Наша домохозяйка: вручение Оскара. Часть 1.

У нас уже пару лет была одна и та же домохозяйка, которую мы наняли для нашего спокойствия. Хотя, возможно, это может показаться смешным, что молодая парочка без детей держит домохозяйку, по-другому не получалось.

После внезапного успеха Modern Talking и связанных с этим путешествий нам нужен был человек, который бы постоянно заботился о нашем доме, ведь бывало так, что мы приезжали домой, а уже на следующий день уезжали снова. Нужно было делать совершенно банальные вещи: стирать бельё, забирать почту, присматривать за рабочими, или просто ходить за продуктами.

Нашей «Жемчужиной», как мы её называли, которая должна была заботиться о доме, была Фрау Хорнеманн. У неё были свои определённые обязанности, и она быстро вошла в наше доверие. Она была совершенно особенной: ей было к 60 годам, судя по внешности и диалекту, она была родом из Северной Германии, и была очень предана работе. Фрау Хорнеманн была настоящей «Жемчужиной» и со временем она завоевала наше полное расположение. Также вскоре выяснилось, что у Фрау Хорнеманн была своя собственная мораль и представления о своих работодателях (то есть о Норе и мне), что она и применяла.

В главной жилой комнате у нас было 3 окна с 6 одинаковыми шторами. Соответственно, время от времени их надо было чистить. Поэтому, перед отправлением в очередную поездку, Нора дала нашей домработнице задание отнести шторы в чистку, потому что они были сделаны из высококачественной ткани и должны были чиститься только химическим способом. Когда мы через несколько дней вернулись, неладное мы заметили не сразу. Ведь ты же не бежишь контролировать состояние штор как только приходишь домой.

Только на следующее утро Нора заметила, что шторы, которые должны быть длиной до пола, теперь заканчивались по крайней мере в 15 см от края окна. «Фрау Хоооорррнееемааанн», завопила Нора, «что вы натворили со шторами?» «Я их выстирала» - раздался её ответ. «Надо было не стирать, а сдать в химчистку. Я же Вам сказала конкретно», нервно ответила Нора. «Но, Нора, я клянусь, я относила их в химчистку», заявила Фрау Хорнеманн. «Нда? Тогда эта контора должна возместить ущерб, ведь шторы пришли в негодность. Завтра принесите мне квитанцию оттуда».

На следующее утро Нора спросила Фрау Хорнеманн о квитанции, но та забыла его. Ещё через день Фрау Хорнеманн сказала, что её мать так заболтала её, что она снова забыла о чеке. На третий день это была уже катастрофа: Фрау Хорнеманн стояла перед Норой и со слезами на глазах уверяла, что накануне вечером она оставила квитанцию на столе, чтобы не забыть, но её попугай взял да слопал бумажку. Но у неё уже было готово решение: «Возможно, в прачечной нужно снова постирать эти шторы!» - заявила Фрау Хорнеманн. «Как это?», вопрошала Нора. «Ну да, знаете ли, Нора, возможно, у них есть специальные химикаты, чтобы сделать ткань снова длинной». Нора окончательно взбесилась: «Что это ещё за идиотизм! Шторы сели от Вашей стирки. Баста!» Норин тон сигнализировал, что разговор пора заканчивать. Это дошло и до самой Фрау Хорнеманн, которая хотела иметь за собой последнее слово.

Когда мы вернулись домой из нашей следующей поездки, мы не поверили своим глазам: шторы снова «удлинились». Мы стояли у окна и только диву давались: как это так? Как в химчистке смогли «нарастить» 15 см длины? Этого не могло быть, мы с Норой были в недоумении.

Некоторое время спустя, когда мы переезжали из пентхауса родителей Норы, тайна «чуда» раскрылась. Фрау Хорнеманн просто перевесила шторы из другой комнаты в зал. Те были почищены химически и не потеряли в длине, а подмену мы не заметили потому, что перед окном стоял буфет, скрывавший шторы.

В другой раз, после нашего возвращения из очередной поездки, у Фрау Хорнеманн оказалась перебинтована рука. Я сказал: «О Боже, что случилось?» «Ах», сказала она, «не стоит и говорить, ничего серьёзного». «Но я всё же хотел бы знать», ответил я. После долгих пререканий, она, наконец, призналась: «Я расчёсывала персидского кота, и он вцепился когтями в мою руку. Раны воспалились, и мне пришлось перелить кровь». Я покачал головой: «И Вы говорите, что это ничего серьёзного?! Мне очень жаль, что кот Вас исцарапал, я бы хотел оплатить Ваше лечение». «Это не нужно, страховка покрыла расходы. Кроме того, это моя вина, потому что я неправильно взяла кота и он лишь хотел защититься».

