Кабинетные байки на мойке, 120

1. «М-м-меня м-можешь не ц-целовать».

Когда Юлиан Евгеньевич получил отдельный кабинет на втором этаже лабораторного корпуса, я стал сидеть на его месте на первом этаже в кабинете N60 с синей табличкой «Сектор тектоники». Как войдешь в кабинет - сразу налево, за большим и тяжелым (наверно, дубовым) Госгеолкомовским (?) столом. В кабинете было еще пять рабочих столов с пятью дамами-картографами разного возраста - профессионалами своего дела.

При появлении Игоря в нашей нередко полусонной атмосфере происходило шевеление и оживление. Игорь очень любил целоваться, причем целовался одинаково крепко и с женщинами, и с мужчинами любого возраста и ранга, предварительно объяснив: «С-сейчас я т-тебя целовать буду». Затем следовал железный захват рукой за шею или спину и мощный поцелуй (нередко с царапанием подчас небритой щекой), близкий засосу. Объятия Игоря действительно были крепки и не удивительно - я свидетель того, как в возрасте 49 лет он трижды подтягивался либо висел на перекладине на одной руке. Начинал он всегда справа, где стояло три стола в направлении от двери к окну, затем следовал наш ряд уже в направлении от окна к двери. Я, соответственно, был последний в этой очереди, когда сидевшие впереди дамы, поглядывая в зеркальца, уже кокетливо поправляли последствия внезапного налета. У меня было время подготовиться и иногда я успевал совершить нырок под игореву руку и отстраняясь, говорил, подражая его манере: «М-м-меня м-можешь не ц-целовать!». Но это удавалось не так уж часто - у Игоря всегда была очень хорошая реакция.

 

2. «З-зайдите к нам, в сектор т-тектоники».

Как-то раз перед нашей поездкой в поле на Новую Землю Юлиан Евгеньевич о чем-то хотел поговорить с Бондаревым и Бурским. Он попросил Игоря договориться о встрече. Игорь пошел в отдел стратиграфии, где работали оба упомянутых исследователя. По рассказам очевидцев, когда Соловьев вошел в кабинет N41 старого здания, где тогда помещался «Отдел стратиграфии» с бессменным его заведующим Валентином Ильичом Бондаревым, последний вместе с Анатолием Зиновьевичем Бурским сидели за столом, на котором были разложены карты и аэрофотоснимки, и оживленно беседовали. Поздоровавшись и подойдя поближе к столу, Игорь сказал, глядя на Бурского: «З-зиновий Анатольевич Б-бондарев, с Вами нужно п-поговорить». «Бурский - я, Бурский!»- сказал Анатолий Зиновьевич, а Бондарев добавил: «Вы что, не видите, - мы работаем». «Хорошо»,- согласился Игорь,-«тогда закончив, спуститесь к нам в сектор тектоники». Последовала немая сцена в духе гоголевского «Ревизора».

Байка последняя (кулинарно-вредная). Об аппетите и пищеварении.

Игорь всеяден, ест помногу и быстро, смакуя и смешивая в любых пропорциях подчас совершенно несовместимые блюда. Каюсь, как-то раз за ужином, будучи не в духе после неудачного маршрута и глядя, как Игорь смешивает первое и второе, я поинтересовался, не добавить ли туда еще компота из сухофруктов для полного букета и гармонии. Приподняв правую бровь, Игорь сказал: «Валяй, в-вкуснее будет!». Я, мерзавец, не удержавшись, бухнул кружку с компотом в его тарелку. Игорь быстро и с аппетитом освоил содержимое, затем, очистив миску краюшкой хлеба, сказал: «Очень вкусно было. Буду практиковать». Мне было стыдно.

На вопрос плохо знающих его людей, почему при таком аппетите он остается сухощавым и жилистым, Игорь серьезно и темпераментно обычно отвечает: «А у меня - всасывание и выхлоп; никакого рабочего хода! К тому же я семимесячный». Гвозди бы делать из этих людей - не было б крепче на свете гвоздей!

Пока на этом поставим точку и закончим СОЛОВЬЕВИАДУ. Но какие наши годы!

 

Идеалист – берклианец и материалист

(напомним, что английский философ Д.Беркли утверждал, будто вещи не существуют независимо от сознания человека)

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Идеалист – зав. отделом В.Н.Бондарев

Материалист – А. Коновалов, рабочий (биолог с высшим образованием, авантюрист и любитель природы)

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

Арх. Новая Земля, пос. Белушка, гостиница

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ:

Середина 80-ых годов прошлого века, после полевого сезона. 11 часов дня.

 

Коновалов лежит на столе и спит. Входит Бондарев.

БОНДАРЕВ. Коновалов, почему Вы не на работе?

КОНОВАЛОВ (с трудом открывая глаза и еле ворочая языком). Я болен.

БОНДАРЕВ. Чем Вы больны?

КОНОВАЛОВ. У меня послеалкогольная интоксикация.

