И вооруженное восстание чеченского народа

 

К тому эксперименту, который в виде принудительной коллективизации большевики преподнесли всем народам СССР, в том числе и чечено-ингушскому народу, чечен­цы и ингуши были как социально-экономически, так пси­хологически меньше всех других народов подготовлены. Ровно за год до начала этой коллективизации, осенью 1928 года, в г. Грозном состоялась по решению крайкома и ЦК ВКП(б) так называемая областная конференция бедноты. В решениях этой конференции, в приветствиях от крайкома и ЦК на имя этой конференции говорилось, что основная задача партии и Советской власти — поднять благосостояние чеченского крестьянства, оказывая ему всяческую помощь сельхозкредитами, инвентарем, семенами и наделением дополнительных участков земли тем, кто в таковой нуждается. Чеченцы призывались под­нять свое собственное хозяйство, пользуясь этой щедрой помощью государства. Разумеется, ни одного слова не было ни в «директивах партии» (приветствия крайкома и ЦК), ни в решениях конференции о колхозах. Однако осенью 1920 года Чеченский обком (областной комитет) получил важную телеграмму, подписанную тогдашним секретарем краевого комитета ВКП(б) А. А. Андреевым (позже член Политбюро). В телеграмме говорилось: Северный Кавказ объявлен по СССР первым краем сплош­ной коллективизации сельского хозяйства на основе ликвидации кулачества как класса. Указывая на практиче­ские меры, вытекающие из этого решения партии, А. А. Андреев писал, что коллективизация будет прове­дена в общем порядке во всех национальных районах, в том числе и в Чечне.

Когда телеграмма А. Андреева в виде решения Совет­ской власти была объявлена чеченскому народу, то чечен­цы ей не придали особого значения. Но когда прибыли в аулы уполномоченные областного комитета, краевого ко­митета и ЦК ВКП(б) и начали забирать у крестьян — у одних все имущество, движимое и недвижимое, аресто­вывая их самих со своими семьями для выселения в Си­бирь как «кулаков», у других — все движимое имущество, чтобы сдать его в общий колхоз, то взорвалась бомба: вся Чечня восстала, как один человек. Незачем описывать весь кошмар происходивших событий, ограничимся анализом хода и исхода только некоторых характерных. Наиболее крупными и наиболее организованными были восстания в Гойти (руководители Ахмат-мулла и Куриев), Шали (руководитель Шита Истамулов), Беное (ру­ководители Яроч и Ходжас). Восставшие заняли все сельские и районные учреждения, сожгли казенные архи­вы, арестовали районное начальство, в том числе и ше­фов ГПУ, в Беное захватили еще и нефтяные промыслы, учредили временную народную власть. Эта временная власть обратилась к Советскому правительству с требо­ванием: 1) прекратить незаконную конфискацию кресть­янских имуществ под видом коллективизации; 2) пре­кратить произвольные аресты крестьян, женщин и детей под видом ликвидации «кулачества»; 3) отозвать из всех районов Чечни начальников ГПУ, назначив на их место выборных гражданских чинов из самих чеченцев с пра­вом преследования лишь уголовных элементов; 4) лик­видировать назначенные сверху «народные суды» и вос­становить институт шариатских судов, предусмотренных учредительным съездом Горской советской республики 1921 года во Владикавказе; 5) прекратить вмешательст­во краевых и центральных властей во внутренние дела Чеченской автономной области, а всякие хозяйственно-политические мероприятия по Чечне проводить только по решению чеченского съезда выборных представителей, как это предусмотрено в статуте автономии.

