Суббота, 5 февраля — воскресенье, б февраля

Я, Огонь, принимающий жертвы, изгоняющий мрак, даю им свет.

Св. Екатерина Сиенская (1347–1380)

Рядом с дверью маленькая латунная табличка:

Поднимаюсь по ступенькам, звоню.

Наплыва посетителей в убежище не наблюдается, ибо пабы только что закрылись, пьяные главы семейств еще не добрались до своих любимых жен и детей. Я предстала перед женщиной, видящей во мне несчастную проститутку, нуждающуюся в лечении и ночлеге, и не узнавшей коллегу, вместе с которой раздавала листовки перед парламентом и ужинала в комнатах Марджери. Руби Хеплуайт спокойна, вежлива, терпелива.

Я кручу на пальце кольцо и облизываю изрядно распухшую губу.

— Слушаю вас, мисс…

— Ла Гранд, мисс. Эйми Ла Гранд.

— Ла Гранд… Это ваше настоящее имя?

Кольцо раскалилось на пальце от бешеного вращения.

— Ну-у… Не-е, не совсем, мисс. Вообще-то я Мадд. Энни Мадд. Ну… Это лучше звучит, что ли.

— Ясно. Что ж, мисс Мадд… Энни. Вы понима ете, что у нас убежище временное, для тех, кому некуда пойти? Не гостиница.

— Да, мисс, знаю, мисс. Я слышала про вас, и когда это… когда он… когда я… я и подумала, пойду-ка я…

— Присаживайтесь, Энни. Сколько вам лет?

— Двадцать один.

— Энни, наше убежище учреждено при Новом Храме в Господе. У нас нужно говорить правду.

— Извините, мисс. Восемнадцать, мисс, в апреле будет, в этом.

— Значит, пока семнадцать. Где ваш дом?

— Дак… Нету, мисс. Больше нету. Я туда больше не пойду. Я лучше утоплюсь. Господом клянусь.

— Успокойтесь, Энни. Мы вас не заставим вернуться. Мы никого ни к чему не принуждаем. Вас дома обижали?

— Всё потому, что я сказала, не буду больше. Он хотел, чтобы я с этим… это… Ну, я ни в какую. Никогда. И он меня стукнул сильно и запер, а я в окно и по трубе по дождевой…

— Вы говорите о вашем покровителе?

— Моем… как?

— Кавалере…

— A-а… да, он, он…

— А семья ваша, Энни? Есть у вас родные?

— Да-а, есть. Ну, мать-то померла, царство ей, значит, небесное… Сестра в Бристоль уехала. Вот я и думаю, денег накоплю, да к сестре.

— А отец? Тоже умер?

— Да лучше б помер, прости господи, извините, мисс. Он-то мне и вмазал… — Я осторожно потрогала пальцем губу.

— Отец, — ахнула Руби. — Ах, Боже мой… — Однако эмоции эмоциями, а дело делом. Она встала, предложила мне посидеть и вышла. Меня бегло осмотрела фельдшерица, интересовавшаяся в первую очередь паразитами и побоями, а не наркотиками, и мне удалось скрыть свою исколотую руку. Затем ванна, смена белья, горячее питание и постель в отделенном занавеской отсеке. Вечерняя суматоха была в полном разгаре, поэтому никто не заметил, что я позаимствовала на полке пару подушек и одеял, которые засунула под свою кровать. Пошатавшись по коридору, я улучила момент и стащила еще какие-то платье и шляпу. Они тоже полетели под кровать. Свет еще горел — электрический, не газ — в здании шумели женщины и дети. Я стащила башмаки, улеглась на тонкий матрасик и закрыла глаза. Спать я не собиралась, размышляла о моральной стороне предприятия. Бывают средства, которые нельзя оправдать никакой целью, однако грязная шпионская работа должна быть выполнена, и никто не подходит для нее лучше меня.

Все-таки я задремала, потому что услышала приближение шагов и почувствовала себя снова на драных мешках с соломой. Вскочив, я уставилась в озадаченное лицо Руби Хеплуайт.

— Энни, что с вами? Что случилось?

— Ничего, мисс. Приснилось тут…

— Неприятный сон, понимаю. Вы не хотите подать жалобу на отца или на кого-нибудь еще?

— Ой, что вы, мисс, не надо, они ж меня порешат!

— Энни, Энни, вас никто ничего не заставит сделать, если вы не захотите сами. Завтра мы вас посадим в поезд и отправим в Бристоль, если вы хотите и если вы уверены, что сестра примет вас.

— Ой, мисс, правда? Господь вас благослови! Она примет, примет, она мне письмо написала, когда маленького родила, да он не пустил. Я денег накоплю и вам вышлю, как Бог свят…

— Нет, не нужно. Я дам вам также адрес женщины, к которой можно обращаться в Бристоле, если возникнут проблемы. А сейчас не хотите ли выпить какао с бутербродом в столовой?

— Спасибо, мисс. Я сейчас, только ботинки зашнурую.

