Теория деятельности А.Н. Леонтьева

По мысли А.Н. Леонтьева, исходное онтологическое различение классической психологии есть различение явлений внутренних, психических, данных в непосредствен­ном переживании, и явлений внешних, материальных (Леонтьев, 1972, с. 337). Психология, начинающаяся с такого различения, «не может стать действительно содержатель­ной и реальной наукой» (там же, с. 338). Марксистская, материалистическая[56] психология, считает А.Н. Леонтьев, должна исходить из совершенно другой онтологии — вклю­чающей «действительного индивида», материальный мир и процесс жизни индивида, практически связывающий его с миром.

Формируя предмет психологической науки в пределах своей онтологии, классическая психология объявляла им либо саму психику, отождествляемую с сознанием и по­нимаемую как самостоятельная субстанция, либо — в бихевиоральных системах, считавших психику эпифеноме­ном, — «поведение», мыслившееся механистически. В про­тивоположность этому представлению психология, по определению А.Н. Леонтьева, есть наука «о порождении, функционировании и строении психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь индивидов» (Ле­онтьев, 1975, с. 12). Иначе говоря, психика входит в пред­мет психологии, но не исчерпывает его, ибо она предстает как неотъемлемый элемент некой системы (жизни), не существующий вне ее. Следовательно, изучать психику не­возможно в отрыве от изучения процессов жизни, и пси­хология должна включать их в свой предмет. «Точка зрения психологии, — говорил А.Н. Леонтьев, — есть точка зре­ния жизни, и психология не смеет ее покидать» (Леонть­ев, 1983, с. 38). Но процессы жизни — это процессы деятельности. Значит, в соответствии с исходной онтологи­ей в предмет психологии должна быть включена триада «субъект—деятельность—предмет», где субъект предстает как «единица» «действительного индивида», деятельность — как «единица» процесса жизни, а предмет — как «единица» мира. Каким образом деятельность — центральное звено этой триады — входит в предмет психологии? Она входит «не особой своей "частью" или "элементом", а своей осо­бой функцией. Это функция полагания субъекта в пред­метной действительности и ее преобразования в форму субъективности» (Леонтьев, 1975, с. 92).

На уровне формирования «единиц» анализа абстра­гирование от этой реальности приводило в классичес­кой психологии к тому, что деятельность, которую она изучала (а «психология, — замечает А.Н. Леонтьев, — все­гда, конечно, изучала деятельность...» — там же, с. 89), выступала либо в форме фетишизированных, самодей­ствующих психических процессов, когда мышление мыс­лило, память запоминала и т.д., либо в форме «слепых» реакций, изнутри не просветленных отражением и извне не детерминированных предметами. Соответственно это­му субъект представал либо как «самосознание» — в интроспекционизме, либо как «реактивная машина» (Леонтьев, 1975, с. 23) — в бихевиоризме и рефлексологии. И, нако­нец, предмет выступал в старой психологии либо как «сти­мул» (Асмолов, 1983), либо вообще изгонялся за пределы психологии, считаясь вещью «протяженной», материаль­ной и потому не имеющей прямого отношения к изуче­нию «непосредственного опыта». («Если я хочу познать ощущение сладости, зачем мне изучать сахар?» — вос­клицал психолог-интроспекционист.)

Последняя из этих проблем, не нашедшая своего реше­ния в классической психологии, — проблема предметнос­ти стала в концепции А.Н. Леонтьева решающей (Асмолов, 1983; Давыдов, 1983) при выработке представлений об «отдельной» деятельности как психологической «единице» анализа и центральном предмете конкретных исследова­ний. А.Н. Леонтьев совершил чудовищный с точки зрения классической психологии акт: он ввел в психологию ре­альную вещь, которая получила психологическое граж­данство, представ как предмет деятельности субъекта, более того, обретая порой достоинство главной детерми­нанты «отдельной» деятельности, ее мотива.