Мы дискутировали и дискутировали, но Фрау Хорнеманн не хотела брать денег. Через 2 дня Нора сказала: «Мы не можем этого просто так оставить. У бедной Фрау Хорнеманн наверняка были дикие боли. Давай поедем к ювелиру и купим её пару жемчужных серёжек». Мне идея понравилась; мы поехали к нашему знакомому ювелиру и выбрали прелестные жемчужные клипсы. Так как нам всё равно было по пути, мы оттуда сразу заехали домой к Фрау Хорнеманн. Она открыла дверь и впустила нас. Серёжки ей очень сильно понравились. Пока мы сидели на диване и ждали, когда наша Жемчужина организует на кухне напитки, Нора мне внезапно сказала: «Пепельница из свинцового хрусталя выглядит точно также, как и та, которую мы когда-то покупали». Я: «Возможно. Они же у многих есть». Нора кивнула. Через секунду она уже хотела знать: «Куда мы, собственно говоря, дома подевали наши шёлковые подушки? Вот эти тут выглядят точно как наши». Я снова не придал этому значения. «Верно, наши выглядят так же. Но ведь таких подушек сделали тысячи», пояснил я ей. А Нора снова: «А картин, написанных Таней Вайдунг, наверняка сотни, да?» Теперь и мне это показалось подозрительным. Я встал и подошёл к картине на стене. Фактически, это была работа, написанная моей сестрой Таней к нашей свадьбе. Как известно, Нора была очень импульсивной, поэтому она закричала: «Фрау Хорнеманн! Быстро подойдите сюда!!!»

Мы с Норой начали бегать по всей квартире и находили дюжины наших вещей. В ванной стояли мои старые флаконы с парфюмом, на стенах висели мои фото в рамках. Меня осенило: Фрау Хорнеманн была моей большущей фанаткой. По всей квартире были расставлены вещи, принадлежавшие мне. Она их просто брала из нашей квартиры и приносила к себе домой. Мы с Норой были в недоумении от такой дерзости. Конечно, вы теперь спросите, как же мы раньше не заметили, что у нас крали вещи. Но у нас было 3 дома, постоянно декорируемых всем новым, и многое было упаковано в коробки. Поэтому, если что-то мы не могли найти, мы думали, что это что-то лежит в другом месте или в другой квартире.

Мы собрали нашу собственность и покинули квартиру Фрау Хорнеманн.

Дома я первым делом позвонил нашему адвокату. Мы с Норой были сыты по горло и хотели немедленно уволить Фрау Хорнеманн. Конечно, это была огромная драма: она плакала и умоляла и клялась, что этого больше никогда не повторится. Мы прониклись сочувствием и решили дать её ещё один шанс. Наш адвокат подготовил бумагу, которую она должна была подписать. В ней говорилось, что если что-то подобное ещё раз произойдёт, она будет немедленно уволена безо всяких компенсаций и что она в отместку не имеет права никому рассказывать о работе в качестве нашей домохозяйки.

Только про одну лишь Фрау Хорнеманн я бы мог написать целую книгу. На самом деле с ней связаны сотни историй, некоторые безумно смешные, некоторые совсем дикие. В какой-то момент эта Фрау уже перестала у нас работать.

 

***

 

Позже мы с Норой купили старую, но полностью отремонтированную ферму близ Кобленца. Это была крестьянская усадьба мечты. 6000 кв.м. земли и только в доме – 400 кв.м. жилой площади. Рядом с первоначальным зданием была пристроена ещё одна жилая комната, площадью в 120 кв.м., и через окна, размером во всю стену, можно было любоваться лугом со старыми деревьями и прудом. Один только внутренний двор занимал 700 кв.м., с ручьём и старым каштаном. Это было типичное старомодное здание в форме подковы. Напротив главного дома были ещё лошадиные стойла, посреди которых находился сарай, в котором я организовал свою музыкальную студию.

Ванные были декорированы Valentino, а наша спальня, бывшая когда-то курятником, была огромной – 50 кв.м. Там был открытый камин, и потолки, высотой в 6 метров, простиравшиеся до фронтона.

