IV.1. Общие начала частной правозащиты и судебного порядка

(IV.1.1) Внесудебная защита частных прав.

В еще большей сте­пени, нежели при посягательстве на публичный правопорядок, в случаях нарушений частных прав дело защиты от таких посягательств, в тради­ции римской юстиции, находилось в воле и в силах индивидуального граж­данина и производилось только в порядке частного обвинения, т.е. воз­буждаемого, формулируемого, поддерживаемого и доказываемого иска не иначе, как самим потерпевшим. Особое значение, которое римская юридическая традиция придавала индивидуальному праву требовать ох­раны своих прав и интересов в личной и имущественной сферах, вырази­лось в том, что с самого начала своего формирования римское право не разделяло материальное содержание правовой нормы от способа ее пра­вовой защиты. Более того, право на ту или другую вещь, на реализацию того или другого действия изначально подразумевало, что законом фор­мулированы совершенно конкретные юридические гарантии и требова­ния по поводу защиты этой вещи или этих действий.

Должное правовое поведение индивида, как уже отмечалось, это было поведение в пределах своих прав. Выход за эти пределы создавал либо вполне безразличную для права ситуацию (когда не совершалось посягательства на интересы третьих лиц), либо ситуацию, сопряженную с посягательством на общественные или частные интересы. Обществен­ный интерес гарантировался уголовно-правовой защитой, нарушение прав частных лиц требовало от них самостоятельных частных действий. Эти действия могли быть юридическими, или правовыми, и внеправовыми.

Защиту нарушенных прав допускалось осуществлять в порядке самоуправства. Но для того, чтобы самоуправство было санкционирова­но, т.е. признано правом допустимым, чтобы оно было сочтено дозволен­ной самозащитой, оно должно было отвечать некоторым дополнитель­ным требованиям.

Прежде всего в порядке самозащиты можно было отражать толь­ко насильственное нарушение своих прав. Во-вторых, самозащита должна была направляться на защиту реальных, а не мнимых прав, признанных и охраняемых в юридическом порядке. В-третьих, самозащита должна была осуществляться только непосредственно потерпевшим субъектом (а не по его поручению, от его имени, наемником и т.д.). Презюмировалось, что для признания их самозащитой действия не могли быть превентивными, а только ответными, притом непосредственно в момент нарушения прав. В этих случаях ответное применение силы считалось дозволенным и их последствия — правовыми: Vim vi repellere licet.

Восстановление нарушенных не в порядке насилия прав запрещалось. Не допускалось и самоуправное восстановление своих прав post factum. Можно было и признавалось допустимым применять силу для обеспечения последующей возможности восстановить свои права в законном судебном порядке (например, допускалось насильственное за­держание должника, пытающегося скрыться). Если заинтересованное лицо самовольно и самоуправно пыталось отстоять свои права (вернуть долг, заставить исполнить обязательство и т.п.), то в любом случае оно лишалось этим самым последующих возможностей предъявить судеб­ные требования по поводу своих прав, в ряде случаев лишалось прав на спорную вещь, а также могло в свою очередь понести штрафные санкции от другой стороны.

Правовые, или юридические, действия по охране и восстановлению своих частных прав предполагали обращение к уполномоченной на рассмот­рение таких споров инстанции, общественному или государственному суду (judicium). Заинтересованные лица выступали в особых ролях истца и ответчика, их действия в общей форме обозначались как право требовать (agere) и возражать (negare). Предполагались общие формы регламентации этих действий: так, истец должен был представить вполне конкретное требование не только со стороны права, но и в отношении фактических обстоятельств («Ищущий должен быть уверен в деле, ибо это в его власти — когда начинать спор...»), тогда как ответчику могло быть извинительно незнание фактических обстоятельств требования, и это незнание не служило поводом для проигрыша дела; бремя доказывания обоснованности требования лежало на истце — «отрицание не нужно доказывать».

(IV.1.2) Общие презумпции в частном судопроизводстве.