БОНДАРЕВ (категорически). Я такой болезни не знаю.

КОНОВАЛОВ. Тем не менее, она от этого не перестаёт существовать.

 

 

Весенние арктические походы

Начальнику АКГГЭ

тов. Крюкову В.Д.

 

КОПИЯ: Начальнику Западно-Арктической партии

тов. Бурскому А.З.

от гл. инженера ЗАП

Гиренко С.Г.

 

Рапорт

 

Направляю рабочего Б. для увольнения за систематическое нарушение трудовой и бытовой дисциплины на базе партии по причине злоупотребления алкогольными напитками.

15 мая 1981 года рабочий Б., несмотря на мой запрет, в рабочее время употреблял тройной одеколон и в состоянии алкогольного опьянения чуть было не замерз. Благодаря лишь своевременно принятым мерам удалось избежать несчастного случая.

Моим приказом N 28 от 8.03.81г запрещено употребление на базе партии спиртных напитков, но Б. его нарушил грубым образом и создал реальную угрозу для своей жизни.

Неоднократные меры индивидуального воздействия на Б. к успеху не привели, он продолжал злоупотреблять алкоголем как в рабочее, так и в свободное время. В апреле месяце сего года ему за…..

 

(Следующая страница рапорта утеряна, но зато есть акт расследования нарушения)

 

Акт расследования

обстоятельств нарушения рабочим Б. трудовой и бытовой дисциплины

 

16 мая 1981г. Полевая база Западно-

Арктической партии

АКГГЭ ПГО

«СЕВМОРГЕО»

 

Рабочий Западно-Арктической партии АКГГЭ Б. был обнаружен 15 мая 1981г. в 17ч. 05мин. ст. инженерами Чесноковым В.Г. и Даньшиным А.В. на территории базы в сидячем положении и полузасыпанным снегом. При осмотре Б. (в присутствии гл. инженера Гиренко С.Г.) установлено, что он находился в состоянии алкогольного опьянения, но следов обморожения или других телесных повреждений не выявлено. Он был направлен на отдых до полного отрезвления. При расследовании случая алкагольного опьянения Быкова В.В. установлено следующее:

15 мая с.г. стояла ветреная погода со снегом (порывы ветра достигали 20 м/сек) при низкой (отрицательной) температуре воздуха (t= -13˚C). В связи с этим по распоряжению гл. инженера партии Гиренко С.Г. проводились только внутренние работы. В тот же день в 16 часов Гиренко С.Г., увидев рабочего Б. в утепленной спецодежде, персонально ему запретил (в присутствии рабочих Ганзенко и Иванова) покидать помещение базы партии. Тем не менее Б. нарушил распоряжение гл. инженера и в пургу отправился в одиночку в магазин (расстояние до 1 км), где приобрёл 15 флаконов Тройного одеколона ёмкостью 100 грамм каждый.

По пути следования обратно на базу партии он принял во внутрь содержимое двух флаконов (200 грамм одеколона) и вследствие алкогольного опьянения потерял способность двигаться при сильном ветре и отрицательной температуре наружного воздуха. У Б. при осмотре было изъято 13 флаконов одеколона, из которых 2 было разбито в результате сопротивления с его стороны. После вытрезвления у Б. ухудшения здоровья не обнаружено.

Гл. инженер С. Гиренко

Ст. инженеры А. Даньшин

В. Чесноков

(Далее следовали весьма комичные объяснения рабочего Б. и решения следственной комиссии. К сожалению, эти документы утеряны).

P.S. Рабочий Б. так и не был уволен. Он жив-здоров и по сегодняшний день (чего и Вам желает), почти не пьёт и процветает.

О Новой Земле у него сохранились самые приятные воспоминания.

 

“Мне нравится...” [‡]

Работаем на Новой Земле. Уже ложится снег, здорово холодно. Студент - практикант мерзнет, весь в соплях. Подошло время перекура. Развели в затишке костер, вскипятили чай. Студент, утирая вспотевший нос, - “Мне нравится!”

 

Косько М.К.

Вечный лейтенант

Моим старшим другом был Николай Александрович Савельев. В пятидесятые – шестидесятые годы мы с ним работали на съемке в Корякии, сначала геологами у Николая Николаевича Пагольского, потом я стал начальником отряда, и Коля перешел ко мне и вел поиски. Съемку мы делали в основном с другим Колей – Николаем Семеновичем - Радченко, моим другом еще с Горного института. Мне и Радченко тогда еще не было тридцати, Савельеву праздновали сорок в 1962 г.

Николай Александрович воевал с 1941 г. Он с детства хотел быть военным и перед самой войной после школы поступил в артиллерийское училище, что на Московском проспекте напротив Технологического института. Закончил училище в сентябре или октябре лейтенантом, командиром взвода противотанковой артиллерии. Это был ускоренный выпуск, и сразу на фронт. Был в Сталинграде, участвовал в Берлинской операции и других серьезных сражениях. Случалось стрелять по танкам с открытых позиций из пушек калибра 45 мм. Эти пушки плохо справлялись с танками. Демобилизовался из Германии в 1947 г. в звании гвардии лейтенанта. Весь приличный званию и должности командира взвода комплект ранений и наград у него был.