— Увидимся утром, Энни. Спите спокойно, ничего не бойтесь.

— Спасибо вам, мисс.

Я натянула башмаки и направилась в столовую. Бутерброд оказался с салом. Эту пищу я бы и на здоровый желудок вряд ли перенесла, пришлось хитрить. Я подсела к каким-то детишкам и распределила между ними свою порцию. Потом мы спели несколько бодрых гимнов и всех отпустили спать. Придя в свой отсек, я написала записку на прихваченном мимоходом со стола листке и улеглась, дожидаясь, пока все стихнет.

Наконец ноги отшаркали, голоса затихли, последние самые капризные дети умолкли. Кое-откуда доносился храп. Я зашнуровала ботинки — никто не обратил внимание, что уличный цветок заявился в башмаках на бесшумной каучуковой подошве. Вытащив из-под кровати подушки и одеяла, я уложила их, чтобы изобразить спящую фигуру. Заимствованное платье, слишком для меня короткое и широкое, накинула поверх своего пальто, чтобы усилить впечатление, что хозяйка его почивает. Достала очки и набор отмычек. Холмс советовал взять фонарик и фомку, но зачем бы я стала таскать вещи, которые невозможно спрятать? Осторожно, чтобы не греметь, сунула отмычки в карман, где лежали также самые обычные вещи: маленький кошелек, дешевый носовой платок, огрызок карандаша, сигареты, коробок спичек. Я вынула нацарапанную для очистки совести аккуратными каракулями записку.

Обернув запиской перстенек Крошки Холмса-Незабудки, я сунула его под шляпу и вышла в коридор.

Убежище соединялось с остальными зданиями двумя проходами. Дверь побольше на первом этаже и маленькая дверь наверху, запираемая на ночь. Спальни для женщин и детей на втором этаже; между нижним этажом, на котором находились офисы, кухня и небольшая процедурная, где, собственно, и протекала жизнь этого заведения, и третьим этажом, где размещались кладовые, спальни для дежурных и жилые помещения персонала. В час ночи наверху, конечно, никого не встретишь.

Башмаки у меня почти бесшумные. В чулках, конечно, было бы еще тише, но сложнее объясняться, если вдруг случайно застукают. Хотя, признаться, будет весьма затруднительно объяснить, почему юная проститутка в очках на носу, в бесшумных башмаках последней модели на ногах и с набором отмычек в руке удрала из спальни и бродит по дому. Лучше все же не попадаться.

Дверь вверху заперта на солидный замок, однако ключ висит рядом, в соседней незапертой кладовке. И вскоре уже дверь открыта, ключ вернулся на свой крюк, дальше, дальше! В помещениях Храма полная тьма. Останавливаюсь, привыкаю. Свет все же просачивается издали; виднеется слегка освещенный прямоугольник дверного проема. Через две минуты двигаюсь по коридору, слегка касаясь ногтями стены.

Через шесть шагов обретаю уверенность. Через десять вдруг замираю. Что такое? Вытягиваю вперед руку, шарю в воздухе. Ага! Большое жестяное ведро со шваброй. Еще шаг — и я бы с грохотом запрыгала по полу, стараясь удержать равновесие с ведром, надетым на ногу на манер сапога, как в плоской хохме дешевой клоунады. Обошла препятствие, проследовала далее.

Большой сейф спрятать сложно. Свободно стоящий, он прогибает доски пола, спрятанный в стене привлекает внимание неестественной ее толщиной. Я искала тайник поменьше, где обычно хранят драгоценности и документы. Конечно же, Марджери не держит бумаг в помещениях первого этажа. Только бы не в спальне! Однажды мне довелось получить ряд ценных советов опытного квалифицированного специалиста (ни разу не пойманного полицией), который утверждал (и я склонна была ему верить), что на спор отлакировал ногти спящему. Но как-то не прельщала перспектива обшаривать комнату, в которой находился бы кто-то еще.

Марджери занимала помещения в кирпичном доме, зажатом между угловым зданием убежища и бывшим театром, в котором размещался молитвенный зал. Как и в убежище, верхний этаж отведен под служебные помещения и кладовые. Марджери живет во втором этаже, на первом и в подвале — офисы, приемные, будущая библиотека. Лестничная клетка в задней части здания. От нее широкий коридор ведет к спальне и гардеробной Марджери — эти помещения расположены у фасадной стены. По обе стороны коридора двери. Слева гостиная для встреч с храмовой элитой и личная часовня Марджери, справа малая кладовая, кабинет, в котором проходили наши занятия, и, наконец, рядом с комнатами Марджери каморка этой каракатицы Мари.

Я надеялась найти личный сейф мисс Чайлд в кабинете либо в гардеробной; скорее всего, в последней. Вполне объяснимая природная трусость советовала обыскать сначала кабинет, но я заставила себя пренебречь этим голосом разума и проследовать мимо, молясь, чтобы Марджери и Мари не страдали в эту ночь бессонницей. Над дверьми Марджери горела лампочка. Отсюда единственный путь побега, если кто-то появится на лестнице — через окно гардеробной на улицу.

