Альтернативные модели современности: модернизация и глобализация

 

Вопрос о соотношении концепций модернизации, глобализации, виртуализации решается на основе выяснения их теоретического статуса. Фундаментальные теории трансформации общества, выработанные современной социологией за полторы сотни лет, можно сгруппировать в два типа: теории развития и теории изменений.

Теория общественного развития — модель универсальных, перманентных и однозначно направленных трансформаций общества. В рамках теории развития источники, логика, сферы трансформаций исторически и культурно инвариантны. Для теорий развития характерны дедуктивность и детерминизм. Классическими примерами теорий развития могут служить: закон трех стадий интеллектуальной и социальной эволюции (О. Конт), закон смены социально-экономиче-

[64]

ских формаций (К. Маркс), теория функциональной дифференциации (Т. Парсонс), теория перехода к постиндустриальному обществу (Д. Белл).

 

Таблица 8. Теории общественного развития

 

Теоретик	Источники трансформации	Логика трансформации
Конт	Интеллектуальная эволюция	Знание—политический строй
Маркс	Рост производительных сил	Базис—надстройка
Парсонс	Функциональная дифференциация	A—G—I—L
Белл	Технологическое развитие	Технология—социальные институты

 

В последние сорок—пятьдесят лет теории этого типа были подвергнуты массированной критике. Начало этой критике положил К. Поппер(1). В 1960-е гг. продолжателем его идеи развенчания историзма стал Р. Нисбет(2), а в 1980—90-х гг. критика теорий развития была подытожена Р. Будоном(3) и П. Штомпкой(4).

Все критики концепций прогресса, эволюции, развития в качестве альтернативы предлагают концепцию общественных изменений, в которой теория — это модель контингентных (исторически и культурно уникальных, ситуативных) трансформаций.

Для созданных на этих принципах теорий характерны индуктивность и парадигматизм. Теории изменений концептуализируют эмпирически фиксируемые в различных сферах общественной жизни тенденции как аналогичные, реализующие один образец (парадигму изменений). Совокупность тенденций образует единое движение — трансформацию общества, при этом отдельные тенденции рассматриваются как взаимообусловливающие или как автономные, не связанные причинно-следственно друг с другом.

Фокусировка теории на специфическом наборе тенденций связана (чаще имплицитно) с контингентным сдвигом — совокупностью событий, радикально и катастрофически быстро меняющих привычные структуры общественной жизни, превращающих ранее периферийные сферы и тенденции в ключевые. В понятии контингентности есть два смысловых слоя. Во-первых, контингентность означает ситуативность, обусловленность специфическими условиями, во-вторых— возможность иного.

Для периода контингентного сдвига характерно “переломное” изменение трендов определяющих параметров: от медленного роста к остановке и даже снижению и далее к беспрецедентному росту (рис. 3).

(1) Поппер К. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. № 8,9.

(2) Nisbet R. Social change and history. N. Y„ 1969.

(3) Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М., 1998.

(4) Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

[65]

 

Рис. 3. Модель контингентного сдвига по параметру “А”

Теории изменений формируются как концептуализации “разрывов”, вызванных контингентным сдвигом. Превращение вялотекущих тенденций в интенсивные — это момент разрыва. Дихотомическое различение прежнего и нового типов социальной организации становится парадигмой концептуализации изменений и используется теоретиками для создания моделей, объясняющих тенденции, выходящие за исторические пределы контингентного сдвига. Примерами наиболее влиятельных в последние годы теорий изменений могут служить концепции модернизации, концептуализирующие сдвиг от традиционного общества к современному, и концепции глобализации, концептуализирующие сдвиг от локального общества к глобальному.

Для всех концепций модернизации, уже традиционно увязывающих в единый процесс трансформации общества индустриализацию, урбанизацию, демократизацию и секуляризацию, образцом явно выступают события, охватывающие полстолетия в конце XVIII—начале XIX в. Названные тенденции из вялотекущих превратились в интенсивные и радикально меняющие общество в период от создания первой фабрики в 1771 г. и декларации независимости североамериканских колоний в 1776 г. до реставрации европейских монархий в 1815 г. и кризиса конъюнктуры в 1817 г. и последовавшего первого циклического кризиса перепроизводства в 1825 г.