Я не раз спрашивал, как он ухитрился остаться лейтенантом, достойно пройдя всю войну. Отвечал он либо по латыни - Fatum non penis …, - либо в русском переводе. Ответ понятный, но слишком общий. А мне хотелось подробнее. Ясность образовалась неожиданно.

1963 или 64 год. Середина сезона. Переправляемся на клипперботе с левого берега р. Апуки на правый в поселок Ачайваям, где находится база экспедиции. Река серьезная. Сплываем с косы на косу, потом тащим клиппер вверх вдоль косы, снова сплываем и вверх по следующей косе. Коля Радченко и я тянем за веревку, Савельев сзади подправляет веслом. Я - в грусти, поскольку по прибытии на базу должен получить от начальника экспедиции Б.Х. Егиазарова по полной программе за имевшее недавно место прямое невыполнение его распоряжения. Оба Николая должны присутствовать, оба – в курсе. Разговаривать не хочется. Идем медленно. Ноги вязнут в гальке. Сквозь шум воды и шелест гальки тихий ровный голос Савельева.

- Ты, Миша, не бз…. Начальство любит, когда его на х.. посылают.

- Коля, я понял, почему ты кончил войну лейтенантом.

Мы вдруг заметили ласковую погоду, ощутили радость переправы, - такую же, как радость верховой езды, лыжных пробежек, карабканья в гору - и многого другого, теперь уже оставшегося в прошлом. Посмеялись и вспомнили, что все равно баня будет вытоплена, будет свежее белье, добрый ужин с приятными людьми, с закусками и напитками.

 

Лайба А.А.

Мишка на севере

Новая Земля, осень, 1979 год.

Мы прибыли на последнюю точку. Лагерь поставили на пригорке у самой реки. Вниз по течению расстилалась бурая обводненная тундра. А вверх, за речным поворотом, горбился невысокий скалистый хребтик. В свете неяркого дня он отливал отчетливой синевой. Причина была не в освещении, хребтик почти целиком состоял из флюорита: сине-лилового минерала, имеющего промышленное значение. Нашей задачей и было обследовать этот хребтик и отобрать технологическую пробу. На точке мы собирались покопаться с неделю, без спешки да с попутной рыбалкой. Безымянная речка напрямую уходила в недалекое море. Поэтому в ней водились и морской поджарый голец, и широкая краснобрюхая палия. Обе, как заводные, шли на простую блесну.

Первый вечер на точке вышел тихим. Полный штиль и долгие серые сумерки. Чуть мерцали на склонах холмов лоскуты прошлогоднего снега. И настороженный силуэт песца маячил на пригорке. Видно, рыбу почуял. Летом эти серые зверьки были смелы и на­хальны: возле самых палаток крутились, да еще обидчиво тявкали, когда их гнали. А сентябрьский песец уже по-зимнему белый. И пока снег не выпадет, он пуглив и осторожен.

Ублаженные свежей ухой, мы выкурили по сигарете и разошлись, усталые, спать. Палатки наши стояли так: у берега камбузная, а за ней две жилых. Моя была крайней, и обитали мы в ней втроем: Серега, Вася и я. В средней палатке разместились Володя, Андрюха и Алексей.

 

Под утро меня разбудили крепким толчком. В палаточной тьме я с трудом угадал Леху, нависшего надо мной в одном белье.

– Ты чего?

– Не шуми! Где ружье?

– Ружье?

– Да! Кажется, медведь в камбуз забрался.

– Медведь? Белый? – я судорожно полез из спальника.

– Белый, конечно! Где ружье?

– Там! – указал я в угол.

А сам вскочил и затолокся очумело, разыскивая в темноте одежду.

– Где патроны? – сунулся с ружьем Леха.

– Патроны? У Васи надо спросить.

Вася спал в тесном мешке, запеленатый до самых глаз. С трудом добились сначала невразумительного мычания, а затем сонного вопроса: какого, мол, черта нам надо?

– Где патроны, Вася? - тормошил я его, - медведь в палатку залез!

– Какой медведь? - вяло поинтересовался Вася, - в какую палатку?

И вдруг почти мгновенно выдрался из застегнутого спальника. Он потом рассказывал, что в глаза ему кинулась беловатая тень Лехи, маячившая у входа. И Василий решил, что медведь это он!

Через минуту мы уже стояли в ряд у камбузной палатки. Володя стоял с карабином, Леха с ружьем, я с ракетницей. Едва занимался рассвет. Камбузная палатка смутно желтела в пятнадцати шагах от нас. Похоже, в нее действительно кто-то забрался. Вход был расхристан, а полотняные скаты временами резко подрагивали.

– А ну! Кто там живой – выходи! – закричал Володя нервным фальцетом.

