Внутрисемейные отношения по домострою

В Домострое нашли отражение многие реалии жизни средневековой Руси — идеологические, социальные, политические, бытовые, но при всей сво­ей многогранности этот источник может быть использован с известной долей осторожности.

В частности, он не может дать сколько-нибудь одно­значного ответа на вопрос о правах женщины на Руси XVI—XVII вв. в связи с тем, что его автор (или авторы) не знают современного разделения на «права» и «обязан­ности». У членов семьи, по Домострою, нет прав (как нет их вообще у христианина; есть только обязанности перед Богом). Это относится не только к женщине, но и к муж­чине — главе дома, так что если бы исследователь задал­ся целью изучить права мужчины того времени, он был бы вынужден сделать вывод о закабалении мужчины семьей. И если Домострой, по выражению его исследователя И. Е. Забелина, «не оставляет невинного удовольствия для женщины», то он точно так же не оставляет его и для мужчины, последовательно изгоняя из быта любые игро­вые проявления, будь то языческие игрища или игры типа шахмат, относя все это к сфере бесовского. Единственный признаваемый вид праздника — пир — и тот рассматри­вается не с точки зрения удовольствия или отдыха, а с точ­ки зрения забот хозяина дома по его устроению и заботы о его «благолепии»1. Главная добродетель по Домострою — труд физический и нравственный.

При всем своем стремлении дать христианскую нор­му семейной жизни, Домострой не является норматив­ным документом в буквальном смысле этого слова: он ус­танавливает норму не юридическую, а нравственную (часто обосновывая ее соображениями практическими, доказывая, что жить правильно — и богоугодно, и вы­годно).

 

«Дом» и «семья» в Домострое

На вопрос о том, существовала ли для русского за­житочного горожанина XVI в. сфера жизни, отличная от публичной, закрытая, Домострой, с моей точки зрения, отвечает утвердительно. Более того, она имеет зримую границу — высокий забор вокруг усадьбы, состоящей из жилых и хозяйственных построек, сада и огорода. Ко­нечно, в такой усадьбе жила не малая семья, а сообщест­во, включавшее «домочадцев» и слуг, что создавало осо­бую малую публичность уже внутри границы забора.

О существовании близкого круга людей яркое свиде­тельство дано в Измарагде: «Се бо лицемерие есть. Еже чюжих наделяти сироты, а род или челядь нази и боси и голодни. И когда же душами их опечалишса телесного неисправя, каковыми Божий страх приведши я, а телес­ными недостатки оскорбляя их»2. И уже совсем прямо: «Не презри первее домашняя своя и род ево и бес печа­ли сотвори и». Таким образом, «домашние», включаю­щие «род» и «челядь», — это первый круг человека, и забота о них — его первая обязанность, причем прежде чем заботится о душе своих домочадцев, хозяин обязан подумать об их «телесных» нуждах.

О том, кто такие «домочадцы» и каков их вероятный статус, Сильвестр пишет в Домострое так: «А ныне до­мочадцы наши все свободны, живут у нас по своей воле, видел сам, чадо мое, многих ничтожных, сирот и рабов и убогих, мужского пола и женского, и в Новгороде, и здесь, в Москве, которых вскормил и вспоил до совер­шеннолетия, обучил тому, кто чего достоин. А мать твоя многих девиц и вдов, нищих и убогих, воспитала и, наде­лив приданым, замуж выдала, а мужской пол поженили у добрых людей, и все те, дал Бог, свободны, своими доб­рыми домами живут, многие в священническом и дьякон­ском чине, и в дьяках и подьячих и во всех чинах: кто к чему склонен и в чем Бог благоволил»3.

Называет он домочадцев еще «скормленники и послуживцы». (Отметим, что Сильвестр считает необходи­мым напомнить сыну не только о своих хлопотах по обу­стройству домочадцев, но и о стараниях и заботах своей жены, которая самостоятельно опекала «пустошных», т. е. бездомных девиц и вдов.) «Домочадцы» — это «ча­да (дети) дома» — люди, зависимые от хозяина дома ли­бо по причине несовершеннолетия, либо по своей неспо­собности к самостоятельной жизни в силу физического недуга, бедности, или оказавшиеся в кабале как должники. И хотя пути поступления в эту категорию были различ­ны, всех «домочадцев» объединяет свойство, на которое обратил внимание еще И. Е. Забелин, писавший о том, что «целостной личностью» в Домострое оказывается лишь хозяин, «государь» дома, «все остальное имеет зна­чение неполноты, неоконченности, вообще значение дет­ства»4. Слуги, «челядь», судя по тексту нашего источни­ка, входят в понятие «домочадцы», но не покрывают его. Именно по отношению к челяди в Домострое употребля­ется термин «семья». В главе «Наказ от государя ключ­нику, как еду постную и мясную варить и кормить семью в мясоед и в пост» сказано, «какое питье носить для го­сударя и государыни, и для семьи и для гостя»5; и далее в этой же главе говорится: «Наказ государя или государы­ни, как варить для семей челяди и для нищих скоромную и постную еду»6.

