Самого молодого доктора в Бруклине захватывают в заложники в момент, когда он этого совсем не ожидает

Потрогать и почувствовать.

Под этим можно подразумевать чертовски многое, так ведь? Может, это и прозвучало двусмысленно, но я не имею в виду ничего такого грязного. Мои мозги не купаются в отстойнике постоянно, надеюсь, вы уже это поняли. Я говорю о том, чтобы дать другим почувствовать, что ты — есть. В этом смысле между мной и Шва особой разницы нет.

Вот я, например, отказался быть миротворцем и тем дал своей семье понять, что существую. Может, я и поступил правильно, но ощущение было прямо противоположное. Проблема в том, что если уж ты дал кому-то знать о своём существовании, то обратного хода нет: теперь тебя будут замечать, хотя тебе, возможно, иногда хотелось бы уйти в тень. Взять Фрэнки. Если раньше он меня игнорировал, то сейчас не пропускал ни одного моего даже самого мелкого поступка и всё допытывался, зачем да почему я это сделал. Кристина начала расспрашивать меня о том и об этом, как обычно сестрёнки расспрашивают умных старших братьев. Папа теперь советовался со мной по вопросам, которые, собственно, были не моего ума дело, а мама вдруг начала обращаться со своим неразумным средним сыном, будто он вдруг стал ответственным молодым человеком. Всё это меня пугало меня до колик.

Как-то в один прекрасный день папа ни с того ни с сего изрёк:

— У пластика нет будущего.

— Наоборот — будущее за пластиком! — возразил я. — Людям всегда будет нужен пластик — не для одного, так для другого.

— Остаётся надеяться, — вздохнул папа.

— А мама что думает по этому поводу?

— Мама не работает в «Пистут».

Я попытался выудить побольше сведений с фронта боевых действий, но папа как в рот воды набрал. Фронт, надо сказать, больше стал похож на демилитаризованную зону. Между родителями установились прохладные, несколько официальные отношения. Мне больше нравилось, когда они ругались.

Дело в том, что хоть папа и сумел сконструировать неразбиваемого Манни, сам он был далеко не столь крепок. И мама тоже. Я уже не мог дождаться, когда же кончится этот стресс-тест на прочность.

***

Я не знал, как себя вести с Лекси. Ведь я обязательно когда-нибудь столкнусь с нею в квартире Кроули. Оставалось лишь надеяться, что она притворится, будто не подозревает о моём присутствии, и покинет помещение до того, как я надену на собак поводки и выведу своих питомцев на улицу.

Не повезло.

Через неделю после того как Шва сменил меня на посту её официального сопровождающего, Лекси сама открыла мне дверь. Она распахнула её во всю ширь, выпустив четырёх собак, трое из которых обслюнявили меня в приливе чувств, а четвёртая, Благоразумие, всегда ведшая себя так, будто с цепи сорвалась, кинулась во всю прыть вниз по ступенькам. Да не по чёрной лестнице, по которой мы обычно выводили собак, а по парадной, которая вела прямо в центр ресторана, где в это время уже сидели посетители и вкушали ранний обед.

— Великолепно! — воскликнул я. — Сейчас она наверняка стащит омара прямо с чьей-нибудь тарелки.

— Помоги мне! — сказала Лекси. Сперва я подумал, что она имеет в виду поимку собаки, но тут сквозь собачий гам я услышал стоны и вопли Кроули, доносящиеся из глубины апартаментов. Голос Лекси срывался — она явно была в панике. — Дедушка упал в ванной! Кажется, он опять сломал то же самое бедро.

Я ступил внутрь и закрыл за собой дверь. Пусть официанты ловят Благоразумие, им наверняка не впервой.

— 911 позвонила?

— Они выслали «скорую», но дедушка не подпускает меня к себе. И ничего не говорит. Что же делать, что же делать?!

Я поспешил в хозяйскую ванную... вернее, попытался поспешить, потому что с Лекси это оказалось невозможным. Она двигалась методично, ничего не задевая на своём пути, ни на что не налетая, но уж больно медленно! Впервые за всё время я увидел, как слепота Лекси стала для неё серьёзной помехой.