В обозначенный период происходят промышленная революция и первые кризисы перепроизводства, протекавшие как весьма болезненные процессы (“рождение” пролетариата — отчужденных от собственности масс рабочих), за которыми последовало “рождение”

[66]

тенденции массового производства/массового потребления, трактуемой ныне как тенденция собственно модернизации (рис. 4).

 

Рис. 4. Промышленная революция и массовое производство

Составлено по: The Economist. 1996. September 28—October 4; Мельянцев В. Л. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М., 1996.

 

Параллельно сдвигам в экономике в отмеченный период произошла серия политических (так называемых буржуазных) революций и реставраций абсолютистских режимов, за которыми парадоксальным образом последовало “рождение” тенденции распространения и укрепления режима массовой демократии (рис. 5). На время “перелома” тенденции демократизации пришлись война за независимость США (1775—1783), подавленная революция в Голландии (1786), революция во Франция (1789—1795) и ее “экспорт” в Нидерланды, Швейцарию, государства Италии (1792—1804), общеевропейская война (1805—1815) и ликвидация большинства из возникших демократий.

Характер сдвига носили и процессы в культуре конца XVIII— начала XIX в. Подъем идеологии Просвещения, ее проникновение в науку, литературу, изобразительное искусство, образование сменились романтической реакцией и консервативной культурной политикой, за чем последовало “рождение” тенденции роста массовой культуры.

Таким образом, 1770—1820-е гг. — это период превращения идей Просвещения в социокультурные нормы. Это проникновение отвле-

[67]

 

Рис. 5. Буржуазные революции и массовая демократия

Составлено по собственным расчетам автора.

 

ченных гуманистических идей в повседневную жизнь миллионов людей стало возможным потому, что серия кризисных процессов— пролетаризация, аномия (отчуждение от общественного порядка), массовые войны 1792—1815 гг., революционный и контрреволюционный террор и т.д. — разрушили уклад жизни, дотоле стабильный и маловосприимчивый к ценностям капитализма, демократии, к идеологии прогресса. Серия экстраординарных событий вызвала тот сдвиг, после которого ни консерватизм традиционных сословий, ни даже хозяйственные пертурбации, ужасы революций и войн не смогли “похоронить” капитализм, демократию, идеологию прогресса. Напротив, в результате сдвига они стали доминантами трансформации общества.

Классики социологии не обошли своим вниманием произошедший разрыв между двумя типами социальной организации. Их теории всегда так или иначе акцентируют принципиальное различие двух типов социальной организации (табл. 9).

 

Таблица 9. Два типа социальной организации в классической социологии

 

Теоретик	Традиционная	Современная
Конт	Теологическая	Позитивная
Маркс	Феодальная	Капиталистическая
Спенсер	Военная	Промышленная
Теннис	Община	Общество
Дюркгейм	Механическая	Органическая

 

[68]

Тот факт, что все подобного рода теории возникли после периода контингентного сдвига, наводит на мысль, что именно этот сдвиг превратил в сознании людей предшествующие сдвигу и последовавшие за ним события в закономерные фазы единого процесса развития. Спровоцировав фокусировку внимания на экспансии рыночной экономики, массовой демократии и массовой культуры, контингентный сдвиг тем самым породил не только следствия, но и предпосылки трансформации общества, которыми стали считаться события и тенденции прошлого, зачастую разрозненные и малозначимые для жизни современников.

