Глава Вторая. Опасность желаний.

Сентябрь 2000.

Когда в дверь настойчиво позвонили, я лишь на секунду поднял полный негодования взгляд и вновь вернулся в искусно выдуманный город. Правой рукой я приподнял край страницы, дочитал последние строчки и перевернул ее. Мое воображение снова улетело далеко от моего тела, от моей комнаты, далеко от реальности. Меня совсем не волновало, кто там посмел побеспокоить меня в такой час. В руках я сжимал толстенную книгу в серо-зеленом переплете с довольно мрачной картинкой. Книга была на самом деле толстой, просто толстущей, я бы даже сказал, что это Королева книг. Она была толще, чем словарь Ожегова, толще даже чем «Война и Мир», причем оба тома. Нет серьезно, я даже специально сравнивал. Я взял с полочки две книги Толстого в коричневом переплете «под кожу» с золотистыми узорами и приставил их к «Королеве». И знаете что? На взгляд она была толще, даже учитывая переплет обоих томов. Я не сравнивал количество страниц и уже тем более количество авторских листов и просто остановился на мнении, что она была толще.

Раздался второй звонок. Я снова оторвал взгляд от страницы и взглянул на часы:

21:55.

Я понял, что между первым и вторым звонком прошло не больше нескольких секунд. Видимо кому-то очень было нужно попасть к нам именно сегодня. Я не стал вставать, я знал, что дверь откроет мама. Она смотрела телевизор в зале и от входной двери ее отделяла часть стены и короткий коридор. Я уже слышал, как она поднялась, как прошуршали ее тапочки по полу, как скрипнула одна ворчливая половица в коридоре. Вот звякнул замок и раздался голос, мамин голос. Второго собеседника я не слышал. Через несколько секунд мамины шаги зазвучали совсем рядом с моей комнатой. Дверь приоткрылась, и она осторожно заглянула, как всегда улыбаясь своей неподражаемой светлой улыбкой.

- Андрюшь, это к тебе, – сказала она тихо. – Леша пришел.

- А чего он не проходит? – удивился я.

- Сказал, что на пару минут.

Я недовольно поморщился и отложил книгу в сторону. Не люблю, когда меня отвлекают.

- Уже иду, мам, – проворчал я, несмотря на нарастающее негодование и даже легкую злобу.

Опустив голову и засунув руки в карманы спортивных штанов я, шаркая ногами, прошел в коридор. Леха стоял в прихожей, прислонившись плечом к стене; дверь была закрыта на замок.

- Здаров, - каркнул я, хлопнув его по руке. – Чего приперся так поздно?

- Здаров, – ответил он и подозрительно заглянул в зал, где мама смотрела телевизор, сидя на диване. – Я пришел забрать кассетку одну. Ты понимаешь, о чем я? – Он прищурился и легонько постучал ладонью по сжатому кулаку.

- Да-да, я догнал, – остановил я его, понизив голос почти до шепота. – Жди тогда, сейчас принесу.

Я быстрым шагом весьма занятого человека с соответствующим своей занятости лицом быстро проследовал в комнату. Со стороны это выглядело весьма забавно, я думаю, но действительно понял это совсем недавно. Словно у меня появились неотложные дела в моей комнате, и мне нужно было срочно их решить, пока это не привело к краху фондового рынка. Думаю, мама в такие моменты от души надо мной посмеивалась. Я добрался до комнаты и подозрительно оглянулся. Никого. И шагов не слышно. Телевизор работает. Чисто.

Отодвину кучу видеокассет я достал одну единственную, которая никак не вписывалась в обширную коллекцию мистики, фантастики и боевиков. На ее обложке все девушки были абсолютно голые. И это была обложка, настоящая обложка с картинками из фильма с небольшой аннотацией и прочей ненужной информацией для фильмов такого плана, а ни какая-нибудь безликая коробочка с надписью VHS на ней и логотипом SONY. Хотя были годы, может девяностые, когда других и невозможно было достать. Их продавали прямо с капотов автомобилей, предварительно постелив покрывало, и обычно они включали в себя два фильма, переводил которые человек с явным психическим расстройством. И человек этот читал текст абсолютно не глядя на то, что происходит на экране. Он мог говорить и говорить одну реплику, хотя сцена уже сменилась, как и действующие лица. Он то говорил быстрее, то начинал тянуть слова и все время говорил в нос. Что-то вроде: «ЛюЮЮююк, Сиила сильнаААа в тебе, НО она сильна и в твооЕей сестре…сестре?........Ммм…….Лея?». Что происходит? О чем они говорят, и кто вообще это говорит? Но да ладно.

