Суббота, 15 января — пятница, 21 января

Женщины не должны полагаться на защиту мужчин, они должны научиться защищать себя сами.

Сьюзан Б. Энтони (1820–1906)

Начинаю внедрение в структуру Храма. Подъехав к окончанию службы, я пристроилась к группе активисток и, не обращая внимания на поднятые брови, покачивание головами и обмен многозначительными взглядами, направилась с ними в комнату, где проходят сборища. Марджери я заявила, что готова взять на себя заботы о библиотеке на время отсутствия Вероники. Я не могла, да и не собиралась взваливать на себя административные функции Ронни, но учить меня научили, и я готова была учить. Выполнение поручений, печатание на машинке, пополнение запасов… всем помогать, везде совать нос — вот моя задача. Безо всяких помех я органично вписалась в корпус «придворных дам», довольно агрессивно внесла два-три предложения относительно задуманной на будущее политической демонстрации, помогла сочинить и отпечатать листовки, а во вторник вместе с новыми коллегами распространяла их, стоя перед зданием парламента. К счастью, нас не задержали. Представляю, как бы я отвечала на вопросы полиции! К моему удивлению, участие в этом пикете завоевало мне гораздо большее уважение во «внутреннем кружке», чем упорная работа.

Шли дни, все в помещениях Храма кипело и бурлило. Я начала сомневаться, уж не привиделось ли мне все шестого числа. Храм пребывал весь в действии, в постоянной активности, в устремлении шаг за шагом изменить мир, и какие-либо странные чудеса в этих трезвых кирпичных стенах отдавали бы фарсом. И все же утром в четверг я почувствовала, что сердце мое замирает в ожидании чего-то необычного.

Но четверг ничем не отличался от остальных дней. Как заведено, в пять часов Марджери исчезла в своих комнатах для медитации под охраной Мари и возвратилась туда же после своей «любовной» проповеди.

Я почти весь день провела в Храме, а вечером работала за просторным столом в своей квартире из стекла и стали. В среду посетила Оксфорд, где Дункан возбужденно совал мне под нос телеграмму от американцев, сообщавших, что они захватят с собой полдюжины европейских коллег. Дважды тайно встречалась с Холмсом: в понедельник и в четверг, после его возвращения из Шотландии. Он доставил туда Майлза и Веронику, лично осмотрел их прибежище. В пятницу мой друг собирался в Суссекс. В понедельник виделась с Лестрейдом и Томлинсоном, раздразнила и рассердила их, но получила номер телефона, по которому обещала регулярно сообщать новости и, главное, могла обратиться за срочной помощью.

Жизнь складывалась суматошно до шизофреничное™, но интересно. Работа в Храме мне пришлась по душе. Рядом с собой вместо чопорных аристократок я видела трудолюбивых и сообразительных молодых женщин, за сдержанностью которых скрывалась скорее робость, чем высокомерие. Однажды вечером я затесалась в компанию, сочиняющую речи, и подала несколько идей, принятых с энтузиазмом. Мне вспомнились высказывания героини детства Абигайль Адамс: «Все мужчины были бы тиранами, дай им волю», а также: «Деспотическую власть (над женщинами), как и любую жесткую вещь, легко сломать». Для поддержки тезиса о том, что власть развращает, я предложила: «Заняв места у кормила власти, мы спасем от когтей коррупции как женщин, так и мужчин». Для расцветки речи о священных женах дала фигуру: «Пьян от власти… — благословение трезвости». Марджери, готовясь к субботнему вечеру, использовала мой афоризм: «Власть без любви смертельна, а любовь без власти бесплодна». В конце мероприятия меня засыпали приглашениями на коктейли, обеды и ужины. Я всерьез подумала, не заняться ли мне профессиональным сочинительством речей, либо, чего доброго, не податься ли мне в рекламу.

В пятницу ближе к вечеру я оказалась в душной комнате с чрезмерно горячими батареями центрального отопления. Передо мною пятеро учениц, склонившихся над новенькими букварями, ощупывающих буквы пальцами, вспоминающих их значение, шевелящих губами. Три седых головы, одна каштановая, одна светлая. Муки рождения слова. Одно слово, второе — так медленно, что к концу предложения забывается значение первого из прочитанных. Бьемся над фразой чуть ли не час, меня мучает жажда. Мечтаю о глотке чаю, кофе или хотя бы свежего воздуха! И вдруг каштановая голова поднимается, я вижу перед собою два изумленных глаза.