В середине XX в. идеи классиков были переформулированы с позиций теории изменений. Соединяя в дихотомической типологии социальной организации “традиционное общество/современное общество” все те аспекты, которые разрабатывали классики, авторы теории модернизации(1) отказались от представления трансформации, происходившей в XVIII—XX вв., в качестве закономерного этапа общего процесса развития, социальной эволюции. Так, Ш. Айзенштадт, в чьих трудах теория модернизации получила наиболее полную разработку, под модернизацией подразумевает серию эмпирически фиксируемых с начала XIX в. процессов: индустриализацию, демократизацию, секуляризацию, урбанизацию, НТР. Во всех этих процессах им выявляются два главных общих аспекта: социальная мобилизация и структурная дифференциация(2). Они и представляют собой образец — парадигму перехода от традиционного к современному, модернизированному обществу. Эта парадигма прослеживается в изменениях, происходящих параллельно в экономике, политике, культуре, и Айзенштадт полагает, что между модернизационными процессами нет жесткой причинно-следственной связи, что ни одна из сфер общества не выступает в качестве первичного источника, постоянно вызывающего изменения в остальных сферах общества(3).

Модель “социальная мобилизация + структурная дифференциация” предполагает концептуализацию только тех общественных изменений, которые ведут к повышению индивидуальной и групповой социальной мобильности, к развитию институционального строя и стратификационной формы социального неравенства. В рамках модернизационной модели изменений критерием современности/развитости общества может быть лишь наличие индустриального капитализма и либеральной демократии. Данная модель не позволяет концептуализировать возникновение иных типов социальной организации, например комбинации индустриального капитализма и авторитарного режима массовой демократии (нацизм, большевизм и т.п.)

----------------------

(1) Levy М. Modernisation: Latecomers and Survivors. N. Y., 1972; Eisenstadt S. Tradition, change, and modernity. N. Y., 1973; Berger P. The capitalist revolution. N. Y., 1986.

(2) Eisenstadt S. Tradition, change, and modernity. N. Y., 1973. P. 27, 358.

(3) Ibid. P. 204.

[69]

или постиндустриального капитализма и режима миноритизированной массовой демократии. Такого рода общественные изменения для адептов модернизационной парадигмы являются подлинными головоломками. Определение их как “антимодернизации” и “постмодернизации” явно указывает на то, что они просто выходят за пределы граничных условий теории модернизации.

Модель модернизации применительно к социальным процессам в Европе и Северной Америке идеально “работает” на материале конца XVIII—начала XX в., когда общественные изменения однозначно выглядят как переход от консервативной, малоподвижной социальной организации к динамичной, перманентно меняющейся. Правомерность такого взгляда хорошо иллюстрируется зафиксированным на рис. 4 и 5 сдвигом от низких темпов изменения параметров (“традиция”) к высоким темпам (“модернизация”). На материале середины XX в., когда тенденции были не столь однозначны — экономические и политические кризисы, войны и культурный пессимизм “потерянных поколений”, “антимодернизация” в Германии, Италии, СССР, — модернизационная модель “работает” скорее удовлетворительно, чем хорошо. Плохо она “работает” на материале конца XX в., когда изменений по модернизационному образцу практически нет, а изменения иного характера, например становление эклектичных (постмодернистских) форм экономики, политики, науки, искусства, можно с равным успехом трактовать и как демобилизацию/ дедифференциацию и как гипермобилизацию/ гипердифференциацию. Парадигму модернизации в новых условиях не “спасают” даже модели, которые “встраивают” новые тенденции в образец (pattern) модернизации в качестве ее нового этапа, ее внутреннего “отрицания”, ее собственного “иного”. Примерами подобного рода моделей являются концепции поздней модернизации(1), диалектики модернизации(2), постмодернизации(3). Парадигма изменений, используемая в моделях модернизации, включая новые их разновидности, генетически связана с эмпирическими тенденциями контингентного сдвига конца XVIII—начала XIX в. Поэтому нет ничего странного в том, что дихотомическая модель “традиция/современность” и модель “мобилизация + дифференциация” не описывают новые изменения. Теории, чья концептуальная зависимость от характера событий далекого прошлого не отрефлексирована, становятся все менее достоверными и подвергаются критике. Вся постмодернистская социальная теория построена на эксплицитной или имплицитной констатации того, что во второй

----------------

(1) Giddens A. Modernity and self-identity. Self and society in the late modem age Stanford (California), 1991.

(2) Tiryakian E. Dialectics of modernity: Reenchantment and dedifferentiation as counterprocesses // Haferkamp H., N. Smelser (eds.). Change and modernity. Berkeley and L.A„ 1992.