Как видно из приведенного выше отрывка из посла­ния Сильвестра к сыну, статус домочадца не обязательно был пожизненным. Из «домочадцев» можно было пе­рейти и в священники, и в дьяки, и в торговцы. Человек мог жениться (выйти замуж), обзавестись своим домом и стать даже своего дома «государем», и, если верить Сильвестру, своим свободным положением его домочад­цы были обязаны ему. Что же до челяди, то она остава­лась челядью и в случае женитьбы (замужества).

При этом статус женатого человека в Домострое вы­ше, чем статус холостого, называемого «молодым челове­ком», которого легко обидеть, и «одиноким человеком», к которому предъявляются менее высокие требования по организации домашнего быта и «представительства». Более того: «А коли одинокий человек, а не богатый, но запасливый»7.

О доме, по Домострою, судят не только по хозяину, главе, но и по слугам, и «вежливый» слуга — «похвала» государю и государыне8.

Дом стремится оградить себя от вмешательства из­вне тем, что представляет себя окружающим наиболее благополучной своей стороной. Это находит выражение и в заботе об одежде хозяина и «домочадцев». Одежда подразделяется на «ходильную», «страдную» и «луч­шее», и даются прямые указания в ее употреблении: «А всем дворовым людям наказ: всегда что делают в ветшаном платье, а как пред государем и при людех — в чи­стом во вседневном платейцы, а в праздники и при добрыхъ людех или с государем или с государынею где быти, ино в лучшем платьи»9. Так же и государыне надлежит переодеваться в лучшее платье для приема гостей или по­хода в гости.

Домашнее сообщество стремилось оградить себя от вмешательства сплетен и пересудов в свою внутреннюю жизнь. В сплетнях того времени существовала своя иерархия. Слуги чаще говорили о жизни хозяев, а потому Домострой специально останавливается на том, что по­сланный с поручением слуга или сын не должны говорить о делах дома. А для того чтобы легче было избежать рас­спросов, сами не должны ни расспрашивать, ни слушать: «А слугам своим приказать с людьми не сплетничать, и где в людех были и видели что нехорошее — о том дома не говорить, а чего дома делается, того в людех не рас­сказывать, а о чем начнуть спрашивать — не отвечать, не знать и не ведать. Поскорее развяжешься, да и домой, да говори о деле, а иных вестей не приноси, тогда между государями никакой ссоры не будет».

Отметим, что в данном случае речь идет не о клеве­те или лжи, а о любой передаче информации, в том числе и точной. Указана и причина неодобрительного к ним от­ношения — слухи могут быть причиной ссоры с соседя­ми или внутри семьи, а кроме того, и способом челяди ма­нипулировать своими хозяевами, приобретая таким образом влияние на внутрисемейные отношения. Отсюда и советы «государыне» не слушать «робу или холопа».

Предметом пересудов у хозяек чаще всего бывали семейные обстоятельства более высокопоставленных се­мей, а потому добронравная хозяйка должна была ска­зать любознательной собеседнице: «Не ведаю аз ничего того и не слыхала, и сама о ненадобном не спрашиваю, ни о княгинех, ни о боярынях, ни о суседах не пересу­жаю»11. Интерес русских горожан к пересудам и сплет­ням подметил еще В. И. Жмакин. Существование же их подогревалось интересом к внутренней жизни семьи, за­крытой, а потому еще более интересной. Само наличие сплетен свидетельствует о существовании приватного и интереса к нему. Тот же Жмакин показал, что пересуды не только удовлетворяют праздное любопытство (или сенсорный голод), но и используются для компромета­ции неугодных12.

Самое страшное наказание (вслед за Божиим судом, разумеется), известное автору Домостроя, — «от людей смех и осуждение», что свидетельствует о зависимости семьи от равного социального окружения, с одной сторо­ны, и о стремлении сохранить семейные отношения в тай­не, точнее, продемонстрировать «обществу» самые благополучные семейные обстоятельства, выделить тем са­мым сферу «приватного» — с другой.

