Я был биллом каулицом 80-х годов.

 

Нора была в Америке, а я, в Германии, хотел полностью сконцентрироваться на своей музыке. Я записывал различные альбомы, но ни один из них не попал в немецкие чарты. Я не знал, в чём было дело, но точно не в песнях, они были хороши. Станет ли песня большим хитом или нет, это всегда вопрос вкуса, и, в конце концов, определённой доли удачи. На мне было вечное клеймо: «Modern Talking». Моё лицо прилипло к нему. Общественность не дала мне никакого шанса показать, что я могу петь ещё и другие песни, и средства массовой информации в первую очередь.

Однажды радио-промоутер приехал на Радио Юго-запада в Баден-Баден. Он представил новые песни, чтобы их включить в плей-лист, то есть, в постоянную ротацию. Это был так называемый «белый тираж» («белая прессовка»), что означало, что моё имя не фигурировало на CD. После прослушивания, представитель SWR3 спросил: «Звучит по-настоящему классно. Кто поёт эту песню?» «Послушай её ещё раз», сказал радио-промоутер. Человек с радио прослушал песню снова, и был в восторге. «Классная песня! Спето – супер. Ну же, скажи, кто её исполняет?», выпытывал он. «Это новый сингл Томаса Андерса», ухмыльнулся промоутер. «Такого артиста у нас на радио нет», сухо прокомментировал шеф радио. Он взял CD и кинул его в мусорное ведро.

Такая реакция делала беспомощным и сердитым. Что я им сделал? Я выпустил музыку, которую люди любили и охотно купили бы. Миллионными тиражами по всему миру. И вдруг СМИ, также как и широкая общественность, ничего не хотят знать обо мне и моих песнях. По крайней мере, в Германии. У меня было такое чувство, что люди стыдились своих прошлых музыкальных вкусов. И хуже всего было то, что они чувствовали себя виноватыми в том, что у них в шкафу стояла пластинка Modern Talking.

 

***

 

Ещё во времена Modern Talking на меня обрушивались словесные атаки из СМИ. В высшей мере это проявилось в статье в журнале MusikExpress: меня назвали «прожжённым солнцем певцом-гомиком». Что это такое было? Как далеко в Германии можно зайти, и должен ли артист позволять такое? Я что, был клоуном на ярмарке? Я кому-то сделал или сказал что-то плохое? Я когда-либо вёл себя дерзко на людях? Нет! Я создавал музыку и успешно продавал пластинки.

Поэтому, я не мог закрыть глаза на эту статью в музыкальном журнале. Я и сегодня спрашиваю себя, может, было бы лучше тогда заткнуться и не идти в суд за это оскорбление. Но у меня была моя гордость и зеркало дома. И, что самое важное, я не должен был расслабляться, я дожжен был предпринять что-то. Иначе, что бы было в следующей статье, если бы я ничего не сделал? Под девизом: про этого Андерса можно писать всё, что захочешь, он будет молчать. Только не я. Журналисты сочиняют в своём самодержавном «пишущем космосе» остроумные «цветочки». И это всё за мой счёт.

Судебный процесс стал в Германии настоящей сенсацией, а решение судьи просто выбило почву у меня из-под ног. Решение гласило: MusikExpress может свободно высказывать своё мнение, а артисты могут только способствовать этому. Я был шокирован этой несправедливостью.

Резонанс в СМИ был огромный. Бульварная пресса и общественность, по крайней мере, её небольшая часть, обрадовались этому, и использовали каждую возможность обзывать меня «певцом-гомиком». Я подал на апелляцию, и дело рассматривалось в высшей судебной инстанции, в Берлине.

На этот раз решение суда было совершено другим. Хотя там и говорилось о свободе высказывания мнений в нашей стране, но не оскорбляя при этом конкретных людей, особенно меня, как артиста. Судья сказал мне, что я, как публичный человек, должен быть защищён законодательством от оскорблений. То есть, в принципе, полностью противоположные вещи, нежели те, которые мне говорил судья-номер-один. И тут я впервые ощутил на своей шкуре верность пословицы: в суде, как и в открытом море, ты в руках Бога.

Конечно, как же иначе, этот второй суд удостоился намного меньшего интереса со стороны СМИ, хотя пятизначную сумму компенсации я пожертвовал в приют для животных. Но ведь продаются только негативные статьи, хорошие – нет.

Некоторое время спустя я встретил автора этой «знаменитой» формулировки из MusikExpress на записи одной телепередачи. Он подошел ко мне и я спросил: «И, были ли Вы настолько сообразительны, чтобы после Вашего провала попросить повышение в должности?» Он засмеялся и нашёл моё замечание неплохим.

Позже мы с ним поговорили обо всей этой истории, и у меня сложилось впечатление, что он просто-напросто завидовал мне и моему успеху, и хотел нанести ему урон. Он сам когда-то пробовал себя в качестве певца, но потерпел безжалостный провал. Я посчитал эту исповедь чертовски мужественной, но ужасно малодушной. Так оно и было.