И да, как вы уже, наверное, догадались, Лешка пришел забрать свое порно. Хотя конечно оно было не совсем его, он «одолжил» кассетку у своего отца и вскоре она пошла по рукам всех его знакомых парней (я искренне надеялся, что ее можно было брать в руки, не надевая хирургических перчаток). Это было первое порно, что мне довелось увидеть. Ну а что вы хотели? Интернет тогда только-только начал свое развитие в нашем захолустье, так что мы еще не знали, что такое «свободный доступ». Это было отличное порно, совсем не то, что выблевывают в сеть сейчас. Там были красивые женщины и красивые тела, красивые сцены и практически отсутствовал такой бессмысленный треп и какие-либо жалкие потуги на сценарий. Но, конечно же, это все равно было порно, а не легкая эротика. И оно было интересным, красивым, возбуждающим. А что можно увидеть сейчас? Большая часть «шедевров» будет вам полчаса показывать два, а то и три сношающихся половых органа крупным планом. Не знаю как вас, но меня блевать от такого тянет. И что мы можем увидеть в конце? Всегда одно и то же… но да ладно, что-то я увлекся. Скажу лишь, что перестал смотреть эту ересь лет десять назад, когда меня стало мутить от того, что происходит на экране. Да и возраст уже не тот, знаете ли. И я имею ввиду возраст, когда пишу эти строки, в те дни порно-кассета была настоящим кладом.

Я взял кассету и спрятал ее у себя за спиной, просунув под резинку штанов и прикрыв футболкой. Мне пришлось пройти мимо зала, искоса поглядывая на маму, словно просто решил тут погулять и посмотреть на красивый потолок, потому как попасть в коридор можно было только таким способом. Она не обратила на меня внимания. Я достал кассету и протянул Лехе.

- Ее хоть в руки можно брать? – брезгливо спросил он.

- Ха-ха, очень смешная шутка, придурок.

- Ну, че? – подмигнул он мне. – Как тебе фильмец?

- Ну… круто.

- Ага-ага, дай-ка руки твои посмотреть, наверное, все в мозолях.

- Твое лицо, что моя задница, Леха.

- Чего? – не понял он.

Но я просто махнул рукой. Леха спрятал кассету под куртку и пригладил волосы.

- Завтра во «двор» придешь?

Я задумчиво посмотрел на стены, потом на потолок, могло сложиться впечатление, что я серьезно размышляю над его вопросом, но на самом деле я думал, что лучше поделать: почитать книгу или поиграть в «Кваку».

- Танька спрашивала, придешь ты или нет, – добавил он, ехидно поглядывая на меня.

- Да мне как-то надоело, знаешь ли. Все эти ее перепады настроения: то она благосклонна ко мне и сама лезет целоваться, то я и пары слов из нее выдавить не могу, и она начинает от меня головой вертеть.

- Да брось, давай подтягивайся, - настаивал Леха. – Пацаны там че-то новое придумали.

Я снова стал созерцать потолок, скорчившись, словно проглотил кислющую конфету.

- Твой брат там тоже что-то мутит, – добавил он.

- Саня? – взглянул я на него уже с интересом. – Что он снова придумал?

- Сам еще не знаю. Приходи и посмотришь.

- Ну… ладно, – выдал я после недолгой паузы. – Так и быть, завтра загляну.

- Ну, тогда все, бывай.

- Ага, давай.

Я снова хлопнул по его руке, и он вышел за дверь. Я задумчиво повернул замок, задвинул засов, скорее чисто машинально, и медленно прошел в свою комнату. Меня что-то беспокоило уже несколько дней и это чувство усиливалось, когда я выходил на улицу. Пока я не мог понять что это, и почему происходит. Теперь я думаю, что все началось именно с этого прихода Лехи, ведь если бы он не пришел сегодня ко мне, завтра я бы не пришел во «двор», мы не встретились бы с пацанами, мы не залезли бы на тот чердак, и я не увидел бы его. Хотя, возможно, если этому суждено было свершиться или таково было его желание, то я все равно не смог бы этому помешать.

Остаток вечера я провел за чтением книги, которая все больше и больше захватывала меня, просто вырывая из реальности.

В первом часу ночи я лег спать. Это была, пожалуй, последняя спокойная ночь.

 

 

В тот же вечер.

Было уже далеко за полночь когда мальчик по имени Вова, пятнадцати лет от роду, медленно брел по улицам возвращаясь домой. Два часа назад прошел сильный дождь и обильно смочил землю. Дороги блестели в тусклом лунном свете, который с трудом пробивался через редкие разрывы туч. В них, как в ровной глади стекла, отражались яркие огни мигающих светофоров. Ветер лениво трепал верхушки деревьев. Дома все больше погружавшиеся во тьму нависали над тротуарами черными мрачными коробками. Редкие огни в окнах квартир, чьи владельцы еще не легли спать, бросали желтый тусклый свет на мокрые тротуары. Город к этому времени опустел. Редкие прохожие быстрым шагом спешили вернуться домой, словно предчувствуя беду.