Наказанием оказывается «позор»: буквальный пере­вод этого слова — «всеобщее обозрение». С одной сто­роны, это свидетельство независимости от коллектива, с другой — безусловно, признание наличия «сокровенно­го» в человеке. И особая роль в публичности наказания принадлежит смеху. Смех, как известно, многофункцио­нален, и одна из его функций — снижение уровня вос­приятия. Тот, кто оказался предметом публичного осме­яния, может считать (по всей видимости, и считал), что его личный статус публично снижен, пусть только вре­менно.

Закрытая целостность дома и его благополучие под­вергаются и более серьезным испытаниям. В одной из ре­дакций нашего памятника (в переложении на современ­ный русский) они описаны так: «Много слышно о бабах потворенных [знахарках, сводницах. — Л. Н.], что обо­крав государя с государыней, а также многие женки и девки, с чужими мужиками убегают, а когда принесут ему [мужику], что украли, он ее или убьет или утопит. Или жонка или девка по воду пойдут или белье полоскать, а там с мужиком и сговорятся, но это заметно, посколь не со своим мужем разговаривает, а бабе проще. Назовется она торговкою и предлагает товар для государыни, когда же слуги попросят у нее товар, чтобы показать хозяйке она скажет, что товар есть, но не при себе, и исчезнет дня на два, а потом как бы случайно покажется тем слугам на глаза и назовет несколько имен почтенных государынь, у которых она якобы в чести, слуги же зазовут ее к своей хозяйке». Так действуют сводницы и ворожеи. Чтобы избежать подобной опасности, «государыне» не следует слишком часто беседовать со слугами, а слуги бы, в свою очередь, «з дурными речми к государыне не приходили и волхвов с корениями и с зелием, кто тем промышляет, с теми бы отнюд не зналися и государем своим про тех не сказывали»13. Таким образом, по мысли автора, лучший способ избежать соблазна — не знать о нем.

Эта бытовая зарисовка — единственная в дошедшей до нас редакции Домостроя. Можно предположить, что в первоначальном варианте их было больше и они после­довательно убирались из текста по мере того, как его стиль приближался к нормативно-нравоучительному. Возможно также, что этот фрагмент из основного текста принадлежит перу самого Сильвестра — во всяком слу­чае, заключительная часть его «Послания к сыну», оче­видно, с ним перекликается: «...и волхвов и кудесников и всякого чарования не знала бы [жена. — Л. Н.] и в домы не пущали ни мужиков, ни женок»14.

Из приведенной зарисовки видно, как тесно, по представлениям Домостроя, связаны между собой все члены домашнего сообщества: доверчивость и уступчи­вость слуг ведут к их гибели, нанося в то же самое время имущественный ущерб всему дому. А желание слуги уго­дить хозяйке и развлечь ее может быть опасно и для че­сти хозяина дома. От опасностей подобного рода можно защититься с помощью сужения контактов с «чужими», за чем надлежит также следить «государю», хотя умный слуга и сам способен охранить хозяев от опасностей тако­го рода.

Вторжение извне Домострой воспринимает не толь­ко как опасность, но и как преступление, на которое может отважиться только безнравственный человек, вор и убийца. Сужать круг общения для того, чтобы оберечь дом от чужих — врагов, не значит, по Домострою, пре­кратить контакты вообще. Общение с людьми, как бы мы сказали, «своего круга» может быть и полезным в том числе и для хозяйки дома, если она использует это обще­ние для того, чтобы перенимать у своей гостьи доброе и полезное (как лучше вести хозяйство, разбираться со слугами, рукодельничать и т. п.). Во время подобных ви­зитов «государыня» демонстрирует и свои добродетели, как бы предъявляя их миру соседей и «добрых» или «знаемых» людей. К таким же демонстрациям своего благополучия и благопристойности относятся, по мысли автора Домостроя, праздники и семейные пиры, в кото­рых принимали участие и домочадцы. «Пир с благодаре­нием», т. е. приглашением на семейное торжество свя­щенников и монахов, устраивался довольно часто и был и богоугодным делом, и формой «предъявления» себя об­ществу, и удовольствием. Поводом к празднованию бы­ли «именины, свадба, или родины, или крестины, или о родителех память»15. (Не являясь предметом особого рассмотрения, удовольствия в Домострое все же присут­ствуют. К ним отнесены удовольствие от вкусной и раз­нообразной еды, от хорошо сделанной вещи, от «устроя в доме», куда «как в рай войти», наконец, от почета и ува­жения со стороны соседей и «людей знаемых».)