Все эти истории с Боленом, с Норой, с судебным процессом, нарисовали в сознании общественности такой образ, который ни в коем случае не был выражением моей личности. Меня заперли в своеобразный ящик комода, и уже не хотели меня оттуда выпускать. Я чувствовал, что думала публика: пожалуйста, больше никаких новых песен от этого Андерса. Он должен петь «Cheri, Cheri Lady», и пожалуйста, ничего больше!

Конечно, мой внешний вид только способствовал тому, чтобы люди шептались у меня за спиной и выдумывали шутки. Во времена Modern Talking я был андрогинным – сегодня меня назвали бы метросексуалом, этаким смешением гетеросексуала и женственности. У меня были длинные локоны, розовый блеск для губ и шоколадный загар. Просто было такое время. Когда я сегодня вижу Билла Каулица из группы Tokio Hotel, я вспоминаю своё сумасшедшее время.

Постоянно случалось так, что на меня западали и мужики. О’кей, мои движения и мой облик уж точно не были похожи на мачо. Но в Германии это уже означает, что с человеком что-то неправильно, если он не дерётся регулярно, не пьяница, и может произнести больше трёх предложений, не допустив грамматических ошибок.

Поэтому, я изменил свой внешний вид. Неделю я не показывался ни друзьям, ни родителям. Я отрастил трёхдневную щетину, собрал свои длинные волосы в хвост. Шёлковые штаны и разноцветные пиджаки исчезли. С тех пор моими модными фаворитами стали джинсы и шикарные блейзеры. То, что мои «метаморфозы» сработали, я понял после одного конкретного случая. Я шёл по Кобленцу и увидел своего отца на другой стороне дороги. Я помахал ему рукой в качестве приветствия, но он меня не узнал. Своего собственного сына! Вот, думаю, здорово! Тогда я подошёл к нему, и только когда очутился прямо перед ним, он сказал: «Бернд, ах, это ты. Я не узнал тебя».

К сожалению, это совсем не изменило восприятие Томаса Андерса в средствах массовой информации. К тому же, поменялись и музыкальные тенденции: мелодии ушли, их место занял жёсткий данс-бит. Группа Snap наслаждалась бесконечным успехом. Но это было не моё, мой голос требует мелодии. Никакого рэпа в куплетах и искажённого голоса в припевах. Я хотел и должен был переориентироваться. Но что делать тому, кто ничего другого не делал со времён школы, кроме как музыки?

 

Глава 23.

Устроитель праздников, как альтернатива музыкальной карьере?!

Итак, в игру вступает мой лучший друг Гидо. У него всегда была слабость к музыке и фотографии, и из этих «слабостей» он и сделал свою профессию. Гидо и сейчас является одним из ведущих концертных фотографов в мире. От AC/DC, Майкла Джексона, Стинга, Bee Gees, Робби Уильямса, Тины Тёрнер до Take That – я бы мог назвать ещё сотню других имён – все они побывали в объективе его камеры. Кроме фотографического таланта, он оказался ещё и сообразительным бизнесменом, который создал свою фирму. В плане дела, Гидо было не остановить: всё, за что он брался, имело успех. С тогдашней своей подругой он жил в шикарной вилле близ Кобленца; там я арендовал у него одну комнату под свой офис.

Мы с ним об этом никогда не говорили, но я думаю, что он заботился о том, что меня ждёт в будущем.

Дела мои тогда шли не очень: альбомы продавались в Германии плохо, доминирующие музыкальные тенденции были для меня неприемлемыми, брак с Норой катился под гору. Гидо поддерживал меня, как только мог. У него всегда были новые идеи, и он приободрял меня, когда снова приходили плохие новости.

Гидо и его подруга решили пожениться, они хотели устроить грандиозный праздник. Я предложил свою помощь в организации, но они любезно отказались. В конце концов это была его собственная свадьба, и это важное событие он со своей будущей женой хотели организовать сами, и я должен был это принять. Те, кто знаком с Гидо, знают, что планирование времени – это не его конёк. Для него день, с его 24 часами, просто слишком мал; ещё лёжа в кровати у него 50 новых идёй, потом, когда он встаёт, у него ещё 100, из которых 80 ещё до обеда он отбрасывает. Кто бы из сотрудников ни пришёл, он обязательно должен выслушать лекцию от Гидо о том, как надо улучшать свою продуктивность. До звукового сигнала. И за время этой дискуссии ещё несколько идей выпадут из его жёстких временных рамок. Но без паники! – вселенский центр воображения неисчерпаем.

Примерно за пять недель до своей свадьбы Гидо зашёл ко мне в офис. «Слушай, старина, я тут посмотрел на календарь, и у меня уже через 5 недель свадьба», сказал он мне, выглядывая из-за своего компьютера. «Я охотно приму твоё предложение, чтобы ты помог мне с приготовлениями», продолжил он. «Конечно, Гидо», сказал я, «нет проблем, с удовольствием. На какой стадии весь процесс?» Со слегка беспомощной нотой в голосе, сказал он: «Ээ, я ещё ничего не начинал!»