Все эти свои требования повстанческое руководство направило непосредственно в Москву и при их выполне­нии соглашалось сложить оружие и признать Советскую власть. Для «мирной ликвидации» восстания из Москвы прибыла правительственная делегация в составе члена ЦК ВКП(б) Кл. Николаевой, заместителя Председателя Совнаркома РСФСР Рискулова и других высоких санов­ников. Правительственная комиссия прибыла в г. Гроз­ный и приступила к «мирным переговорам». Правительственная комиссия, в свою очередь, создала местную «мирную комиссию» в составе духовных авторитетов — Шамуддина-Хаджи, Султана-муллы, муллы Ахмат Тугаева, а из представителей областной власти туда вошли председатель областного исполнительного комитета Д. Арсанукаев, секретарь областного комитета ВКП(б) Хасман (старый московский большевик). Эта «мирная комиссия» была уполномочена правительственной комис­сией для ведения непосредственных переговоров с руко­водством повстанцев. По поручению правительственной комиссии она выехала в один из центров повстанцев — Шали и заявила их главарям, что в происшедших собы­тиях ответственность несут исключительно местные ра­ботники, действовавшие вопреки установкам партии и правительства, и что эти работники будут строго нака­заны, как только повстанцы прекратят борьбу. Что же касается требований повстанцев о восстановлении ста­тута автономии, то было оглашено обращение к чечен­скому народу от имени правительственной комиссии, в которой говорилось, что «внутренние чеченские дела бу­дет решать и впредь сам чеченский народ». Повстанцы признали эти объяснения удовлетворительными и согла­сились вернуться по домам в ожидании выполнения обещаний Советского правительства. Тут же была оглаше­на телеграмма от правительственной комиссии, что по ее распоряжению в Шали прибудет специальный отряд ГПУ для арестов и наказания всех виновных сельских и районных работников. Телеграмма дала повод для раз­ных кривотолков. Но когда, отряд прибыл и начались аресты именно среди местных советских работников, то успокоение наступило всеобщее. За три дня войска ГПУ закончили свои операции среди советских работников, а к часу ночи четвертого дня они окружили дом бывшего вождя повстанцев Шиты Истамулова. Шита, не ожидав­ший такого оборота дела, был застигнут врасплох. На ультиматум сдаться без боя, однако, Шита и его брат Хасан ответили огнем. Часть дома Шиты была объята пламенем, а Хасан тяжело ранен, когда к рассвету подо­спела помощь: около сотни вооруженных всадников — чеченцев — окружили самую часть войск ГПУ, обложив­шую дом Шиты. После какого-нибудь часа рукопашного боя отряд ГПУ числом до 150 человек был почти цели­ком уничтожен. Освобожденный своими друзьями Шита Истамулов призвал всех чеченцев к «священной войне» за восстановление «Имамата Шамиля» и изгнание «не­верных» с Кавказа. Следуя этому призыву, вновь восста­ли Шали, Гойти, Беной.

Одновременно и почти независимо от чеченского вос­стания вспыхнули под тем же национально-религиозным лозунгом восстания в Дагестане, Осетии, Кабарде (баксанаки), Балкарии и Карачае. Если и трудно установить организационную связь между этими горскими восста­ниями, то их национально-идеологическая связь была налицо: лозунги газавата («священной войны») осново­положников горской независимости — Мансура, Гамзат-Бека, Кази-муллы и Шамиля — были ведущими мотива­ми этих восстаний.

К этому времени (это было уже к середине декабря 1929 г.) к границам Чечни начали прибывать регулярные части Красной Армии. К концу декабря под личным ру­ководством командующего Северо-Кавказским военным округом командарма I ранга Белова в центры восстания были двинуты четыре дивизии пехоты плюс 28-я стрел­ковая дивизия из Владикавказа, Владикавказское пе­хотное и Краснодарское кавалерийское училища, три артиллерийских дивизиона, два полка горных стрелков пограничной охраны, снятой с турецких и иранских границ. Кроме того, к операции были привлечены три эс­кадрона войск ГПУ — грозненский, владикавказский, махачкалинский — под командованием заместителя началь­ника краевого ГПУ Курского. Концентрацией такой солидной силы на относительно маленьком участке Ша­ли—Гойти (население 150 тысяч человек) и ввиду отсутствия каких-либо естественногеографических предпо­сылок для ведения оборонительной войны к середине января 1930 года были взяты оба центра: Гойти после поголовного уничтожения штаба повстанцев во главе с Куриевым и Ахмат-муллой, а Шали — после организованно­го отступления силы Истамулова в горную Чечню.

