Профессия, подразумевающая заботу о людях

Когда в XIX веке европейские врачи впервые стали проявлять интерес к умопомешательству, или безумию, они были уверены, что душевнобольные теряют рассудок — то единственное, что делает нас людьми. С душевнобольными нередко обращались крайне жестоко: держали в заточении и неделями лишали возможности двигаться. В то время врачи разрабатывали все новые «терапевтические» средства, которые сегодня кажутся более похожими на усовершенствованные методы пыток. Один врач изобрел вращающееся кресло, другой часами тряс своих пациентов, а третий окунал пациентов в ледяную воду. Врачи надеялись, что такие методы лечения помогут восстановить душевное здоровье пациентов посредством шокового воздействия на их поврежденный рассудок. Как это ни странно, но время от времени появлялись сообщения о том, что эти методы позволяли эффективно лечить маниакальное поведение; однако теперь представляется очевидным, что от таких пациентов добивались нужного поведения элементарным запугиванием. Врачи все больше приходили в отчаяние от бесплодности своих попыток «лечения» психических заболеваний.

В 1930-х годах наблюдался рост возникновения серьезных психических заболеваний, но в понимании их причин и в разработке способов их лечения медицина еще не добилась заметных успехов. Португальский врач Эгас Монис (Egas Moniz) был удивлен, увидев, насколько спокойным стал темпераментный прежде шимпанзе после того, как ему удалили лобные доли головного мозга. Монис захотел выяснить, будет ли такая операция иметь сходный эффект у душевнобольных, и предположил, что психические заболевания могут вызываться неправильной работой нервных клеток. Он надеялся, что разрушение этих неправильно работающих клеток вызовет улучшение в состоянии пациентов. Не имея никаких научных подтверждений правильности этой гипотезы, он начал проводить операции на головном мозге душевнобольных. Затем, оценив полученные результаты с помощью субъективных и предвзятых критериев, он заявил об успешности проведенных операций.

Американский профессор Вальтер Фримен с восторгом приветствовал эти «инвазивные» методы и начал превозносить их по другую сторону Атлантики. Монис и Фримен опубликовали книгу, в которой рекламировали использование лоботомии для лечения душевнобольных. Число операций лоботомии, проведенных в США, выросло со 100 в 1946 году до 5000 в 1949 году. По-видимому, этот метод давал надежду там, где прежде ее не было. Фримен обладал бунтарским характером и склонностью к научной полемике. Он разработал метод, в соответствии с которым пациенту сначала поднимали глазное веко, а затем вставляли лейкотом (инструмент, подобный альпенштоку) в слезный проток. Фримен проталкивал лейкотом примерно на полтора дюйма в лобную долю и резко двигал его острый конец вперед и назад. Затем он повторял ту же операцию с другой глазной впадиной. Ему нравилось демонстрировать свое «искусство», выполняя эту операцию двумя руками одновременно в двух глазных впадинах. Будучи по природе шоуменом, он заказал себе лейкотом из чистого золота. Однажды по его неосторожности пациент умер; это произошло после того, как Фримен отошел в сторону, чтобы сфотографировать процедуру, а лейкотом слишком глубоко проник в мозг больного. Приблизительно в это же время Монис был удостоен Нобелевской премии за свое открытие эффекта удаления лобных долей мозга (позднее это событие было названо позорной страницей в истории присуждения премии). В те годы Билл Сковилл изучал медицину в университете и активно интересовался этой новой, «творящей чудеса» процедурой.

Сковилл отличался необузданным характером и был хорошо известен полиции благодаря лихой езде на своем красном «Ягуаре» и рискованным выходкам наподобие ночного восхождения на опорную башню вантового моста имени Джорджа Вашингтона. В своей профессиональной деятельности он проявлял готовность идти на любой риск в надежде получения высоких наград. В местных психиатрических больницах было принято предоставлять подходящих пациентов для проведения новаторских операций, и Сковилл охотно пользовался этой возможностью. Он верил в лозунг Вальтера Фримена: «Лоботомия вернет их домой». Однако к 1953 году сомнения в эффективности лоботомии заметно усилились. Сковилл увидел в этом свой шанс: почему бы не попытаться найти другое место в мозге, в котором может находиться источник умственных расстройств? В газетах он открыто описывал проводимые им операции по удалению различных частей мозга, пациентами которых были, главным образом, люди, страдающие шизофренией, и публиковал свои исследования получаемых эффектов. Но ни в одной из этих газет не прозвучало ни слова об этике. Сковилл сообщал об отсутствии неблагоприятных результатов, за исключением одного случая. Это и было первым упоминанием о Г. М. в медицинском журнале.