Кроули лежал на полу ванной, прикрывшись полотенцем.

— Пошёл вон! — заорал он, увидев меня.

— «Скорая» уже едет, — сообщил я.

— Не нужна мне «скорая»! Брысь отсюда!

Видеть его в этом положении было ужасно. Кроули, всегда такой властный и внушительный несмотря на инвалидное кресло — ну прямо как Рузвельт, понимаете? — валялся на полу в неловкой позе и казался хрупким и беспомощным. Я нагнулся, чтобы помочь ему хотя бы сменить позу на более удобную, но он оттолкнул мою руку.

— Убери от меня свои вшивые лапы, тупой макаронник!

Ничего себе.

Чего только я ни наслушался от него за эти несколько недель, но так он меня ещё никогда не обзывал. Я не знал, как к этому отнестись, да и не время было обижаться или сердиться. Старик попытался передвинуться сам, застонал от боли и выпалил целую обойму непристойных ругательств.

Лекси поморщилась, стоя в дверях.

— Что такое? Он опять упал? Да скажи же мне, Энтони! Скажи мне, что случилось!

— Ничего не случилось. Он просто попытался пошевелиться, но не смог.

— У него течёт кровь?

— Нет.

Она ударила себя ладонями по глазам и издала полный досады стон. Странный жест, но я понял, что он значит. Лекси злилась на свою слепоту. Она отлично со всем управлялась, когда мир ей в этом помогал, но когда случалось несчастье, получить от Лекси какую-либо помощь было почти так же невозможно, как и от её деда.

— Мы можем что-нибудь сделать?

Да, можем. Я открыл аптечку и обнаружил там целый склад медикаментов. Быстро просмотрел этикетки.

— Ты что затеял? — прокаркал Кроули.

— Вам нужно что-нибудь болеутоляющее и противовоспалительное, — отозвался я. В таких вещах я разбирался, потому что и в нашей семье тоже иногда случаются травмы.

— О, так ты теперь заделался моим доктором?

— Да. Я, доктор Тупой Макаронник, собираюсь предъявить вам чертовски огромный счёт.

Я нашёл, что искал, проверил срок годности, прочёл инструкции по дозировке и извлёк по таблетке из двух разных пузырьков. Затем наполнил стакан водой из-под крана и осторожно приблизился к Кроули.

— Это ещё что за гадость?

— Лодин и викодин, — ответил я. — Вам их выписали, когда вы сломали бедро.

— Не надо мне! — Он оттолкнул стакан, половина воды выплеснулась на мою рубашку.

— Отлично. Как хотите. — Я поставил стакан на полочку и положил таблетки рядом, убедившись, что Кроули видит и то, и другое. Если они достаточно намозолят ему глаза, то, чем чёрт не шутит, может Старикан изменит своё решение.

— Едут, едут! — воскликнула Лекси. Она различила звуки сирен задолго до меня. Опять сирены, опять в этом доме. Первый раз было, когда мы со Шва попались.

Услышав вой приближающейся «скорой», Кроули тоже взвыл:

— Вот только этого мне сегодня и не хватало!

Раздался стук в дверь, я помчался открывать. Но вместо работников «скорой» на пороге стояли Шва и запыхавшийся официант из ресторана, держащий за ошейник наше неразумное Благоразумие.

— Привет, Энси! — ликующе возгласил Шва, как будто квартира Кроули была самым радостным местом на Земле. — Как дела?

— Не спрашивай.

Я припустил бегом обратно в ванную, где Лекси по-прежнему стояла на пороге — дед орал на неё каждый раз, когда она пыталась подойти к нему поближе.

— Энтони! Забери её отсюда!

— Лекси, может, ты бы пошла куда-нибудь присела, а? Ну хотя бы до тех пор, пока он не успокоится?

Недовольная, Лекси удалилась в гостиную.