В доме тихо, но в Лондоне ведь никогда тихо не бывает. Большой город постоянно шепчет, шумит, гудит — живет. Осматриваюсь. Половик персикового цвета, на стенах акварели. Лампа в сделанном из фрагментов витражей абажуре апельсиново-персиково-абрикосовой гаммы, слегка напоминающем бокалы Марджери. Останавливаюсь. Сердце при каждом сокращении подпрыгивает до самой носоглотки. Пятидесятифутовый коридор кажется разверстой утробой растения-хищника, приглашающего войти внутрь добычу — меня, мелкую мошку.

Я заставила себя идти вперед, и двери Марджери медленно поплыли навстречу. Натянутые нервы кричали, что Мари и Марджери пригнулись за дверьми, приготовились к прыжку, сейчас, сейчас…

Время, казалось, остановилось, но на самом деле прошло полминуты, и я остановилась под лампой. Дверь часовенки не заперта. Перед алтарем горит вечная свеча, дает достаточно света. Дверь в гардеробную на замке.

Замок, однако, простенький, сразу сдался. Под стать замку и содержимое комнаты: только шмотки, но много и дорогие. Солидные «Ворт и Пуаре», «Шанель» вносит модную нотку. По сравнению с этим гардеробом лавка моих эльфов — захудалый ломбард. Единственная полезная информация, добытая в гардеробной — что у Марджери тяга к экзотике в выборе нижнего белья и что она храпит. Вышла, заперла дверь, снова оказалась под лампой.

Кабинет тоже заперт, замок добротный, прочный. Трудилась над ним в поте лица и всего тела, проклиная всех замочных дел мастеров и мистера Иейла в особенности. Он отнял у меня двенадцать минут, и каждую из этих семисот двадцати секунд я ожидала, что дверь этой горгоны Мари грохнет об стену и на горле моем сомкнутся ее гадкие щупальца. Проклятый механизм еще и щелкнул напоследок, заставив выступивший на мне пот превратиться в ледяную корку. Я проскользнула внутрь, закрыла дверь и заперла ее на защелку. Отдышалась, прислушалась. Горгона Мари казалась спящей Белоснежкой.

Глаза адаптировались к скудному освещению из-под двери и от углей камина. В комнате никаких заметных изменений со дня последнего нашего занятия не произошло. Я накинула на дверь шаль, заткнула замочную скважину носовым платком и включила свет.

Знакомая комната. Вспоминая ее, я взвешивала три возможных варианта маскировки сейфа. Второй оказался верным. Декоративный карниз сбоку камина скользнул в сторону, обнаружив стальной квадрат со стороной восемь дюймов.

Я опустилась на подлокотник дивана, тупо уставившись на эту железяку. Дура я, дура… Холмса бы сюда! Замок наилучшего качества, он не поддастся на мои уловки, усвоенные за курс обучения у одного из холмсовских знакомых (не того, который открыл ресторан). Популярный образ взломщика сейфов со стетоскопом — фикция. Сейфы открывают не на слух, а при помощи осязания, пальцами. Железные нервы и бесконечное терпение требуются этому артисту, художнику — взломщику сейфов. После всего пережитого в последние дни я явно проиграю в схватке с этим чудом техники.

«Зови Холмса! — советовал здравый смысл. — Вот увидишь, как мимолетное раздражение мигом сменится на его лице пониманием, сочувствием… В конце концов, не вскроешь сейф сегодня — он и завтра никуда не убежит».

Я поднесла к камину стул, растерла ладони и пальцы и сосредоточилась на механизме замка. Очень скоро по лбу поползли капли пота, все время норовя затечь в глаза. Жару добавляли и тлеющие у ног угли. Через полчаса я откинулась на спинку стула, перевела дыхание, размялась.

Час. Два часа. Я бьюсь над этим магическим квадратом, все чаще прерываясь для отдыха. Пальцы ласково поглаживают наборный диск. Губы безмолвно шевелятся. Подхожу к дивану, вытягиваюсь на нем в полный рост, расслабляюсь. Возвращаюсь к прерванной работе. Сначала мне помогает Холмс, но потом образ его блекнет, в мозгу остаются лишь баранье упорство и непреклонность с проблесками сценических решений типа: «Входит Марджери»; «В комнату вбегает Мари с занесенной над головою кочергой».

Двадцать минут шестого. Через три часа и шесть минут отчаянных мучений наборный механизм сладко зевнул и ослабел в моих дрожащих пальцах.

Я откинулась и прижала ладони к лицу. Лицо, ладони, тело словно бы принадлежали разным людям. Согнав все части тела в кучу, я вытащила очки.