Потери красных были велики: в гойтинских боях был уничтожен почти весь 82-й пехотный полк, а под Шали Белов потерял силы, превосходящие одну дивизию. В конце марта 1930 года Белов, получив свежие силы из Закавказья, развернул большое горное наступление с задачей овладеть последним пунктом повстанцев — Беной. После двухмесячных тяжелых боев и больших жертв в апреле 1930 года Белов вошел в Беной, но в ауле не застал ни одного жителя: все жители, включая женщин и детей, эвакуировались дальше в горные трущобы. По­бедитель Белов послал к повстанцам парламентеров с предложением почетного мира: всем, кто добровольно возвращался обратно в аул со сдачей оружия, объявля­лась амнистия. Повстанцы ответили, что они вернутся обратно в свои аулы только тогда, когда Белов уйдет со своими войсками.

Тем временем в самой политике партии произошел крутой перелом — Сталин и ЦК пересмотрели обанкро­тившуюся политику партии в колхозном движении. Специальным решением ЦК ВКП(б) были осуждены «ле­вые загибщики» в колхозном движении, колхозы были объявлены добровольными объединениями, и в нацио­нальных районах, как Чечня и Ингушетия, колхозы были вообще отменены как преждевременные. В националь­ных районах разрешалось организовывать только товари­щества по совместной обработке земли, так называемые ТОЗы. Чеченское партийное руководство (Хасман, Жу­равлев, Арсанукаев) были сняты со своих постов как «ле­вые загибщики». Из Чечни были отозваны войска с одновременным завозом туда огромного количества про­мышленных товаров по весьма низким ценам. Всем уча­стникам восстания, в том числе и вождям восстания, была объявлена амнистия от имени центрального прави­тельства.

Повстанцы вернулись в свои аулы. Вождь повстан­цев, впрочем в прошлом бывший красный партизан, Ши­та Истамулов тоже вернулся в Шали. По указанию свер­ху Истамулов даже был назначен председателем Шалинского сельского потребительного общества (кооперация по промтоварам). Осенью 1931 года Истамулов был вы­зван к начальнику районного ГПУ Бакланову для вручения ему официального акта амнистии из Москвы. Вру­чая ему одной рукой акт, Бакланов из-под стойки другой рукой выпустил в него весь заряд из маузера. Тяжело раненный Истамулов успел насмерть заколоть кинжалом вероломного Бакланова. Наружная охрана добила Истамулова. Трупы Бакланова и Истамулова завернули в бурки и на машине ГПУ увезли в Грозный. Брат Иста­мулова Хасан организовал новую «банду», которая до 1935 года беспощадно мстила чекистам за убийство Шиты.

Убийство Шиты Истамулова было началом проведе­ния в Чечне большой операции ГПУ по ликвидации «кулацко-контрреволюционных элементов и мулльско-националистических идеологов». По нормам, установленным Грозненским и Ростовским краевыми ГПУ и утвержденным Правительством СССР, было арестовано до 35 ты­сяч человек. Арестованные были осуждены специально созданной для этой цели чрезвычайной «тройкой» ГПУ под председательством его шефа Г. Крафта. Процент расстрелянных установить хотя бы приблизительно труд­но, но на волю из них редко кто вернулся.

 

VI. Восстание в Ингушетии

 

Еще в 1926 году были сняты председатель Чеченско­го ЦИК Т.Эльдарханов и его заместители Хамзатов и Шерипов. Их обвинили в связи с одним из видных по­литических деятелей — с Али Митаевым, арестованным в 1923 году за подготовку чеченского восстания совмест­но с руководителями грузинского восстания. По аналогичным мотивам были сняты председатель Ингушского областного исполнительного комитета И. Мальсагов и секретарь обкома ВКП(б) И. Зязиков. На место снятого Зязикова секретарем Ингушского обкома ВКП(б) был назначен из Москвы русский Черноглаз. Ингуши в этом назначении увидели нарушение своей автономии и направили в Москву делегацию с просьбой вернуть им об­ратно Зязикова. В Москве дали понять, что Зязиков был плохим коммунистом, а Черноглаз будет хорошим. До­вод ингушей: «Лучше иметь свой плохой, чем чужой хороший», — остался без внимания. Вступление в долж­ность Черноглаза ознаменовалось резким поворотом в политике областного руководства. Репрессии в деревне приняли масштаб и формы, ранее неслыханные. Черно­глаз начал с того, что открыл прежде всего поход на религию и развернул борьбу против «реакционного духовен­ства». Во Владикавказе (Владикавказ был тогда общей столицей Осетии и Ингушетии) Черноглаз объявил об учреждений «областного союза безбожников Ингуше­тии». Пост почетного председателя этого «союза» Черно­глаз принял на себя и в областной газете «Сердало» на ингушском языке дал директивы развернуть широкую кампанию по вербовке ингушей в этот «союз безбожни­ков».