Хотя Сковилл был предупрежден об опасных последствиях проводимых им операций, тем не менее 25 августа 1953 года Г. М. оказался в его операционном кресле. Фактически Сковилл удалил ему основную часть гиппокампа (небольшой орган, напоминающий по форме морского конька), мозжечковую миндалину и энторхинальный и перихинальный кортексы. Многие функции этих областей мозга по-прежнему до конца не изучены. Например, мозжечковая миндалина, по-видимому, играет какую-то роль в организации сенсорной и когнитивной информации для интерпретации эмоциональной важности события или мысли. В немалой степени благодаря истории Г. М. стало ясно, что гиппокамп выполняет функцию хранения памяти. Г. М. моментально утратил способность кодировать новые воспоминания. Он остался привязанным к прошлому и настоящему, но неспособным запоминать то, что происходило с ним позднее.

Но на этом Билл Сковилл не закончил операцию: на краю надреза в мозге Г. М. был размещен металлический зажим: в случае, если операция окажется успешной, это позволило бы исследователям, используя рентгеновские лучи, точно определить, где были сделаны надрезы. Буквально на следующий день после операции у Г. М. случился очередной припадок. Возникли опасения, что операция не принесла никакой пользы. Однако это было не так: припадки у Г. М. стали случаться реже — с частотой примерно раз в месяц. К счастью, гипотеза Сковилла о рассредоточенной природе возникновения эпилептических припадков в мозге человека была частично верна. (Теперь известно, что гиппокамп имеет отношение к возникновению психических заболеваний, так как при шизофрении и некоторых видах депрессии он, по-видимому, сокращается.) К сожалению, Сковилл не предвидел трудноизлечимых побочных эффектов, которые с того дня стали проявляться у его пациента. Г. М. практически лишился способности обновлять свою память. Несмотря на это, Сковилл написал в истории болезни Г. М.: «Состояние улучшилось».

То, что Г. М. лишился памяти, сразу же стало очевидно. Его мать сожалела о своем согласии на операцию; она была сердита на своего мужа, переложившего на нее бремя принятия решения, и на Сковилла, убедившего ее в возможности излечения сына. Придя домой, Сковилл в шутку сказал своей жене: «Отгадай, что я сделал. Я попытался вырезать пациенту эпилепсию, а вместо этого удалил ему память. Ну и дела!» Он не чувствовал себя виновным за проведенную операцию и даже опубликовал о ней статью. Однако он, по крайней мере, предупредил других ученых об опасностях операций такого рода. Сковилл позвонил в Канаду одному из самых известных в то время неврологов Уилдеру Пенфилду (Wilder Penfield), чтобы рассказать о своем пациенте. Пенфилд рассердился и никак не мог поверить в осуществление подобной процедуры, однако, успокоившись, признал, что случай Г. М. предоставляет ученым уникальную возможность больше узнать о работе головного мозга.

«Пробуждение ото сна»

Одна из коллег Пенфилда по имени Брэнда Милнер (Brenda Milner) посетила Г. М. и начала систематическое исследование его состояния. Во многом благодаря работе с Г. М. она теперь считается одним из ведущих в мире исследователей человеческой памяти. Г. М. имел один из самых серьезных дефицитов памяти, документально подтвержденных исследователями: он практически не мог приобретать новые воспоминания. Хотя Милнер работала с ним в течение последующих двадцати лет, при каждой встрече она казалась ему незнакомым человеком. После проведенной операции Г. М. был обречен жить с воспоминаниями только о своей прошлой жизни. Он постоянно рассказывал одни и те же истории, не подозревая, что повторяет сам себя. Милнер искренне привязалась к Г. М., но утверждала, что в результате операции он лишился одного из уникальных человеческих качеств, а поддерживать по-настоящему дружеские отношения с человеком, который моментально вас забывал, было совершенно невозможно.