Секретов у Марджери оказалось немного, но секреты весьма весомые. На зрительную память я не жалуюсь, но сейчас не тот случай, чтобы доверять памяти. Позаимствовав у Марджери лист бумаги, взяв ее перо, я сделала краткую опись документов. Вот они в хронологической последовательности:

Я всмотрелась в почерк этого человека, внимательно прочитала имя, которым он себя называл. Буквы, нанесенные на бумагу рукою обманщика. Свидетельствующие об аморальности «м», дышащие жестокостью «т», самовлюбленные взлеты пера, завитки законченного подлеца. Я нисколько не сомневалась, что здесь отметился мой похититель. Что ж, вот мы и встретились… «Клод»…

В сейфе также хранились четыре письма «моей дорогой жене», подписанные «К.». Взглянув на первое, я отпрянула, как от ядовитой змеи. Подавила непроизвольный порыв швырнуть их в огонь; преодолев отвращение, заставила взять в руки. Письма эти можно назвать любовными, с небольшой оговоркой, что понятию «любовь» можно придать самое широкое толкование… вплоть до противоположного, добавил бы какой-нибудь скептик античного Востока. Я добросовестно зафиксировала важные детали: «…прошлый четверг…», название пьесы, ресторан… Сложила, убрала, гадливо вытерла руки. Письма помогли объяснить тирады Марджери о самоотречении и дисциплине.

Уже пять тридцать семь, пора все убирать и убираться самой. Я стерла отпечатки пальцев с сейфа, вернула на место стул, навела порядок на столе.

В мозгу беспокойно копошился еще один вопрос: как могла Марджери незаметно покидать эту комнату и возвращаться в нее? Взгляд в первую очередь упал на книжные полки, но они, как оказалось, не служили прикрытием проема в стене. Взгляд мой вернулся к карнизу камина, скрывавшему сейф.

Комната Мари. За камином, с другой стороны от сейфа. Рядом с камином — несколько этажей полок со всякими фотоснимками, статуэтками и сувенирными побрякушками. Чувство симметрии! Я нажала на каминный карниз с другой стороны. Щелчок — и стенка с полками подалась.

Я гордо выпрямилась, довольная плодами своих глубокомысленных умозаключений и спонтанных действий. Гордыня тут же улетучилась, изгнанная шумом в коридоре. Я прыгнула к двери, щелкнула выключателем, содрала с двери шаль, вырвала носовой платок из замочной скважины, швырнула шаль на спинку дивана, прыгнула к потайной двери, вернулась к столу, сгребла свои заметки, выключила настольную лампу, снова метнулась к камину. Щелчок спрятавшей меня двери совпал со щелчком выключателя. Кто-то включил свет, и лучик его упал на мое плечо. Я прильнула к щелке.

В кабинет вошла Марджери. Растрепанная и заспанная, съежившаяся под халатом, она выглядела на все свои сорок лет, но все равно казалась очень красивой. Она подошла к камину, сгребла угли в кучку, поскребла голову ногтями, зевнула и бухнулась на диван. К моему облегчению, Марджери схватила шаль и, не обратив никакого внимания на то, что она снята, накинула на плечи.

Разоблачение мне в тот момент не угрожало. Марджери не собирается воспользоваться потайным проходом (что это проход, а не шкаф, я поняла по сквозному ветерку, овевавшему ноги). И к работе за письменным столом, где еще не остывшая лампа излучает вполне ощутимое тепло, она тоже не стремится.

Марджери просто сидит и смотрит на мерцающие угли. Сквозь стенку из комнаты Мари доносится шум. Льется вода. Шаги. Что-то хлопает. Бот этот крокодил уже вплывает в комнату, формально приветствует госпожу, вносит чай, разжигает огонь и, наконец, покидает нас, оставляет каждую со своими мыслями.

Мыслей Марджери не ведаю, а вот мои собственные раздумья посвящены лишь одному: как унести ноги.

Поначалу я собиралась выскользнуть из входной двери убежища, резонно полагая, что отпертая дверь без следов взлома и исчезновения имущества особенного переполоха не вызовет. Теперь я в ловушке.

Хотя…

Нет, довольно с меня темных дыр и нор. Подожду, не к спеху.

Да, а если Холмс устанет ждать? Черт бы его побрал! Спасает когда надо и когда не надо…

Нет, не пойду. Там паутина, ступеньки, на другом конце потайные задвижки, а у меня лишь маленькая коробка спичек.

Но ведь я ориентируюсь в темноте!

Ни в коем случае! Дождусь, когда Марджери пойдет одеваться, выскользну… Воскресенье, в доме никого.

Дождусь? Сколько ты еще вытерпишь? Мочевой пузырь просто лопается, черт бы подрал их благотворительный чай!

Физиология сказала решающее слово. Боясь, как бы не выпустить излишек жидкости по пути к свободе, я отвернулась от Марджери и устремилась во тьму.

Мало радости принес мне этот спуск. Время от времени я чиркала спичками, не выпуская их, пока терпели пальцы. Конечно, разумнее было бы следовать осязанию, но я упрямо жгла спички, и в конце пути в коробке осталось лишь три штуки.