Вот засада! Я почти впал в бессилие. «Как это, что, совсем ничего не начинал?» Я был в ужасе. «Ну, да, совсем не было времени. Я совсем не заметил, как пролетели последние месяцы. Наверное, у нас большие проблемы», пояснил он. Я встал со стула и молча погрузился в кресло. «Окей», сказал я, «где Ирис?» Его будущая жена, Ирис, разработали план, и началась моя работа. Это должен был быть шумный праздник: шатёр посреди леса, со всеми прелестями, которые только можно себе представить. Я попытался за это короткое время организовать незабываемый день для обоих. После того, как всё это закончилось, я проспал целые сутки.

Удовольствие для Гидо содержало ещё один положительный побочный эффект: я обнаружил в себе совсем новый талант: я мог быть организатором. Сегодня уже для каждого дня рождения местного значения нанимается агент по устройству праздников. Тогда это было что-то совсем новенькое.

Разработка концепции праздника и её реализация доставляли мне огромное удовольствие и одновременно бросали вызов. Поэтому мы с Гидо решили основать агентство по организации праздников. При этом, у меня ещё оставалось достаточно времени для моих музыкальных выступлений за границей.

Становление нашего агентства было непростым, однако, со временем у нас появлялось всё больше и больше заказов. От небольших корпоративов до празднования юбилея фирмы по производству чемоданов Rimowa. Да, и когда с этими праздниками всё шло хорошо, поступил запрос от фирмы грамзаписи, не готов ли я к возвращению Modern Talking. Я разрывался. У меня были замечательные клиенты, новая работа доставляла мне радость. Никто не мог дать мне никакой гарантии, что Modern Talking будет снова успешным. К тому же, мои драмы с Дитером были ещё свежи в памяти, хотя за это время раны уже затянулись. Я хотел подстраховаться и поначалу планировал работать параллельно и с Modern Talking и с моей фирмой праздников. Но в середине 1998 года я окончательно решил в пользу музыки.

 

Глава 24.

Разрыв с Норой.

Оглядываясь назад, я сейчас уверен, что тот переезд с «фермы» в Лос-Анджелес был началом конца нашего брака. Когда мы перестраивали и обустраивали наше имение, Нора сказала: «Мне уже 28 лет. Собственно говоря, я не собираюсь быть похороненной здесь». Ей было скучно. Мы вложили в этот дом много денег, времени и души, но как это обычно и бывает, в тот момент, когда всё было совершенно готово, Нора потеряла всякий интерес к этому. Ей нужна была новая игрушка. В этот же самый момент, впервые за время нашего брака, её замашки стали действовать мне на нервы. Я задавал себе вопрос: что же в этой жизни она по-настоящему может ценить? Мы жили поверхностной Jet-Set жизнью, и мне стало ясно, что именно так я и не хочу жить. Хорошо, поначалу жизнь в Лос-Анджелесе была прекрасной, мы обустраивали наш дом, заводили знакомства, но мне всегда было ясно, что там я не собираюсь оставаться навсегда.

Норе нравилось в Америке, она хотела остаться там. Конечно, у неё не было работы, но она подрабатывала в туристической фирме, чтобы общаться с людьми. За настоящую работу это считаться не могло. Достаточно лишь сказать, что немке без Грин-карты в Штатах найти работу было непросто. Нора наслаждалась жизнью на всю катушку – о деньгах она не задумывалась. Чтобы свести концы с концами она тратила в месяц по меньшей мере 30 000 марок, снимая деньги с нашего счёта. Я хотел спокойствия, поэтому, предоставил ей свободу.

В 1992 году я вернулся в Кобленц, на нашу ферму, Нора осталась в Л.А. В последующие годы мы стали вести жизнь на расстоянии, летая туда-сюда между Франкфуртом и Лос-Анджелесом. В основном Нора прилетала в Германию, но и я тоже регулярно ездил к ней, оставаясь там то когда на уик-энд, когда на всю неделю. В иные месяцы мы по 15 раз бывали в самолёте. Поначалу мне было больно каждый раз, когда я отвозил Нору в аэропорт, или она меня. Когда она говорила по телефону, что скоро приедет, поначалу, я становился совершенно счастливым. Со временем всё изменилось.

В какой-то момент я начал спрашивать не: когда она приедет в Германию в следующий раз, а: на сколько она приедет. Так начал умирать наш союз. Расставание в рассрочку. Постепенный разрыв наших семейных уз. Никто из нас не говорил этого вслух, но мы оба это знали.

Нора всегда была весёлой, у неё невероятное чувство юмора, с ней не соскучишься. Но уже после двух дней, проведённых вместе, внезапно она начала меня напрягать, я нервничал и старался остаться один.