 

 

Семейная иерархия

Внутрисемейные отношения в Домострое выража­ются прежде всего через организацию семейного домашнего обихода с разграничением функций между членами семьи.

Обязанность главы семьи («государя») — забота о благосостоянии дома и воспитании, в том числе и духов­ном, его членов. Жена обязана сама заниматься рукоде­лием и знать всю домашнюю работу с тем, чтобы учить и контролировать слуг. Кроме того, она занимается воспи­танием и обучением дочерей (обучение сыновей — обя­занность отца). Все решения, связанные с «домовным строением», муж и жена принимают совместно. Они должны обсуждать семейные проблемы ежедневно и на­едине.

Жена, так же как и муж, имеет право отдавать при­казания ключнику и слугам; однако, отправляясь в гости или принимая гостей, она должна спрашивать у мужа со­вета, как и о чем с ними говорить. Кроме того, она не должна «слушать холопа или робу», которые, как мы ви­дели, по мнению автора Домостроя, часто оказываются сводниками.

О том, какую роль могла играть женщина в семье, интересные свидетельства дают покаянные книги, осо­бенно та из них, которая названа «Вопрос женам властетельскимъ»16. На исповеди властетельских жен надлежа­ло спрашивать: не велела ли своему отцу, или брату, или мужу осудить на смерть невиновного или в суде обвинить невиновного за взятку; не мучила ли челядь без вины и не морила ли челядь голодом или холодом; не била ли бере­менную рабу так, что у той случился выкидыш; не зани­малась ли ростовщичеством; не продавала ли холопов в гневе; не ревновала ли мужа своего к рабыням; не изме­няла ли мужу со своим рабом; не замышляла ли чего против мужа; не велела ли мужу бить и наказывать невин­ную челядь, не имела ли злого умысла с мужем на госу­даря или о сдаче города врагам. Весьма знаменательно то, что исповедующего в данном случае не смущает сам факт влияния женщины на мужа, отца, брата — его вол­нует только то, насколько женщина в своих действиях руководствуется соображениями справедливости, чест­ности и чести. В любом случае эти вопросы обращены к женщине влиятельной и сильной и плохо сочетаются с распространенным представлением о русской знатной женщине как бесправной «теремной затворнице».

То отношение к женщине, точнее, к жене, которое как тенденция присутствует в Домострое в более позднее время, ярко проявится в «Завещании отеческом» Посошкова: «А без совета, наипаче безъ женняго, отнюдъ ничего не твори, — советует он сыну, — понеже она отъ Самого Бога дана тебе не ради порабощения или токмо послужения, но ради самые помощи, и приялъ ты ее отъ Святыя Церкве, за благословениемъ презвитерскимъ и в соединение Бог соединил васъ, дву человековъ, во едино­го. И посему, — продолжает Посошков, — аще кто будетъ жену ничтожить и претворять ю въ рабий образъ, и той будетъ Богу противно чинити: Богь ее нарекъ по­мощницею, а не работницею, и не просто помощницею, но подобною»17. Таким образом, мы можем заключить, что отношение к жене колебалось в достаточно широких пределах — от жестокого избиения, против которого восстает автор Домостроя, до признания женщины, же­ны, «подобною мужу», что при серьезном отношении к слову «подобный» у христианина звучит отнюдь не уни­чижительно. Конечно, по отдельным высказываниям трудно судить о преобладании того или иного стереотипа поведения по отношению к жене в обществе; но из самого факта, что и в Домострое, и у И. Т. Посошкова говорит­ся о необходимости уважительного отношения к жене, следует, что такой тип поведения не был единственным. Важно отметить, что он был не только возможен, но и предпочтителен с точки зрения русских моралистов.

В Домострое неоднократно декларируется полное послушание жены воле мужа, но в описании жизненных реалий роль жены выглядит иначе. «Добрая жена благо­разумным своим промыслом и мужним наказанием и доб­рым подвигом своих трудов» со слугами, если что сдела­ет лишнего, «ино и продаст, ино што надобе купить, ино того у мужа не просить»18. Работу мастериц также кон­тролировала сама государыня, она же могла их поощрить и приглашением к господской трапезе.

Жена в Домострое является регулятором эмоцио­нальных отношений в семье. Именно ей отводится роль «заступницы» за детей и слуг перед строгим «госуда­рем», она же отвечает и за семейную благотворитель­ность (нищелюбие и странноприимство) — важный фак­тор духовной жизни, проявления которой одобрялись Церковью и обществом.