Узкая дверь легко открылась в узкий проход — проход под открытым небом, хвала Всевышнему! Бочком протиснувшись между двумя кирпичными стенами, я оказалась на тротуаре. Улица показалась преддверием рая, утренний туман веял благодатью Господней, ранние прохожие парили над мостовой, аки ангелы небесные. Внимательно следя за окружением, чтобы не столкнуться с патрульным или с поднявшейся спозаранку прихожанкой, я завернула за угол, и вот наконец Холмс. Уже не Крошка-Незабудка, а какой-то муниципальный работяга неопределенной специальности. Удивив его и себя, я вцепилась в руку Холмса и не отпускала ее, пока не дошла до дома.

 

ГЛАВА 21

Воскресенье, 6 февраля

Твой муж любви желает от тебя,

Прилежности, улыбки, послушанья —

Даров, тебе не стоящих труда,

Взамен его усилий неустанных.

А если ты нахмурена, капризна,

Противишься его законной воле,

Кто ты, как не мятежник гнусный,

Предатель властелина своего?

Вильям Шекспир

Этот глупый жест маленькой девочки убедил Холмса, что я на грани физического и душевного срыва. По прибытии в квартиру он сразу направил меня в ванну, потом в постель, куда миссис Ку подала мне поднос с завтраком. Сам он уселся напротив, и тяжелым взглядом вдавил в меня весь завтрак до последнего куска. Это произвело на меня неизгладимое впечатление, ибо обычно Холмс относился к моим хворостям как к своим собственным — то есть наплевательски. Возможно, как намекнул Ку, мой друг вел себя так потому, что и сам настрадался за эти дни, хотя и по иным причинам. Я глядела на него поверх пустой чашки и бубнила, рассказывая о своих приключениях. Он внимательно слушал, вдавив зад в розовый сатин будуарного кресла и уперев грязные рабочие сапоги в мою резную старинную кровать. Глаза закрыты, кончики пальцев обеих рук соприкасаются. Я закончила, смолкла. Он тоже молчит и по-прежнему не открывает глаз. Я звякнула чашкой о блюдце. Он открыл глаза.

— Холмс, я вас все не соберусь спросить… Как вы нашли меня там… в Эссексе?

Он доверительно наклонился к подносу. Казалось, Холмс хочет что-то по секрету сообщить кофейнику, но мне отвечать не собирается. Но вот он перевел взгляд на чашку и произнес:

— Многократно приходилось мне блистать своею глупостью, Рассел, хотя обычно такие случаи словоохотливый доктор Ватсон умело маскирует. В вашем деле моя некомпетентность побила все рекорды. Я ведь до пятницы даже не сообразил, что вы исчезли.

— Ясно, вы забеспокоились, когда я не явилась на презентацию. Но почему не сообразил Дункан? Ведь мы должны были встретиться в среду. Вы были на презентации, Холмс?

— Конечно. Как положено, при мантии. В своей собственной, прошу заметить, а не во взятой напрокат. Прихожу — а там уже паника. Академическая паника, сами понимаете, оксфордская: строгие голоса, сложные грамматические конструкции, умерен ные жесты допускаются… Этакое гомеопатическое заламывание рук… Госпожа Чайлд тоже заявилась. Ну, я прижал вашего Дункана. И часу не прошло, как он сообразил наконец, чего я от него добиваюсь. Оказалось, вас никто вообще не видел всю неделю. Это и мисс Чайлд, кстати, подтвердила. Экономка ваша поведала, что вас девять дней дома не было — ни слуху ни духу. В пятницу к вечеру я установил, каким именно поездом вы отбыли из Лондона в прошлую субботу. Созвал команду. В субботу нашел дежурного по станции, который видел группу пьяных столичных хлыщей. Одна женщина из этой группы допилась до потери сознания. И — тупик. Отбыли они на «форде», и вы не поверите, Рассел, какое жуткое количество фермеров слышало шум этого «форда» той ночью на соседних дорогах! В разных концах страны, разумеется. В понедельник мне не оставалось ничего, кроме как разделить всю Британию на квадраты…

Повествование Холмса прервал телефонный звонок. Я послушно позволила Ку снять трубку: дождалась, пока он подойдет к моей кровати, где стоял аппарат, очевидно, для удобства отсыпающихся до полудня леди. Когда трубка наконец добралась до моего уха, в ней раздавался жуткий галдеж, совершенная неразбериха мужских голосов.

— Стоп! — приказала я. — Кто-нибудь один. Я ничего не понимаю. Кто это?

— Мисс Рассел, мисс Рассел, это Эдди, она вышла, где мистер Холмс? Он приказал звонить, когда она выйдет. Мой брат бежит за ней, он велел передать вам и мистеру Холмсу.

— Эдди, вы где? — спросила я, повернув голову к моему другу.

— За углом возле Храма, мисс, она идет к реке. Билли у нее на хвосте. Она вышла со служанкой, они поругались, она стряхнула старую каргу и ушла.