Вова шагал по Ленина и только что миновал красное высокое здание общежития. Он хотел перейти дорогу, но в последний момент передумал и двинулся дальше. Справа от него чернел своими деревянными прилавками пустующий в это время суток овощной рынок; прямо напротив раскинулось серое здание Универмага – единственного на тот момент большого, если можно было такое вообще сказать, торгового центра города.

Он миновал рынок и пошел по неровному тротуару мимо одноэтажного, длинного, словно кишка, белого здания, с серой потрескавшейся крышей, являвшегося в былые времена бараками автобазы. Сейчас же здание стало скорее пережитком прошлого, местом, в котором теперь обитали лишь воспоминания о былых деньках да призраки мертвых, потому как, видит бог, именно такие строения привлекают потусторонних тварей. Вова мрачно смотрел себе под ноги и лениво пинал пустую помятую банку из-под Кока-Колы. Ему совсем не хотелось возвращаться домой, он знал, что там его ждет. И дело было не в его поздних прогулках, нет, к этому родители относились наплевательски. Он мог вернуться и в час и в два ночи, ни отец не мать ничего бы ему на это не сказали. Может быть, им было все равно где гуляет их сын, может они просто думали, что ничего плохого с ним произойти не могло, как бы там ни было, значение это никакого не имело. Важно было другое – почему именно сегодня он решил так сильно задержаться на улице? А ответ был в его школьном дневнике, который сейчас покоился свернутый в трубочку в заднем кармане его рваных джинсов.

- Бляха! – внезапно закричал мальчик и пнул по банке. – Бляха, мать его.

Банка улетела с тротуара, ударилась о дерево и перелетела через забор, ограждавший приземистое здание бараков. Вова ожидал услышать шум падающей банки, ее удар о каменную стену, но ничего не произошло. Банка словно не падала вовсе. Он задумчиво поморщился и пошел дальше.

Он все оттягивал этот момент возвращения домой, как мог, замедлял шаг, иногда застывал перед перекрестком, но расстояние все равно сокращалось, неизбежно, неумолимо. Мальчик понимал, что стоит только ему прийти домой и снять кроссовки, как появится мать в своем порванном халате в цветочек с накрученными на голове бигуди и, прищурившись, посмотрит на него.

- Что сегодня натворил, негодник? – спросит она, скрестив руки на груди.

Отец пока не будет вмешиваться. Он будет тихо сидеть в кресле, и смотреть телевизор, потягивая «Балтику девятку». Он не подаст голоса, не поприветствует сына. Может сложиться впечатление, что его и вовсе нет дома, а этот силуэт в синих трикошках с обвисшими коленями и в белой грязной майке лишь часть мебели, часть этого проклято кресла.

- Ничего, мам, честно, – тихим голосом ответит мальчик, надеясь закончить на этом разговор.

Но мать посмотрит на него, прищурив правый глаз, и скривит губы.

- Давай сюда свой дневник.

- Ну, мам…

- Молчи и делай, что говорит мать.

- Но я правду сказал…

Ей надоест его слушать, и она сделает уверенный шаг вперед, чтобы проверить его кофту от спортивного костюма и обнаружит спрятанный под ней дневник. Конечно, он может его выбросить или где-то спрятать по дороге, но тогда ему совсем несдобровать. Мать простилает дневник, сплошь исписанный красными чернилами, и найдет сегодняшнее число. Ее глаза наполнятся злобой, когда она заметит двойку по русскому и кол по алгебре, а ниже выговор за плохое поведение с просьбой родителей явиться в школу. Тогда все и начнется. Она посмотрит на него и тихо прошипит, крепко стиснув зубы:

- Ах ты, мелкий паршивый выродок.

Больше она ничего не скажет, она просто уйдет в зал и присядет на подлокотник кресла к отцу. Между ними состоится короткий диалог, даже можно сказать монолог, потому как говорить будет только она, а отец угрюмо кивать. Затем она оставит дневник на столике возле отпотевшей бутылки «девятки» и, бросив презрительный взгляд на сына, уйдет в спальню и закроет дверь. Наверное, чтобы не слышать.

Отец еще какое-то время будет сидеть, и смотреть телевизор, возможно пока не закончиться передача или один из этих тупых сериалов про ментов, а затем поднимет пульт и выключит его. Экран потухнет и в нем отразится бледное задумчивое лицо отца. Он медленно поднимется, залпом допьет пиво, свернет дневник в трубку и повернется к сыну.

- Пап, я больше так не буду… - взмолится Вова.

Отец подойдет ближе, посмотрит на него почти ласково…

- Я больше не буду… - разрыдается Вова. – Пап, прошу тебя, я больше не буду.