Женоненавистнические мотивы имели достаточно широкое хождение на Руси. Но существовало и отноше­ние, подобное тому, которое выразил митрополит Дани­ил. Его отношение к женщине нельзя назвать женонена­вистническим, и в этом, вероятно, он отражает взгляды определенной части современного ему общества: он не ненавидит женщину, он просто не рассматривает ее как нечто самостоятельное; женщина у него всегда присутствует в соотнесении с мужчиной — мужем, отцом, свя­щенником и т. д.

В Домострое, создавая идеал домашней жизни, со­ставитель заботился и о создании образа идеальной же­ны. Правда, в данном случае он совершенно не оригина­лен, поскольку использует текст, включенный еще в «Повесть временных лет» из Притчей Соломоновых (см. Притч. 31,13—22): «Обретши волну и лен, творит благопотребна рукама своима, бысть яко корабль куплю деющ: издалече збирающ все богатство. И восстает из нощи, даст брашно дому и дело рабыням. От плода ру­кою своею насадит стяжания много. Препоясавши креп­ко чресла своя, утвердит мышца своя на дело. И чад сво­их поучает, також и рабынь и не угасает светильник ея во всю нощь: руце свои простирает на полезная, локти же свои утверждат на вретено. Милость же простирает убогу, плод же даст нищим — не печется о дому своем муж ея. Жены ради доброй блажен есть муж и число дней его сугубо, жена бо мужа своего честнее творяще»19.

Источником высокой оценки роли жены и матери в Домострое является представление о браке как о христи­анском таинстве. Девственное состояние в том же Домо­строе оценивается как более высокое, но и брак остается Божественным установлением, которому надлежит сле­довать, «телесную чистоту» храня.

Воспитанию детей в Домострое посвящены четыре главы. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что вопросы регулирования рождаемости и детской смертности совершенно выпадают из поля зрения автора, точнее, относятся им к ведению Сил Небесных. Но смерть ребенка — горе, и он стремится утешить родителей, потерявших ребенка: «Аще которое чадо Бог возь­мет в покаянии и с причастием, то от родитель бескверная жертва Богу приносится и премилости просити и ос­тавление грехов о родителех своих»20. Любовь к детям в Домострое рассматривается как чувство вполне естест­венное, так же как и забота об их телесном благополучии; менее распространенной считается забота о духовном развитии чад. В памятнике говорится о «воспитании», «наказании» и «поучении» детей, где «воспитанием» на­зывается забота об их физическом развитии, «наказани­ем» — забота о нравственном воспитании, а «поучение» чаще обозначает заботу о развитии религиозном.

Автор предлагает при воспитании детей учитывать их возрастные и психологические особенности, а также имущественные возможности «дома»: «И по времени и по детем смотря и по возрасту учити их рукоделию, кто чему достоин, каков кому просуг даст Бог»21.

Статьи о воспитании детей содержатся и в Измарагде: речь идет о воспитании через телесные наказания. Статья, озаглавленная как «Слово от притчи о наказании к родителем» гласит: «Аще ли не слушают тебе твои де­ти, то не пощади и 6 ран или 12 сыну и дщери, аще ли ви­на зла, то 20 ран плетью наказайте»22. Следующая ста­тья, приписываемая Иоанну Златоусту — «Како иметь челядь», советует и слуг бить 6,10, в крайнем случае 20 раз.23

Насколько все эти статьи о физическом наказании детей, жен и слуг можно действительно отнести к текс­там Иоанна Златоуста, показывает отрывок из реально­го текста Хрисостома, приведенный в статье Р. Ягодича: «Никакой порок не бывает так велик, чтобы побудить вас избивать женщин! Благовоспитанному мужчине не подобает поднимать руку даже на служанку и подвергать ее побоям. Большим позором считается для мужчины из­бить рабыню, но еще большим — поднять руку на сво­бодную женщину»24.

Конечно же, дети играли. Свидетельство тому со­хранилось и в Домострое, который советует следить за тем, чтобы «робята» не заигрывались с лошадьми, когда гонят их на водопой. В данном случае запрет на игру мо­тивировался соображениями не воспитательными, а вполне меркантильными — заботой о сохранности ло­шадей. Отметим, что это единственный в нашем памят­нике случай употребления слова «робята», что представ­ляется неслучайным, поскольку Домострой очень точен в своей лексике, и слово «работа» употребляется только для обозначения тяжелого, унизительного или прямо подневольного труда. И то, что дети, или «чада» назва­ны здесь «робятами», свидетельствует о том, что речь идет о детях челяди.