«Как к человеку обращается!» – мелькнуло у меня в голове.

И сразу затем белая ушастая морда проворно высунулась из палатки.

Медведь!

Медведь как-то небрежно оглядел нашу фалангу и... юркнул обратно.

Мы даже растерялись на минуту. Ничего себе! Его жизнь решается, а он...

– А ну-ка, пальни из ракетницы, – скомандовал мне Володя.

Шмах-х-х! – и красный комок огня запрыгал, шипя, по земле у камбузного входа.

В следующее мгновение из палатки одним прыжком вымахнул наш непрошеный гость. И… встал неподвижно в трех шагах от горящей ракеты.

Это был точно медведь. Некрупный, поджарый, в белом плюшевом меху. По-видимому, еще молодой, не набравший ума и матерости. Очевидно, поэтому он не боялся ни нас, ни даже огня. Пригнув голову, он заворожено смотрел на шипящую, сыплющую длинными искрами огневую шутиху. А мы заворожено глядели на него. Но вот стал меркнуть огонь, и ударил вдруг оглушительный выстрел! Это Володя разрядил в воздух свой карабин. Он выстрелил так неожиданно, что вздрогнули даже мы. А медведь взвизгнул и стремительным шаром скатился к реке. Кинулся с плеском в воду и запропал в темноте…

Здорово!

Не успели мы перевести дух, как за спинами бухнуло:

- Эй! Кто стрелял?

Мы вздрогнули и враз обернули похолодевшие спины.

Фу ты черт! Из нашей палатки выглядывала недоумевающая голова Сереги. Он, оказывается, всю охоту проспал. И подхватился только от выстрела.

Громкий и облегченный смех раздался ему в ответ. Комизм был в том, что вот так же, минуту назад, выглядывала из камбузной палатки удивленная голова мишки. А потом мы оглядели себя, и наш смех стал просто неудержим. Картинка была почище перовской. Леха стоял в кальсонах, но с ружьем наперевес. Я был в ватнике, но без штанов и сапог. Мои босые ноги по щиколотку утопали в холодной торфяной жиже. Но потешней всех выглядел Вася. Он стоял в майке и рваных трусах, со всем своим хозяйством наружу. Трусы он порвал, когда выскакивал из спальника. По вечерам, влезая в мешок, теплолюбивый Вася просил помочь ему завязать все тесемки и застегнуть все застежки. А утром в обратном порядке я помогал ему рассупониться. Но сегодня, приняв Лешку за мишку, он выдирался сам из наглухо запакованного мешка.

Отсмеявшись, мы провели ревизию нашего камбуза. Шутки шутками, но там хранились все наши припасы. И обнаружилось, что медведь покусился только на уху. Свалил кастрюлю на пол и почти все сожрал.

– Молодец! – поздравил меня Володя, – такую уху сварил, что даже медведю понравилась.

Спать мы уже не ложились. Попили чайку, пока рассветало, и отправились на работу. Исходили вдоль и поперек флюоритовый хребтик, наметили линии опробования и завезли к концу дня пустые ящики.

Ужин у нас получился праздничным. Владимиру, нашему начальнику, исполнялось 34 года. Весь сезон приберегал он на этот день бутылку спирта. О заначке своей крепко молчал. Тем радостней было открытие. И мы, оживленные, расстарались с закуской. Надергали свежих гольцов, наварили, нажарили. Приготовили икру-скороспелку. Я испек свои хлебные лепешки. И когда стемнело, собрались за стол в камбузной па­латке. Памятуя о недавнем госте, я прихватил с собою ракетницу. Я предлагал за­хватить и ружье, но от меня отмахнулись рукой.

– Медведь теперь так напуган, – авторитетно заявил Леха, – что и на километр не подойдет!

И за столом, освещаемом двумя свечами, было весело, как никогда. Сезон уже был на излете, почти все дела переделаны, и скоро домой. У начальника, который был нам, как брат, – день рождения. И острой приправой к вечеру – утренний мишка. Понятно, что медвежья тема была у всех на устах. Сначала посмаковали каждую де­таль свежего происшествия. Потом углубились в воспоминания.

Володя вспомнил историю, что случилась в позапрошлый сезон. Они завозили на точку двух человек: промывальщика и девицу-геолога. Доставили их на вездеходе, помогли растянуть палатку и уехали. А час спустя палатку навестили медведи: один матерый и два поменьше. Дело было к вечеру, местность вокруг – голая каменистая тундра. И одинокая палатка на ней, как брошенный бумажный фантик на асфальте. Базовый лагерь, куда вездеход укатил, в 30 километрах. Куда деваться? И укрылись те двое в палатке. Девица вход торопливо застегивает, а мужчина карабин к бою го­товит.

Вообще-то убивать белых мишек нельзя, они – заповедные. Можно только отпугивать. А если уж убивать, то только при явном с их стороны нападении. А как угадать это явное нападение? Белый медведь, между прочим, самый крупный из современных хищников. У него прыжок один – десять метров! – «Прикидывайте, – говорят инспекторы, – сами. Но коль что не так – большой штраф!».

