Постмодернизм: симптомы развеществления общества

 

Восприятие общества как реальности на протяжении XIX—первой половины XX в. было не просто теоретической точкой зрения, которую можно было критиковать, как это делал, например, М. Вебер. Представление об объективности социальной реальности было обыденным автоматизмом мышления и поведения. Немногочисленные рефлектирующие социологи вроде М. Вебера могли лишь корректировать это представление, предостерегать от его абсолютизации. Ситуация принципиальным образом изменилась во второй половине XX в. Теперь гораздо убедительнее выглядят и все чаще абсолютизируются разного рода номиналистские и феноменологические концепции социальной реальности. Но наиболее радикален и потому симптоматичен постмодернизм, констатирующий дестабилизацию и даже исчезновение этого рода реальности.

Становление постмодернизма как эстетического и идейного течения приходится на I960—70-е гг. Начало использованию термина “постмодернизм” было положено в 1960-х гг., когда поборники нового направления в архитектуре отказались следовать принципу рационализации конструкций зданий, и на смену стилевому единообразию в духе функционализма пришла “игровая” архитектура намеренно вычурных и запросто совмещаемых стилизаций. К концу 1970-х гг. эклектичность уже предстала как общая характеристика, а коллаж как универсальная эстетическая форма новой культурной эпохи — Постмодерна. Отвечая на вопрос, что такое постмодернизм, французский философ Ж.-Ф. Лиотар констатировал:

“Эклектизм есть отправная точка современной культуры в целом: человек слушает реггей, смотрит вестерн, ест пищу от McDonald's за

[34]

ланчем и блюда местной кухни за ужином, пользуется парижской парфюмерией в Токио и носит одежду в стиле “ретро” в Гонконге; знание — это материал для телевизионных игр”(1).

Хотя Лиотар и определяет новую культурную ситуацию посредством сугубо эстетической категории, сама эта категория в контексте противопоставления Постмодерна и Модерна имеет явно общесоциологический смысл. Антиподом постмодернистской эклектичности является модернистская упорядоченность (связность, однозначность), то есть та определенность, которая задается институциональным строем любому роду деятельности — художественному творчеству, выбору пищи и одежды, занятию бизнесом или политикой. Те тенденции, которые уже традиционно квалифицируются как проявления постмодернизма в различных сферах общества, объединяет именно обнаруживающаяся в них эклектичность — превращение системы (связной последовательности и единообразия деятельности) в конгломерат (парадоксальное соединение разнородных и фрагментарных актов).

В экономике главный симптом перехода к Постмодерну — это консьюмеризм, ставший в развитых странах на протяжении 1950-х— 1960-х гг. образом жизни и стратегией поведения на рынке как для масс потребителей, так и для корпораций. На перенасыщенном рынке масса однотипных товаров дифференцируется посредством незначительных различий в дизайне и аксессуарах. Потребление индивидуализированных товаров и услуг становится средством индивидуализации стиля жизни. Нарастает сегментация рынка, сегменты пересекаются, и нарушается устоявшаяся стратификация внутренне однородных стилей потребления. Возникает эклектизм, описанный Лиотаром и наглядно демонстрирующий нарушение задаваемой институциональными нормами однозначности связи между экономическим статусом и стилем потребления.

В политике в 1960-х—1970-х гг. распространились сформулированные еще в конце 1950-х гг. доктрины “конца идеологии” и конвергенции(2), отрицавшие цели и принципы политической борьбы, устоявшиеся за полтора столетия модернизации. Альтернативой модернистским политическим доктринам и партийным организациям стали в последней трети XX в. антивоенное, правозащитное и экологическое движения, движения “народной дипломатии”, движения, отстаивающие интересы этнических, культурных, сексуальных меньшинств, локальных общин и т.д. Происходит миноритизация(3) политики. Электорат как однородная масса, распределяющаяся на большинство и меньшинство вдоль единственной оси “правые — левые”, замещается конгломератом меньшинств, для которых главной ставкой в по-

---------------------

(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition. Manchester, 1984. P. 76.

(2) См., например: Bell D. The end of ideology. New York, 1960; Sorokin P. Mutual convergence of the United States and the USSR to the mixed sociocultural type //International journal of the contemporary sociology. 1960. N 1.

(3) От англ. minority — меньшинство.