Домострой советует: «не смейся к нему [ребенку. — Л. Н.] игры творя»25. Объяснение причин осуждения смеха во время игры с ребенком, вероятно, присутствует у Посошкова, который в своем «Завещании отеческом» рассказывает о том, что родителям доставляет удоволь­ствие с малых лет приучать ребенка к непочтительным формам поведения: отцу нравится учить ребенка бить в игре мать по лицу, а матери — таскать отца за бороду26. Возможно, именно такие игры и связанный с ними смех и осуждаются в Домострое.

Забота родителей в отношении дочерей — обучение их «вежеству», сохранение их целомудрия («девства») и сбор приданого, которое «разсудной отец» начинает копить сразу же после рождения дочери и в случае ее смер­ти отдает на помин души. При выборе мужа рекоменду­ется особое внимание обращать на то, чтобы муж был «в версту», т. е. имел примерно равное социальное и иму­щественное положение. Следует отметить, что в этом со­вете содержится забота не только о жене, но и о муже, так как в случае социального или имущественного пре­восходства жена имела значительно больше шансов пре­вратиться в ту «злую жену», которую так красочно опи­сывал еще Даниил Заточник.

Главная обязанность детей — любовь к родителям, полное послушание в детстве и юности и забота о них в старости. Исток этой обязанности — и духовный, и практический, и эмоциональный, особенно в отношениях с матерью: «Не можеши бо ее родити и тако ею болети, яко она о тебе»27. В Стоглаве глава о взаимоотношениях родителей и детей названа иначе, чем в Домострое. В Домострое есть главы «Како дети учити и страхомъ спасати» — о воспитании детей, и «Како детемъ отца и мати любити и беречи и повиноватися имъ и покоити их во всемъ». В Стоглаве две эти темы объединены в одну гла­ву, которая названа «О наказании чад своих» (глава 36). Выражения, в которых составлены указания об отноше­ниях к родителям, в Стоглаве и Домострое во многом по­хожи и восходят к главе Измарагда «Слово святых отецъ како детем чтити родителя своя», а оттуда — к тексту Священного Писания: «Ибо Моисей сказал: почитай отца своего и мать свою; и: злословящий отца или мать смертью да умрет» (Мк. 7, 10; см. также Исх. 20,12; 21,17. Стоглав, с. 299; Домострой, с. 88).

Однако Стоглав в данном случае лаконичнее Домостроя и не утверждает то, что Домострой: «Отчее благословение домъ утвердит, и материя молитва оть напасти избавит»29. Как видим, Домострой и в этом случае пишет о своеобраз­ной выгодности на этот раз родительской любви.

Если жена в семейной иерархии занимает место, близкое к главе дома (например, она вместе с мужем принимает гостей), то хозяйские дети по своему положе­нию ближе к слугам; они, в частности, могут использо­ваться в роли посыльных наравне со слугами.

Обязанности духовного и нравственного наставниче­ства не снимались с отца и после достижения сыном совер­шеннолетия. Напомним, что Сильвестр пишет наставление своему сыну Анфиму не только женатому, но и состоявше­му на царской службе. Воспитанию детей отводилось в «книжной» среде важное место, о чем свидетельствует, например, такой текст: «Если ты хорошо воспитаешь сво­их детей, а те своих, то до пришествия Христа пройдет твое воспитание, и ты за все это получишь награду как по­ложивший начало и корень доброму плоду». Да и сам До­мострой написан с целью наставить сына на путь правед­ный, выполнив тем самым долг перед Господом30.

 

Психология отношений

«Домашняя порядня» и «домовный обиход» обозна­чают в Домострое совокупность занятий по обеспечению домашнего мира, быта. Человеческие отношения же под­разумеваются под словосочетанием «дела, нравы и обы­чаи», что включает в себя поведенческие стереотипы, привычные реакции и представления о них.