… и с размаха ударит сына свернутым дневником сначала по губам, чтобы прекратить это рыдание, а за тем по голове, чтобы вбить ему мозги на место. Скорее всего, первым ударом он снова разобьет губу, и кровь брызнет на обои, которые и так уже покрыты коричневыми разводами, словно от пролитого кофе.

- Прошу… не надо…

Второй удар по губам, чтобы не ныл как тряпка и чтобы, наконец, перестал пачкать мебель, на которую они с матерью так долго копили деньги. Третий удар в ухо уже кулаком. Это для того, чтобы паршивец понял каким трудом им достаются деньги.

Вова будет лежать на полу, с его губ будет капать кровь, а левое ухо будет жутко гореть и пульсировать.

- Ты позоришь нас, сынок, – подаст голос отец, тихий, ласковый и от того еще более пугающий.

Он отложит дневник на тумбу в прихожей и снова повернется к сыну.

- Я больше… так не… буду… - захлебываясь рыданиями, будет повторять Вова, прикрывая лицо руками.

- Ты позоришь нас, – снова повторит задумчиво отец. – Что я тебе говорил, когда нас вызывали в школу прошлый раз?

- Пап…

- Я тебя предупреждал, – скажет он скорее утвердительно и опустит руки на пояс.

- Нет, пап, нет, не надо… прошу тебя не надо… я буду хорошим… буду приносить только хорошие оценки… уберусь дома, уберусь в гараже… не надо… - взорвется рыданиями Вова глядя на отца округлившимися глазами, в которых застынет неописуемый ужас.

- Я предупреждал тебя, паршивец, но ты не услышал меня. Видимо теперь придется эти слова в тебя вбить.

- Умоляю, папа, не надо… я люблю тебя… я буду хорошим.

У отца была одна особенность, скорее странная, чем забавная. Даже не смотря на то, что он все время ходил по дому, да и зачастую в магазин за папиросами, в трико с вытянутыми коленками, он все равно продолжал носить старый армейский ремень со звездой на металлической пряжке. Он надевает его всегда, когда приходит с завода, где работает водителем ЗИЛа, скинув серые, как тушка мыши штаны, на пару сантиметров ниже поясной резинки трико. Он сядет в кресло, возьмет пиво (а иногда и водку, если день был особо тяжелый, захватив соленые огурцы и селедку. Потом он, конечно, долго будет трястись на толчке, содрогаясь от спазмов, но его это не остановит и на следующий раз) засунет большой палец левой руки за ремень и включит телевизор, чтобы посмотреть «Время», а по пятницам и «Поле Чудес».

Отец отстегнет ремень, который свободно упадет одним концом на пол и последний раз взглянет в залитые слезами глаза сына, с которых еще не сошли старые синяки. Он ухватит ремень за свободный конец, намотает его на руку, конечно же, пряжкой вниз, немного покачает им задумчиво из стороны в сторону, а потом опустит ремень на спину, шею, голову, руки, ноги ребенка. И так будет продолжаться до тех пор, пока мальчишка не замолкнет или пока на его теле не останется достаточное количество звезд. Потом он наденет ремень, вернется в зал и усядется смотреть свои сериалы. Мать выйдет из спальни и, не говоря ни слова, соберет ему поздний ужин. Вова, если сможет поднять руки, если будет их чувствовать, проглотит еду, не ощутив ее вкуса, так как заботить его будет только жгучая боль во всем теле, и потом пойдет спать. Перед сном он поблагодарит Бога, за то, что он еще на один день отсрочил перелом руки или даже травму головы от зверских ударов пряжкой, поплачет еще несколько минут, прося Боженьку прекратить эти мучения, и уснет неспокойным сном.

Вова содрогнулся всем телом, его дыхание перехватило, и он на секунду ощутил, как на его щеку опускается ставшая теплой металлическая пряжка, острые грани звезды оставляют на лице длинные кровавые полосы. Мальчик тихо всхлипнул. Мимо пролетела машина, так проревев двигателем, что обычный мальчик на его месте бы подпрыгнул от страха и еще несколько минут трясся бы в кустах, но Вова не боялся страшных звуков, не боялся мертвецов и темноты, не боялся чудовищ. Он не испытывал такого примитивного страха, его страх был гораздо ближе и реальнее чем кто-либо мог представить, ведь чудовище жило с ним в одном доме.