Вдруг мы стали жить каждый своей жизнью, она в Л.А., я в Кобленце. Когда мы снова оказывались вместе, требовалось время, чтобы приспособиться к нашим ритмам жизни. Когда перестаёшь хотеть проводить время с собственной женой, начинаешь задумываться. В то время я очень много думал о нас с Норой. По большому счёту, мы жили уже отдельно, только не хотели в этом себе признаваться. Это ни в коем случае не было связано с другими женщинами, хотя, конечно, кое-что время от времени происходило.

У меня были связи, но я вовсе не был «в поиске». Мне было совершенно ясно, что после Норы я сперва должен обрести внутренний покой и разобраться с нашим браком.

Были ли у Норы в то время другие мужчины в Лос-Анджелесе? Я этого не знаю. Это меня по-настоящему не интересовало, да и никакой роли для нашего брака это уже не играло.

Когда я в 1997 году полюбил свою теперешнюю жену Клаудию, я решил окончательно развестись с Норой. Я полетел к ней в Лос-Анджелес и сказал ей, что хочу получить развод. До этого никакой срочной необходимости в этом шаге у меня не было: сама мысль о всей бумажной волоките с адвокатами и формальностями наводила на меня ужас.

Но теперь я хотел стать свободный для Клаудии. Разговор между мной и Норой проходил очень эмоционально. В хорошем смысле. Она нe орала, нe кидалась посудой. Нам обоим было грустно, что наша любовь и наш брак закончились. Мы потерпели неудачу, а это всегда причиняет боль. Мы не были злы друг на друга, мы не спорили ни о чём. Мы оглянулись назад и посмотрели на наши 17 совместно прожитых лет, без обвинений и взаимных упрёков. Мы были семейной парой, которая решила разойтись.

Осенью 1998 года происходил сам развод. В начале 2000 года Нора переехала из Лос-Анджелеса обратно в Мюнхен. Она полюбила другого мужчину и жила уже с ним вместе. Теперь она снова живёт недалеко от Кобленца, где живут её сёстры, с которыми она очень близка. Мы созваниваемся дважды в год, и у нас прекрасное взаимопонимание. Правда, она больше не хочет быть в центре внимания, эту главу она для себя закрыла окончательно.

Жизнь с Норой была классной, но в то же время безумно напряжённой. Иногда я, оглядываясь назад, спрашиваю себя: как же я мог быть в 80-е таким сумасшедшим? Под этим я не подразумеваю «почему я женился на этой женщине». Нора по-настоящему клёвая, экстремальная во всех своих оттенках. Но я спрашиваю: «почему я позволял делать с собой всё это». Единственный ответ на этот вопрос звучит так: Я был молод, я был неопытен, часто слишком много работал, и я, вероятно, просто очень любил. Но с годами я приобрёл жизненный опыт. Я не стыжусь ничего из того, что я сделал.

Если бы мне представилась возможность повторить всё, даже исходя из этого теперешнего опыта, я сделал бы всё точно также.

 

Глава 25.

Пророчество сбывается!

В личной жизни я был несчастлив. Время от времени я подумывал о том, чтобы уехать из Кобленца. Мне казалось, что всё я там уже видел, и я ждал от жизни чего-то большего. Я не хотел быть артистом, о котором вспоминали бы как о реликте из восьмидесятых. Я думал о том, чтобы уехать на год в Нью-Йорк. Один. Я не хотел немедленно претворять эту идею в жизнь, но она витала в воздухе.

Тогда я был постоянным посетителем пивной «Faustus» в Кобленце, заведении, где можно встретиться за обедом и до поздней ночи вести задушевные разговоры, сидя за столом или у бара. Мы (а именно Гидо, мама Гидо Рози, моя близкая подруга Ютта и я) каждый вечер резервировали один и тот же столик. С Юргеном, владельцем бистро, мы договорились, чтобы он продлевал бронь, если никто из нас не успевал до 9 вечера.

Собственно говоря, о Рози я должен был бы написать целую главу. Я знаю её столько же, сколько и Гидо, и она является одной из важнейших персон в моей жизни.

Что бы ни преподнесла судьба, Рози знает что делать: её жизненный опыт кажется неисчерпаемым, и она ко всему подходит с юмором. И сегодня мы встречаемся и созваниваемся регулярно, так часто, насколько это получается. Мы вместе и в радости и в горе.

Таким образом, однажды вечером мы с Рози сидели в «Faustus». Я знал всех представительниц женского пола (по крайней мере, в лицо), которые бывали в этом местечке. Кроме одной. Клаудия! Новенькая, да ещё и чертовски хороша.

«Рози», спросил я, «кто же это?» - «Где?» - «Да там, за столом, в компании девушек». – «Да где же, Берни? Кого ты имеешь в виду?» - «Блин, Рози, блондинку, которую я никогда ещё тут не видел». – «Нда, странно, я тоже», сказала Рози, не глядя на меня, а уже рассматривая блондинистую незнакомку.