Слово «нрав», как известно, в русском языке имеет минимум два сильно отличающихся друг от друга значе­ния: «нравы» («нравственность») — это представления о границах допустимого и хорошего в отношениях между людьми, а «норов» — способность выразить свои по­требности и желания в активной форме. (Иван Грозный, выбирая невесту, боялся, что у них будут «норовы роз­ные», т. е. не совпадут представления о границах воз­можного в проявлении желаний и внутренние установки.) В Домострое это слово имеет и еще одно значение: «уноровить» — поступить сообразно с желаниями и пред­ставлениями другого человека (так, жене рекомендует­ся «мужу уноровить»). Под «нравами и обычаями» Домостроя можно, вероятно, подразумевать современ­ные «быт и нравы», в то время как «делами» называют­ся не только поступки, но и эмоции и черты характера: «Кто чародейством и зелием и корением и травами на смерть или на потворство окормляет, или бесовскими словами и четаньями и кудесом чарует на всякое зло и на прелюбодейство, или кто клянется именем Божиим лож­но, или клевещет на друга в тех во всех делах и в обычеех и нравех [подчеркнуто мною. — Л. Н.] встает в человецех гордость, ненависть, злопамячение, гнев, вражда, обида, лжа, татьба, клятва, срамословие и скверносло­вие, и чарование и волхование, смех, кощуны, объядение, пияньство безвременное и всякая злая дела, и всякий блуд и всякая нечистота. И благий человеколюбец Бог, не терпя в человецех таких злых нравов и обычаев и вся­ких неподобных дел»31. Или другой пример: «Всякие не­подобные дела: блуд, нечистота, сквернословие и срамо­словие, и клятва, и ярость, и гнев, и злопамятство»32.

Все человеческие поступки, по Домострою, делятся на «доброе дело» и «злое дело». Среди добрых дел осо­бенно чтутся «труды праведные», под которыми подра­зумевается деятельность «правою силою» на собственное благо (точнее, благо дома), соотнесенная с христиански­ми представлениями. В отличие от автора более поздней поговорки «От трудов праведных не жди палат камен­ных», автор Домостроя хотя и знает уже о существова­нии «домов каменных», уверен, что праведные труды мо­гут принести и праведное «стяжание» или «имение», но не «богатство». По Домострою, нормой оказывается умеренная достаточность как в имущественном, так и в эмоциональном планах; избыток имущественный ликви­дируется через благотворительность и нищелюбие, кото­рым следует заниматься «по силе»: хотя дань христиан­ской жертвенности («сам займи, а страждущему дай») отдается, но у Сильвестра это скорее риторическая фигу­ра, нежели практическая установка. Нищелюбие же по­лезно по основаниям и нравственным (среди людей «сла­вен будешь»), и духовным: Богу угодишь, во-первых, и «будет кому молить за тебя пред Господом», во-вторых.

Интересный материал о характере межличностных отношений дает пресловутая глава о наказаниях. Отме­тим, что в тексте памятника она названа «Как избная порядня устроити хорошо и чисто» («Как порядок в избе навести хорошо и чисто»). И говорится в ней, в частно­сти, о том, что «в устрой как в рай войти»33.

В этой главе, во-первых, бить рекомендуется только за вину и ослушание «великое и страшное» и при отсут­ствии раскаяния, а во-вторых, осуждаются те, кто «с сердца и с кручины бьет», т. е. те, кто вымещает на близких свое раздражение или досаду. Это любопытный материал и характеристика желательных эмоциональных отношений в семье. Наказывать следует наедине (что от­носит наказание к сфере не только личного, но и тайно­го), «с любовью», а наказав, «примолвить» и «пожало­вать»; главное же, чтобы после наказания «гнева не было». Это высказывание представляется особенно ин­тересным в связи с тем, что гнев и его проявления имеют обычно прямое, непосредственное выражение, что отра­зилось в ветхозаветном «око за око», в то время как су­ществует и «отложенный гнев» — обида, которая редко выражается сразу и адекватно. Обиженный как правило ждет случая выместить свой гнев на обидчике, накапли­вая раздражение по мере ожидания, и выражает его кос­венным путем (скорее, «зуб за око»). Домострой призы­вает строить отношения так, чтобы не было не только обиды, но и гнева.

Автор этих рекомендаций (возможно, это и Силь­вестр; во всяком случае, в «Послании к сыну» содержат­ся сходные вещи — бить за большую вину, наедине и потом «примолвить»)34 явно считается с чувствами «дру­гого», пусть и виновного. При этом Сильвестр призыва­ет сына к «чистосердечию» в отношениях с близкими, имея в виду именно открытое, но находящееся под кон­тролем рассудка проявление как положительных, так и отрицательных эмоций.

Искушение определить возможный тип психологи­ческих отношений, который демонстрирует Домострой явно и скрыто, ненамеренно, одолевало многих исследо­вателей этого памятника от Забелина до Колесова. Усто­ять перед этим искушением тем труднее, что источников, позволяющих глубоко проанализировать психологию от­ношений в средневековой Руси, очень немного.