Голова снова склоняется к странице, палец отпускает строку, и хозяйка каштановой прически произносит:

— Мальчик несет маме чашку чаю.

Она еще раз читает фразу и смеется. Глаза сверкают озарением, постижением магии понимания печатного слова. Зубы у нее во рту растут через один, от тела разит потом, волосы плохо расчесаны, кожа серая вследствие нехватки витаминов, недоедания, но в этот момент она прекрасна. Вероника Биконсфилд знает, ради чего она здесь, подумала я, схватила и крепко пожала натруженную руку ученицы.

В полпятого я спустилась вниз, в чайную, и выпила чашку чаю в компании двух коллег, собирающихся на уикенд за город. Они беспокоились по поводу опускающегося на город тумана и связанных с ним задержек. Направляясь к Марджери, я ощущала тяжесть воздуха и видела в окне молочно-белые полосы, плавающие в воздухе. Чтобы не спотыкаться в белесой мгле, решила пропустить службу.

Встретившись с Марджери, рассказала об успехе своей ученицы. Она порадовалась вместе со мной, и мне снова вспомнились события двухнедельной давности.

Темой для занятия в этот вечер я выбрала диатрибу Иеремии против «хлебов для Царицы Небесной». Но не прошло и двадцати минут занятий, как нас отвлек резкий стук, в дверь вошла Мари и протянула Марджери листок бумаги.

— Телефон, мадам. Я подумала, что нужно вам показать сразу.

Меня Мари как будто не заметила, а в раскрытые на столе книги метнула презрительный взгляд. Марджери прочитала записку и слегка нахмурилась.

— Спасибо, Мари. Принеси, пожалуйста, мои вещи. И попроси Томаса вывести машину.

Выходя, Мари удостоила меня торжествующего взгляда. Марджери ничего не заметила, а я подумала, что если служанка просто ревнует госпожу к ее окружению, то она очень часто должна кипеть от негодования. Скорее всего, конечно, ее неприязнь направлена именно на меня. Неприязнь или страх?

— Извините, Мэри, придется прервать занятие. Срочный вызов. Вот, посмотрите.

Я приняла от нее бумажку и увидела изображенное ученическими каракулями Мари следующее послание:

Вернулась Мари. В руках ворох одежды, лицо озабоченное.

— Мадам, очень жаль, но мы без автомобиль. Мадмуазель Аршер не вернулась, из Камбриж Шир, несмотря на обещаний приехать в четыре часа. Я вызвала такси, но туман, они долго ехать.

— Норвуд-плейс в двадцати минутах пешком, — вмешалась я. — Быстрее дойти, особенно с учетом тумана.

Мари презрительно скривилась, но Марджери идея понравилась.

— Вы знаете, где это?

— Мне как раз по пути, — несколько приукрасила я действительность.

— Просто расскажите, как туда добраться, вам ни к чему идти самой. Останьтесь к обеду.

— Нет, я обязательно пойду с вами. — Норвуд-плейс место не слишком спокойное, особенно в туман и с наступлением темноты. Да еще для хрупкой женщины в дорогом пальто. — Мне тоже одежду, Мари, пожалуйста.

Мари разрывалась между желанием оградить Марджери от моего присутствия и сознанием, что со мной ее хозяйке угрожает меньшая опасность. Она повернулась к Марджери и бурно запротестовала.

— Нет-нет, Мари, вы останетесь здесь, — решила Марджери. — Мисс Рассел все равно следует в том же направлении, ничего с нами не случится. Еще и половины шестого нет. К половине восьмого я вернусь… Хорошо, хорошо, я не стану возвращаться одна. Прибудет такси, заплатите и попросите отправиться за мной на Норвуд-плейс, если Томас к тому времени не вернется… Хорошо, я позвоню… Конечно же, там есть телефон, ведь мисс Годдарт звонила откуда-то… Мари, довольно, принесите пальто мисс Рассел. — Марджери повернулась ко мне. — Извините. Она со мной иногда как наседка с цыплятами. Не любит, когда я вечером отлучаюсь.

— Спасибо, Мари, я скоро вернусь… Да-да, позвоню, если задержусь, только я не собираюсь задерживаться.