Клаудия пришла туда со своими подружками, и хотела хорошо провести вечер. Я постоянно смотрел на неё, но она не отвечала на мои взгляды. Вдруг Рози встала и направилась прямиком к Клаудии. Рози хотела с ней поговорить, но так как их столик стоял слишком далеко, а в заведении было слишком шумно, я не услышал ни слова. Я обезумел! Нельзя же было Рози приставать к незнакомой женщине. Судя по жестам, через пару предложений они распрощались, и Рози ушла в дамскую комнату. Я не мог дождаться её возвращения. «Что ты задумала?», спросил я в ужасе. «Ну, я просто хотела поговорить с ней». «И что же ты ей сказала?» «Я спросила, не она ли заблокировала мне выезд с парковки». «Но Рози, у тебя даже нет машины», сказал я взволнованно. «Нет. Но у неё прекрасная улыбка!»

О Боже! Рози совсем нельзя оставить одну. «Кроме того», сказала она, «по пути в туалет я спросила Юргена (владельца бистро) и ещё пару знакомых, не в курсе ли они, кто эта блондинка». «РОЗИ!!! Так нельзя!» «Но тебе же надо с ней как-то познакомиться». В этот момент я повернулся и увидел, как Юрген стоял у столика Клаудии с розой в руке. А это ещё что? Когда позже всё окончательно выяснилось, мне было чудовищно неловко.

Я подошёл к Клаудии и заговорил с ней. «Ты всегда такой застенчивый», спросила она меня. «Я? Как это?» «Ну да, раз ты подсылаешь ко мне других, чтобы они мне дарили розы», засмеялась она. «Эээ, я, я…», запинаясь, ответил я, «… я вовсе не застенчивый. Я об этом обо всём ничего не знал.» Теперь мы оба уже смеялись.

Клаудия рассказала мне, что у неё есть отношения, и что она редко заходит в это заведение. Информация про то, что неё есть друг, конечно, меня расстроила, тем не менее, мы обменялись телефонными номерами и договорились встретиться снова в «Faustus». Так оно и пошло, и мы стали проводить друг с другом всё больше и больше времени. Однако, всё было в рамках приличия и я совсем не делал никаких поползновений. Клаудия хотела ещё сохранить свои старые отношения, и мне было ясно, что если я закручу с ней роман, то потом потеряю её навсегда. Сначала она должна была порвать свои старые узы, перед тем, как начинать что-то новое.

В конце концов, мы стали парой.

Рози тоже поспособствовала этому. Как вы уже заметили, Рози заботится обо мне не хуже родителей или Клаудии. Она – женщина, знавшая взлёты и падения, но не сломавшаяся от этого. Она обладает невероятным даром находить выход из самых запутанных ситуаций. У неё на всё есть ответ, и она - живое доказательство тому, что социальный интеллект нельзя переоценить.

Мы знакомы уже больше 30 лет, и она знает обо мне всё, все мои успехи и провалы, жизнь до, с, и после Норы. Рози поддерживает меня во всём, она – настоящий друг.

 

***

 

Рози ещё и невероятная шутница. Однажды мы с парой друзей полетели в Нью-Йорк на рождественский шоппинг. Мы тогда остановились в «Waldorf Astoria», и Рози сразу же пошла изучать отель и его окрестности. Для неё это был как фильм ужасов – быть зависимой от нас в этом пульсирующем городе. Хотя она и не говорила по-английски, это была не беда: изо всех магазинов Рози всегда возвращалась с полными пакетами подарков: то парфюм, то крем, то что-нибудь для ночного ухода. Или ещё лучше – ароматические свечи.

Однажды мы разделились в универмаге «Barneys», потому как каждый хотел сделать свои покупки к Рождеству. Через пару часов я пришёл на оговоренное место встречи, чтобы прогуляться с Рози дальше по 5й Авеню. Её не было. О, мой Бог, подумал я, где же она? Надеюсь, она не заблудилась? Как найти её в этой предрождественской суматохе?

Вдруг слышу, как две малость перекрашенные продавщицы кричат мне издали: «She’s there!».

Да, там сидела моя Рози в отделе «Chanel» с бокалом шампанского в руке и потешалась над всем этим.

Наши шоппинг-дни пролетели как один миг, и пришла пора ехать в аэропорт. Была суровая зимняя погода: снег шёл уже несколько часов, мы сидели в бизнес-классе Lufthans’ы и ждали вылета: из-за бурана все вылеты и прилёты задерживались. У Рози была довольно сильная боязнь полетов, и ожидание в самолёте только усугубляло её. А что делать, если у тебя аэрофобия? Правильно, отвлечься! Итак, она начала рассказывать пассажирам, сидящим вокруг, что это очень деликатная ситуация. «Что же мы будем делать, если аэропорт закроют? Самолёт ведь ещё надо облить противообледенительной жидкостью. О, да, это надолго! Надо было оставить нас лучше пока в здании. О Боже, наверное, мы так и встретим Рождество, сидя в Нью-Йорке. Такое уже бывало. Да, пока шампанское не закончится!»

