Анализ дискурса печатных сми. Часть 47

(4) Большинство опрошенных сами не имели военного опыта (учитывается, что большинство опрошенных составили студенты и школьники). Это свидетельствует о том, что предложенная точка зрения, версия действительности и ее оценка пресуппозитивно принимается на веру.

(5) В основе манипулятивного воздействия военного дискурса СМИ лежит использование различных стереотипов и предубеждений. Контроль и власть над общественным мнением и массовым сознанием достигается посредством постоянного использования существующих и создания новых стереотипов и предубежденных мнении. Результаты, полученные в ходе настоящего опроса (как показатель результативности воздействия военного дискурса СМИ), свидетельствуют о том, что стереотипы и предубеждения — одна из важнейших составляющих воздействия военного дискурса СМИ на сознание опрошенных. Это подтверждается тем, что 81% опрошенных высказали предубежденные мнения по отношению к СМИ, кавказцам, мусульманам, Чеченцам и арабам, что может служить не только показателем успешности общей манипулятивной программы (в частности, стратегии легитимизации применения военной силы в Чечне), но и динамики развития стереотипов в российском сознании.

(6) Традиционный стереотип «человек с Кавказа — торговля на рынке и вкусная еда» (12% опрошенных), постепенно вытесняется новым предубежденным мнением (44% опрошенных), свидетельствующим о неприязни и недоверии. Отмечено появление нового предубеждения «лицо кавказской национальности — терроризм (13%)» (по сравнению с традиционным «криминал (10%)»). Так 43% (77 чел.) опрошенных высказали предубежденные мнения о Чечне, половина из которых (40 чел.) — результат распространения СМИ этноконфликтного образа данного региона: «Чечня — терроризм». Немного меньше половины предубежденных мнений (27 чел.) более радикальны: «Чечня — враг России», что доказывает оправданность опасений ученых об опасности распространения этноконфликтных образов при помощи СМИ. Терроризм ассоциируется у 22% опрошенных с Чечней, у 18% опрошенных с «лицом кавказской национальности», и всего лишь у 4% опрошенных — с исламом и мусульманами. В российском сознании стереотип «терроризм — Чечня, чеченцы, кавказцы» преобладает над стереотипом «терроризм — мусульмане, арабы», столь характерным для американского массового сознания. Это подтверждается тем, что предубежденные мнения по отношению к Чечне, чеченцам и кавказцам высказало в два раза больше опрошенных (77%), чем по отношению к мусульманам (39%). Несовпадение с общей суммой 81% вызвано тем, что большинством респондентов высказывались предубежденные мнения одновременно по отношению к обеим этническим группам.

(7) Военный дискурс СМИ конституируется по принципу противопоставления «МЫ-ГРУПП» и «ОНИ-ГРУПП». Это накладывает отпечаток на сознание читательской аудитории, о чем свидетельствуют результаты опроса: 13% опрошенных высказали по отношению к «лицу кавказской национальности» предубежденное мнение «чужой»; 8% опрошенных: «ислам» — «чужие» (разграничение по общей схеме: СВОИ-ЧУЖИЕ). 35% опрошенных: «Чечня» — «враг», 67% опрошенных: «Россия» — «моя Родина, наша Родина и т.п.» (разграничение по более конкретизированной схеме: НАШИ-ВРАГИ).

(8) 81% предубежденных мнений — достаточно высокий показатель эффективности воздействия СМИ на массовое сознание. Высокий процент предубежденных мнений по отношению к мусульманам (39%, хотя перед началом исследования предполагалось, что этот показатель будет в два-три раза ниже) свидетельствует о наличии общей стратегии воздействия на массовое сознание — легитимизации применения военной силы на Северном Кавказе.

(9) Воздействие военного дискурса СМИ было замечено 12% опрошенных. Эти данные практически совпадают с количеством респондентов, в ответах которых не было обнаружено предубежденных мнений — 13%. Следовательно, данная социальная группа обладает (возможно, неосознанно) средствами защиты от манипулятивного воздействия военного дискурса СМИ.

Охарактеризуем данную социальную группу: 60% женщины и 40% мужчины; средний возраст: старше 20 лет; все с высшим образованием; сотрудники бюджетной сферы; в основном средне и недостаточно обеспеченные.

Общим показателем для этой социальной группы можно считать наличие высшего образования как свидетельства о более высокой рефлективной готовности (и способности) реципиентов. Таким образом, защита от манипулятивного воздействия военного дискурса СМИ зависит от уровня рефлективной готовности аудитории.