(3) Crook S., Pakulski J., Waters M. Postmodernization. Change in Advanced Society. L., 1992.

[70]

половине XX в. произошли общественные изменения, которые не соответствуют модернизационному образцу.

Более адекватной трансформации общества середины—конца двадцатого столетия выглядит концепция глобализации. Понятием “глобализация” охватывается широкий спектр событий и тенденций уходящего столетия: развитие мировых идеологий, кровопролитная борьба за установление мирового порядка, включая две мировые войны; скачкообразный рост числа международных организаций, в том числе наднациональных по своему статусу ООН, НАТО, ЕС и т.д.; появление и развитие транснациональных корпораций, “взрывной” рост международной торговли; массовая миграция и интенсивное формирование в развитых странах этнокультурных меньшинств; создание планетарных СМИ и экспансия западной культуры во все регионы мира. Отмеченные тенденции приобрели характер синхронных общественных изменений в начале—середине XX в., и произошло это превращение таким образом, что его можно характеризовать как еще один контингентный сдвиг.

“Революция” международной торговли прошла после болезненного перелома, вызванного двумя мировыми войнами и межвоенной депрессией, когда в экономиках развитых стран преобладали автаркические тенденции (рис. 6). “Рождение” тенденции интенсивного углубления международного разделения труда, расширения наднациональных рынков, бурного роста числа ТНК, то есть всего того, что теперь принято именовать экономической глобализацией, приходится на 1950-е гг.

 

Рис. 6. “Революция” международной торговли и транснациональная экономика

[71]

 

Составлено по: Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М., 1996.

 

Параллельно интернационализации и интеграции экономик происходила “революция” международной бюрократии, выразившаяся в беспрецедентном росте числа как межправительственных, так и неправительственных международных организаций (рис. 7). И, как и в случае экономики, “рождение” тенденции оформления транснациональной политики происходит вслед за кризисом — всплеском ксенофобии, крушением установленной версальскими (1919) и вашингтонскими соглашениями (1921—1922) системы международных отношений, второй мировой войной (1939—1945), противоборством военно-политических блоков и мировых идеологий.

Экспансия образов/ценностей западной массовой культуры во все регионы мира и “рождение” тенденции к консолидации транснациональной культуры происходят вслед за характерными для первой половины XX в. интенсивной идеологической борьбой и отторжением инокультурных образов/ценностей. Внешним проявлением возникновения транснациональной культуры можно считать происходящую все в той же середине XX в. “революцию” планетарных СМИ: с середины 1920-х гг. начинается систематическое радиовещание на коротких волнах, а с начала 1960-х развивается телевизионное вещание через ретрансляционные спутники.

Таким образом, в первой половине XX в. серия экстраординарных событий вызвала сдвиг, после которого даже ужасы войн, организованной ксенофобии и геноцида не смогли “похоронить” интернационализацию и интеграцию национальных экономик, государств, культур. Во второй половине XX в. эти тенденции стали доминантами трансформации общества.

[72]

 

Рис. 7. “Революция” международной бюрократии и транснациональная политика

Составлено по: Waters М. Globalization. London and N. Y., 1995.

 

Чуткая к эмпирическим обобщениям социологическая теория второй половины XX в. откликнулась на обозначенные тенденции концепциями глобализации(1). В их основе лежит дихотомическая типология социальной организации: локальная и глобальная. В рамках этой типологии общественными изменениями могут быть лишь процессы смены социальной организации одного типа организацией другого типа. Один из основоположников теории глобализации в социологии Р. Робертсон определил глобализацию как серию эмпирически фиксируемых изменений, разнородных, но объединяемых логикой превращения мира в единое целое(2). Во всех процессах им выявляются два аспекта: глобальная институционализация жизненного мира и локализация глобальности.