— А он на полу лежит, — сообщил Шва, как будто я был не в курсе.

— Дай сюда эти таблетки, — приказал Кроули.

Я вручил ему лекарство и стакан.

— Только осторожно, викодин вызывает привыкание.

Кроули окинул меня полным омерзения взглядом и проглотил таблетки.

Шва попытался внести свою лепту в дело помощи, но он явно не догонял ситуации:

— Э-э... Может, нам надо его поднять?

Прибыла «скорая». Лекси впустила врачей; и тут, чтобы уж окончательно превратить суматоху в дурку, Благоразумие снова вылетела на лестницу, а за ней понеслись ещё три-четыре барбоса.

Работники «скорой» обалдели и вскинули руки вверх, то есть сделали то, чего ни в коем случае нельзя делать в присутствии возбуждённой собаки; потому что собака своим бесхитростным умишком думает, что у тебя в руке припрятано лакомство для неё, и, само собой, встаёт на дыбки и кидается обниматься. А теперь помножьте собаку на десять.

— Сюда! Он здесь, в ванной!

Я пытаюсь показать врачам дорогу, но куда там! Осатанелые грехи и добродетели загнали бедняг в угол, из которого те даже не пытаются выбраться.

— Да что вы, афганских борзых никогда не видали, что ли? — ору я. Должно быть, не видали. Пришлось прибегнуть к Старикашкиному трюку и швырнуть пригоршню собачьих лакомств куда-то в дальний угол. Пленники свободны.

Как только профессионалы взяли ситуацию под контроль, я решил, что хватит с меня драм. Кроули, непрерывно охая и обругивая всех подряд, отправится в больницу, Лекси — за ним, а нам со Шва лучше заняться делом — вывести собак. Однако Кроули и тут подложил мне свинью.

Медики взгромоздили Старикана на каталку, и в тот момент, когда она проезжала мимо, Кроули сцапал меня за локоть.

— Энтони, ты поедешь со мной.

— Кто — я?!

— Здесь есть другой Энтони?

— Я поеду, дедушка! — вызвалась его внучка. Мокси уже был наготове у неё под рукой.

— Нет! Ты останешься дома и пойдёшь с Кельвином прогуливать собак.

— Но я хочу с тобой!

Медики покатили каталку дальше и протаранили ею Шва, в результате чего тот приземлился попой на пол. Псы, едва успокоившись, опять подняли гвалт.

— Извини, мальчик, мы тебя не видели.

— Энтони, за мной! — приказал Кроули.

Я обернулся к Шва с Лекси, удерживавшим собак, пока медики катили Старикана сквозь дверной проём:

— По всей видимости, меня ждёт новое назначение.

***

Я сидел в карете рядом с носилками, на которых лежал Старикан. Машина неслась в больницу Кони-Айленда, не обращая внимания на красные сигналы светофоров и частенько забираясь на полосу противоположного движения.

— Почему я? — спросил я у Кроули. — Почему не Лекси?

— Не хочу, чтобы она видела меня таким.

— Но она же не может видеть!

— Не строй из себя умника! Ты же отлично понимаешь, что я имею в виду. — Старикан пошевелился и скорчил гримасу. — Там, в больнице, скажешь, что ты мой внук, и постарайся пролезть в отделение интенсивной терапии. Ты такой скользкий тип — пролезешь куда угодно.

— Э-э... спасибо... наверное?

Работник «скорой», в этот момент измерявший кровяное давление Кроули, бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал. Должно быть, ему до лампочки, что будет происходить в больнице.

Когда машина остановилась у входа в приёмник срочной помощи, Кроули снова схватил меня за руку. Ногти его впились мне в предплечье — хотя не думаю, что он сделал это нарочно, чтобы причинить мне боль — и прошипел:

— Не позволяй им оставлять меня одного!

***

Я сидел рядом с Кроули в палате срочной помощи в маленьком отсеке, с трех сторон ограниченном занавесками, и выслушивал его беспрерывные жалобы, начиная с вонючего антисептика до подмигивающей лампы дневного света, из-за которой, по мнению Старикашки, и «у самого здорового человека может сделаться припадок». Он собирался подать в суд на всё и вся в этой больнице; адвокаты примчатся — только свистни!