Вова вдруг вздрогнул и стал оглядываться. Ему показалось… хотя нет, наверное, все же показалось. Он сделал вперед несколько шагов и остановился. Нет, определенно не показалось. Он снова огляделся. Вокруг было пусто. Черные деревья спокойно покачивали редеющими кронами, кусты тихо пощелкивали, словно через них продирается кто-то маленький, неуклюжий. Вова знал, что это тоже ветер, или может кошка, что забралась туда, прячась от машины. Дома стояли темные, уснувшие, горящих тусклым светом окон можно было пересчитать по пальцам одной руки. Рынок давно уже опустел (это был вещевой рынок, он располагался в двух кварталах от продуктового и точно с противоположной стороны дороги), ларек с мороженным сверкал черными окнами витрин. Единственный светофор на перекрестке часто мигал своим черным глазом. Его свет отражался от мокрого асфальта, окрашивая серое дорожное полотно в оранжевый цвет, и вспыхивал в сдвоенном окне торгового павильона. Никого, ни души. Но Вова кожей чувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

- Кто здесь? – крикнул он, услышав, что его голос был довольно твердым и уверенным для мальчика в его возрасте оставшегося наедине с собой на черных пустынных улицах.

Сначала ответа не было. Светофор продолжал тихо мигать, а ветер трепать длинные неухоженные волоса мальчишки. Но затем он, кажется, разобрал слова, они пришли к нему с верхушек деревьев, вынырнули из кустов, сорвались с покрышек проехавшего автомобиля, светом излились из оранжевого глаза светофора.

- Ты… боиш-ш-шься…

То ли спросил, то ли утвердительно прошептал голос. Тихий, шипящий, но абсолютно не пугающий и даже вселяющий уверенность.

- Кто здесь? – громче спросил Вова, полагая, что источник голоса от него далеко.

- Ты боиш-ш-шься, Вова?

Голос знал его имя.

- Кто вы?

- Я твой друг.

- У меня нет друзей, – громче, чем следовало, ответил Вова и опустил голову. – Нет друзей.

- Теперь ес-с-сть.

- Где вы? – Вова снова оглянулся, но никого не увидел. Может быть, голос действительно шел из светофора? Может быть, с ним говорил оранжевый огонек? Если так, то видать отец приложил его прошлый раз сильнее обычного.

- Я здес-с-сь и не здес-с-сь. Я с-с-сверху и с-с-снизу. Я вокруг и внутри тебя, мальчиш-ш-шка. И я знаю про твоего отца…

Вова вздрогнул, его руки похолодели, на лице выступили капельки пота. Он и не знал, что на него оказывает такое влияние лишь одно упоминание об отце вслух.

- Вы ничего не знаете о нем, – закричал он. – Ничего. И не смейте…

- Ты боиш-ш-шься… - перебил его голос. – Это хорош-ш-шо… Я помогу тебе… спас-с-су тебя… хочеш-ш-шь?

- Как спасете? – насторожился Вова, слова явно заинтересовали его.

- Я отведу тебя туда, где нет отцов… там нет боли… и с-с-смерти нет… там время вечно и жизнь бесконечна… я угощ-щ-щу тебя пивом, ты любиш-ш-шь пиво?

- Мой отец любит пиво, – ответил Вова и снова вздрогнул от упоминания отца. – Я не пробовал.

- Я угощ-щ-щу тебя с-с-соком, ты любишь сок?

- Люблю.

- Апельс-с-синовый.

Петя кивнул, а потом подумал, что голос может его и не видеть и громко ответил «Да».

- Мы поиграем в ш-ш-шахматы, ты любиш-ш-шь шахматы?

- Я не умею играть.

- Я научу…

Петя кивал, соглашаясь: сейчас он согласился бы с чем угодно только бы не возвращаться домой, не возвращаться к отцовской жестокости и материнскому безразличию; не видеть их холодных взглядов, начисто лишенных родительской любви; не слышать тихий скрип кресла, когда отец встанет, чтобы «вбить» ему в голову свои уроки; не видеть больше этот пугающий блеск пряжки армейского ремня в тусклом свете одинокой лампочки в прихожей. Он больше не хотел боли, не хотел слез…

- Там нет с-с-слез, мальчик, там лиш-ш-шь вечность…

Голос читал его мысли? Ну и пусть, пусть читает, главное, чтобы его не били, чтобы ему не было страшно.

- Страш-ш-шно? – повторил его мысли голос, и Вове на секунду показалось, что голос рассмеялся. – Там нет с-с-страха… там есть вечность.

Ему показалось, голос не мог смеяться, голос хотел ему помочь.

- Я накормлю тебя мороженным… поглажу по голове, а потом и с-с-сам покормлюсь.

Мороженным? Ему никогда не покупали мороженное. Может только когда он был совсем еще маленьким и не ходил в школу? Тогда, кажется, отец сводил его на площадь перед ДК и купил пломбир на палочке политый шоколадом завернутый в блестящую фольгу. Он сидел на спине у отца и держался руками за голову. Когда он откусывал мороженое, то опускал его вниз и его откусывал отец. Они смеялись и все перепачкались шоколадом. Это было давно. А может, этого и вовсе не было, и он просто придумал эту историю долгими ночами полными слез и нестерпимой боли.

- Ты с-с-согласен? – настойчиво спросил голос.

- Да, – уверенно кивнул Вова. – Отведи меня туда.