Глобальная институционализация жизненного мира явно толкуется как организация повседневных локальных взаимодействий и социализации индивидуального поведения непосредственным (минующим национально-государственный уровень) воздействием макроструктур мирового порядка. Макроструктурирование мирового порядка (системы взаимозависимости обществ, существующих в рамках национальных государств) происходит, по мысли Робертсона, под действием трех факторов: экспансия капитализма, западный империализм, развитие глобальной системы mass-media. Для жизненного мира инди-

-----------------

(1) Featherstone М. (ed.) Global culture. Nationalism, globalization and modernity. London, 1990; Robertson R. Globalization: Social theory and global culture. London, 1992; Waters М. Globalization. London and N. Y., 1995.

(2) Robertson R. Op. cit. P. 8.

[73]

видов и локальных сообществ совокупное действие трех факторов оборачивается экспансией “общечеловеческих ценностей”, распространением стандартных образов, эстетических и поведенческих образцов глобальными сетями СМИ (например, CNN) и ТНК (например, Coca-Cola).

Второй аспект в схеме Робертсона — локализация глобальности — призван отразить тенденцию осуществления глобального (системы международных отношений) через локальное, т. е. через превращение взаимодействия с представителями иных культур в рутинную практику, в часть повседневной жизни, через включение в повседневную культуру элементов инонациональных, “экзотических” локальных культур (примером может служить, проникновение в быт миллионов жителей западных мегаполисов китайской, японской, индийской гастрономии). Чтобы подчеркнуть двуаспектность глобализации, соотносительность и взаимопроникновение глобального и локального, Робертсон даже изобретает специальный термин: “глокализация”.

Модель Робертсона, которую так или иначе воспроизводят остальные теоретики глобализации, может быть представлена в виде формулы “глобальная взаимозависимость + глобальное сознание”. Эта модель предполагает в качестве критерия глобальности общества наличие транснационального капитализма — рынка, образуемого ТНК и мультикультурными общностями потребителей, а также наличие транснациональной демократии — системы международных организаций, призванных отстаивать универсальные “общечеловеческие ценности”.

Логическая структура теорий глобализации, основу которой образует дихотомическая типология социальной организации “локальная/глобальная”, идеально “работает” на материале XX в., когда резкая смена параметров, характеризующих международные, межкультурные контакты (рис. 6, 7) позволяет трактовать общественные изменения как переход от социальной организации, замкнутой на локальном (региональном, национальном) уровне, к открытой, преодолевающей национальную ограниченность социальной организации. Но глобализационная модель общественных изменений плохо “срабатывает” на материале прежних эпох и обещает затруднения в уже недалеком будущем. Причина— концептуальная зависимость глобализационной парадигмы от тенденций, обусловленных контингентным сдвигом начала—середины XX в. Нетрудно заметить, что для теорий, увязывающих в единый процесс трансформации общества интернационализацию экономики, становление наднациональных политических организаций, формирование на локальном уровне мультикультуральных сообществ, образцом является комплекс драматичных событий середины XX в. Формирование нового и единого мирового порядка превратилось в интенсивный и всеохватывающий процесс лишь в период от первой мировой войны (1914—1918), создания Коминтерна и Лиги Наций в 1919 г. до второй мировой войны

[74]

(1939—1945), реализации плана Маршалла и создания СЭВ, НАТО, организации Варшавского договора в конце 1940-х—середине 1950-х гг. Однако в концепции Р. Робертсона тенденции глобализации зарождаются уже во времена Колумба, и вся эпоха Модерн (сер. XVIII— XX вв.) представляется как “глобализующая современность” (globalizing modernity)(1). Другой модный теоретик глобализации М. Уотерс идет еще дальше, предлагая концепцию “прерывистой” глобализации, возникшей на “заре истории”(2), а в эпоху Модерн ставшей комплексом непрерывных и интенсивных процессов. Здесь мы сталкиваемся с тем же дефицитом рефлексии, что и в случае теорий модернизации. Концептуальную зависимость теорий глобализации от контингентного сдвига начала—середины XX в. следует учитывать перед лицом новых возникающих на исходе столетия тенденций общественных изменений. Так же, как модернизационная парадигма, парадигма глобализации не дает возможности адекватно описывать новые изменения, и наряду с термином “постмодернизация”, уже появился столь же симптоматичный термин “постглобализация”(3).