Так продолжалось больше четверти часа, пока я не прервал её, сказав: «Мама, если ты сейчас же не замолкнешь, я тебя ещё ДО Рождества сдам в дом престарелых».

Люди вокруг онемели, потому как не знали, кем она мне приходится. Рози начала громко смеяться и сказала: «Окей, я теперь сделаю вербальную паузу». И весь салон первого класса засмеялся тоже.

 

***

 

Мы с Клаудией влюбились друг в друга по уши (таковы наши чувства и теперь), и замечательно проводили вместе время. Мы жили вместе в пентхаусе в центре Кобленца и наслаждались обществом друг друга. По понедельникам с 22 часов до полуночи я вёл шоу «Loveline» на радио «Regenbogen» в Маннхайме. Клаудия часто сопровождала меня. К сожалению, она рано утром должна была уже уезжать, чтобы успевать на работу в управлении одной строительной компании. Отпуск мы проводили на юге Франции или в США; также она ехала со мной, если у меня были заграничные концерты.

В ноябре 1997 года мы с Клаудией провели 10 дней отпуска в Лос-Анджелесе. Мы клёво проводили время, и я навестил Ральфа Штемманна, который уже несколько лет жил в калифорнийской метрополии. Он много лет был звукоинженером Дитера Болена, и, соответственно, Луиса Родригеса, владельца нашей гамбургской студии, где мы записывали все наши альбомы Modern Talking. Ральф, в основном, отвечал за звучание различных клавишных инструментов.

Гамбургский мир был ему слишком тесен, поэтому он переехал со своей семьёй в Малибу, и стал искать счастье на поприще сочинения и продюсирования музыки. Ральф продюсировал и мои альбомы, записанные в Лос-Анджелесе: «Down On Sunset», «When Will I See You Again», и «Barcos de Cristal».

«Barcos de Cristal» был спет на испанском, и был выпущен только в Южной Америке, США и Испании.

Лучшие песни из альбомов «Down On Sunset» и «When Will I See You Again» были записаны на испанском языке. Песня «Across The World Tonight» превратилась в «Barcos de Cristal» и стала в Аргентине хитом №1. Песня была заглавной для аргентинской мыльной оперы и была популярной во всей стране. Хитом стала и песня «When Will I See You Again» с одноимённого альбома и это была кавер-версия классики от The Three Degrees. Эту песню мы записали с теми же тремя дамами, и они были великолепны! Мы делали промоушн в Германии и у нас были совместные телевыступления. В то время я жил на ферме в Кобленце, а их отправил в очаровательный деревенский отель у Мозеля. Много позже они рассказали мне, что это было совсем не в их вкусе. Они бы хотели что-то наподобие «Intercontinental», с международным ТВ и лобби и баром. О’кей, на Мозеле задумывалось так, что интернациональное ТВ будет замещено видом из окна на удивительные пейзажи.

Короче, с дамами всё прошло очень весело, и сингл был одиннадцать недель в немецких чартах.

В общем, как я уже сказал, мы с Клаудией пошли ужинать с Ральфом и его женой в Лос-Анджелесе, обмениваясь старыми воспоминаниями.

Два дня спустя, когда я пришёл в наш номер отеля, я прослушал автоответчик. Четыре сообщения, одно из которых было от Гётца Кизо. Я не помню сообщение дословно, но смысл был в том, что он просил меня перезвонить ему в отель, в Л.А. Весь мир – одна большая деревня!

На следующий день я перезвонил ему. «Здравствуйте, господин Кизо, это Томас Андерс», сказал я. – «Здравствуйте, господин Андерс. Я вас обыскался», ответил он. – «Так что же случилось?» - «Я бы очень хотел с Вами встретиться. Где Вы остановились и когда у Вас будет время?» - «Я в ‘Beverly Hilton’. Можно встретиться завтра в 20 часов в баре». - «Да, хорошо. Увидимся завтра», попрощался он.

Что хотел Гётц Кизо от меня? Почему это было так важно? У меня был ещё один день, чтобы подумать над этим.

 

***

 

На следующий день я встретился с Гётцем в баре, и мы побеседовали. Он рассказал мне, что он встречался с Ральфом Штемманном, и что они оба хотели со мной поговорить. Гётц неоднократно пытался разыскать меня дома в Германии, но безуспешно. Конечно, ведь я был в Л.А.!

Через полчаса мы перешли к делу. «Томас, Вы могли бы представить, что Вы с Дитером Боленом попытаетесь сделать Comeback с Modern Talking?», спросил он меня.

«Оу», ответил я. «дорогой Дитер шибко обложен налогами и теперь снова жаждет денег?», ответил я. «Нет-нет, я серьёзно. Речь идёт действительно о большом возвращении!», пояснил Кизо. Я был ошеломлён: «Как же это? Ведь нельзя же так просто начать возвращение?»

