Дальнейшее обследование в Париже

После пяти месяцев пребывания в местном приюте мальчик продемонстрировал слабый прогресс. Люди, отвечавшие за его воспитание, испытывали разочарование и утверждали, что он по-прежнему больше похож на животное, чем на человека. Было решено, что лучше всего отправить его для дальнейшего обучения в Париж. К сожалению, по дороге в столицу он заболел оспой, что серьезно задержало его в пути. Тем не менее, 6 августа 1800 года на почтовой карете он был доставлен в институт для глухонемых, который располагался в Люксембургском саду. Жозефа немедленно передали в руки Сикара. В первые две недели Сикар был настолько занят другими делами, что Жозеф оказался фактически брошенным еще раз. Он к тому времени заметно растолстел, ему стало нравиться, когда его щекочут, и довольно часто его видели смеющимся, хотя никто с уверенностью не знал, над чем же он смеется на самом деле. Однако эти видимые признаки прогресса наблюдались на фоне удручающего поведения. Жозеф по-прежнему не пользовался туалетом и совершенно открыто демонстрировал все проявления естественных функций своего организма. Его не интересовало практически ничего, кроме пищи и сна. Действительно, как отмечалось в отчетах, «вся его суть была сконцентрирована в желудке». Он практически не уделял никакого внимания происходящему вокруг него и ничем не интересовался. Он стал равнодушным практически ко всему, избегал других детей, находившихся в институте, но никогда не вел себя нечестно или подло по отношению к другим людям.

Имеются противоречивые сведения о свободе, которой пользовался Жозеф в институте. В одних отчетах утверждается, что он был полностью предоставлен сам себе и никогда не пытался сбежать (что было для него вполне возможным); в других же отчетах сообщается, что его часто сажали на цепь, чтобы предотвратить попытки бегства. Но в любом случае, для Жозефа в эти три месяца, по-видимому, не было сделано ничего, и, в результате, его состояние стало ухудшаться. Он начал пачкать свою постель и наносить себе различные повреждения, а также бить и царапать тех, кто за ним ухаживал. Его часто посещали любопытные люди, которые за определенную мзду получали от смотрителей возможность увидеть «дикого ребенка». Эти посетители постоянно докучали Жозефу, который бесцельно слонялся по коридорам здания и институтскому саду в самом жалком состоянии. Сикар, этот «великий воспитатель», в данном случае, по-видимому, полностью игнорировал свои обязанности. Жозеф, о котором недавно говорила вся страна, вновь стал всеми забытым и покинутым ребенком. Есть подозрение, что Сикар счел этот случай безнадежным и решил вовсе не браться за него, чтобы не рисковать своей репутацией. Позднее была создана еще одна комиссия для систематического измерения и уточнения способностей Жозефа. Ее выводы совпали с выводами Сикара: Жозеф является «идиотом», обладающим исключительно животными инстинктами, развившимися у него в период пребывания в лесу, и поэтому ему ничем нельзя помочь.

Если бы такой ребенок был обнаружен сегодня (как в случае Джини, описанном в главе 1), его подвергли бы множеству психологических тестов для выяснения недостатков его развития и причин их возникновения. В числе последних, возможно, обнаружилась бы «органическая» причина, т. е. недостаток мог иметь физическое происхождение (например, травма мозга) или «функциональная» причина, имеющая не физическое происхождение. Функциональное объяснение недостатка предполагает, что он вызван внешними обстоятельствами, в то время как органическое объяснение предполагает, что недостаток является врожденным. Во многих отношениях эти различия соответствуют предмету спора о соотношении ролей природы и воспитания, возникшего в связи со случаем Джини. Был ли Жозеф рожден с «органической» проблемой или же его проблемы стали следствием его ограниченного воспитания? С учетом дефицита надежной информации по данному случаю дать однозначный ответ на этот вопрос невозможно. Однако, помимо шрама на горле, который мог появиться у него вследствие травмы, полученной во время «дикой» жизни, или в результате попытки другого человека перерезать мальчику горло, прежде чем бросить его в лесу, у Жозефа нельзя было найти никаких следов других физических повреждений. В 1967 году Бруно Беттельгейм (Bruno Bettelheim)[65]исследовал этот случай и пришел к выводу, что, возможно, Жозеф страдал одной из форм аутизма, хотя невозможно узнать, был ли он рожден с этой аномалией (способствовавшей тому, что он был брошен взрослыми) или же она развилась у него за годы одиночества. Однако другие эксперты в этой области считают маловероятным то, что страдающий аутизмом мальчик или просто «идиот» сумел бы прожить в одиночку в лесу в течение пяти или шести лет. Действительно, можно утверждать, что мальчик в раннем подростковом возрасте, сумевший выжить в период многолетнего пребывания в лесу, должен был бы обладать замечательно высоким уровнем интеллекта (однако общепризнано, что страдающие аутизмом также могут быть очень умны).