Даже больше. Некоторых мулл прямо вызвали в ГПУ и заставляли их подписывать антирелигиозные деклара­ции об отказе от религиозной службы как от «антина­родной, реакционной деятельности» и с призывом к ин­гушам вступать в «союз безбожников». Правда, только единицы поддавались этой провокации, но и те, возвра­щаясь из Владикавказа, в ауле объясняли своим земля­кам, что все это провокация и что они подписались, что­бы избежать расстрела или пожизненной ссылки. Дело этим не ограничилось. Черноглаз дает установки сво­им районным помощникам «перейти в борьбе с кунта-хаджинцами от болтовни к делу» (в Ингушетии было сильно развито религиозно-мюридистское движение сек­ты Кунта-Хаджи, куда входило до 50 тысяч человек). Первым отозвался на этот призыв начальник Назрановского районного ГПУ Иванов. Летом 1930 года Иванов приехал в селение Экажево, которое однажды уже было сожжено Деникиным как «красный аул». Иванов заехал во двор сельского Совета и предложил председателю сельского Совета срочно созвать пленум сельского Со­вета и вызвать на этот пленум местного муллу. Предсе­датель исполнил приказ. Вызванному на пленум мулле Иванов заявил: «Вот уже в разгаре хлебозаготовка, между тем у вас в ауле ощущается сильный недостаток в зернохранилище, а у крестьян конфисковывать мешки для казенного зерна я не хочу. Поэтому я предлагаю такой выход из этого положения: надо отдать вашу аульскую мечеть под амбар, а мулла с сегодняшнего дня должен отказаться от своей религиозной службы».

Не успел передать переводчик содержание речи Ива­нова, как в помещении сельского Совета поднялся неис­товый шум. Некоторые громко кричали: «Надо убить этого гяура!», «Вонзить в него кинжал!». Председатель сельского Совета не был в силах призвать к порядку, свой Совет, только вмешательством самого муллы был наведен порядок. При этом он заявил начальнику Ива­нову: «Ваши действия противны не только народу, но и всемогущему Богу. Поэтому я боюсь Бога подчиниться вашему приказу». Сам председатель сельского Совета внес предложение: мы найдем другое помещение для зер­на. Чтобы не закрывать мечеть, любой ингуш отдаст свой собственный дом. Присутствующие единодушно поддер­жали председателя. Но Иванов был неумолим: «Под зерно мне нужен не всякий дом, а именно мечеть». Вновь поднялся всеобщий гвалт. Предчувствуя недоброе, Ива­нов покинул собрание. Но уже было поздно. В тот же день под Экажевом он был убит членом секты Кунта-Хаджи Ужаховым. За это убийство было расстреляно пять человек (Ужахов и мулла в том числе) и до трех десятков ингушей было сослано в Сибирь как «участ­ников контрреволюционной кулацкой банды».

Из этого убийства Черноглаз сделал совершенно лож­ные выводы. Он считал, что убийство начальника ГПУ свидетельствует о наличии всеобщего антисоветского за­говора в Ингушетии. Он решил раскрыть этот заговор и наказать его участников. Но как раскрыть мнимый за­говор? Тут вновь на помощь пришел ГПУ.