Мари подала мне пальто, и все язвительные взгляды ее не смогли испортить мне удовольствия от прикосновения теплой мягкой серовато-голубоватой викуньи с черным котиковым воротником. Платье, с которым пальто сочеталось по цвету и покрою, сразу заиграло еще ярче. Марджери присмотрелась.

— Чудесно, Мэри. Это не Шанель?

Я заверила, что не Шанель, и поведала о своих эльфах.

— Спросите, пожалуйста, не сошьют ли они что-нибудь для меня. Прекрасный ансамбль и как подходит к вашему лицу, к фигуре! О-о! — воскликнула она, переведя взгляд в окно. — Туман, кажется, густеет.

Полностью стемнело, однако фонари и фары автомобилей просвечивали сквозь желтую дымку, создавая антураж в духе Уилки Коллинза, Собственно говоря, выдавались в Лондоне деньки и похуже. Во всяком случае, футов на десять окружение еще различалось, можно было не опасаться врезаться в стенку или споткнуться о поребрик тротуара.

Шли мы не торопясь. Улицы чередовались чисто по-лондонски: за оживленными, кишащими транспортом и пешеходами, следовали узкие проулки без единого прохожего, разве что силуэт патрульного полицейского вынырнет на фоне освещенного окна. Туман гасил звуки, улицы казались тише, чем обычно, проулки отзывались печальным эхом. Стучали о покрытие тротуара каблуки Марджери, еле слышно шуршали мои подошвы. Сквозь туман медленно пробирались экипажи, грузовые и легковые автомобили. Водители вглядывались вперед, высунувшись в боковые окна или склонившись к ветровому стеклу. Я проверила направление и после очередного поворота решила дать волю своему любопытству.

— Вы говорите, что Мари не любит, когда вы выходите вечером. Для этого есть какая-то причина?

— Нет, особой причины никакой, просто она беспокоится, когда я нахожусь вне поля ее зрения. Вы, конечно, удивляетесь, почему я позволяю своей прислуге меня допекать.

Я засмеялась.

— Ну…

— У Мари доброе сердце, хотя внешне она, конечно, весьма колючая. Она мне отдаленная родня. Уже шесть лет со мною. Семья Мари погибла во время войны, когда деревню заняли немцы. Ей важно сознавать, что я в ней нуждаюсь. К тому же нельзя не признать, что она мне иной раз весьма помогает.

— Кроме случаев, когда нужно вечером выйти из дому.

— Совершенно верно. — Марджери рассмеялась.

— И часто вас так неожиданно беспокоят?

— Нет, лишь изредка. Хотя все знают, что ко мне можно обратиться в любое время. И не только…

Далее я ее не слушала. На всем протяжении нашего пути я автоматически воспринимала окружающую обстановку даже более внимательно, чем обычно, учитывая туман. Когда тихие шаги позади вдруг сменились частым перестуком подошв, я не раздумывала, в чем дело, а сразу отреагировала. Резко оттолкнув от себя Марджери, я повернулась к источнику шума. Передо мною оказался худощавый молодой человек с узкой полоской усов на верхней губе, темными глазами, вооруженный тускло поблескивающим ножом.

Моя неожиданная реакция смутила его, он быстро окинул меня взглядом, ища оружие. Не обнаружив, успокоился и повернулся к Марджери, пытавшейся подняться на ноги.

— Замри! — крикнула ей я. — Не двигайся!

Его глаза переметнулись на меня, я заметила в них блеск азартного предвкушения. Зубы молодого человека оскалились в злобной ухмылке. На мгновение я замерла, но когда нож метнулся ко мне, тело отреагировало само по себе. Клинок проскочил мимо ребер, но парень не потерял равновесия, и вот уже кончик ножа снова маячит перед моими глазами.

Будь я одна, у меня имелась бы относительная свобода маневра. Главное было бы не поскользнуться и быстро сориентироваться в поисках подходящего оружия. Но за мною Марджери. Я смахнула с головы шляпу, чтобы использовать ее в качестве щита. Нож снова дернулся вперед, и я не смогла уклониться полностью. Лезвие пропороло викунью, шерсть и шелк, достало руку.