- Ты с-с-сам придеш-ш-шь ко мне. Прос-с-сто иди… иди и ты придешь.

Вова кивнул и пошел. Он пошел сам, голос его не вел, но он знал, куда надо идти. Он шел и улыбался, там его ждало мороженное, там были какие-то шахматы. Он был счастлив, потому что он шел. Он шел сам. И он пришел.

 

 

Тело Вовы найдут этим утром перед воротами одного из домов на Первомайской. Его найдет старушка, которая с утра пораньше выйдет подышать свежим утренним воздухом и проверить погоду, так как ни новостям, ни «энтой» ртути в термометрах она не доверяет. Старушка пройдет вдоль улицы, которая будет укутана призрачным утренним туманом, до самого перекрестка и вернется обратно. Сначала она примет тело Вовы за брошенную куртку, но когда пойдет обратно, то увидит, как куртку кусает соседская кошка и довольно урчит. Старушка шикнет на нее: «Ш-ш-ш, проклятая, ну-ка кыш отседова», - и кошка, оскалив черную морду и громко зашипев, убежит, подняв хвост трубой. Старушка подойдет ближе, чтобы посмотреть «чегой-то там энта паскуда делала, можать курицу задавила чью», и, увидев тело, грохнется в траву. Скорую вызовет соседка, увидев все это в окно. Машина приедет через двадцать минут и обнаружит пожилую женщину с инфарктом, которую чудом удастся спасти, ее дочку и внучку, что будут рыдать во весь голос и раздувшееся синее тело мальчишки в рваных джинсах и черной спортивной кофте. В заключение будет написано, что «смерть наступила вследствие нанесения множественных травм тупым предметом. По предварительным оценкам орудием убийства послужил старый советский армейский ремень со звездой на пряжке». Чуть позже выясниться, что сердце мальчика остановилось гораздо раньше, «вследствие пережитого сильнейшего шока». Предположительно мальчик умер от страха.

 

 

Монстры лезли со всех сторон… чертовы монстры. Они были жуткими и невероятно крепкими. Я видел, как быстро таяли заряды в моем «рокет лаунчере», а эти полуголые кибернетические девицы все лезли и лезли на меня. Умирали они долго и с большой неохотой. Но вот их ряды поредели, и я смог различить дверь с изображением орла впереди. Сменив ракетницу на мой любимый «реилган», я смело шагнул вперед. И тут стало происходить что-то странное: дверь начала разрушаться, в ней появлялись большие дыры и через них в меня летели красные лазерные лучи. Решив, что безопаснее держаться от них подальше, я сделал стрейф в сторону и дождался, пока дверь окончательно не снесло.

Оглядевшись по сторонам, я вступил в длинный темный коридор, освещенный лишь частыми красными лампами под потолком. Он все тянулся и тянулся вперед, сворачивая то вправо, то влево. Он был пуст, и это меня настораживало. В этом мире не бывает таких моментов затишья, обычно это предвестники бури. Коридор вывел меня в просторную комнату с колонами заполненную то ли водой, то ли еще какой жидкостью. Она не причинила мне вреда. Сделав круг, я собрал все боеприпасы, что смог там найти и подошел к платформе лифта. Кнопка настойчиво мигала синими и зелеными огнями. Я нажал на нее. Теперь пути назад не было.

Платформа подняла меня наверх, к красным, словно кровь небесам. Вперед уходила металлическая узкая платформа, нависшая над лавой. С каждой стороны от нее светились красные круги с бьющими в них тонкими лучами лазеров. Прямо передо мной появился последний мой противник – здоровенный монстр с кибернетическими протезами и торчащими из спины красными шипами. Я выстрелил из «рельсы» и промазал. Синий спиралевидный луч улетел левее монстра. Он засмеялся надо мной и стал что-то говорить своим жутким механическим голосом, но я его не слушал, я перебирал все оружие, что собрал к этому моменту и искал наиболее подходящее, так как «рельса» явно был не вариант.

- Твою мать! – выкрикнул я, когда тварь шмальнула в меня из своего «рокет лаунчера».

Я успел увернуться, но меня задело взрывом и цифры возле красного креста заметно уменьшились. Я стал бегать между колонн, уворачиваясь от его выстрелов и постреливая между делом. В ход пошли и ракетница и «плазмаган» и «гипербластер», а когда и их боезапас иссяк, мне пришлось достать старый добрый «шотган».

Зазвенел телефон. От этого звука я вздрогнул и чуть не подпрыгнул. Босс хорошенько прошелся по мне, и меня откинуло в сторону, а экран покраснел. Прямо перед собой я видел медленно вращающуюся Big Fucking Gun 10К.

- Бля, – вырвалось у меня. – Я был совсем рядом.

Телефон продолжал трещать.