Так вот, кинулся промывальщик карабин заряжать, а патронов-то нет! В вездеходе уехали. Забыли, как это в суете бывает.

И сидят они, горемыки, в палатке. Все оружие – нож да лопата. А медведи так и ходят вокруг. То нюхнут шумно у самого окошка, то по стеночке лапой скребнут. И опять ходят, вроде как размышляют: лезть?.. или не лезть?.. А те, внутри, не чают утра дождаться, чтобы помощь по рации вызвать. Хорошо, хоть не темно было: низкое ночное солнце над горизонтом и длинные от медведей тени. В конце концов, промывальщик тот спать лег (коль медведи в раздумке). А геологиня, понятное дело, глаз до утра не сомкнула. Утром медведи ушли, как и не было вовсе. Приехал вскоре вездеход и снял людей вместе с палаткой.

Это Володя со слов той девицы рассказывал. Затем Андрей в сочных красках живописал случай, что видел сам. В прошлый сезон в их лагерь явился медведь. Среди белого дня появился. Старый, угрюмый, с грязной свалявшейся шерстью. Протопал хозяином через лагерь и залег у подталого снежника. Все в тревоге схватились за ружья и заняли оборону. А он лежит себе метрах в семидесяти, и на людей – ноль внимания. И пролежал таким образом почти двое суток.

К следующему утру все подуспокоились и стали заниматься своими делами. Только за водой к ручью (в сторону снежника) ходили с напарником и карабином. На вторые сутки Коля Соболев пошел за водой уже и без карабина. Ну, лежит себе медведь и лежит, сколько раз уж ходили. Пошел, правда, с напарником. Полдороги они прошли как обычно. А потом медведь встал и неспешной трусцой двинулся им наперерез. Что в башку ему звериную вошло – один он знает. Бывалые люди рекомендовали в таких случаях отпугивать зверя громким металлическим стуком. И Николай, не потеряв выдержки, загремел ведром о ведро. Медведь действительно отреагировал. Трусивший до этого с ленцой, он тотчас пошел большими прыжками. Прямиком на людей! Напарник завопил и бросился без оглядки в тундру. А Коля, бесстрашный Коля, швырнул в медведя пустым ведром! Хорошо или плохо, но он промахнулся. Тогда он стал пятиться назад и отмахиваться вторым ведром. И… споткнулся! Уже в падении, в последнем отчаянном махе ведра, он угодил ребрышком днища прямо по кончику медвежьего носа!

Медведь рявкнул и взвился в небо всеми четырьмя лапами. Прямо в воздухе развернулся на 180 градусов, и на второй космической умчался прочь!

Мы запили рассказ добрыми мерками спирта, разведенного по широте. Я был доволен. У нас тоже было свое происшествие. Будет, что вспомнить и рассказать. А то целый сезон в тундре и ни одного медведя!

Закурили.

– Пойду, дровишек в печку подброшу, – сказал, вставая, Володя.

– Ракетницу возьми, – предложил я.

– Да ни к чему.

– А если медведь?

– А я его матом! – ухмыльнулся начальник.

И вышагнул из палатки в ночь.

Кто-то из нас заговорил, но осекся на полуслове. Потому что в палатку вдруг ворвался пронзительный крик:

– А-а-а!...твою ма-ать!!

Нервный электрический ток пронзил позвоночники. – «Не может быть! Так не бывает!» – скользнуло в сознание.

Через мгновение в палатку влетел Володька. Живой-невредимый, но, что называется, без лица.

– Дай ракетницу!

Выхватил пистолет и от входа пальнул вверх. С шипящим свистом ушла в небо ракета. Когда она распустилась в ослепительную розочку, мы уже стояли наружу. В красном фотографическом свете мы увидели нашего медведя. Он преспокойно стоял в двадцати шагах.

– Представляешь, – гад! – возбужденно пояснил Володя, – выхожу из палатки, а он – рукой достать! И морду ко мне тянет, принюхиваясь.

Стало понятно, почему Володька так закричал.

Медведь выжидающе глядел на нас. Мол, фейерверк – хорошо, а что дальше? А дальше выгорел заряд, и упала кромешная тьма. Мы стояли, как пригвожденные. Даже пошевелиться боялись. Ракетница была пуста. Патронов в за­пас я не брал. Все наши ружья остались в палатках. Ближайшая – в двадцати шагах налево. И в двадцати шагах напротив – медведь. Стоит или кра­дется к нам? Честно говоря, очень хотелось укрыться, ну хотя бы в камбузной па­латке.

– Вот что, – тихо сказал Володя, – стойте тут и громко разговаривайте. А я за ружьем.

И он неслышно отступил в сторону. А мы, делать нечего, стали покрикивать:

– Эй! Медведь! Мотай отсюда, пока не шлепнули. Слышишь? Уматывай!