Нож оказался достаточно острым, я сначала даже не ощутила боли, только удар. Не сводя с нападающего глаз, я шевельнула рукой, поняла, что по-прежнему владею ей, ощутила, наконец, жжение раны и холод наружного воздуха там, где положено быть толстому слою одежды. Накатила ярость. Да, я ранена, да, мы обе в опасности, но страх и боль отступили перед приступом боевого бешенства. Безвозвратно пропало мое прекрасное пальто! Будь я проклята, если этот подонок испортит еще хоть одну деталь моего туалета!

— Ты, падаль! — заорала я, и он чуть вздрогнул, но тут же опомнился. На этот раз я не уворачивалась, а рванулась навстречу. Обе мои ладони сомкнулись на его запястье, рывок — и я чувствую по звуку, что нос его сломан о мой череп. Нож затарахтел по мостовой. Резким движением выворачиваю руку и заламываю ее за спину.

— Дернешься — руку вырву! — проорала я ему в ухо.

Он почему-то не поверил. Такие всегда плохо соображают. Рванулся — и хруст локтя слился с его диким воплем. Я повернулась к Марджери и помогла ей подняться. Поцарапано колено, завтра проявятся синяки, но, в общем, ничего страшного. Потрясена, конечно, но, главным образом, по причине вопля жалкой фигуры, нянчащей вырванный из сустава локоть.

— Бог мой, Мэри, что вы с ним сделали?

— Я с ним ничего не делала. Он сам это сделал. Я всего лишь позволила ему это сделать.

— Но он сильно ранен!

Этого еще не хватало. Сейчас Марджери начнет изображать сестру милосердия. Я нагнулась и за кончик подняла с панели нож. Глаза ее расширились, я поняла, что ножа она из-за моей спины не заметила. Тут она увидела расползающееся по рукаву моему темное пятно.

— Вы ранены… — пробормотала она с довольно глупым видом.

— Он пытался вас убить, Марджери. — Я пыталась сохранить видимое спокойствие. Будь она одна… Вспомнилась вдруг Айрис Фицуоррен, и я перевела взгляд на завывающего от боли бандита. При этом от меня все же не ускользнуло какое-то новое выражение лица Марджери, выплывшее сквозь страх и шок и снова исчезнувшее.

Как будто она что-то взвешивала и просчитывала. В мыслях мисс Чайлд унеслась куда-то далеко. К моменту, когда к нашей живописной группе, тяжко топая сапогами, подбежал первый бобби, Марджери дрожала, сжавшись на ступеньке чьего-то крыльца.

Последовали длительные и довольно нудные процедуры — нам задали множество вопросов, как на улице, так и в участке. Мою рану обработал полицейский врач, смазал, наложил пластыри. От больницы я отказалась, так как резаная рана оказалась неглубокой, хотя и довольно длинной. Я попросила дежурного инспектора сделать пару звонков, после чего атмосфера недоброжелательного недоверия сменилась атмосферой почтительного недоверия. По моим рекомендациям к бандиту на время нахождения в больнице, чтобы он бесследно не испарился, прикрепили констебля. На Норвуд-плейс послали полицейского, который, вернувшись, сообщил, что дома номер шестнадцать там не существует и никто из опрошенных ни о какой мисс Цинтии Годдарт не слышал. Это меня, впрочем, не удивило. Марджери отослали домой, дав ей охрану, она лишь чуть опоздала к обеду. Я осталась наедине с коренастым краснолицым старшим инспектором, постоянно улыбающимся, но со стальными холодными глазами. Я слабо улыбнулась, и он снова прошелся по событиям этого примечательного вечера.

— Итак, мисс Рассел, начальство мне сообщило, что вам следует доверять. Не хотите ничего мне рассказать?

Я подумала, пожала плечами и вздрогнула. Очевидно, напомнило о себе поврежденное плечо.

— Я не знаю, имеет ли это сейчас какое-либо значение, — ответила я.

Он сунул палец в кучу вещей, вежливо удаленных с моей персоны женщиной-полицейской. Подцепив набор отмычек, одобрительно его проинспектировал. Посмотрел на левое мое плечо, потом на правое. Похоже, старший инспектор немало знал обо мне и о моих ранениях. Спасая жизнь Холмсу и себе самой, я сломала ключицу, и неудаленные осколки до сих пор еще остались во мне.

— Имеется в ваших вещах кое-что недозволенное и незаконное, — просветил он меня наконец.