Я позвонил домой сообщить родителям, где застрял. Никогда не начинайте разговор с мамой со слов «Мама, я в больнице».

— О Боже! Ты попал под машину? О, Боже мой, Боже мой! У тебя много переломов? О Господи, Энси, Господи Боже мой!..

Она кричала так, что мне пришлось отстранить телефон от уха. Старикан слышал всё до последнего слова. Вообще-то, было приятно, что мама так за меня переживает, так что я немного понаслаждался, прежде чем остановить поток её отчаяния и рассказать, по какому поводу я в больнице.

— Несчастье с мистером Кроули. Думаю, я побуду здесь ещё какое-то время.

— С ним всё в порядке? — всполошилась мама. — Он будет жить?

— Будь моя воля — нет.

Кроули гоготнул. Впервые за всё время нашего знакомства я услышал от него нечто похожее на смех.

— Позвони, когда тебя нужно будет отвезти домой, — сказала мама.

— Да не беспокойся, я возьму такси.

При моём последнем замечании глаза Кроули чуть расширились, а губы сжались плотнее. После того как я закончил разговор, он проскрипел:

— Уйдёшь, когда я разрешу тебе уйти. Внеурочное время оплачу в полтора раза больше обычного.

— Вам не приходило в голову, что есть люди, которые оказывают услуги за просто так?

— Ты к ним не относишься.

— Ну почему... я тоже... иногда.

— Очень хорошо. Тогда я не стану тебе платить.

— Ладно. Я пошёл.

— Ага! — воскликнул он, наставив на меня палец.

Пришёл мой черёд смеяться.

Кроули выглянул в узкий проём между занавесками. Врачи и сёстры то и дело пролетали мимо, но никогда не залетали в наш отсек.

— С больницами наша цивилизация села в ба-альшую галошу, — изрёк Кроули.

— Вы тут не единственный пациент. Придут и к вам.

— Угу, вместе с коронером[28].

Я одно мгновение всматривался в него, припомнив, что он творил, когда его вкатывали сюда. Как только дверца «скорой» распахнулась, Кроули закрыл лицо обеими ладонями, словно вампир в страхе перед светом дня, и всё время в панике звал меня.

— Почему вы так боитесь остаться один? — спросил я.

Кроули проигнорировал мой вопрос, поэтому я зашёл с другой стороны:

— Почему вы взяли с собой меня, а не Лекси?

Кроули долго обдумывал свой ответ, потом вздохнул. Хороший знак. Если человек вздыхает, то, скорее всего, скажет правду. Вздох означает, что ложь не стоит усилий для её выдумывания.

— Чем больше Лекси узнает, тем больше расскажет своему папаше, моему с‑сыну. — Кроули выплюнул это слово, растянув начальное «с» на две вместо одного. — Не хочу, чтобы мой с‑сын знал что-нибудь. Он и без того убеждён, что мне самое место в пансионате. Иначе говоря, в доме для старых развалин.

— Если на то пошло, вы старая развалина и есть.

— Я не старый! Я в годах. — Увидев, что я туплю, он пояснил: — Так лучше звучит.

— Да какая разница, как это звучит! Это просто выражение, которым заменяют слово «старик», так же, как говорят «ванная» вместо «туалет» и «туалет» вместо «нужник». — И, помолчав, я прибавил: — Это называется эвфемизм. Чтобы лучше звучало.

Он отмахнулся.

— С тобой говорить — только попусту воздух расходовать. Ты всё равно не в состоянии понять, о чем я толкую.

— А по-моему, очень даже хорошо понимаю.

Я думал, что он опять только отмахнётся, но, к моему удивлению, Кроули внимательно слушал; из чего следовало, что мне нужно было найти верные слова для изложения своих мыслей. На всякий случай я начал медленно, чтобы более-менее стройный эшелон моих мыслей, налетев на внезапное препятствие, не свалился под откос.

