умерщ­вление ребенка в утробе матери можно считать убийством»[187].

Юристы Англии началом жизни считают момент пол­ного отделения ребенка от утробы матери. Кенни пишет: «Если хотя бы одна нога рожда­ющегося еще остается в утробе матери, то не может быть убийства. Ребенок считается начавшим жить, когда все его тело отдели­лось от матери, но не обязательно, чтобы пуповина была перерезана»[188]. Соответственно этому ли­шение жизни ре­бенка до его полного отделения от утробы матери рас­смат­ри­вается как умерщвление плода, а не убийство[189].

Такая граница, весьма суживающая область уголов­но-правовой охраны жизни, одно время проводилась и в советской литературе. Так, например, М.М. Гродзинский видел начало жизни в моменте, когда ребенок «отделил­ся от утробы матери»[190]. А.А. Пионтковский писал, что «момент отделения пло­да от утробы матери... является как бы «диалектическим скачком» в развитии плода, его качественным изменением, превращением его в че­ловека»[191].

Другие криминалисты усматривают момент превра­щения эмбриона в человека в начале самостоятельного дыхания, хотя бы ребенок еще полно­стью не отделился от утробы матери. Так, Ф. Лист считал, что «самостоя­тельное существование начинается с прекращением пла-

 

центарного дыхания и с наступлением возможности дыхания через легкие»[192].

Однако и такой взгляд не обеспечивает надлежащей охраны жизни рождающегося человека. Следуя ему, не­обходимо было бы признать абор­том, а не убийством нанесение удара по голове рождающемуся ребенку до того, как он сделал свой первый вдох. Поэтому, отка­завшись от своего преж­него взгляда, А.А. Пионтков­ский позже писал, что «следует рассматривать как де­тоубийство не только убийство новорожденного после отделения пло­да от утробы матери, но и убийство, со­вершенное во время родов, когда рож­дающийся ребенок не начал еще самостоятельной внеутробной жизни (на­пример, нанесение смертельной раны в голову рождаю­щемуся ребенку до того момента, когда он начал ды­шать)»[193].

Однако приведенная цитата, повторяющаяся и в дру­гих изданиях[194], лишена той точности, которая необходи­ма и возможна в рассматриваемом вопросе. Слова «во время родов, когда рождающийся не начал еще само­сто­я­тельной внеутробной жизни» не оставляют сомне­ний в том, что началом уго­ловно-правовой охраны жизни является начало родовых схваток, хотя ни одна часть тела рождающегося еще не находится вне утробы мате­ри. Выра­жение «нанесение смертельной раны в голо­ву рождающемуся ребенку» дает основание считать, что момент начала жизни наступает не ранее, чем когда часть тела ребенка оказалась уже вне утробы матери, хотя самостоятельного дыхания еще не было.

Гранью между абортом и убийством является нача­ло родовых схваток, и умерщвление ребенка в этот мо­мент уже должно считаться убийством. Та­кой взгляд, соответствующий цели всемерной охраны жизни чело­века, сей­час разделяется почти всеми советскими кри­миналистами.

Так решают вопрос и криминалисты стран народной демократии. У. Дресслер и Н. Наундорф (ГДР) указы­вают, что «началом рождения явля­ется начало родовых схваток. Это значит, что перед началом этих схваток плод — еще зародыш и подлежит охране уголовных за­конов против абортов, а по­сле начала родовых схваток или во время всего процесса родов вновь рождающий-

 

ся — уже человек и находится под защитой уголовных законов об убий­стве»[195].

И. Ненов (Народная Республика Болгария) призна­ет началом жизни «момент начала рождения, начала родовых схваток, хотя ребенок не начал еще самостоя­тельной внеутробной жизни»[196].

То же говорят криминалисты Чехословацкой Социа­листической Рес­публики. Умерщвление в момент, когда роды уже начались, они признают убийством, независи­мо от того, был ли ребенок жизнеспособен[197].

При искусственных родах, вызываемых для того, что­бы не иметь ре­бенка, об убийстве можно говорить при наличии соответствующих объектив­ных и субъективных обстоятельств. Здесь возможны следующие случаи: плод умерщвляется в утробе матери до того, как началось рождение; ребенок умерщвляется впроцессе родов; ре­бенок, родившийся живым, погибает по причинам, не связанным с поведением лица, совершившего криминаль­ный аборт.

В первом случае речь может идти только о крими­нальном аборте, хотя бы плод был жизнеспособным.

Умерщвление ребенка в процессе родов является убийством. Ряд уго­ловных кодексов выделяет такое убийство в самостоятельный состав пре­ступления, гово­ря об умышленном убийстве матерью своего ребенка «во вре­мя или непосредственно после родов»[198].

Является спорным вопрос о квалификации такого убийства, совершен­ного после криминального аборта. Одни считают, что здесь имеет место лишь состав умыш­ленного убийства[199], другие — совокупность умышленно­го убийства и криминального аборта[200]. Последняя точка зрения пред­став­ля­ется более правильной. Кри­минальный аборт, с какой бы целью он ни со­вер­шался, остается преступлением, опасным для жизни и здоровья беременной. Квалифицировать такой аборт, соединен­ный с последующим убийством рож­дающегося или уже родившегося живым ребенка, лишь как убийство — зна­чит не считать преступлением сам аборт, опасный для беременной.

Не говоря о случаях, когда мать путем активных дей­ствий сама умерщ­вляет рождающегося или уже родив­шегося ребенка, она несет ответствен­ность за умышлен-

 

ное убийство и тогда, когда соглашается на умерщвле­ние ребенка лицом, производящим аборт.

Так, Я., будучи на последнем месяце беременности и не желая иметь ребенка, обратилась к акушерке Ф., которая у себя на дому вызвала у Я. ис­кусственные преждевременные роды. Когда родился живой ребенок, Ф. с со­гласия Я. утопила его в заранее приготовленном ведре с водой. Я. осуждена за соучастие в умышленном убийстве, Ф. — за криминальный аборт и умыш­ленное убийство[201].

Представляет интерес возникший в судебной практи­ке вопрос о право­вой оценке оставления родившегося после криминального аборта ребенка без помощи с целью избавиться от него. Так, Анна Г., имея 7-месяч­ную беремен­ность и не желая иметь ребенка, так как его будущий отец отказался вступить с ней в брак, с целью вызвать преждевременные роды обратилась к осуж­ден­ной по данному делу З.[202] После введения ей в полость матки различных пре­паратов Анна возврати­лась домой и над тазом родила жизнеспособного ре­бен­ка, который упал в таз лицом вниз и, как сказано в по­становлении о воз­буждении уголовного дела, «барах­тался руками и ногами». Имея возмож­ность оказать ребенку помощь, Анна не только сама этого не сделала, но за­претила подруге трогать новорожденного. Остав­ленный без помощи ребенок умер, а через час Анна тайно захоронила его.

Неоказание помощи родившемуся ребенку, повлекшее его смерть, мо­жет быть убийством или оставлением в опасности. Как отме