— Для обычного гражданина, — добавила я. — А кое-что становится незаконным лишь в момент использования.

— Гм. А вы, конечно, не обычная гражданка?

— Если бы мне понадобилось совершить взлом или даже убийство, старший инспектор, то я обошлась бы без инструментария.

Я выдержала его пристальный взгляд.

— Значит, случайный инцидент исключаем? — сказал он наконец.

— Абсолютно верно.

— И вы не собирались ломать нападавшему руку?

— Я его ясно предупредила, что произойдет, если он дернется. Но он дернулся. Если бы умысел на убийство не был столь ясен, я бы, возможно, просто нокаутировала его. Теперь он, во всяком случае, долго не сможет нападать на женщин с ножом. И еще одно. Скотленд-Ярд расследует дело об убийстве мисс Айрис Фицуоррен. Вы можете приобщить к нему этот эпизод как связанный с делом.

Я встала и принялась собирать свои пожитки.

— Нам нужна будет ваша подпись, мисс Рассел.

— Прошу вас, завтра. Я приду утром. И, пожалуйста, не упустите этого рыцаря ножа.

— Не упустим, — ответил он просто, и я ощутила какую-то искру теплого чувства по отношению к этому полицейскому. — До завтра, мисс Рассел.

— До завтра, старший инспектор.

 

Конечно, через полицейский участок я проследовала сквозь строй любопытных взглядов, вызванных моей или, скорее, холмсовской репутацией. Слава Богу, хоть репортеров не оказалось ни внутри, ни у порога. Туман сгустился, да это просто какое-то наказание небесное для Лондона. Густые желтые миазмы, обжигающие нос, засоряющие легкие, пачкающие одежду людей и фасады зданий, вызывающие множество несчастных случаев, множество смертей — бич столицы империи, вынуждающий ее рухнуть на колени.

Я вышла из полиции, спустилась, как сейчас помню, по четырем ступенькам, проползла вдоль фасада несколько шагов и привалилась спиной к кирпичной стене. Бог мой, как я устала! Плечо ныло от сырости и от напряжения. Пульсировала боль в ране левой руки, голова кружилась после передряг схватки, допроса, беседы с инспектором Ричмондом; в желудке ничего, кроме кислого кофе «Камп», которым угостил меня Ричмонд. Прижавшись к стене, я постаралась унять дрожь в теле и набраться сил, чтобы проковылять полмили до своего негостеприимного дома.

Всю жизнь свою я терпеть не могла идиотских гордых шуточек лондонцев, их похвальбы своим знаменитым туманом. Так иные родители восхваляют гнусные проделки своего отпрыска, видя в них проявления молодечества. Близорукость близка к туману по ограничениям, накладываемым на поведение индивида, и потому туман мне еще более противен. Не нахожу ничего забавного в том, чтобы искать на ощупь путь вдоль ограждений, фасадов, от фонаря к фонарю, в размышлениях, не снять ли вообще очки вместо того, чтобы поминутно их протирать, молясь о том, чтобы Темза поскорей вернулась в жидкое состояние и убралась в свои берега. Еще беда — я всегда страдала от клаустрофобии, хотя и не в тяжелой форме. Отсутствие видимых ориентиров и опасение, что вдруг откуда-то выскочит продолжатель дела обезвреженного бандита, не улучшали настроения. Я уже пожалела, что старший инспектор отпустил меня, а не запер на ночь в какой-нибудь спокойной камере. Может, вернуться? Швырнуть отмычки на стол и сдаться на милость дежурного сержанта. Стоя под фонарем, я вынула носовой платок, протерла очки и вытянула руку вперед. Пальцы и платок едва угадывались в тумане. В направлении вытянутой руки вдруг что-то грохнуло, металлически лязгнуло, взвился приглушенный ватой тумана двойной вопль: женский и лошадиный. Тут же два мужских голоса затянули двухголосую перепалку. Такси столкнулось с экипажем, вздохнула я.

И тут третий мужской голос внезапно произнес справа от меня:

— Рассел!

Я невольно отдернула руку, и носовой платок выпал, исчез в стигийской бездне мостовой. Стоял бы Холмс ближе, я прижалась бы к нему, обхватила бы его руками и забылась. Но нас разделяли десять футов, и я удовольствовалась дурацкой ухмылкой, отражающей неоднозначность чувств, которые вызвал у меня этот человек в течение последних недель. Но в тот момент преобладающим чувством было ощущение двери собственного дома, вдруг распахнувшейся перед тобой среди улицы.