Осенью 1930 года в Ингушетию прибыл таинствен­ный «представитель Японии». Он нелегально разъезжает по крупным аулам Ингушетии, завязывает связи с ин­гушскими авторитетами, проводит с ними нелегальные совещания, делает на этих совещаниях весьма важные сообщения о планах войны Японии против СССР. Свою штаб-квартиру «японский представитель» устанавливает у бывшего царского офицера Раджата Евлоева в Долакове. После «инспекционного объезда» по аулам этот «представитель Японии» созвал на этой квартире междуаульское объединенное собрание, куда были вызваны влиятельные и заведомо антисоветски настроенные лица из ингушей. Сам хозяин квартиры, в прошлом известный царский офицер, пользовался у ингушей, как человек яв­но несоветский, полным доверием. Все вызванные были известны как друг другу, так и ингушскому народу как люди верные, энергичные и решительные. В числе этих вызванных были Хаджи Ибрагим Ташхоев, мулла Исан Гелисханов, Шибилов Чада, Шибилов Сайд, Далгиев Раис, Ужахов Мурад и другие (из аулов Назрань, Долаково, Базоркино, Галашки и т. д.). На этом нелегаль­ном совещании «японский агент» и Раджат Евлоев сна­чала привели к присяге на Коране всех присутствующих поименно. Каждый обязался держать в строжайшей тай­не «планы», которые им будут тут изложены, и не выда­вать ни друг друга, ни «японского представителя». После окончания этой церемониальной части «представитель Японии» изложил суть дела: Япония собирается вступить в самое ближайшее время в войну против Советского Со­юза. В этой будущей войне на стороне Японии будут еще и другие мировые державы. Кроме того, ее поддер­живают и многие из угнетенных большевиками народов. На Кавказе уже почти все народы, кроме ингушей, за­верили Японию в поддержке ее с тыла в этой будущей войне. Теперь он уполномочен своим правительством пригласить ингушей присоединяться к общему «освободительному фронту народов». «Представитель Японии» говорил долго, убедительно и с большой логикой. Его действительно японская физиономия давала его словам вес и значение истинности. В заключение своей речи «представитель» заявил, что еще до начала войны Япо­ния намерена поддерживать своих союзников деньгами и оружием. Чтобы ингуши знали, что это не одни лишь пустые обещания, он привез с собою деньги и некоторое количество оружия для командного состава. Закончив свою информацию, «японец» спросил: принимают ли при­сутствующие «японский план освобождения Ингуше­тии»? Когда присутствующие ответили согласием, «япо­нец» назначил каждого из присутствующих «команди­рами сотен». «Командиры» получили оружие японского образца и японские военные погоны в качестве знака от­личия. Деньги «командиры» будут получать по мере раз­вертывания «военно-подпольной работы». Приказ к вы­ступлению ингуши получат в начале войны. «Японский представитель» уехал вполне довольный успехом своего предприятия. Оружие и погоны ингуши зарыли в землю в ожидании «войны и приказа». Но как и надо было ожи­дать, война не началась, а Ингушетия была наводнена войсками ГПУ: в одни и те же сутки были произведены массовые аресты почти во всех крупных аулах. При этом был арестован весь «японский штаб» заговорщиков, у членов которого легко выкопали зарытое ими оружие и погоны как «вещественное доказательство». На воле остался помощник «японского представителя» Раджат Евлоев и сам «японец», оказавшийся монголом из средне­азиатского ОГПУ. 21 человек расстрелянных, до 400 человек сосланных без суда и следствия (решением колле­гии ГПУ) — таков был результат для ингушей этой оче­редной провокации ГПУ. Зато почти все лица начальст­вующего состава Владикавказского объединенного от­дела ОГПУ были награждены высшими советскими ор­денами за выполнение специального задания Советского правительства. В числе награжденных был один из ин­гушских агентов ГПУ.