Надежда

Жизнь Жозефа катилась в никуда, но осенью 1800 года в ней наконец-то забрезжила надежда после прихода в институт нового доктора по имени Жан-Марк Гаспар Итар (Jean-Marc Gaspard Itard). Итар заинтересовался Жозефом и начал пристально наблюдать за его поведением. Он подметил в мальчике некоторые обнадеживающие моменты, на которые не обратили внимание другие ученые, и начал осуществлять программу оценки и развития его способностей. Итар получил специальное помещение в институте, в котором он мог без помех работать с Жозефом. Он был молодым доктором, преисполненным энтузиазма и открытым новым идеям и новаторским методам лечения. Не имея собственной семьи, он посвятил всю жизнь работе и завещал все свое состояние на цели улучшения условий жизни глухонемых воспитанников института. Итар неофициально стал временным приемным отцом Жозефа и начал уделять мальчику все больше и больше времени. В некотором смысле, он бросил вызов своим наставникам. Итар, в отличие от Сикара, верил, что для Жозефа существует надежда, но к чести Сикара следует признать, что он согласился дать Итару шанс доказать это. Итар считал, что люди являются продуктом их окружения, и поэтому верил в возможность перевоспитания Жозефа при создании для этого соответствующих условий. Если бы это ему удалось, то теория развития человека «с чистого листа» (tabula rasa) получила бы явное подкрепление. Эта теория предполагает, что дети появляются на свет с немногими врожденными способностями и что развитие ребенка происходит в результате внешних воздействий. Эта точка зрения во многом соответствует «воспитательному» аргументу в споре о соотношении ролей природы и воспитания.

Итар понимал, что он не может посвящать все свое время Жозефу, но мальчику необходимо получать помощь от другого взрослого человека. Мадам Гуерен (Guerin) жила при институте вместе со своим мужем-садовником, супруги занимали маленькую комнату возле институтской кухни непосредственно под той комнатой, которая была выделена для занятий с Жозефом. У четы Гуеренов были взрослые дети, жившие отдельно от них. Мадам Гуерен была доброй и сострадательной женщиной, ее совершенно не пугало странное поведение Жозефа. Она посвятила Жозефу следующие двадцать семь лет своей жизни. Жозеф начал проводить большую часть своего времени с мадам Гуерен: она его кормила, одевала, водила на прогулки за пределы института и заботилась об удовлетворении его необычных потребностей. С учетом возникновения таких тесных отношений, заслуги в улучшении поведения Жозефа следует поделить между Итаром и мадам Гуерен.

Реабилитация

Итар разработал для Жозефа программу терапии с первоочередной целью улучшения его способности говорить, думать и взаимодействовать с другими людьми. Вместе с мадам Гуерен они позаботились об условиях, в которых находился Жозеф с момента поступления в институт. Они предоставили ему больше свободы. Ему нравилось гулять по окрестным полям, особенно в плохую погоду, и он всегда ложился в постель с наступлением полной темноты. В периоды полнолуния он часто просыпался по ночам и часами смотрел во двор через окно своей спальной комнаты. Подобно многим так называемым диким детям, он также радовался снегу.

Во время своих первых, самых трудных месяцев пребывания в институте Жозеф проявлял мало интереса к чему-нибудь, кроме еды, никогда не реагировал ни на один звук, за исключением сигнала на завтрак или обед и, несмотря на свою несчастную жизнь, никогда не плакал. Итар решил, что поскольку маленькие дети получают удовольствие от игр во время купания, то Жозеф также каждый день должен принимать горячую ванну. Такой порядок немедленно дал положительный эффект: Жозеф с нетерпением ждал купания и с удовольствием плескался в воде. Постепенно он привык только к теплой воде. Это имело два последствия: во-первых, он перестал мочиться в постели и, во-вторых, начал носить теплую одежду, чтобы не мерзнуть во время парижской зимы. В его поведении наметились и другие улучшения: он стал сам одеваться и использовать ложку для того, чтобы доставать из кастрюли свою любимую еду — горячую картошку. Итар предположил, что чувство обоняния Жозефа стало развиваться, а однажды он увидел, как мальчик чихнул, по-видимому, в первый раз в своей жизни. Хотя Итар и не был абсолютно в этом уверен, но испуганная реакция Жозефа на свое чихание подкрепила представление о том, что он никогда не чихал прежде. Жозеф становился все более привередливым в еде и начал проявлять заботу о чистоте. Он отказывался брать тарелку с едой, если ему казалось, что с ней что-то не в порядке. Когда же Жозеф начал простужаться и испытывать прочие легкие недомогания, Итар иронично заявил, что цивилизационный процесс начался!