— Черт возьми, Холмс, как это у вас получается? Вы просто маг и волшебник.

Шаги его прозвучали на мостовой четко и ясно, как будто и не было никакого тумана, а в небе сияло весеннее полуденное солнце. А вот и знакомое лицо…

— Никакой магии, Рассел. Вместо пособий по колдовству у меня имеется братец с множеством ушей и глаз. Час назад он мне сообщил, что полиция задержала некую весьма опасную особу. Я прибыл поездом подземки, которая тоже функционирует еле-еле, как в тумане. Не появись вы еще полчаса, отправился бы на выручку. Вы, конечно, опять ранены?

— Ничего серьезного, Холмс. Ни со стороны грабителя, ни со стороны полиции. Почему вы в городе? Вы же собирались в Суссекс. Уже вернулись?

— Я и не уезжал. Хотя в городе меня тоже не видели.

Я представила себе Холмса, ползущего по городу неразличимым пятном, то в одном, то в другом обличье.

— И я отвлекаю вас от работы.

— Еще как. Вы, кажется, собирались в Оксфорд? Планы изменились?

— Нет, Холмс, этих планов мне не изменить. Я обещала Дункану.

— Ну и отлично. До вашего возвращения я вас подменю. Не в Храме, где-нибудь рядом. Хотя и Храму может потребоваться какой-нибудь рабочий. Или рабочая.

— Холмс, пожалуйста, не нужно.

— Не нужно? Ну как хотите. Это ведь ваше дело. Я вам могу чем-то помочь?

— Сейчас мне нужна помощь иного рода, Я продрогла и проголодалась.

Я не видела выражения его лица, но уверена, что Холмс не улыбался. Он просто повернулся, подхватил мою руку и уверенно направил по тротуару.

Ни о чем больше не спрашивая, он шел со мной — точнее, вел меня — и приглушенное эхо шагов становилось все более знакомым. А Холмс рассказывал, как он однажды, давным-давно, целых восемь недель провел в темных очках, совершенно не прибегая к помощи зрения и обходясь услугами мальчика Билли.

Наконец Холмс вынул из кармана ключ, и снова расступились стены. Я вежливо поздоровалась с Констеблом, как другу кивнула Верне, съела все выставленное передо мной моим добрым другом, выпила бренди, которое он втиснул мне в руку, и послушно проследовала в спальню. Дверь за мной закрылась, я автоматически смахнула с себя остатки созданных эльфами шедевров, заползла под одеяло и заснула.

 

ГЛАВА 16

Суббота, 22 января

Помните, что все мужчины, дай им волю, были бы тиранами. Если женщинам не будет уделено особое внимание, мы решимся на бунт и не будем считать себя связанными законами, при принятии которых нам было отказано в праве голоса и в представительстве.

Абигайль Адамс (1774–1818)

Проснувшись, я увидела возле двери чемодан, в котором оказалась одежда из моей квартиры. Пренебрегая шелками, я полезла в шкаф и обнаружила там халат, настолько старый, что из рукавов и во ротника лезли нитки, однако длинный, просторный и уютный. Холмс восседал перед огнем с чашкой, трубкой и книжкой.

— Домашний уют, — заметила я. — Эстет в интерьере. Сколько времени, Холмс?

— Почти десять.

— Да-а, заспалась я.

— Ужасно, — согласился он. — Чай или кофе?

— Молоко есть?

— Есть.

— Все удобства. Чай. Сама заварю. Такую композицию, — я указала на Холмса, — грешно разрушать.

Раненая рука, конечно, болела, но не так сильно, как я ожидала. Холмс, оказывается, наблюдал за мной, ибо с кресла донеслось:

— Рана, как я вижу, не слишком беспокоит.

— Да, к счастью. Жжет немного, но терпимо. Повезло.

— А вот автору ее не повезло. Уже покойник.

— Как? Но я ведь… Понятно. Убрали.

— На больничной койке в четыре утра. И не его орудием труда. Вскрытие покажет. Уж, конечно, он умер не естественной смертью. Кто-то в белом халате, со шприцем или подушкой, когда констебль отлучился…

— То-то инспектор Ричмонд разозлится… Вам тоже чаю?