Это был дом-мечта, соответственно, за него тоже стала отвечать Фрау Хорнеманн. Так как я много времени проводил в Лос-Анджелесе и в заграничных турне, Фрау Хорнеманн чувствовала себя уже не как домработница, а больше как хозяйка. Возможно, мне было слишком удобно? Надо было бы ещё раньше взять бразды правления в свои руки, однако в те редкие дни, когда я был дома, у меня просто не было никакого желания бодаться с домохозяйкой.

Кроме фермы, уже много лет, у меня была квартира в Берлине, в Ваннзее. Она не была большой – около 150 кв.м., но находилась в отличном месте. После объединения Германий я решил отказаться от этой квартиры, у меня просто больше не было на неё времени. Мне принадлежал мой дом-мечта в Фордерайфеле, дом в Лос-Анджелесе, но большее время я, из-за работы, проводил не в них, а путешествуя по всему свету. Время от времени у меня были встречи в Берлине, но чаще всего времени было так мало, что я просто оставался в отеле, нежели ехал в Ваннзее.

Таким образом, я нанял фирму, занимающуюся переездами, чтобы они перевезли мои пожитки на ферму. Я не мог лично присутствовать, так как в то время работал в Лос-Анджелесе над новым альбомом. К тому же, для этого есть работники. Я позвонил Фрау Хорнеманн, чтобы убедиться, что переезд происходит правильно. Она мне сказала, что всё отлично и нет вообще никаких проблем. Замечательно! Я успокоился.

Две недели спустя я вернулся в Германию. Когда я приехал на ферму, была уже поздняя ночь, поэтому я прямиком отправился в ванную, и затем в кровать. После длительного путешествия проснуться в своей кровати и наконец-то снова быть дома – это спокойное и прекрасное чувство. Я встал, надел домашнюю одежду, пошёл в кухню, сделал себе чай и решил позвонить своей подруге Рози. С телефонной трубкой в одной руке и чашкой чая в другой, я, ещё полусонный, прошёл в зал и удобно устроился на диване. Во время разговора, я медленно окинул взглядом комнату. Посреди предложения я сказал: «Рози, я тебе перезвоню позже». Я повесил трубку и сидел на диване, не в состоянии пошевелиться от шока. Я не мог поверить своим глазам: бóльшая часть мебели была заменена на мебель из берлинской квартиры. Новые шкафы, новые лампы, новые картины. Я пробежался по дому: зал, столовая и вестибюль было не узнать. И совершенно точно: лучше не стало!

Я набрал побольше воздуха и закричал: «Фрау Хооооорррнеемааанн!» Она вошла в комнату с невинным выражением лица. Она мне пояснила, что ей так понравилось гораздо больше. Рабочие были так милы, что за всю эту перестановку взяли всего на 2000 марок больше. «Дорогая Фрау Хорнеманн», сказал я, стараясь сохранять самообладание, «мне совершенно насрать, что Вы считаете стало лучше, а что нет. Это МОЙ дом и МОИ деньги. Организуйте всё так, чтобы когда я буду в следующий раз в отъезде, всё вернулось на свои места, как было раньше!»

Фрау Хорнеманн никак не могла взять в толк. Она ведь хотела как лучше, ведь она проводила в доме больше времени, чем его владелец. «Может оно и так, Фрау Хорнеманн, но дом принадлежит нам, а не Вам».

Разговор окончен!

 

***

 

Тем временем, Нора бóльшую часть года проводила в нашем доме в Лос-Анджелесе, и приезжала в Германию от силы на недельку. Я же разрывался между различными деловыми встречами; к тому же ферма была слишком большой для меня одного, и стоила целого состояния. Для Норы было немыслимым снова вернуться жить в Германию, поэтому мы решили продать это имение.

Из-за огромного расстояния между нами, Нора и я стали отдаляться друг от друга. Трудно сохранять нормальный брак, когда супруги не видятся по два месяца подряд, а когда всё же оказываются вместе, требуется несколько дней, чтобы привыкнуть друг к другу снова, потому что каждый уже живёт своей собственной жизнью, со своими привычками. Мы с Норой никогда не поднимали эту тему, но с продажей этого дома, наш брак и покатился под гору. Мы оба начали, каждый, свои собственные новые жизни.