[35]

литической борьбе является право на альтернативный образ жизни. В такой ситуации стратегия сбора голосов не может базироваться на однозначной, унифицированной доктрине—идеологии. Мультикультурализм становится не столько идейной, сколько прагматической основой политической деятельности.

В науке конца XX в. возобладала тенденция теоретического плюрализма, закрепившая радикальный лозунг методологического анархизма “можно все” (anything goes)(1) в форме мультипарадигмальности. Принцип кумулятивизма научного знания замещается принципом пролиферации — безграничного умножения теорий, нередуцируемых одна к другой. Представление о принципиальной несоизмеримости теорий релятивизирует научную истину, абсолютизированную в культуре эпохи Модерн. До-, пара-, ненаучные представления реабилитируются в общественном сознании, воспринявшем критику сциентизма и последствий научно-технического прогресса.

В сфере искусства формируется и закрепляется практика (и соответствующие доктрины) соединения элементов разных стилей и художественных техник в коллажах, которые расцениваются не с точки зрения свободы видения и самовыражения субъекта творчества и не с точки зрения совершенства техники изображения объекта, но с точки зрения возможности интерпретации связи произведения с различными художественными традициями. Концептуализм в изобразительном искусстве и литературе, кино-ремейки, поп-музыка 1960-х—1970-х гг. отмечены этой тенденцией к синтезу стилей, жанров, техник, присущих различным художественным направлениям и культурам. Полистилизм — это ныне не столько характеристика сосуществования/конкуренции художественных направлений и школ, сколько основа и характер художественной деятельности вообще.

В результате сексуальной революции и нового подъема феминизма во второй половине XX в. происходит плюрализация сексуальной морали и форм сексуальной жизни. Общественное мнение примиряется с тем, что сексуальная ориентация индивидов одного пола не только может быть различной, но даже непостоянной и неопределенной. Получают распространение альтернативные формы семьи: неполная, пробная, дислокальная, гомосексуальная.

Отмеченные тенденции фрагментации в рамках модернистской картины мира предстают как дестабилизация социального порядка. Поэтому противники постмодернизма по-своему правы, когда квалифицируют моду на критику гуманизма и науки, на скепсис в отношении эстетических и общественно-политических идеалов как угрожающий симптом “цинизма и нигилизма”(2). Промодернистски ориентирован-

---------------

(1) Feyerabend P. Against method. Outline of an anarchistic theory of knowledge. London, 1975

(2) См., например: Harvey D. The condition of postmodernity. Oxford, 1989; Vattimo G. The end of modernity. Nihilism and hermeneutics in post-modem culture. Cambridge, 1988.

[36]

ные авторы понимают или, по крайней мере, чувствуют, что суть постмодернизма в развенчании “идолов” Свободы и Прогресса. Основание постмодернизма — недоверие к “великим преданиям” эпохи Модерн(1), сомнение в том, что научный и технический прогресс, подчинение природных и управление социальными силами есть безусловное благо, что все это освобождает человека от нужды, угнетения и предрассудков; сомнение в том, что “новое” обесценивает, делает ненужным “старое”. Постмодернизм означает уравнение в правах “объективного” и “субъективного”, “рационального” и “иррационального”, “научного” и “ненаучного”, “архаичного” и “современного”. Постмодернизм как некое “после”, то есть сменяющее модернизм, ориентирован на движение дальше Прогресса и избавление от Свободы. Абстрагируясь от пристрастности обличителей постмодернизма, следует признать, что ими точно схвачена характерная тенденция Постмодерна — беззастенчивое использование плодов Модерна в антимодернистском отрицании его. Поэтому понятие цинизма здесь вполне уместно. Нужно лишь социологически его интерпретировать.

Цинизм здесь — это усилие освободиться от модернистских ценностей, овеществленных в социальных институтах, посредством модернистских же социальных технологий. Такого рода цинизм и демонстрируют постмодернистские практики с их ироничным эклектизмом. Эклектизм нарушает институционально устанавливаемые эстетические, этические, политические и иные иерархии и границы. Но постмодернисты не столько отрицают, сколько симулируют социальную активность в модернистском, нормативном ее толковании. Постмодернизм не вводит новые ценности и потому сводится к демонстрации нарочито “свободного” и “прогрессивного” отношения к ценностным приоритетам, иерархиям характерным для эпохи Модерн.