— Оставайтесь на месте, Эдди, мы сейчас приедем.

Я грохнула трубку на аппарат, отколов декоративную завитушку, и выскочила из постели. Холмс уже направлялся к двери.

— Рассел, в вашем состоянии…

— Бросьте, Холмс. Ловите такси! — крикнула я ему, срывая с себя остатки постельного гарнитура. Холмс закрыл рот и поспешно выскочил за дверь.

Вместо такси у двери стояла моя машина с К у за рулем. Холмс уже сидел рядом с ним. Я прыгнула на заднее сиденье, и машина сорвалась с места еще до того, как захлопнулась дверца.

У здания Храма пусто, лишь от угла машет нам рукой худой долговязый юнец. Я распахнула дверцу, и он живо оказался в автомобиле. Кивнув мне, парень сразу затараторил, обращаясь к Холмсу:

— Билли сказал, вы велели бежать за ней, мистер Холмс, сэр. Он и бежит за ней, а за ним цепочка наших… — И он начал перечислять членов этой цепочки. Самым мелким ее звеном оказалась шестилетняя малышка, самым старшим — дедуля с палочкой. Мы собрали всех в машину. Я успела познакомиться еще с восемью родственниками Билли, когда Холмс вдруг резко бросил:

— Всем пригнуться!

Мы вжались в пол и в сиденья. Автомобиль миновал Билли и еще кого-то из его многочисленной родни, затем обогнал Марджери Чайлд и свернул в боковую улицу, где остановился у поребрика. Мы с Холмсом выбрались наружу.

— Ку, — сказала я, — отвезите народ домой. Увидите открытую чайную, накормите всех завтраком.

«Народ» рвался за нами, но я проворно захлопнула дверцу, и Ку тронул машину с места. Мы с Холмсом вжались в подворотню и пропустили Марджери, затем Холмс встретил Билли и велел тому вместе с сопровождавшим его кузеном следовать за нами на некотором расстоянии.

Марджери продолжала путь к реке. Дважды оглянулась, но оба раза Холмс каким-то образом предвидел это движение, и она нас не заметила. Если не считать этого, то никаких более уверток и уловок Марджери не применяла. Не пользуясь транспортом, она подошла к мосту Тауэр-бридж. Отстав от нее подальше, мы пересекли реку, прибавив ходу на мосту, чтобы наверстать отставание. По южному берегу Темзы мисс Чайлд направилась к докам. Мы то крались, то бежали, неотступно следуя за ней.

Почти у Гринвича мы заметили, выглянув из-за угла, что плащ ее мелькнул и исчез за углом.

— Приземлилась наконец. Я уж думал, до Дувра дойдет. Оставайтесь здесь, Рассел. Если появится снова, следуйте за ней. Крошки бросайте, что ли, чтобы я вас потом нашел. Я Билли за углом поставлю, на случай, если тут есть черный ход.

И Холмс исчез.

Добросовестный бобби неизбежен в Лондоне, когда в нем нет нужды. Один из таких полицейских принялся рассматривать особу в мужской одежде и с копной крашеных волос. Потом подошел поближе. Я смерила его высокомерным взглядом.

— Милейший, хочу поставить вас в известность, что вы бросили якорь возле Маргарет Фартингейл Холл. Леди Маргарет Холл. Перед вами результат бурной, хотя и не чрезмерно увеселительной ночи у Джеффи Нортона. Знаете этого великого американского киноартиста? Костюмированная попойка, ежели вы еще не поняли. Я вам благодарна за то, что вы находите мой костюм достойным внимания, однако это внимание начинает меня тяготить, тем более, что костюм оказался менее экзотическим, нежели я ожидала. Вот видели бы вы моего сопровождающего! О-о, какой у него наряд! В стиле девяностых годов прошлого века, знаете ли… перья, просто куча перьев, цехины понавешены… Фоли-Бержер, да и только. Вы его, скорей всего, не видели. Я его знаю, он прячется, тут неподалеку, ждет, пока вы уйдете. Приятный такой парень, но в привычках весьма консервативен, если не хлебнет шампанского. Когда вам придет пора поднять паруса и пуститься в дальнейшее плавание, я попытаюсь его выманить.

Констебль постарше наверняка насторожился бы, но этого мой голос и поза убедили — неизвестно в чем — и он отправился дальше. Через десять минут я стала посматривать, не возвращается ли блюститель порядка, а через пятнадцать из двери, в которую нырнула Марджери, высунулась голова Холмса. Я поспешила к нему.

У ног его лежал кто-то связанный с кляпом во рту.

— Один? — спросила я.

— Был еще один. Там. — Он едва заметно кивнул головой непонятно в каком направлении. — Давайте унесем его с прохода.

Я подхватила ноги пленника и чуть его не уронила.

— Холмс, это один из тех, из Эссекса.

Мой друг лишь молча кивнул головой, а когда мы перенесли узника в соседнее помещение, просто швырнул его на пол.

— Она вверху, — прошептал Холмс. — В доме почти никого.