Я исходил из того, что хочу снять квартиру в Кобленце лишь временно, потому что не знал, какие пути мне готовит жизнь. Мой успех в Германии был весьма ограничен: хотя я и выступал на телевидении, коммерческого успеха у моих альбомов не было. Хотя я был успешен за границей, Германия упорно отказывала мне в признании.

Я переехал в один из этажей двухэтажного 200-метрового пентхауса в Кобленце. Впервые в жизни меня посетило чувство, что это целиком моя квартира, целиком мой домашний очаг. Я никогда не жил в классическом студенческом общежитии; после того, как я покинул родительский дом, я сразу переехал к Норе. Теперь, наконец-то у меня был свой угол. Было интересно и очень показательно: Нора лишь однажды приезжала в эту квартиру из Лос-Анджелеса. Она прожила в ней ровно десять дней, и мы спали в разных комнатах. Это был решающий момент перерезания нитей между мной и моей женой на пути к концу нашего брака.

За это время мы поменяли нашу квартиру в Лос-Анджелесе на дом, и Нора давно чувствовала себя скорее американкой, нежели немкой. Она приезжала из Лос-Анджелеса в Германию лишь на пару дней, чтобы навестить своих сестёр, визиты эти были очень короткими. Я был рад ей, но, с другой стороны, через два дня она уже «стояла в пальто». В первый вечер мы рассказывали друг другу что-нибудь, во второй вечер мы шли ужинать в ресторан. Там она снова доводила до моего сведения, что в Кобленце ничегошеньки не изменилось, и всё выглядит таким же скучным, как и раньше. На третий вечер она уже уезжала. Наши отношения друг к другу стали называться «хорошие друзья»: мы радовались, когда встречались, но радовались и расставанию.

 

Глава 20.

Приключения в США.

 

Кобленц перестал быть нориным миром. Она любила Лос-Анджелес и Америку. Она бредила этой «землёй обетованной». Через пару дней, проведённых в Германии я отвёз Нору и её собаку Cherri в аэропорт Франкфурта: она хотела полететь обратно в Лос-Анджелес. Когда я ехал по автобану домой в Кобленц, я одновременно был радостным и грустным. Радостным от того, что я снова мог жить жизнью, к которой привык, не приспосабливаясь к Норе. И печальным от того, что я этому радовался.

На следующее утро зазвонил мой телефон, и я, полусонный, взял трубку. «Алло, Бернд», рыдал голос в телефоне. «Через два часа я приземляюсь во Франкфурте. Ты встретишь меня?» Это была Нора! Что случилось?

Американское законодательство позволяет иностранным гражданам в качестве туристов находиться на территории США не дольше 90 дней. Затем нужно уехать, и теоретически, на следующий день уже можно приехать снова. Юридически Нора была туристкой, потому как она не регистрировалась в миграционном управлении, и не имела никакой работы. Звания «Спонсируемой жены своего мужа» это управление не признавало.

Конечно, в прошлом Нора всегда оставалась в Штатах дольше 90 дней за один раз. Казалось, что никаких последствий этому не наступит. Но на этот раз ей пришлось испытать на своей шкуре всю жестокость американских законов. Её продержали на паспортном контроле аэропорта Лос-Анджелеса восемь часов, у неё отобрали загранпаспорт и запретили въезд. Её также поставили перед выбором: или следующим же рейсом отправиться обратно в Германию, или провести ночь в полицейском участке, а единственным авиационным сообщением, который ещё был в тот день – был рейс Swissair через Геную во Франкфурт.

Когда я встретил Нору в аэропорту Франкфурта, мне было бесконечно жаль её: она представляла собой ходячее страдание. После 40 часов перелётов и допросов, она проспала почти целые сутки.

На следующее утро она рассказала мне, уже спокойно, всю эту историю. Бесспорно, с точки зрения американских порядков, она была нарушительницей, но то, как обращались там с людьми в подобных ситуациях, было просто бесчеловечно. На следующий день мы отправились в американское консульство во Франкфурте и встретились с его сотрудником. Он принёс Норе свои извинения, и не мог понять поведения его сограждан. В норином паспорте теперь стояла письменная отметка миграционной службы, что я находил нелепым. В нашем обществе загранпаспорт является одним из важнейших документов. Он выдаётся немецким государственным органом, является собственностью гражданина, содержит информацию о его владельце, обеспечивает ему возможность перемещаться свободно по всему миру. А тут какой-то пограничник из Лос-Анджелеса берёт норин паспорт и царапает своим фломастером на последней странице.