 

Выводы

Проведенное исследование позволило определить военный дискурс как триединство (дискурс о конфликте, дискурс-конфликт и конфликт дискурсов) и выделить основные лингвистические особенности военного дискурса прессы о северокавказском конфликте 1998-2000 гг.:

1) Особое функционировании ЛСП «война» (функционирует независимо от состава МЫ- и ОНИ-ГРУПП, подчиняясь стратегии легитимизации применения военной силы и диффамации противника);

2) Использование лексических ограничителей и эвфемизмов, выполняющих функции минимизации ответственности, сокрытия отношения к информации, защиты от ложных интерпретаций и др. (нетипично для коммерциализованного дискурса СМИ, может служить показателем общей манипулятивности);

 

3) Преобладание лексических стилистических средств (идеологически оценочные эпитет, метонимия, метафора);

4) Харктер темпорального дейксиса (указание на предшествование агрессивных действий ОНИ-ГРУПП и, как следствие, вторичность ответной реакции МЫ-ГРУПП) и дейксиса дискурса (ссылки на неясный источник информации, двойные ссылки, характеризующие степень интерпретации преподносимых данных);

5) Структура и приемы аргументации и контраргументации дискурсивных версий конфликта (три позиции: сторонники войны, ее противники и Чеченцы; использование языка цифр и чисел: данные о потерях, участниках конфликта; стратегическое цитирование).

В качестве отличительной особенности исследованного военного дискурса выступает введение в российских СМИ 1999-2000 гг. единой точки зрения на происходящие события (по сравнению с 1994-1996 гг.). Речь не идет о введении цензуры, напротив, о доминировании единой идеологически ориентированной точки отсчета, определяющей способы номинации сторон конфликта и их действий, особенности поляризации действительности. Отмечается использование стратегии табуизирования информации: в русскоязычной прессе начала 2000 г. отсутствует аргументация чеченской стороны (чеченцы практически не цитируются), хотя германоязычная пресса по-прежнему широко использует чеченскую аргументацию.

Особенностью дискурса о северокавказском конфликте 1998-2000 гг. можно также считать обращение в 2000 г. к прилагательному «российский» для номинации федеральных сил (перевод конфликта из «государственной» в «национальную» плоскость: «российский» vs «чеченский») как разновидность стратегий глобализации/локализации событий.

Исследованные дискурсивные версии действительности содержат стереотипы и предубеждения. Под воздействием военного дискурса в массовом сознании россиян сформированы предубежденные мнения: «человек с Кавказа — терроризм», «Чечня, чеченцы — терроризм», а также ряд более радикальных предубежденных мнений. К особенностям освещения северокавказского конфликта 1998-2000 гг. относится распространение средствами массовой коммуникации этноконфликтного образа региона «Чечня».

Предлагаемая методика исследования военного дискурса прессы позволяет проводить адекватные исследования в рамках современной социолингвистики, используя достижения когнитивной и социальной психологии, социологии, критического анализа и анализа дискурса. Также необходимо подчеркнуть ее теоретическую и практическую значимость, так как, наряду с введением понятия военного дискурса, предложен инструмент его теоретического и прикладного познания.

 

 

Заключение

В связи с тем, что в языке действуют и психические, и общественные факторы, мы должны считать вспомогательными для языкознания науками главным образом психологию, а затем социологию как науку об общении людей в обществе, науку об общественной жизни.

И.А. Бодуэн де Куртене (1963: 217).

Подводя итоги диссертационного исследования, прежде всего необходимо отметить его междисциплинарный характер. Для полного и всестороннего анализа отобранного материала сопоставлялись релевантные подходы к критическому анализу дискурса и проблеме ориентации сознания читательской аудитории. Под введенное понятие военного дискурса адаптировалась методика критического дискурс-анализа. Военный дискурс рассматривался с точки зрения соотнесения его языковых и структурных особенностей с социальными, когнитивными и историческими характеристиками.

В качестве основных лингвистических особенностей военного дискурса прессы о северокавказском конфликте 1998 – 2000 гг. рассматриваются: 1) особое функционирование ЛСП «война» в рамках стратегии легитимизации применения военной силы и диффамации противника; 2) использование лексических ограничителей и эвфемизмов, что не типично для коммерциализованного медиа-текста; 3) стратегии табуизирования информации (отсутствие аргументации чеченской стороны в дискурсе российской прессы) и локализации конфликта (перевод конфликта с «государственного» на «национальный» уровень).

Военный дискурс является основным источником знаний аудитории о военных действиях. Суть его ориентирующей и манипулятивной функций сводится к тому, что сформированные социально-когнитивные версии действительности пресуппозитивно принимается на веру. При этом используются уже существующие и создаются новые предубежденные мнения, что позволяет говорить о динамике их развития: от «человек с Кавказа — гостеприимство» к «терроризму». Для проверки основных положений о военном дискурсе был проведен социологический опрос, подтвердивший теоретически высказанные предположения о наличии предубежденных мнений у читательской аудитории. Учитывая сдерживающий фактор анкетирования, отметим, что 43% предубежденных мнений по отношению к Чечне и чеченцам (на фоне общего показателя предубеждений 81%) — достаточно высокий показатель языкового выражения этнических предубеждений. Предполагается, что реальная предубежденность общества по отношению к кавказцам значительно выше.