Итар приступил также к развитию ментальных способностей Жозефа. Подобно Вирджинии Экслайн, занимавшейся лечением мальчика Дибса почти двести лет спустя (см. главу 5), Итар придавал большое значение играм в развитии интеллекта Жозефа. Однако он был разочарован отсутствием у мальчика интереса ко многим предлагавшимся ему игрушкам; Жозеф часто прятал или ломал их при первом удобном случае. Одна игра, которая действительно ему нравилась, заключалась в следующем: один играющий прятал под перевернутыми чашками какой-то предмет и затем «перемешивал» чашки, а второй играющий должен был отгадать, под какой чашкой находится спрятанный предмет. Первоначально для привлечения интереса Итар прятал под чашкой жареный каштан, который затем съедал Жозеф. Вскоре мальчик научился внимательно следить за перемещениями чашек, что указывало на скрытые возможности его интеллекта.

Однажды Итар отправился с Жозефом в двухдневную загородную прогулку. Жозеф был в полном восторге от возможности вновь оказаться среди лесов и полей. Он метался от одного окна кареты к другому, восторженно рассматривая проплывающие мимо пейзажи. Итар был настолько обеспокоен этим пробудившимся интересом к природе, что принял дополнительные меры против возможного бегства Жозефа в лес. По возвращении в институт Жозеф какое-то время выглядел необычайно взволнованным, и Итар поклялся больше никогда не совершать с ним загородных прогулок. Мадам Гуерен продолжала ежедневно гулять с ним в соседнем саду парижской обсерватории, и жизнь Жозефа постепенно снова вошла в прежнее спокойное русло. Мадам Гуерен сообщала, что ее воспитанник обычно был всем доволен.

Обучение коммуникациям

Жозеф по-прежнему ни с кем не общался. Хотя у него был нормальный слух, он не уделял заметного внимания никаким звукам, не считая его редких реакций на неожиданный шум или необычный тон голоса. Сам он также не издавал никаких звуков, кроме отдельных сдавленных криков, но зато умел смеяться. Итар знал, что Жозеф не глухой, потому что когда тот слышал какие-то голоса, то быстро соображал, откуда они исходят, и бросался в противоположном направлении, чтобы спрятаться. Он также, по-видимому, лучше всего реагировал на звук «о». По этой причине Итар предложил дать Жозефу другое имя, которое бы оканчивалось на этот звук. Мальчика решили назвать Виктор (по-французски это имя произносится с ударением на последнем слоге), и с тех пор всякий раз, когда его называли этим именем, он его понимал.

Но заметных улучшений в речи Виктора не наблюдалось. После нескольких экспериментов был сделан вывод о том, что он способен говорить и что повреждение его горла не затронуло голосовые связки. Итар потратил много месяцев на то, чтобы побудить Виктора заговорить. Виктор пил только воду и молоко («lait»), и каждый раз, когда ему их давали, Итар несколько раз произносил соответствующее слово в надежде, что Виктор станет ассоциировать один из своих любимых звуков с предлагаемой ему жидкостью. После нескольких сотен таких попыток Виктор действительно стал произносить слово «lait», когда ему наливали молоко, но, несмотря на все усилия Итара, он произносил это слово только после того, как получал наполненную молоком кружку, и никогда — до этого момента. Итар пришел к выводу, что Виктор никогда не понимал истинного значения этого слова, а просто ассоциировал соответствующий звук с получением молока. Но несмотря на огорчения Итара, Виктор все же демонстрировал какой-то прогресс в развитии навыков речи. Например, он начал довольно различимо повторять вслед за мадам Гуерен восклицание «О, Боже» («О, Dieu»). Итар также предположил, что действия Виктора были настолько выразительными, что ему не нужно было ничего говорить. Виктор не испытывал проблем с выражением своих желаний: жест рукой в сторону улицы означал, что он хочет идти гулять, а указание на пустую кружку означало, что он хочет молока. Когда посетители слишком ему надоедали, он приносил им перчатки и шляпы, чтобы ускорить их уход. Какие слова могли быть понятнее этих действий!