Секретарь областного комитета Черноглаз повысил­ся в своем значении в глазах ЦК ВКП(б) на целую го­лову. Сам Черноглаз, имевший об ингушах только те сведения, которые он вычитал из старых русских учеб­ников по географии (Деникин, например, писал в своих «Очерках русской смуты»: «В старых учебниках по географии об ингушах сказано: «Занятие ингушей — ско­товодство и грабежи». Во время гражданской войны, — продолжает Деникин, — у них превалировала, однако, последняя профессия над первой»), думал, что путем нескольких удачных чекистских операций он отучит ингу­шей одновременно и от «контрреволюционных грабежей», и от службы Богу. Черноглаз полагал, что под видом ре­лигиозных сект (секты Кунта-Хаджи, Батал-Хаджи и шейха Дени Арсанова) в Ингушетии существуют почти легальные контрреволюционные организации, неизвестные в центральной Советской России, а потому безза­конные и нетерпимые и в Ингушетии. Поэтому сейчас же после «японской операции» Черноглаз дал распоряже­ние об изъятии всех главарей указанных сект (эти рели­гиозные секты были созданы еще задолго до русской революции). Аресты главарей и основных деятелей сект произвели на ингушей исключительно удручающее впечатление. Десятки ингушских жалоб посыпались в Москву на самовольные действия Черноглаза. Даже специальная делегация, в числе которой было много соратни­ков Орджоникидзе и Кирова, ездила в Москву к Кали­нину с просьбой убрать Черноглаза, «чтобы восстановить в Ингушетии мир и порядок». Но все эти жалобы в кон­це концов возвращали на место к тому же Черноглазу «для разбора». Подобный «разбор» заканчивался обычно арестом лиц, подписавших «контрреволюционно-мулльскую клевету». Но от этого они не прекращались. По­этому Черноглаз решил объездить Ингушетию и раз и навсегда разъяснить ингушам, что он не намерен мин­дальничать с бедняками, хотя бы они и были красными партизанами в прошлом. Первый визит был сделан в Галашки. На выступление Черноглаза, буквально в духе речи Богданова в Катар-Юрте, старик Бекмурзиев отве­тил под всеобщее одобрение присутствующих: «Вот на этой самой площади, на которой мы находимся, 25 лет тому назад выступал такой же, как и ты, начальник над всеми ингушами, полковник Митник. Митник поставил перед нами от имени сардара (наместник Кавказа) уль­тиматум — сдать оружие, которого мы не имели. Митник был лично хороший человек, но царская власть была плохая. Поэтому вот таким кинжалом (старик указал на свой кинжал) я его и убил вот на этой площади, Я был приговорен к пожизненной каторге, но через 12 лет ре­волюция меня освободила. Советская власть — хорошая власть, но ты, Черноглаз, нехороший человек. Я тебя убить не хочу. Только даю тебе мой мудрый совет: уез­жай ты из Ингушетии, пока цела твоя голова. Весь народ злой на тебя. Ей-богу, убьют».

Старик говорил по-русски, говорил внушительно и го­рячо, как юноша. Вместо того чтобы действительно поду­мать над мудрым советом Бекмурзиева, Черноглаз рас­порядился об аресте «старого бандита» и поехал созы­вать очередное собрание в следующем ауле — Даттах, там повторился вариант той же картины. В тот же день вечером под Галашками, там, где дорога проходит через маленький лесок, Черноглаз был убит в своей машине. Сопровождавшие его два других работника областного комитета были отпущены невредимыми. Простреленная машина и обезглавленный труп Черноглаза остались на месте. Голову от трупа ингуши увезли с собою.

Убийство Черноглаза дорого обошлось ингушам. Первым был арестован по обвинению в организации этого убийства Идрис Зязиков, бывший секретарь Ингушско­го областного комитета ВКП(б), вместе с его женой Жа­неттой, были арестованы все его личные друзья и родст­венники. По аулам были произведены аресты среди всех тех лиц, которые числились в так называемых «списках порочных элементов» ГПУ, куда обычно заносились име­на не только бывших, но и будущих «бандитов». Главарей «заговора» против Черноглаза во главе с Зязиковым су­дили в Москве в Верховном суде РСФСР. В числе гла­варей были и физические убийцы. Сам Зязиков во время убийства Черноглаза находился в Москве на курсах марксизма при ЦК ВКП(б). Но Зязикова обвиняли в «моральной и политической подготовке» убийства своего преемника.

Террористы объяснили мотивы убийства Черноглаза всей его провокационной политикой в Ингушетии. Из одной реплики между председателем суда и одним из подсудимых ингушей родился даже анекдот общей из­вестности: на вопрос председателя суда, куда же делась голова Черноглаза, не совсем понявший вопрос ингуш от­ветил: «У Черноглаза совсем не было головы, если бы у него была голова, он не приехал бы к нам в Ингуше­тию». Подсудимые, в том числе и Зязиков, были приго­ворены к расстрелу. После личного вмешательства Орд­жоникидзе и Микояна Зязикову расстрел был заменен десятью годами. Других расстреляли.