Мне нужно было больше информации, и Гётц Кизо дал мне её:

Hansa/BMG планировали наш большой камбэк. В «Wetten, dass…?» согласились, Дитер, понятно дело, тоже. Маркетинг-бюджет составлял около двух миллионов марок, и там были уверены, что проект будет иметь успех.

Я дискутировал с Гётцем о том, что мне нужно больше «прав голоса», участия в издании, бóльшие проценты и аванс, если я решусь согласиться. Гётц сказал, что обо всём можно договориться. «Мне ещё нужно время подумать», сказал я ему. «Случилось слишком много всего, и я не хочу соглашаться вот так сразу».

Гётц отнёсся к этому с пониманием и сказал, что ответ ему нужен через пару дней.

Когда я вернулся в свой номер, Клаудия ещё не спала, и спросила меня, что от меня хотел Кизо.

«Он спросил, хочу ли я снова вернуться в Modern Talking!» «Это же просто великолепно», сказала она взволнованно, «ты должен это сделать. Соглашайся.» «Я не знаю», был мой ответ. «Как это ты не знаешь?» Клаудия смотрела на меня с удивлением. Я посмотрел на неё задумчиво и сказал: «Ты даже не представляешь, во что мы ввязываемся».

Полночи я не спал. Делать ли это или отказаться?

Когда я думал о прошлом с Modern Talking и Дитером Боленом, у меня желудок завязывался узлом. Даже спустя столько времени.

Но в голове крутилось: Но, может быть, всё на самом деле изменилось? Мы с Дитером оба стали старше и, возможно, сможем чётко отделять частную жизнь с личными эмоциями от бизнеса.

А что, если Comeback не удастся? У меня был свой рынок в Российской Федерации, и если новый проект лопнет, скажется ли это на моих позициях как сольного артиста? Я не знал этого. Но что-то скребло во мне: в этой идее была привлекательность, так что даже и не описать. Через два дня я решился сделать этот отважный шаг, я позвонил Гётцу Кизо и согласился.

Далее были недели переговоров, в ходе которых были достигнуты соглашения относительно моей доли. Возможно, это было счастливое совпадение, но то, что это не соответствовало моим представлениям по гарантийной оплате, я выторговал больший процент выручки от продаж. Честно говоря, после 5,7 миллионов проданных экземпляров нашего первого Comeback-альбома, я уже знал, что принял верное решение.

Comeback-альбом должен был называться «Back for Good»: наши старые хиты, аранжированные заново, а также четыре совершенно новых песни. На пути Modern Talking II уже ничего не стояло на пути.

Я горько пожалею об этом…

 

 

Глава 26.

Возвращение Modern Talking

Мы с Дитером встретились снова в первый раз за много лет в фотостудии близ Кёльна. Было смешное чувтсво: Со времен нашей последней встречи прошло уже 5 лет. Тогда мы ели жареную картошку в маленьком ресторанчике под Гамбургом. Это была ни к чему не обязывающая встреча, мы просто общались, не строя никаких планов на будущее. В этот раз это была фотосессия для нашего будущего альбома и нового сингла. С нами был наш будущий ТВ-промоутер Петер Ангемеер, который является настоящей легендой в шоу-бизнесе. Он любит свою работу и работает с полной самоотдачей.

Некоторое время спустя он рассказал мне, что фирма грамзаписи попросила его быть там с нами на съемках, на случай, если мы с Дитером снова вцепимся друг другу в волосы и потребуется его вмешательство. Этого не произошло.

В воздухе витало невидимое волнение. Мы знали, что это было новое начало Modern Talking, но мы не знали, что это станет началом самого грандиозного камбэка в музыкальной истории.

Я отлично помню как создавалась легендарная обложка для «Back for Good». Идея была в том, чтобы Дитер, одетый весь в чёрное, и я, одетый весь в белое, стояли, прислонившись спинами, с обращёнными друг к другу головами, и улыбались. Мне требовалось переступить через себя, чтобы так позировать: я чувствовал его дыхание, стоял лицом к лицу с человеком, который несколько лет назад сделал всё возможное, чтобы полностью разрушить мою сольную карьеру.

Я ни в чём не был уверен. Может быть, Дитер и в самом деле изменился? Быть может, с годами он стал смотреть на вещи шире и стал более великодушным?

Фотосессия прошла легко и в полной гармонии, и Петер Ангемеер спросил, требуется ли его дальнейшее присутствие. Следующие недели были очень загруженными: я записал четыре новых песни для нашего альбома, кроме того, требовалось ещё снять видео. В помощь мы получили Эрика Синглтона, который написал и спел рэп-вставки к «You’re My Heart, You’re My Soul» и нашим последующим синглами.

Мы договаривались с нашим концертным агентом о туре по Германии, а также встречались с нашей фирмой грамзаписи о предстоящих промо-акциях. Фирма для нас разработала хитроумный маркетинг-план, который, в конце концов, должен был нас привести к успеху.