Несмотря на то, что в институте было около сотни глухонемых, которые ежедневно общались между собой на языке жестов, нет никаких свидетельств того, что Виктора также учили этому языку. Современные логопеды утверждают, что Виктор бы мог быстро отозваться на такое обучение. Итар не оставил никаких объяснений причин, по которым этот путь был им отвергнут, но зато он разработал собственный метод обучения, предусматривавший развешивание в комнате карандашных рисунков различных предметов. Затем Итар по одному убирал рисунки и просил заменить их соответствующими предметами. Виктор быстро сообразил, что от него требуется, даже если предметы были рассредоточены по комнате. У него, безусловно, стала развиваться способность «сравнивать и противопоставлять» предметы и рисунки.

Следующий этап заключался в том, чтобы научить его различать цвета и формы с использованием простой процедуры, предусматривавшей развешивание в его спальне кусков раскрашенной бумаги разных форм. И вновь Виктор быстро научился группировать куски бумаги одинаковой формы и цвета. Итар с каждым днем делал задания все более трудными. Но вместо того, чтобы воспринимать их как новые вызовы, требующие мобилизации усилий, Виктор выглядел все более удрученным. Между ними возникло очевидное противостояние: Итар предлагал все более трудные задания, а Виктор проявлял все большее недовольство, когда его просили выполнить задания, сложность которых превышала его возможности. Обычная реакция Виктора заключалась в том, что он приходил в ярость и расшвыривал предметы по комнате. Однажды Виктор пришел в такое раздражение от задания, что раскидал по комнате горячие угли из камина и, потеряв сознание, забился в эпилептическом припадке. С этого дня Итар отказался от подобных заданий, но с тех пор, когда Виктор испытывал фрустрацию, припадки у него стали случаться заметно чаще. Итар начал тревожиться за судьбу Виктора; он хотел выяснить, были ли припадки лекарством от фрустрации, т. е. становились ли они приобретенной привычкой, служащей некой формой самозащиты. Итар решился на радикальные меры. Однажды, когда Виктор только начинал демонстрировать начальные признаки «припадка», Итар схватил его за ноги и свесил вниз головой из окна пятого этажа. Через несколько секунд он втащил Виктора в комнату — бледного, дрожащего и покрытого холодным потом. Итар велел ему собрать предметы, которые тот разбросал по комнате. Выполнив приказание, Виктор лег на кровать и заплакал. Итар увидел его плачущим в первый раз. Эта угроза со стороны Итара оказала замечательный эффект, и с тех пор «прирученный» Виктор стал меньше противиться выполнению заданий, а его неконтролируемые вспышки гнева больше не повторялись.

В течение нескольких следующих месяцев Итар сообщал о том, что Виктор научился произносить простые слова и понимать, что эти слова обозначают «предметы». Иногда он даже использовал буквы для выражения своих потребностей. Например, однажды он взял буквы L, А, I, Т и разложил их на столе, чтобы получить стакан молока. Итар пришел в восторг от такого прогресса. Он придумал собственную мантру «воспитание — это все», доказывая таким образом, что с помощью любви, терпения, понимания и систематического использования вознаграждений и наказаний от человека можно добиться замечательных результатов. Психологи могут сравнить некоторые методы Итара с методами «выработки инструментальных условных рефлексов» (которые, по сути, просто означают «научение через последствия действий индивида»). Но Итар использовал, главным образом, гуманистический, сочувственный подход, который учитывал индивидуальные потребности Виктора. Возможно, что его индивидуально подбираемые методы научения правильнее будет сравнивать с тем, что теперь мы называем «специальным обучением».

Очевидно, что Виктор дорожил отношениями и с мадам Гуерен, и с Итаром, хотя с последним, возможно, в меньшей степени. Известны истории о том, что Виктор подолгу плакал, когда знал, что огорчил мадам своим поведением. Итар также сообщает, что когда он приходил попрощаться с Виктором перед сном, тот обнимал, целовал его и приглашал посидеть на его кровати. Итару потребовалось девять месяцев упорного труда, чтобы довести отношения до такого уровня, он, безусловно, добился заметного прогресса с Виктором, вопреки традиционным воззрениям той эпохи.