— Наверное, в церковь отправились.

Сооружение, в котором мы оказались, представляло собой какое-то хранилище. В обширном ангаре громоздились одна на другую бухты толстого каната, валялись в беспорядке тюки ветоши. У ворот замерли два грузовика. Какой-то бизнес, и явно не слишком процветающий. Сверху доносились рассерженные голоса. Слов не разобрать. Мы поднимались по лестнице, внимательно вслушиваясь. Два голоса, мужской и женский. Подойдя еще ближе, я узнала обоих. Марджери, хотя такой я ее еще никогда не слышала. Мужской голос принадлежал Клоду Франклину, моему похитителю. Мужу Марджери.

Этот голос как будто толкнул меня в грудь. Я сразу почувствовала свою слабость и усталость. Холмс мягко поддержал меня за локоть. Озабоченно глядя мне в глаза, протянул револьвер.

— Нет, Холмс, — просипела я еле слышно. — Я еще, чего доброго, ухо себе отстрелю.

Он сунул оружие за пояс, и мы продолжили подъем. Двое вверху так увлеклись спором, что не слышали скрипа ступенек.

— …думал, я такая дура? Да, дура, слепая дура, но когда я услышала об исчезновении Мэри и о ее завещании… Вот почему тебя все время не было. Ты хотел ее убить? Из-за денег? — В ее голосе послышались нотки недоумения.

— Сука тупая! А на кой еще я на тебе женился? Какого еще дьявола я торчу по четвергам в этой поганой дыре? Чтоб с тобою поболтать?

За этим откровением мерзавца последовало длительное молчание. Мы с Холмсом тоже замерли. Наконец Марджери заговорила. Тем же голосом, который я слышала во время ее священнодействий на проповедях в Храме.

— Парень с ножом… Ты его подослал, Клод? У меня мелькнула эта мысль, но я ее отвергла. Не могла поверить, несмотря на побои. А потом вдруг тот парень умер. Это тоже ты? Да, конечно, кто же еще… И я должна умереть, чтобы тебе достались деньги Храма. Боже, какое ты чудовище…

Я повернулась к Холмсу. Он был внимателен и сосредоточен.

— Он убьет ее, — прошептала я.

— Похоже, она этого и добивается, — ответил Холмс.

— Следовательно, как только бы ты узнал о завещании Мэри, то сразу убил бы ее. Чему ты смеешься?

— Ох, какая ты непроходимая дура!

— Почему?

— Да не писала она никакого завещания. Я его сочинил, это ее завещание!

Пауза. Короче предыдущей. Марджери осваивает рычаги и пружины чуждого, нового для нее механизма.

— Ты решил убить меня из-за денег. Мэри спасла мне жизнь. Ты похитил ее, подделал завещание и собирался ее убить. После этого ты бы убил меня. Ты не человек, Клод. Убить женщину, убить жену — из-за денег! — Она вдруг запнулась и тут же воскликнула: — Айрис! Бог мой, ты убил и ее! Ты убил ее, когда узнал о завещании!

— Марджери, — начал убийца с какой-то теплотой в голосе. — Я это замыслил давно, еще прошлым летом. До того, как женился на тебе.

— А Делия? — простонала она. — О, Боже…

— Слушай меня внимательно, — сказал преступник, и мы услышали звук отодвигаемого стула. — Мне надо скрыться. Я не хочу причинять тебе вреда, ты мне нравишься. Да и без толку, все к чертям накрылось. Эта сука Рассел испортила игру, втянула Скотленд-Ярд. Теперь мне светит не состояние, а тюрьма. Я должен затаиться, исчезнуть.

— Ты не выйдешь отсюда, Клод.

— Ты мне помешаешь?

— Если ты убьешь меня, то умрешь.

Ее голос звучал торжественно и убежденно, но мы с Холмсом уже рванулись с места. Мы врезались в дверь за долю секунды до того, как прозвучал выстрел. Дряхлые доски разлетелись в щепки, и вот мы уже внутри. Мы заранее распределили, кто где стоит: Холмс вверху с пистолетом в руке, я — собравшись в комок в нижнем ярусе. Бандит отделен от нас массивным столом, пистолет все еще нацелен на Марджери. Убийца быстро развернулся и выстрелил дважды. Холмс ответил одним выстрелом. Франклин покачнулся и рухнул. За столом раздался какой-то гул и громкий удар. Холмс рванулся вперед и выругался.

Мерзавец испарился.

Я глянула туда, где он стоял — пустые пыльные доски, кровавое пятно — и устремилась к Марджери. Холмс припал к полу, ощупывая доски, пытаясь открыть люк.

— Что с ней? — бросил он через плечо.

— Сквозное ранение под плечевым суставом. Кость не задета. Заживет.

Холмс поднялся на ноги.

— Безнадежно. Заперто снизу.

— У него везде потайные лазы.

— Ее можно оставить одну?

— Да.