В настоящее время можно считать доказанным, что как определенные черты личности, так и стили мышления (или познания) и стереотипы (паттерны) реагирования и поведения передаются от поколения к поколению, и ре­шающее значение здесь имеют первые годы жизни ребенка, когда воздействие на личность не осознается; в дальнейшем оно трансформируется в автоматизм восприя­тия и реагирования. И поскольку возможность созна­тельной оценки значимости и адекватности реакций крайне ограничена (ведь речь идет о том возрасте, о ко­тором человек практически ничего не помнит), то они воспринимаются как само собой разумеющиеся, т. е. ес­тественные и единственно правильные. Говоря иными словами, стереотипы реагирования и поведения составля­ют важную часть ментальности.

В процессе становления личности (в данном случае употребление данного термина представляется оправдан­ным, если под личностью понимать индивидуальность, т. е. врожденные качества человека, проявляющиеся и трансформирующиеся в процессе взаимодействия с соци­альной средой) огромную роль играют механизмы обще­ния с близкими, членами семьи. Именно в процессе об­щения с ними у человека вырабатывается самооценка и способы реагирования на мир. Уровень самооценки же является одним из основных условий активной и гармо­ничной деятельности человека в мире.

Как высокая, так и низкая самооценка препятствуют нормальному развитию личности и адекватному восприя­тию действительности. Основным способом воспитания устойчивой высокой самооценки считается проявление любви к ребенку.

Если рассматривать с этой точки зрения «Послание к сыну» Сильвестра, то можно отметить, что в нем вербализированное чувство любви проявилось уже в обра­щении «милое мое чадо дорогое». Сильвестр не скрыва­ет и того, что именно отеческая любовь побуждает его заниматься воспитанием сына. Важна в данном случае и открытая ориентация на благополучную, успешную жизнь как свою, так и сына, уверенность в том, что он «успешности» достоин. Такие условия воспитания и ус­тановки, как вербальные, так и не вербальные, конечно, могли привести к воспитанию личности с высоким уров­нем самооценки, ориентированной на жизненный успех. Другое дело, в чем жизненный успех виделся человеку того времени и того круга. Сильвестр достаточно четко формулирует жизненные цели — достаток, известность у людей высокого социального круга, уважаемое занятие или дело, которое достаток обеспечивает, мир и взаимное уважение в семье.

На жизненный успех сына ориентированы и советы, каким путем добиваться успешности. Главное здесь, по мнению Сильвестра, состоит в том, чтобы выбирать та­кие способы, которые позволили бы и сохранить само­уважение, и добиться желаемых результатов.

Он советует быть гостеприимным (не скрывая при этом, что гостеприимство выгодно) — но не пресмы­каться, щедрым — но не тратить деньги зря, уважать интересы других людей — но не в ущерб своим собст­венным. Не скрывает он и того факта, что личное бла­гополучие и самоуважение — цель его деятельности до благотворительности включительно. Подобные уста­новки Сильвестра во многом перекликаются с современ­ными психологическими представлениями и психотера­певтическими техниками.

Несколько иначе обстоит дело с основным текстом Домостроя. Отметим и то, что стабильное помещение «Послания» Сильвестра в конце текста заставляет мно­гие установки относить и к нему, — так сказать, рассма­тривать «Послание» в отраженном свете.

Основной текст Домостроя гораздо авторитарнее и строже «Послания». Это сказывается и в безличности его предписаний («А сам государь по вся дни бы»), и в их скрупулезности. Именно скрупулезность перечисле­ний всех блюд, одежд, посуды и т. д. создает ощущение стремления к мелочной регламентации. Такое же впечат­ление создают и схожие, но не повторяющие друг друга полностью сюжеты статей: в одном случае — как беречь «обрезки» и остатки от шитья хозяйке, а в другом — «об­резки» и остатки в скорняжном деле хозяину и т. п. По­добная скрупулезность наводит также на мысль, что мы имеем дело с так называемым эпилептоидным типом психики, для которого характерна смена периодов неко­торой заторможенности периодами бурной, взрывной ак­тивности.

Жесткость установок основного текста создается так­же непосредственно перечислением телесных и иных на­казаний жены, детей, слуг. Как авторитарный восприни­мается и совет не смеяться (не выражать радость и удовольствие), играя с детьми. В любом случае здесь чет­ко продемонстрировано стремление сохранить господст­вующее положение главы семьи с помощью строгости.

Безличная манера предписаний изредка сменяется личными обращениями: «Да наипаче тебе самому госу­дарю наказывати людей своих» (гл. 26) или «Чада, по­слушайте заповеди Господни» (гл. 22). Однако даже подобный намек на личное обращение и возможность диалога, скорее всего, результат неполной переработки текстов — источников Домостроя, и эти детали не меня­ют общей картины непреложности и категоричности предписаний.