 

***

 

Наше возвращение состоялось на телевидении в «Wetten, dass…». Вот это шанс! Самая популярная тепелепередача в Европе, которую тогда смотрели 18 миллионов зрителей. Для нас построили кулисы в стиле сердечной перегородки, и нас с Дитером вывели к публике под руководством ведущего Томаса Готтшалька. Зрители в переполненной студии бушевали от воодушевления, а мы пели «You’re My Heart, You’re My Soul».

Я думаю никто тогда, ни Дитер, ни я, ни платтенфирма, ни промоутеры, ни СМИ, ни создатели «Wetten, dass…» не могли предвидеть этот гигантский успех.

Наш альбом «Back for Good» поднялся на вершину чартов не только в Германии. Нет, во всей Европе, Азии, Южной Америке, почти по всему миру люди заразились снова Modern Talking-лихорадкой. Мы продавали по 80 000 альбомов в час. Мы с Дитером были вместе почти круглые сутки. Наш водитель вёз нас с одного мероприятия на следующее. «Алё, это Дитер, ну, что, сколько сегодня уже отгрузили?», звонил Дитер каждый день до обеда в центральный офис фирмы грамзаписи. «И где мы теперь? 720 000? Смотрите там, чтобы сегодня было уже 800 000». Он был одержим цифрами, и ежечасно рассчитывал, что будет значить наш успех для его банковского счёта.

Во всём мире альбом «Back for Good» был распродан тиражом 5,7 миллионов копий.

Также наш тур по Германии и зарубежные выступления были чрезвычайно успешны. Мы с Дитером были на седьмом небе. Особенно забавным я находил то, что подруга Дитера Наддель на всех наших концертах была на сцене в составе хора. Как меняются времена! В восьмидесятых для Дитера было абсолютно недопустимым, чтобы моя жена Нора была с нами на сцене, а десятилетие спустя для его Наддель это было как само собой разумеющееся. Я думал обо всём этом, но язык держал за зубами: к чему было провоцировать его?

Тогда для нас было замечательное время. Хотя «тараканы» Дитера, как всегда, были при нём, со мной он обращался уважительно и довольно мило.

Мы получали одну награду за другой: BAMBI, ECHO, GOLDENE KAMERA, WORLD MUSIC AWARD, GOLDENE STIMMGABEL, GOLDENE EUROPA, а также бесконечные золотые и платиновые диски. Мечта стала явью во второй раз.

 

***

 

В июне 1998 года нам представилась свободная неделька. Наше заключительное шоу было в Таллинне, Эстонии. Я хотел на следующий день полететь домой, хотя уже через день у нас в планах была поездка в Монако: это должно было быть интервью у и с дизайнером одежды Вольфгангом Йупом. Всё как обычно. Я не хотел лететь из Таллинна в Монако, а хотел увидеться со своей подругой Клаудией и переночевать в собственной кровати.

Дитер же хотел лететь прямиком на Лазурное побережье, а я, с некоторыми из наших музыкантов, полетел на самолёте из Таллинна в Кёльн. Организаторы заказали нам частный самолёт, чтобы мы не зависели от расписания. Далее случилось невероятное. Когда машина от аэровокзала подъехал к самолёту, я не поверил своим глазам. И это должен был быть наш самолёт? Перед нами стоял автобус из 50-х с двумя приделанными к нему крыльями. Далее выяснилось, что это и был самолёт из 50-х. Меня обуяла паника. Через три часа полёта пилот притупил к снижению. Мы летели над облаками, и я радовался, что скоро прилетим в Кёльн, но моя радость быстро закончилась. В Кёльне есть дома и узнаваемый собор, но под облаками я видел только поля! Где мы? После приземления мы на полчаса покинули наше транспортное средство, и пошли в аэровокзал выпить чего-нибудь. Оказалось, что мы на острове Борнхольм в Дании! Промежуточная посадка! Пресвятая Мадонна! И теперь ещё 4 часа в нашем суперсамолёте в Кёльн, пока мы не приземлились в целости и сохранности. Тут же понабежали таможенники и полицейские с фотоаппаратами и принялись фотографироваться с нашим замечательным самолётом. Такого мы ещё никогда не видели: это был самый неудобный самолёт, на котором мне когда-либо приходилось летать.

Вечером я, смертельно уставший, упал на кровать, зная, что посплю всего пару часов. Мой вылет из Франкфурта в Ниццу был около 8 утра, и это была единственная возможность, так как наше интервью должно было состояться в полдень в пентхаусе Вольфганга Йупа в Монако. После прилёта я со своей поклажей на такси отправился из Ниццы в Монако к дому Вольфганга. Я вошёл в лифт, нажал на кнопку, и очутился перед дверью в квартиру. «Дин-дон!». Я услышал кашель и плевки, и кто-то с зелёной маской на лице открыл дверь. «Привет, Томас, я – Вольфганг, заходи. Я сегодня купалс<