— Да, спасибо. Завтрак приготовлю попозже.

Холмс — прекрасный хозяин. Он обеспечил меня вареными яйцами, тостами и мармеладом, консервированными персиками и кофе. И оставался при этом моим старым другом и наставником. С моего отъезда в Оксфорд в начале октября прошлого года у нас не было возможности для спокойной беседы, и сейчас мы постарались наверстать упущенное. Моя работа требовала много времени, а Холмс с его разносторонними интересами разрывался между своими монографиями, пчелами, химическими экспериментами и работой в области судебной патологии.

Особой потребности в консультациях у нас не было, Холмс не слишком интересовался, что мне удалось узнать. Значит, причиной его появления возле полицейского участка был не деловой интерес. Что же тогда? Альтернатива делу — удовольствие?

Я встала, чтобы одеться, и, забыв о руке, навалилась на нее и прижала к спинке стула. Холмс сразу велел мне показать поврежденную конечность. Я колебалась, так как под халатом на мне осталась лишь шелковая комбинашка. «Не валяй дурака, Рассел, — тут же сказала я себе. — Он тебя видел еще и не такой». Прикосновение пальцев Холмса не оставило меня, однако, равнодушной. Холмс же занимался моей раной так, как будто она изуродовала его собственную кожу, спокойно и размеренно обработал ее и закрыл новым пластырем.

Я твердо сказала себе, что именно так все и должно быть.

Убежище мы покинули такими же друзьями, какими оставались все время нашего знакомства.

 

Владелец здания и фирмы, его занимавшей, отнюдь не был людоедом-эксплуататором, и в два часа пополудни в здании уже почти никого не оказалось. Вылезая из проходного шкафа, я, конечно же, зацепилась чулком и увидела в этом еще один признак порабощения женщин, вынужденных носить столь неудобную одежду.

В полиции мисс Рассел подписала протоколы и умудрилась отвертеться от старшего инспектора Ричмонда, разумеется, пожелавшего бы допросить ее в связи с безвременной кончиной несчастного негодяя. Далее мы с Холмсом направились в ближайший трактир «Аайонз», веселенькое местечко, мало подходящее Холмсу, однако там его точно никто не узнает. Заказали кофе. Выйдя, он почему-то помедлил.

— Руку не запускайте, Рассел.

— Непременно прослежу за собой, Холмс.

— Уверены, что не хотите?..

— Холмс, осталась всего неделя. Даже шесть дней. Вероника в безопасности. В Храм я внедрилась и не хочу, чтобы вы рядились старухой-уборщицей. Покончу с наукой — и сразу за дело.

— Мне это не по нутру, — менторским тоном изрек мой наставник.

— Холмс, руки прочь от моего случая! Вы сами сказали, что это мое расследование. Эта его сторона, во всяком случае. Займитесь двумя другими смертями. Они вполне заслуживают вашего внимания. Оба дела заглохли, полиция считает их несчастными случаями. А через неделю мы сообща навалимся на Храм.

Он сузил глаза.

— Не припомню, чтобы когда-то повиновался чьим-то приказам.

— Самое время, Холмс.

И мы расстались.

 

Последовала возня с Марджери, к которой очень быстро вернулось присутствие духа. Я убеждала, просила, в конце концов потеряла терпение и накричала на нее — но все без толку. Она считала, что нападение случайное и что ей нет нужды ограничить передвижения или пригласить телохранителя. Вскочив на ноги, я нависла над нею.

— Я никогда не считала вас глупой, но сейчас, кажется, изменю свое мнение. Вас, очевидно, не интересует ваша собственная безопасность, но как быть мне? Меня могли убить. Еще четверть дюйма, и рука осталась бы изуродованной на всю жизнь. Ждать следующего раза? Кто будет с вами тогда, и чего ваша спутница лишится? Шубки или жизни? Марджери, справьтесь у инспектора Ричмонда насчет телохранителя. Всего лишь на одну-две недели, пока они расследуют этот случай. Мученичество, конечно, украшает биографию, но я никогда его высоко не ценила.

Она сидела неподвижно, казалось, размышляя, не стоит ли меня выкинуть вон, но мои слова все же услышала.

— Хорошо, я подумаю, Мэри.

И мы вернулись к вечернему уроку.

 

ГЛАВА 17