— Сейчас все знают вас как полоумного Старикашку Кроули, у которого есть четырнадцать собак и достаточно власти, чтобы лишить яиц половину Бруклина.

Он ухмыльнулся.

— До сих пор помнят те яйца, а?

— А разве их можно забыть? Но как только вы попадёте в дом престарелых, вы превратитесь в обычного старого пердуна, который целыми днями только играет в шашки да ждёт, когда же придёт инструктор по водной гимнастике. Вы перестанете быть некоей таинственной силой, с которой всем надо считаться. Вот чего вы боитесь.

Он долго-долго молча смотрел на меня. Я начал подозревать, что он изобретает особо изощрённое оскорбление, но Кроули в конце концов проговорил:

— Да ты, кажется, капельку умнее, чем я полагал.

— Знаете, ваш сын всё равно обо всём узнает. Лекси расскажет. Если уже не рассказала.

— Ну и пусть. Мне только бы выбраться отсюда и вернуться домой, а там можно и с с‑сыном разобраться. — Помолчав, он добавил: — Надеюсь, что с Лекси ничего не случится, пока она там с этим твоим дружком, мистером Нирыбанимясо.

— Уверен — они со Шва прекрасно проводят время. Небось, щупают друг у дружки физиономии.

При мысли об этом мне поплохело. Пришлось даже встать и пройтись по крохотному отсеку, выглянуть за занавески — не идёт ли к нам доктор. Ага, как же, жди. Галоша цивилизации. Может, Старикан прав.

— Моя внучка очень сердита на тебя.

Вот это новость.

— Да ей-то чего сердиться? Это же она меня бортанула и захотела Шва.

Кроули посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну ты и остолоп.

— Кажется, вы только что сказали, что я умнее, чем вы думали.

— Значит, ошибся.

***

Выяснилось, что Кроули опять сломал бедро. Травма не была такой уж тяжёлой, но перелом есть перелом. Старикан не мог держать своё положение в тайне от «с‑сына», но поскольку родители Лекси всё ещё кутили в Европе, военные действия ограничились трансатлантическими телефонными переговорами. Предки Лекси настаивали, чтобы Кроули отправился в спецлечебницу, а он сообщил им, куда им эту самую лечебницу засунуть. Под конец Старикан согласился нанять круглосуточную сиделку, а пока удовольствовался тем, что вовсю тиранил больничных медсестёр.

Из своей палаты Кроули велел Лекси на следующий день отправляться в школу, вместо того чтобы переться к нему в больницу, и развонялся так, что она послушалась. А вот мои предки разрешили мне прогулять, поскольку я всю ночь проваландался с Кроули. Я использовал предоставленное время на то, чтобы добраться на подземке до Академии для слепых. Успел — занятия ещё не кончились.

После уроков ученики покидали школу спокойно и размеренно, совсем не как толпы оглашенных в других учебных заведениях. У многих были при себе собаки-поводыри, других забирали родители или гувернантки. Несколько старшеклассников ушли самостоятельно, постукивая перед собой белыми палочками. Некоторые из однокашников Лекси, похоже, очень хорошо приспособились к своему состоянию, но другим явно приходилось нелегко. Я никогда себе даже и представить не мог, насколько по-разному люди справляются со слепотой.

Самым странным было то, как шофёры подавали различные звуковые сигналы, чтобы показать своим пассажирам путь к автомобилю: некоторые пощёлкивали трещотками, другие гудели, третьи свистели — и ни один сигнал не походил на другой. Просто невероятно — каждый ученик находил свой автомобиль после всего лишь пары гудков или щелчков.

Мокси увидел меня прежде, чем я увидел Лекси, и привёл хозяйку ко мне.

— Мокси? Что с тобой, пёсик?

— Привет, Лекси.

Она мгновенно узнала мой голос.

— Энтони, что ты здесь делаешь? С дедушкой всё в порядке?