Постмодернизм и как теория, и как практика возможен потому, что Свобода и Прогресс перестают быть проблемой. Рационализация общества и эмансипация индивида все-таки состоялись, хотя результаты этих процессов неожиданны и болезненны для сознания, поглощенного модернистской идеологией: процесс реализации ценностей оказался процессом овеществления. В отрегулированном, автоматизированном обществе массового потребления и массовой демократии можно быть скептиком и нигилистом в отношении Свободы и Прогресса, нет нужды быть деятельным и целеустремленным, потому что из идеологии, ориентирующей мышление на осознанный выбор целей и способов действий. Свобода и Прогресс превратились в элементы коллективного бессознательного, в интеллектуальные привычки и поведенческие автоматизмы. Из сферы общественного устройства Свобода и Прогресс перекочевали в сферу повседневности, обустройства быта. Мотивы Свободы и Прогресса больше не определяют выбор политического и экономического курса, но зато, если

---------

(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition.

[37]

судить по вездесущей рекламе, определяют выбор одежды, еды или косметики.

Постмодерн как культурно-историческая эпоха/ситуация (вторая половина XX—начало XXI в.) характеризуется реализованностью/ исчерпанностью ценностей Свободы и Прогресса и наличием системы социальных институтов, сложившихся в качестве форм реализации этих ценностей. Следствием неактуальности модернистских ценностей становится упадок мобилизующей и организующей силы общества как системы институтов. Симптомами упадка институтов можно считать снижение доверия к корпорациям и государству, снижение членства в партиях и профсоюзах, активизацию так называемых новых социальных движений на фоне инертности масс, и в целом — описанную выше фрагментацию социального порядка. Упадок институционального строя отрефлектирован в социологической теории конца XX в. Наиболее ярко эта рефлексия представлена в концепции Ж.-Ф. Лиотара, констатировавшего “атомизацию” социального в эпоху “расслабленности”(1), и в концепции Ж. Бодрийяра, провозгласившего “конец социального” в эпоху “инертности” и “меланхоличности”(2). По мысли Лиотара, при переходе от Модерна к Постмодерну происходит дезинтеграция социальных агрегатов, их распадение на массы индивидуальных “атомов”. “Атомизация” социального — это образование множества “гибких сетей языковых игр”. Согласно Бодрийяру, социальность, под которой он по всей видимости понимает интеграцию индивидов в общество посредством целесообразных взаимодействий, ориентированных на ценности, на исходе XX в. исчезает, поглощаемая “черными дырами” безразличных масс (потребителей, избирателей, телезрителей). Массы — это экстатический конец социального. Лиотар и Бодрийяр — постмодернисты и их нарочито метафоричные концепции могут рассматриваться как своего рода идеология нового интеллектуального и эстетического течения. Однако и представитель вполне респектабельной социологии А. Турен фиксирует ту же тенденцию “исчезновения” социального, когда пишет, что общество ныне предстает не как “институционально регулируемое целое”, а как “арена конфликтов из-за использования символических благ”(3).

Концепции Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийяра, А. Турена весьма симптоматичны. Взятые вместе, они позволяют сделать вывод, что общество переопределяется. С переходом в новую эпоху, в которой ценности реализованы и потому не актуальны, то, что считается социальной структурой, социальной реальностью per se утрачивает устойчивость и определенность, и тогда социологи начинают говорить об эфемерности, нестабильности, неопределенности, парадоксальности,

(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition.

(2) Baudrillard J. In the shadow of the silent majorities or The end of the social and other essays. New York: Seabury, 1983.

(3) Touraine A. The waning sociological image of social life // International journal of comparative sociology. 1984.N 1.

[38]

иррациональности или вовсе об исчезновении социального бытия в ситуации Постмодерна. Общество не исчезает, хотя перестает быть реальным. Поскольку существо современного общества (Modern society) в реализации ценностей как того, о чем, по выражению Хайдеггера, “во всем постоянно идет дело”(1), то образующие социальную реальность так называемые основные подсистемы “общества вообще” — политика, экономика, наука, культура — суть лишь ценностные ориентации эпохи Модерн. Структурная дифференциация общества обусловлена не детерминацией (К. Маркс), не функциональностью (Т. Парсонс) или аутопойесисом (Н. Луман), а простым подведением артефактов и социальных технологий под рубрики располагания сущим. Ведь отнесение к экономике, к политике или искусству определяется вовсе не свойствами вещей, слов или поступков, а отношением к ним как жизненно важным или несущественным. Концепции иерархии, равноправности и, наконец, самодостаточности “подсистем” общества (экономики, политики, науки и т.п.) артикулируют формы такого отношения, формы ценностной рубрикации.