Итак, противопоставляясь классической буржуазной психологии, концепция А.Н. Леонтьева в качестве исход­ной онтологии использовала схему «жизнь-индивида-в мире», своим предметом она объявила предметную деятель­ность субъекта, порождающую психическое отражение и опосредствуемую им, в качестве «единицы» анализа и центрального предмета исследований она сформировала представление о структуре «отдельной» деятельности (дея­тельность—действие—операция; мотив—цель—условия).

Даже такого поневоле краткого и упрощенного анализа перехода от классической психологии к трем ведущим на­правлениям советской психологии достаточно, чтобы выб­рать «масштаб» и структуру сопоставления теорий и категорий деятельности, установки и отношения.

Эти теории делали одно общее дело перестройки пси­хологии на марксистской[57] основе. Каждой из них руководило убеждение, что психология и психолог должны вклю­читься в реальную жизнь общества, в практику произ­водственную, воспитательную, медицинскую и т.д. Такое понимание задач заставило эти психологии повернуться лицом к жизни и рассматривать психику не как над и вне жизни существующую субстанцию, а как реальный мо­мент самой жизни. Старая психология стремилась познать жизнь души, новая — одушевленную жизнь.

На уровне полагания исходной онтологии три разби­раемые концепции при всех терминологических различи­ях, которые мы здесь не учитываем, едины в убеждении, что психология человека должна исходить из действитель­ных предпосылок, «от которых можно отвлечься только в воображении. Это действительные индивиды, их деятель­ность и материальные условия их жизни» (Маркс. Т. 3, с. 18). Преодолевая классическую онтологию «изолированного индивида», все концепции противопоставили ей марксист­ское учение о деятельностной и социальной сущности че­ловека. Однако в рамках конкретно-научных разработок это преодоление в теории В.Н. Мясищева шло преимуществен­но по линии критики «робинзонады», то есть изолирован­ности индивида от мира людей, а в теориях А.Н. Леонтьева и Д.Н. Узнадзе — преимущественно по линии критики изо­лированности индивида от предметного мира[58].

Далее, на уровне формирования предмета психоло­гической науки и В.Н. Мясищев, и Д.Н. Узнадзе, и А.Н. Леонтьев критиковали старую психологию за то, что она рассматривала психику в отрыве от системы «чело­век—жизнь—мир». Но и в этом пункте была различная ак­центировка: В.Н. Мясищев и Д.Н. Узнадзе фокусировали свое внимание на том, что психика рассматривалась клас­сической психологией в отрыве от своего «носителя» — личности, «целостного субъекта», от живущего человека, а А.Н. Леонтьев преимущественно направлял свои усилия на преодоление абстракции психики от человеческой жизни, которая ее порождает, и от мира, который она отражает. Теории отношений и установки пронизаны па­фосом возвращения (введения) человека в психологию, теория деятельности — пафосом возвращения (введения) жизни в психологию.

Поэтому основным объектом изучения в психологи­ческой системе В.Н. Мясищева стала личность, в психо­логической системе Д.Н. Узнадзе — субъект деятельности, а в психологической системе А.Н. Леонтьева — деятель­ность субъекта.

На уровне выбора «единиц» анализа эти различия ос­новного объекта изучения выразились в том, что В.Н. Мя­сищев и Д.Н. Узнадзе выделили структурные «единицы» (отношение как единица структуры личности, установка как единица структуры целостного субъекта[59]), а А.Н. Леон­тьев — «процессуальные» («отдельная» деятельность, дей­ствие, операция как единицы процесса деятельности). Другими словами, понятия установки и отношения фикси­ровали нечто потенциальное («динамическое»), что может реализовываться в процессах жизнедеятельности, а поня­тие деятельности — нечто актуальное, сам процесс такой реализации.

Эти сходства и различия между теориями и категория­ми деятельности, установки и отношения позволяют построить следующую категориальную типологию психо­логических единиц человеческой жизни.

Таблица 2