Мы загрохотали вниз по лестнице, оставляя двери нараспашку, свернули за угол и уткнулись в бдительного констебля.

— В чем дело? — вполне резонно поинтересовался страж порядка.

Холмс не удостоил его ответом, вильнул и понесся дальше. Я отскочила в сторону.

— Там, наверху, женщина. Ранена, нуждается в помощи. Мы догоняем бандита. Извините, некогда. — И я рванулась вдогонку за Холмсом.

Полицейскому это, конечно, не понравилось, и он побежал за мной. Не повезло в этой гонке Билли, который как раз в этот момент присоединился к преследованию и попал прямо в объятия констебля. Я, с трудом переставляя свинцовые ноги, бежала за Холмсом. Он уже переводил дыхание на пирсе возле подъемного крана, у которого покачивались угольные баржи.

Я проследила направление взгляда Холмса. Крохотный ялик при веслах, но без гребца относило течением от быстроходного катера. Катер кашлянул и выплюнул клуб дыма. Я огляделась в поисках лодки, но Холмс уже скинул пальто и стягивал ботинки. Напрягая последние силы, я принялась повторять его движения, бормоча себе под нос.

— Вон там, подальше, я вижу лодку… Полиция перекроет реку, он не успеет выйти в море… Холмс, мы его вплавь не догоним…

— Вы вплавь очень скоро дно догоните, Рассел. Оставайтесь на берегу.

— Я плыву с вами.

Тут я нагнулась к башмакам, боковым зрением наблюдая за Холмсом.

— Нет, — услышала я и в тот же момент почувствовала, как что-то твердое стукнуло меня по голове. В глазах потемнело.

 

Я приходила в себя постепенно, как будто поднимаясь по ступенькам неудобной лестницы. Добравшись до верхней ступеньки, я оторвала голову от пахнущих смолой, гнилой рыбой и лошадиным пометом досок. Сознание покинуло меня ненадолго, ибо катер еще торчал на том же месте. Он в тот же момент тронулся, набирая ход и поворачивая к середине реки. К корме его быстро шагал широкоплечий брюнет, не заметивший, как позади него на палубе появилась еще одна фигура. Холмс тут же рванулся к преступнику.

Он чуть запоздал. Может быть, двигался слишком медленно, а возможно, Франклин оказался слишком проворным. Но пистолет Франклина Холмс перехватил, они сцепились и рухнули на палубу. Катер продолжал ленивый разворот, мешая движению. С других речных посудин на странное суденышко устремились недоуменные взгляды. С катера щелкнул выстрел, потом второй, третий… Нос его направился на неповоротливую баржу, загруженную навозом. С баржи раздались предостерегающие оклики, но поздно… Катер врезался в борт неуклюжей посудины.

Никто теперь не узнает, то ли третья пуля пронзила бак с горючим, то ли он проломился в результате столкновения, но на борту тут же вспыхнуло пламя. В ту же минуту катер превратился в плавучий костер, а команда баржи, опасаясь за свое судно и драгоценный груз, отчаянно отпихивала полыхающую развалину от борта.

За две-три минуты катер сгорел и затонул.

Не чувствуя тела, как будто в полусне, я дошла до кромки пирса и рухнула на бухту каната. К барже, груженной навозом, спешили катера и лодки, люди кричали, жестикулировали; появился полицейский глиссер. Команда баржи выстроилась у борта с баграми в руках. Моряков охватило оцепенение: еще бы, только что прямо на их глазах погибли люди.

Я тупо смотрела на обгоревшие доски, на какие-то обугленные неузнаваемые предметы, болтающиеся на поверхности, — все, что осталось от быстроходного и дорогостоящего средства передвижения. Любопытно. Я наблюдала за операциями на воде, ждала, что меня охватит ужас, ожидала, что на меня сейчас накатит безумие, желание броситься в воду… Однако ничто не дрогнуло во мне. Внутри была пустота.

Через долгое, как мне показалось, время вода у ног моих заплескалась и забулькала. У столбов и досок пирса проявилась какая-то грязная физиономия и протянула с сильным акцентом кокни:

— Добрая леди, протяните палку помощи простому рабочему старичку…

Холмс, — прошептала я, опускаясь на колени, хватая и вытаскивая на доски какой-то карикатурный персонаж: ободранный, босой, грязный, обвешанный скользкой дрянью и оккупированный молчи щами микробов всех известных и неизвестных болел ней. Когда мы выпрямились, я обняла Холмса и при никла губами к его измазанному рту.

Через минуту в моей голове заработал наконец мозг. Я отпрянула от Холмса, размахнулась и вмазала ему по наглой физиономии. Холмс чуть не плюхнулся обратно в реку.

— Никогда не смейте этого больше делать!

— Рассел! Вы что…

— Ударить женщину и бросить ее в бессознательном состоянии! Стыдно!

— Извините, времени для дискуссии не оставалось.

— Это не оправдание, — отрезала я, не заботясь о логике. — Впредь не смейте об этаком даже помыслить!