В силу того, что структура общества есть лишь ценностная рубрикация, с деактуализацией ценностей общество развеществляется: оно становится эфемерным, абсурдным, ирреальным, но продолжает существовать. Институциональная структура перестает быть собственно социальной структурой, но она отнюдь не исчезает. Этот парадокс объясняется с помощью понятия симуляции, введенного в 1970-х гг. Ж. Бодрийяром.

Написав об “утрате” реальности в эпоху Постмодерн, Бодрийяр на свой манер констатировал ситуацию завершения процесса овеществления общества(2). Дефицит реальности у Бодрийяра — это вовсе не дефицит вещей и поступков. Напротив, он пишет о нарастающем “перепроизводстве” их в качестве знаков реального. Стало быть, под реальностью понимается некое “реальное” содержание, то есть ценностное наполнение вещей и поступков. Утрата реальности в концепции Бодрийяра — это утрата различения знака—образа и референта—реальности. Бодрийяр различает четыре последовательные фазы отношения между знаками и реальностью: образ является отражением подлинной реальности; он маскирует и извращает подлинную реальность; он маскирует отсутствие подлинной реальности; он не имеет никакой связи с какой бы то ни было реальностью. Постмодерн — время перехода к отношению третьего и четвертого порядков. “Знаки” не обмениваются больше на “означаемое”, они замкнуты сами на себя. Они симулируют наличие связи “знак—референт”, и эти симулякры(3) функционируют как самореферентные знаки.

----------------

(1) “Если ценность есть то, о чем во всем постоянно идет дело, то одновременно она оказывается тем, в чем имеет свое основание всякое "дело", в нем пребывая и из него черпая свою устойчивость” (Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 71).

(2) Baudrillard J. Simulacres et simulation. Paris, 1981

(3) Введенный Бодрийяром термин “симулякр” обозначает продукт/продукты процесса симуляции.

[39]

В свете концепции кардинального изменения в “способе означивания” самоподдержание социальной системы предстает как симуляция, скрывающая отсутствие “подлинной реальности”, под которой Бодрийяр явно подразумевает реальность, задаваемую проблемной картиной мира Модерна. Когда процесс овеществления приходит к своему логическому завершению, Свобода и Прогресс перестают быть аутентичной реальностью, тем “референтом”, по отношению к которому артефакты и социальные технологии суть “знаки”. Однако Бодрийяр упустил из виду, что сами “знаки” — артефакты и социальные технологии — в процессе овеществления становятся “новой реальностью”. Теперь знаки реального более действенны, чем сама реальность. Ценности в роли “референта” необходимы лишь как алиби существующего порядка вещей. Дефицит действительной референции вещей и поступков к Свободе и Прогрессу компенсируется интенсивной знаковой манипуляцией. Отсюда — “перепроизводство” символов Свободы и Прогресса в масс-медиа, в рекламе и на упаковке товаров и т.п. Налицо симуляция не реальности вообще (знать бы еще, что это такое), а реальности социальных институтов Модерна, и эта симуляция — симптом и фактор развеществления общества.

Развеществление— это сугубо негативная характеристика. Она указывает на отрицание старого и характеризует новое лишь как отсутствие старого. Но общество, развеществляясь, не исчезает. Ироничная симуляция институциональных образцов в постмодернистских практиках— это новый модус “бесплотного” существования общества. Концепция симуляции раскрывает социокультурный смысл постмодернизма как продолжение Модерна после его окончания. По словам склонного к эпатирующим метафорам Бодрийяра социальное по сути мертво, но продолжается в отвратительной форме, подобно росту ногтей и волос у трупа'. Но возможна и менее эмоционально окрашенная и лучше поддающаяся социологической операционализации метафора развеществления общества. Это — виртуальная реальность.

(1) Baudrillard J. L'Illusion de la fin ou la greve des evenements. Paris, 1992

[40]

 

 

ЧАСТЬ II