Наконец грохнул долгожданный выстрел. И следом второй. В дульных вспыш­ках мы успели заметить, как белая тень метнулась к реке. Ушел, наконец!

Вооруженные всем, чем можно, мы снова собрались в камбузной палатке. Хмель из голов выдуло веселой жутью. Был поздний вечер, а впереди – ночь. И она обещала быть бурной. Никто уже не говорил, что напуганный до пяток медведь отмеряет километры вдаль. Поэтому решили оградить лагерь зажженными плошками и установить дежурство.

Плошки, консервные банки с соляркой, расставили по периметру и подожгли. Через час, подливая горючее, мы заметили с Васей беловатую тень. Медведь? Больше некому! Огонь, что ли его привлекает? Встревоженные, рассказали друзьям о своем открытии. Все покачали головами, а Леха поежился. Полчаса назад он, безоружный, отходил к плошкам по нужде. Посмеялись, но решили от плошек отказаться. Выходило, что риску от них даже больше. И порешили ложиться всем спать. Одетыми и с оружием наготове. И по первому шороху – выскакивать.

Как ни странно, мы в своей дальней палатке быстро и крепко уснули. А через пару часов нас растолкал все тот же Леха.

– Он снова на камбузе, – сообщил Леха.

В пять секунд мы были готовы. И снова стояли шеренгой против камбузной палатки. Кинули вверх ракету. Действительно, вход в палатку был широко раззявлен, но движения внутри не замечалось.

– Удрал, похоже, – сказал кто-то.

– Он там! – уверенно возразил Володя, – когда я тут вас дожидался – шорох внутри слышал.

Отгорела ракета. Мы, застыли, прислушиваясь. И вдруг отчетливо плеснуло в реке.

– Медведь? – спросил я.

– Вряд ли, – ответил Володя, – скорее, рыба.

– Слушай, а может, он через заднюю стенку ушел? – сказал Леха.

Запалили вторую ракету. В ее красном тревожном свете Леха осторожно обо­шел палатку.

– Идите сюда! – закричал он, – медведь ушел!

Задняя стенка нашего камбуза была вспорота от конька до земли. По-видимому, одним ударом когтистой лапы. Сама палатка была, конечно, пуста. И значит, тот плеск в реке был наверняка медвежьим.

Прямо через брешь мы забрались внутрь. Подсвечивая спичками, мы увидели полный раззор. Поваленный стол, опрокинутый бочонок, развороченные ящики с продуктами. И поверх всего – мучная россыпь из разодранного мешка. Да, разгром. Увиденная картина ошеломляла своей дикостью. И уже вполне допускалось в умах, что медведь может сунуться и в людскую палатку.

И тогда мы решили его убить!

Вторую ночь этот зверь держал нас в напряге и такое вот вытворил. А раз так – шутки в сторону. Еще раз сунется – убьем. А в том, что сунется, мы почти не сомневались.

Бедный мишка! Молодой да глупый! В тот темный предутренний час нам тебя не было жаль. Допек ты нас крепко. И вообще: каждый охотник желает знать, где сидит фазан. А в каждом мужчине сидит охотник.

Мы продремали в своей палатке около часа. Затем услышали глухую возню со стороны камбуза. «Совсем обнаглел!» – подумал я.

Натянули сапоги и выскочили наружу. И сразу же (я выныривал в тот момент из палатки) ударил сухой хлесткий выстрел. И коротко взревел медведь. Следом полыхнула ракета. В овражке за камбузом я увидел нашего медведя. Он лежал навзничь, уткнувшись мордой в землю. Вася с ружьем наперевес бросился к нему.

– Не подходи! – закричал Володя, – он, кажется, ранен!

Этот крик словно разбудил зверя. Медведь вдруг вскочил и кинулся прочь. Он удирал, явственно припадая на переднюю лапу. Несколько секунд растерянности и вслед ему прогремели выстрелы: сухой карабинный и гулкий ружейный. Медведь аж взвился, но припустил пуще. Значит, не попали. И тут же погасла ракета. Василий уже в темноте разрядил в направлении беглеца свой второй ствол. А Леха пальнул вверх следующую ракету. Когда она распустилась, мы увидели медведя далеко в тундре. Он благополучно удирал прямо к нашему синему хребтику. Стрелять больше не стали. А когда ракета угасла, заметили, что уже светает. В сероватой мгле отчетливо белела заснеженная долинка в боку хребтика. Туда как будто и убежал медведь.

– Упустили! – разочарованно сплюнул Вася.

– Когда я выскочил, – объяснил Володя, – я увидел его за камбузом. Он сидел на задних лапах, а передними раскачивал палатку. Представляешь? Как будто свалить хотел! Потом увидел меня и побежал в овраг. И тут я выстрелил. В правую лопатку куда-то попал.

– Поспешил ты, – подосадовал Вася. – Надо было меня дождаться. Я бы из ружья долбанул, – никуда бы он не делся.