— Да, да, с ним всё хорошо. Я пришёл поговорить с тобой.

— Пришёл сюда? Не мог подождать, пока я вернусь домой?

— Мог, но не захотел.

Какая-то машина притормозила у тротуара, стекло опустилось и водитель свистнул в свисток.

— Неужели так во всех школах для слепых? — спросил я у Лекси.

— Не думаю, — ответила та. — Тут школа выпендрёжная. — Она еле заметно повернула голову в сторону. — Я слышу своего шофёра; он там, дальше по улице. Пошли, мы подбросим тебя домой.

Лекси привела меня к чёрному «линкольну» — её родители наняли машину, чтобы она возила их дочку в школу и из школы. Водитель, на вид пакистанец, решил блеснуть оригинальностью и вместо банальной трещотки играл на губной гармошке. Жутко фальшиво.

— Мой отец снабдил его казý — такой маленькой африканской дудкой — чем страшно напугал беднягу. Я дала ему гармонику — она куда более респектабельная. Может, к концу учебного года он даже научится на ней играть.

Мы сели в машину, Мокси улёгся у ног хозяйки, и мы поехали.

— Твой дедушка говорит, что ты на меня сердишься.

— Он так сказал?

— Ага. Думаю, что имею право знать, почему. Ты сама меня отшила прямо в середине концерта, и теперь ты же на меня и сердишься?

Мокси почувствовал некоторое возмущение в моём голосе и гавкнул. Впервые за всё время я услышал его лай.

— Я отшила? Ты и вправду так думаешь?

— Нет, наверно, нет. Лучше сказать так: ты меня уволила. Хотя чем это лучше? Вот я и хочу узнать, почему ты сердишься. Если уж кто-то должен сердиться, то это я.

— Я не сержусь. Я просто... разочарована.

— Почему?

— Потому что это ты отшил меня.

— Кажется, ты морочишь мне голову.

— Нет, не морочу, — сказала она. — До тех пор пока ты получал плату, мы не могли по-настоящему встречаться. Я же так и сказала на концерте. Ты что, не помнишь?

— Помню, но...

— Ну и вот. Если мой официальный платный эскорт — это Кельвин, то всё в порядке. Дедуля получает, что ему надо, а ты мог бы пригласить меня на свидание. — Она помолчала. — Но ты не пригласил.

У меня челюсть отвисла, совсем как у Уэнделла Тиггора на уроке математики. Я потерял дар речи.

А Лекси продолжала:

— Знаешь, есть люди, слепые по-настоящему — они ничего не видят, пока их не ткнут носом.

И с этими словами она наклонилась и поцеловала меня. Прямо в губы, без промаха, как будто у неё был встроенный радар, нацеленный на мой рот. А потом проговорила:

— Ещё что-то непонятно, или открытку послать? Холлмарк с сердечком?

Я оглянулся по сторонам, засмущавшись, но кругом никого не было, кроме Мокси и водителя-пакистанца, который не отрывал глаз от дороги, как будто это был высший уровень в какой-то видеоигре.

— Сердечко можно, Холлмарк не надо. — На что-то более остроумное я оказался неспособен. И тут меня пронзила неприятная мысль, и момент был испорчен.

— А как же Шва?

— Кельвин мой друг, — сказала Лекси. — Он поймёт.

— Вот уж не думаю. Он считает, что вы с ним теперь вроде как пара.

— Не придумывай. Ничего такого он не считает.

— Слушай, я же знаю его лучше.

— Он мой официальный эскорт. Нам весело вместе. Он знает, что больше между нами ничего нет.

— До тебя не доходит, Лекси? Если мы начнём встречаться, Шва будет раздавлен. Он из тех «настоящих слепых», которые верят тому, что видят.

Лекси оскорблённо передёрнула плечами.

— Думаю, я куда лучше разбираюсь в людях, чем тебе кажется.

— А я говорю, что мы не можем поступить так со Шва.

— Значит, ты не хочешь со мной встречаться?

Я вздохнул.

— Этого я тоже не говорил.