Я отложил в сторону джойстик, поднялся, подошел к магнитофону (за это время обычный кассетник сменился CD-проигрывателем) и нажал на паузу. Мне показалось, что телефон зазвонил громче и настойчивее.

- Да иду я, иду, – рявкнул я, словно эта пластиковая коробочка могла меня услышать и внять моим словам.

Я добрался до коридора, где у нас на полочке стоял белый клавишный телефон, весьма компактных размеров, и поднял трубку.

- Алло.

- Алло, - ответил мне в трубке женский голос, - а можно Андрея к телефону.

- Одну минуту, – издевательски ответил я, и слегка прижав нижнюю часть трубки, чтобы приглушить свой голос, но ровно настолько, чтобы мой собеседник прекрасно меня слышал, закричал. – Андрюха, тебя к телефону.

- Кто это? – спросил я сам себя измененным голосом.

- Да какая-то малолетка, что не может отличить твой голос от голоса твоей мамы и это при условии, что вы разговариваете не в первый раз.

- Так пошли ее на хрен…

- Думаю, это будет невежливо.

- Ладно, убедил.

Я изобразил шелест, словно подошел к телефону и поднял трубку.

- Алло, – уже спокойнее произнес я.

- Очень смешно, – огрызнулась девушка, которой пришлось вытерпеть весь этот балаган. А с другой стороны, ну на что она надеялась?

- Да нет, Оля, вообще не смешно, – заметил я грустно. – За все это время, ты не смогла разобраться, какой голос принадлежит мне, а какой моей маме?

- Но ведь…

- И ты знаешь, что мы живем только вдвоем.

- Да я просто растерялась.

Я сделал глубокий вдох и очень тихо выдохнул, чтобы успокоить нервы и случайно не сорваться на нее за поражение в «Кваку».

- Чего хотела? – спросил я уже мягче.

- Ты чего все еще дома делаешь?

- А чего я должен не дома делать?

- Ты Лешке сказал, что придешь сегодня.

- Разве? – удивился я, вспоминая вчерашний разговор.

- Говорил-говорил, не думай отмазываться.

- Да я и не отмазываюсь, просто не помню. Может и говорил.

И тут это началось: она трещала и трещала без умолку, все говорила и говорила, что-то рассказывала, сама себе смеялась, делилась новостями, а я только поддакивал и издавал тихие лживые смешки. Сначала я просто стоял рядом с телефоном, затем облокотился на полочку, затем сем на пол скрестив ноги, и под конец просто расстелился на полу и слушал ее дальше, разглядывая потолок. Я полежал на одном боку, затем на другом, потом лег на живот, но так было неудобно, пол все-таки твердый, да и бока уже ныли.

- Хорошо-хорошо, я тебя понял, женщина, у тебя куча историй и тебе не терпится их рассказать. Я приду сегодня во «двор». Убедила.

- Я тебя на слове поймала, – радостно заявила она.

- Конечно, я уже собираюсь.

- Ну, еще созвонимся тогда.

- Точно, – ответил я, а про себя подумал: «Не дай бог».

Положив трубку и удивленно посмотрев на нее, я задался вопросом, а почему я вообще начал с ней когда-то встречаться, и ответ тут же сам пришел ко мне – не начал, потому и не начал, что она выедала мне мозги. Хотя теперешняя пассия и того хуже. Я взглянул на часы.

- Да мать твою, женщина, – уже в третий раз не удержался я за сегодняшний день. – Два часа? Два, мать его, часа?

Мы проговорили, точнее она проговорила, а я прослушал ее, целых два гребанных часа. Два часа моей жизни улетели коту под хвост. Два абсолютно бесцельно прожитых часа. Я уже представил, как лежу на предсмертном одре, и апостол Петр стоит надо мной.

- Уже пора? – спрашиваю я трясущимся старческим голосом.

- Пора, – кивает апостол.

- Так рано… я еще не готов.

Он поднимает свой бланк, надевает маленькие очки и долго его изучает.

- У Вас могло бы быть еще два часа, но Вы их «прослушали», – он указывает на бланк, и я вижу два часа в графе «бессмысленные телефонные разговоры». – И еще три вот тут с ней же, и еще час здесь, - Петр водит пальцем по списку, – и в общей сложности Вы могли прожить еще сутки, а то и двое, если бы не она.

Я поднимаю голову, мои глаза раскрыты от ужаса, слюна капает на белые простыни.

- Твою мать, женщина, – хриплю я и откидываю голову.

Мой язык вываливается.