Василий был прав. Легкая карабинная пуля пронзила медведя навылет, не причинив ему большого вреда (вон как улепетывал). А вот массивная ружейная пуля уложила бы его на месте.

Мы сгрудились в одной палатке. Расшевелили печку, поставили чайник. И держали «совет в Филях». Как быть? Поле боя как будто осталось за нами. Но! Мед­ведь ранен, а значит, – вдвойне опасен. Необходимо его найти и добить. А если не найдем, то следует, по примеру славного полководца, отступить в полном порядке. То есть спешно уехать еще до наступления ночи. А касательно работы, сделать то, что успеем за день. На том и решили.

Через час, когда вполне рассвело, мы вышли к хребтику: Вася, Володя и я. Осторожно поднялись на снежник, осмотрелись – все чисто. Ни следов крови, ни отпечатков лап. Тщательно обследовали весь хребтик. Пусто. В бинокль оглядели окрестности. Ничего. Либо удрал, куда глаза глядят, либо так затаился, что сходу не распознаешь. А еще мы держали в голове, что могли наткнуться на него уже мертвого (если рана смертельная). Но и это было не так. И выходило по всему, что нам уезжать.

Мы двинулись обратно в лагерь.

«Значит, все-таки жив, курилка!» – почему-то обрадовался я.

К вечеру мы уехали.

1982

В курилке

– В первую свою Антарктиду я улетал самолетом. Оформлялись через «Зарубежгеологию», была в Москве такая контора.

– Это в каком году было?

– Сейчас я тебе скажу… В 1984-м году это было.

Утром в день отлета мы в ту контору приехали, а наши паспорта еще не были готовы. К обеду, не очень торопясь, эти конторские нам их выписали. Потом один из них поехал сначала в МИД, чтобы паспорта заверить, а потом в Мозамбикское посольство за визами.

– Ничего себе!

– Да, черт знает, как они работали! Документы на выезд мы начали оформлять еще в январе. И в райком партии ходили, и в Смольный, некоторых даже в ЦК вызывали. Наконец, приезжаем в контору, а зарубежные паспорта не готовы. Да они при нас чистые бланки заполняли!

В общем, выдали нам паспорта только в 3 часа дня. А самолет вылетает в 6-ть. И за час до отлета заканчивается регистрация.

– Успели?

– Слушай дальше. Посадили нас в специальный автобус и повезли. Выезжаем из центра – то пробки, то улицы перекрыты. Да еще водитель говорит: «Надо заправиться, иначе до Шереметьева не доеду». Заезжаем на одну заправку – бензина нет, заезжаем на другую – километровые очереди, да и заливают там всего по 20 литров, обычная практика тех лет.

В аэропорт мы приехали ровно в 6-ть. Думали, что самолет уже улетел, но рейс задержали, так как было нас все-таки человек 30. Ладно, оформляем декларации, закрываем границу, все как положено. Тогда багаж, кстати, не просвечивали, а вручную досматривали. Стоит передо мной в очереди авиатор с двумя чемоданами. Таможенник ему говорит: «Открывайте!» Он открывает первый – все в порядке. – «Открывайте второй!» Он открывает второй, – сверху газета «Правда» лежит, аккуратно расстеленная. Таможенник газетку подымает, а там весь чемодан водкой набит! Бутылок 20, наверное, шмотками переложены. Таможенник ему: «Да вы что? Не знаете, что норма – две бутылки?» А тот в ответ: «Товарищ, я же в Антарктиду лечу. На полтора года!» Таможенник на него посмотрел, потом на чемоданы, потом опять на него: – «Ладно, – говорит, – закрывай!» Так и прошел.

– Но газета была «Правда»?

– Именно, что «Правда», и чуть ли не со свежей речью Генерального секретаря партии товарища Черненко. Он тогда генсеком у нас был.

Потом еще были заморочки с перегрузом. Можно было провозить с собой 30 килограммов багажа, из которых 20 шли бесплатно, а 10 оплачивало САЭ. Но почти у каждого был избыток. А взвешивали для быстроты скопом. Когда подсчитали, оказалось что килограмм 150 лишних. Представитель САЭ кричит: «Платите каждый за свой перегруз!» Но каждый воротит морду и делает вид, что у него перегруза нет. Пришлось саэшнику самому оплачивать, да еще в долг, потому что денег у него не хватило.

В общем, взлетели мы с опозданием на два часа.

– А летели-то вы как?

– Летели мы по такому маршруту: Москва – Симферополь – Каир – Джибути – Дар-эс-Салам – Мапуту.

В Каир мы прилетели ночью. Почему-то долго кружили над городом перед посадкой. Каир с воздуха – огромная такая плоскотина в зареве огней. И черный Нил где-то посередке. Наконец, приземлились и отрулили в какой-то тупичок. Подогнали к нам трап, открыли двери, но никого не выпускают. Внизу у трапа два солдата с автоматами встали. Так и просидели мы в самолете в жуткой духоте, пока нас заправляли.

– А чего они так?