Короче, консул выдал ей бумаженцию, с которой можно было снова без проблем въехать в США.

Семь дней спустя мы снова были в аэропорту Франкфурта: Нора снова улетела в Лос-Анджелес. И опять на въезде в Соединённые Штаты, она должна была проторчать 3 часа на пограничном контроле. Её допросили, обыскали и перепроверили подпись консула, являлась ли она настоящей. Всё очень нелепо и нервозно. В конце концов Нору впустили в её любимый ЛА, и она была рада снова оказаться дома.

Через несколько недель она вернулась в Германию и, когда была пора возвращаться, она попросила меня полететь с ней: Нора теперь жутко боялась миграционного контроля. Я согласился.

Таким образом, мы вместе проходили паспортный контроль в аэропорту Лос-Анджелеса и нас обоих попросили пройти на допрос в офис. С английским у меня было всё неплохо и я свободно отвечал на все вопросы. Я объяснил, что я артист и много путешествую и что моя жена несколько месяцев в году живёт в нашем доме в Беверли Хиллс и так далее...

Офицер выслушал меня, взял паспорта и исчез. Прошла четверть часа, затем полчаса. Через час я спросил, когда мы снова получим наши документы обратно. Прошло полтора часа, затем два. Постепенно я начал нервничать. Ситуация начала выходить из-под контроля, и выхода из неё не было видно. Нора пыталась меня успокоить: «Пожалуйста, не начинай. У них всё равно преимущество. Завтра ты и не вспомнишь эту историю».

«Завтра – это завтра», ответил я, «сейчас – это сейчас. Я летел двенадцать часов, голодный, уставший. Прежде всего, я законопослушный немецкий гражданин, который не сделал ничего дурного». «Пожалуйста, успокойся», шептала она мне настойчиво, поскольку наш с ней разговор уже стал слышен другим сотрудникам.

Через три часа ожидания моё терпение лопнуло.

Мне было всё равно, арестуют меня или запретят въезд в Соединённые Штаты. Я чувствовал себя обгаженным! Я подошёл к стойке и потребовал немедленно поговорить с офицером. Он подошёл ко мне и спросил в чём дело. Я накинулся на него: «Прошу прощения, но теперь вы меня разозлили. Я приехал из Германии, у меня есть дом в Беверли Хиллс, я вкладываю 100 000 долларов каждый год в вашу экономику, а со мной обращаются как с куском дерьма. Я не нелегальный мигрант, который приезжает за «американской мечтой», и сидит у вас на шее. У меня есть право теперь поехать в свой дом, за который я плачу нехилый налог». Во, теперь всё пошло уже лучше. Что за унизительная ситуация, где меня удерживают в какой-то бюрократической заднице.

И что теперь? Я был готов ко всему: немедленной депортации, тюрьме, приговору за оскорбление офицера при исполнении. Я уже предусмотрительно сказал Норе найти в её записной книжке телефонный номер нашего адвоката. Но офицер принёс наши документы, отдал их мне в руку и сказал: «Sorry, вот ваши паспорта, мы с гордостью приветствуем вас, как гостей нашей страны». А-ха, вот так-то!

Я ожидал чего угодно, но только не этого.

Что за абсурдная ситуация. Честно говоря, я до сих пор не могу этого понять. Но что я отлично понимал, так это то, что Норе приходилось каждый раз проходить через эти нелепости при въезде в США. Должно же было быть какое-то решение!

Решение называлось: Грин-карта. Это пожизненный вид на жительство и разрешение на работу. Никаких больше 90-дневных сроков пребывания, и можно путешествовать столько, сколько душе угодно. Эту Грин-карту получить непросто, но мой статус артиста увеличивал мои шансы. Я нанял адвоката, и нам с Норой сделали Грин-карты. Теперь это звучит проще, чем это было на самом деле, это не карта почётного клиента в супермаркете. С момента запроса до выдачи карты прошло почти два года, но уже в течение этого времени мы уже были зарегистрированы. Во время следующего визита в Германию Нора переделала свой паспорт и больше не имела ни одной, даже самой малюсенькой проблемы при пересечении границ.

А я же чувствовал себя в своей новой квартире в Кобленце всё лучше и радостнее. Она была большой и светлой и была для меня в достаточной степени люксовой. Фактически я был «холост» и наслаждался своей свободой.

 

Глава 21.