Отогнав дурные мысли, я вернулся в комнату, достал диск «Quake 2» из старенькой «плойки» и выключил ее. Потянувшись и бесцельно побродив глазами по мебели, я все же начал одеваться. Компанию мне сегодня составили светлые синие джинсы, безликой фирмы, белая футболка и моя гордость – свободная джинсовая худи с капюшоном фирмы Gee Jay. Почему гордость? Да потому, что всем вокруг она нравилась и тем ценнее она для меня становилась, чем больше завистливых взглядов я замечал. И дело еще было в том, что никто не мог найти вторую такую же. И даже спустя долгие годы, уже в университете, один мой знакомый неделями ее искал, но так нигде и не нашел даже что-то похожее. В результате я ему ее просто подарил. Однако спустя несколько лет он вернул ее мне с довольной улыбкой: на нем был аналог этой самой куртки. Нашел все же, засранец.

Так вот это была невероятно легкая и свободная кенгурушка, которая словно сама запрыгивала на тебя, когда ты пытался ее надеть, с двумя глубокими карманами, в которые можно было и два литра Колы уместить. За спиною болтался глубокий капюшон, который полностью скрывал лицо. В те дни все обожали фирму Gee Jay, и я впервые соглашусь, что тут просто отлично поработал их отдел маркетинга, придумав слоган «Gee Jay – надевай быстрей». А потом они выпустили крутую рекламу, то, что надо для привлечения школьников, в которой парень и девушка тренируются одеваться на время, быстро вставая с кровати. Тогда слоган звучал как «Gee Jay – надевай быстрей. Вдруг родители придут раньше». Ох, мы все были в восторге от нее. А что еще нужно для половозрелого школьника? Правильно реклама с намеком на секс. Так же поступили и ребята продававшие Axe, помните?

Я надел куртку и подошел к своим полочкам, где хранилось бесчисленное множество книг, блокнотов, старых позабытых игрушек и школьных учебников и осторожно вытащил металлический контейнер с замком, похожий на ящик с инструментами, из своего тайника. Для этого мне пришлось убрать с полки кучу вещей и аккуратно отставить в сторону небольшой прозрачный кристалл. Сняв с шеи ключ, я повернул его в замке и взглянул на содержимое: различные пакетики с мутноватого вида содержимым, маленькие брикетики серебристой фольги и смятую горку наличности. Пересчитав деньги, я понял, что мне не хватает даже чтобы расплатиться за эту поставку и решил поднапрячься на следующей неделе. Закрыв ящик и убрав его обратно, я сгреб свои карманные деньги, состоящие из трех помятых десяток и небольшой горки мелочи. В сумме я насчитал немногим больше тридцати пяти рублей – небольшое состояние для ученика девятого класса. Я засунул их в карман джинсов и огляделся. Чего-то еще не доставало. И тут я понял чего именно и улыбнулся.

На столе лежал синий матовый дисковый плеер спортивного дизайна с впервые появившейся тогда функцией «антишок». Я подхватил его одной рукой, второй стараясь разобрать горку дисков. Ничего путного не вышло: плеер чуть не вывалился из рук, а диски рассыпались по столу, и несколько упало на пол, выплюнув содержимое. Я вздохнул своей лени, прицепил плеер к поясу за спиной и перекинул наушники через шею. Наушники, кстати, тоже были для меня в новинку. Знаете, такие, дужка которых фиксируется у вас не на макушке, как обычно, а на затылке. Собрав диски, я быстро перебрал их и выбрал, конечно же, любимую в то время группу «Король и Шут» и их альбом «Как в старой сказке». Я вставил диск и нажал кнопку воспроизведения. Еще раз, оглядев квартиру и бесчисленное множество плакатов с изображением агентов Малдера и Скалли и один с любимой группой, я вышел в коридор, вставил ноги в кроссовки и закрыл за собой дверь.

Оказавшись на улице, я сразу же направился к своей любимой аллее, чтобы пройтись по ней и в конце свернуть на Ленина и дальше все время прямо, пока не доберусь до «двора». Конечно, я мог свернуть с Горького на Советскую и, миновав квартал выйти на Маяковского и только потом на Ленина (многие утверждали, что так ближе, хотя на самом деле это те же яйца только в профиль), но мне очень нравилось гулять по аллеи, тем более, когда на дворе такая чудная осень.

Я медленно шел, слушая любимую музыку и вдыхая прохладный свежий воздух наполненный запахом ранетки и прелых листьев, что обильно раскидал ветер, окрасив землю, в красные и желтые цвета. Худенькие тучки лениво ползали по небу, но они были такими редкими и светлыми, что дождя можно было не ожидать и потому оставалось только радоваться, скорее всего, последним солнечным дням.

Я дошел до конца аллеи и зарулил в павильон смешанных товаров, где продавали и продукты, и бытовую химию. Полная продавщица с копной закрученных черных волос в пестром пурпурном фартуке подняла на меня голову и изогнула брови. Так она, молча меня спрашивала: «Чего желаете?».

- Пачку «Далласа», – сказал я, вывалив на стойку кассы десятку и несколько монет, и спустив наушники на шею.