– Не знаю. У нас же с Египтом отношения тогда были не очень. Самолеты они еще принимали, а людей – нет. И было в этом что-то унизительное. Потом, насколько я знаю, через Каир уже никто не летал.

– Но хоть кормили?

– В том рейсе? Не то слово! Только взлетим, уже что-нибудь несут. Только задремлешь, как уже будят: обедать пора! И так весь перелет. Это тебе не на внутренних линиях.

– А в Джибути как?

– В Джибути нас выпустили и дали передохнуть. Аэродром там, кстати, прямо на морском берегу расположен. Снижаемся, идем на посадку и все над морем и морем. Уже колесами почти воду цепляем. Потом, наконец, берег и сразу же бетонная полоса.

– А Дарасалам это где?

- Дар-эс-Салам – это столица Танзании, считай, в самом центре Африки.

А какой там аэровокзал, ребята! В современном таком тропическом стиле. Белоснежные стены, ажурная крыша и темные зеркальные окна. В первый раз я увидел, что современная архитектура может быть такой красивой. А то мы привыкли к нашим коробкам, и казалось, что ничего другого и придумать нельзя.

Внутри прохладно, и классическая музыка негромко играет. Полированный мрамор, чистота идеальная, и тут же черные женщины что-то еще протирают и моют. Аэровокзал пустой, только наш рейс, то есть мы, полярники, да еще наши рыбаки, летящие на суда.

Специально для нас открыли шикарный бар, отделанный красным деревом. Мы туда все набились и разглядываем всякие там «Уолкеры» и «Мартели», а денег-то ни у кого нет. Ну, может один или два человека купили что-нибудь по мелочи. Тогда же ввозить валюту, а главное вывозить почти невозможно было. Все что получали за рубежом, старались там же и тратить. За перелет нам должны были платить по 22 доллара в сутки. Однако эти деньги нам выдали только в Мапуту.

И вот, представьте картинку: сгрудилась у стойки толпа из белых здоровых мужиков, а напротив стоит бармен – лощеный такой негр в атласном жилете. Все жадно разглядывают бутылки, втихую матерятся, но ничего не покупают. Потом кто-то вызнал, что в баре есть холодная вода, и что она – бесплатно. А пить тогда действительно хотелось, так как в самолете больше кормили, чем поили. И вот этот негр наливает в стаканы воду и с таким презрением, с таким высокомерием швыряет эти стаканы на стойку, что они, скользя, слетали бы на пол, если бы их не подхватывали наши люди, страдающие от жажды и унижения.

Нам с Колей стыдно стало, и мы отошли. Решили потом подойти, когда толпа рассосется.

– Подошли?

– Да, но лучше бы не подходили! Я знаками показываю бармену, чтобы воды нам налил, а он, сука, делает вид, что не понимает. Разговаривает с подошедшим негром и на нас демонстративно не смотрит. Мы ушли оттуда, как оплеванные!

А когда уже шли к самолету, вдруг разразился настоящий тропический ливень! Поливало, как из ведра, и мы в одну минуту вымокли до нитки. Дождь, правда, был очень теплым, и вода под ногами парила, как в бане. Карабкаемся мы с Колей вверх по трапу: внутри жажда мучит, а снаружи мы до трусов мокрые!

В Мапуту прилетели в середине дня. Жара под 30-ть или даже больше. На аэродроме стоит уже ИЛ-18-ый, на котором нам в Антарктиду лететь. Получили мы багаж, и нам говорят: загружайте его сразу в тот самолет. Пока загрузили – опять вымокли, но уже от пота.

Проходим регистрацию, выходим на площадь, а там автобус стоит на самом солнцепеке. Рядом наш народ накапливается, а кое-кто уже в автобусе сидит. Двери у автобуса закрыты, стекла не тонированы – чего же они там парятся? – думаю. Снаружи хоть ветерок немного продувает. Но те сидят внутри и чуть ли не с превосходством на нас глядят. Смотрю, еще двое постучали, водитель им открыл, и они вошли. Тогда и я решился. Вошел, а там такая бодрящая прохлада, такой кайф после жары, что даже и не передать.

– Кондиционеры?

– Ну, конечно! А мне-то невдомек было, в первый раз же. И никто не спешил подсказать, кто знал!

– Это ты про Мапуту рассказываешь?

– Да! Проходи, садись. Молодежь тут просвещаю, рассказываю, как раньше было.

– В этом Мапуту меня однажды чуть не пристрелили!

– Ни фига себе!

– Это когда?

– В 30-ю экспедицию. Мы тогда на «Байкале» в Мапуту пришли и должны были в Москву самолетом лететь. Но перед тем мы 5 дней в городе гужевались. И на 2-ой день, поздним вечером шел я от магазинов хорошо поддатый. Ну и забрел на какую-то территорию. Меня окликнула охрана, и я бросился бежать.

– Зачем бежать?

– Говорю ж тебе, что поддатый был!

– Это тогда ты кричал: «Нихт шиссен!»?