Пе­реход к судебным, или правовым, формам защиты своего частного права был связан как бы взаимным согласием истца и ответчика относительно порядка и последствий этого обращения. В случае третейского граждан­ского суда это согласие всегда составляет индивидуальный акт; в случае обыкновенного, государственного или общественного суда это согласие предписывается санкционированными традицией и правом процессуаль­ными формами. И в той, и в другой ситуации само рассмотрение дела, его оценка, тем более признание решения и последующей санкции тре­бовали хотя бы условного взаимного согласия о принципах судопроиз­водства. Таким образом исторически сформировались некоторые общие презумпции процессуального права — своего рода аксиомы, молчаливо признававшиеся за неоспоримые в ходе судебного разбирательства, без которых правовое решение спора было бы невозможно. В итоге эти пре­зумпции составили и некоторые общие черты процессуальной культуры, основанной римской юридической традицией.

Судебное участие сторон и судоговорение исходило из требова­ния подчинения авторитету судьи: «Добросовестность и честность су­дьи не подвергаются сомнению, но его знание права и фактов может оспариваться». Вынося решение, судья не обязан был давать им объяснения, тем более доказывать, почему он избрал тот или другой вариант исхода дела. В противном случае судья терял бы свое процессуальное положе­ние и превращался в двойника-истца и двойника-ответчика в одном лице.

Судоговорение должно подчиняться требованию реальности и экономности, спор должен находиться в сфере права (а не вопросов, на­пример, о материальных свойствах вещи, проблем науки, культуры, тех­ники и т.п.). Признавалось, что доказательства и обоснования должны быть направлены на обстоятельства дела с точки зрения права: «В вещах явных ошибается тот, кто прибегает к авторитету закона, ибо очевидные истины не подлежат доказыванию». Не следовало доказывать, что ночь — темное время суток, что долг следует возвращать и т.п. В отношении двой­ственности правовых предписаний следовало руководствоваться общепринятыми правилами: «основания для исключений должны быть дока­заны» — тогда как применение нормы закона в качестве правила не подлежало обоснованию.

Судебное рассмотрение и решение должно быть справедливым в отношении людей, т.е. граждан. Задача суда в том, чтобы не только устано­вить обстоятельства дела, но и дать оценку им с точки зрения права, кото­рое, в римской юриспруденции, было, в том числе наукой о добром и спра­ведливом. «По делам, где намерения добрые, хотя бы вещи и потерпели, да будет постановление возможно более гибким». Все сомнения, неясности должны истолковываться возможно более благосклонно по отношению к тем, на кого предполагалось возлагать ответственность по делу.

Судебная роль судьи должна быть ограничена содержанием требования. Судья — не властитель, не наставник, не представитель римского народа, не религиозный авторитет. В его задачи не входит восстанавливать вообще справедливость, вообще выяснять облик истца или ответчика, ход их жизни и т.п. Решение должно приниматься только в соответствии с заявлениями сторон и представленными доказательствами, вынесенное решение не может своим содержанием предписанием и предписанием пре­восходить требование. В последнем обстоятельстве заключалась одна из важных особенностей римского процессуального порядка: суд по частным искам был своего рода арбитром с ограниченной содержанием требова­ния задачей. По тем или другим причинам истец мог заявить требование не в полном объеме, как то следовало бы по обстоятельствам дела, но ис­следование всех обстоятельств не входило в задачу суда.

Презюмировались определенные качества судьи, которые были критериями для отношения ко всем его процессуальным действиям: су­дья должен всегда иметь в виду справедливость и ничего не постанов­лять по собственному усмотрению или желанию, но только по законам и по праву. Сомнения в этих качествах, которые бы ставили под сомнения процессуальные действия, должны быть доказаны и выражались только в праве отвода судьи, но не оспаривания одних его действий при согла­сии с другими. Судебное решение, вынесенное в итоге судоговорения, предписывалось принимать за истину в отношении сути и обстоятельств дела. Это было важнейшей презумпцией, гарантирующей нормальный ход раз­бирательства: вряд ли могло быть серьезным отношение к процессуальной процедуре, к правому обоснованию, если изначально отношение сторон к постановлению было бы иным. Без такого признания разрушался бы ход правосудия, хотя это не исключало в дальнейшем оспаривания истинности решения с помощью дополнительных обоснований и доказательств в порядке пересмотра решения.