Итак, что же именно мог вспомнить Г. М.? Он по-прежнему имел нормальную кратковременную память. Он был в состоянии повторить только что услышанный перечень слов или букв. Его количественный диапазон памяти (число элементов, которые могли быть немедленно воспроизведены кратковременной памятью) был нормальным (он мог вспомнить около семи элементов). Г. М. помнил о том, что произошло с ним примерно минуту тому назад, но за пределами этого временного диапазона или в случае воздействия отвлекающего фактора он не мог вспомнить ничего. Он страдал наиболее тяжелой формой антероградной амнезии (этот термин означает потерю памяти на любые события, произошедшие после травмы или, как в данном случае, после операции). Другими словами, он был практически полностью не способен создавать любые новые воспоминания. Первоначально Г. М., по-видимому, страдал также ретроградной амнезией (потерей памяти в отношении всего, что произошло до получения травмы), но постепенно начал восстанавливать воспоминания о том, что было до операции. Он помнил события из своего детства. Он узнавал изображения людей, широко известных в 1940-х годах. В конце концов большинство его воспоминаний о первых пятнадцати годах жизни восстановились, но, наряду с неспособностью создавать новые воспоминания, он страдал также одиннадцатилетней ретроградной амнезией, т. е. он не мог вспомнить события, произошедшие за одиннадцать лет, предшествовавших операции. По мнению некоторых ученых, это являлось доказательством того, что воспоминаниям требуется много времени для прочной консолидации в памяти.

После операции Г. М. продолжал жить с родителями, и его мать активно поощряла его к работе над восстановлением памяти и к развитию самостоятельности. Например, время от времени его просили подстригать газон. Он помнил процедуру стрижки газона и мог установить, где он выполнял ее последний раз, оценив высоту травы. Однако если во время выполнения задания его чем-то отвлекали — например родители подзывали его к себе, — он тут же забывал о том, что перед этим работал с газонокосилкой. Было ясно, что он не в состоянии вести «нормальную» самостоятельную жизнь.

Время от времени Г. М. удивлял исследователей, сообщая о своих воспоминаниях, закодированных после операции. Он имел смутное воспоминание об убийстве президента Кеннеди, хотя часто путал это событие с покушением на Франклина Рузвельта в 1933 году. Он знал, что представляют собой контактные линзы, и сообщал, что «Магнум» — это название его любимого телевизионного детектива. После сотен повторений он, по-видимому, кодировал некоторые новые (но часто сбивчивые) воспоминания. Это могло происходить потому, что последующие более совершенные исследования мозга показали наличие у него небольших фрагментов гиппокампа, уцелевших после операции.

Несмотря на все трудности, Г. М. остается умным и приятным человеком. Его интеллектуальные возможности не пострадали, и после операции его IQ вырос со 104 до 107 (IQ среднего человека равен 100). Однажды один из исследователей случайно запер его ключи в комнате для экспериментов; Г. М. улыбнулся и показал, что он точно знает, где можно их найти, — что, как он хорошо понимал, с точки зрения других людей казалось для него невозможным. Г. М. продолжает разгадывать кроссворды и посвящает этому много времени, наверное, потому что все необходимые подсказки имеются на листе бумаги — можно вернуться к ним в любой момент и узнать, до какого места удалось дойти. Г. М. постоянно рассказывает посетителям о пристрастии к кроссвордам, не ведая, что повторяет сам себя. Он по-прежнему может читать и писать, но всегда читает один и тот же номер журнала. Каждый раз он забывает о том, что уже многократно прочитал его от корки до корки.

Подобно многим людям, страдающим амнезией, Г. М. разрабатывает стратегии, направленные на то, чтобы попытаться скрыть утрату памяти. В течение многих лет после операции он работал в мастерской, выполняя простые, повторяющиеся операции. Он мог выполнять их до тех пор, пока сам не прекращал работу, или до тех пор, пока его что-нибудь не отвлекало. Он также научился обращать внимание на тонкие невербальные подсказки, которыми пользуются хорошо знакомые между собой люди. Эти подсказки помогают ему понять, что это именно те люди, которых он должен знать и с которыми он может вести себя соответствующим образом. Однако так было не всегда. Когда вскоре после операции он вернулся домой к матери, то приглашал всех, звонивших им домой по телефону, зайти на чашку чая. Поскольку он полагал, что все звонившие были друзьями семьи, то, не желая выглядеть невоспитанным, делал приглашения всем подряд.

В конце концов исследованием Г. М. стал заниматься Массачусетский технологический институт (MIT), и с 1966 года его возглавила бывшая студентка Милнер по имени Сьюзен Коркин (Susan Corkin). Для прохождения тестирования, которое продолжается по сей день, Г. М. регулярно приезжает в MIT три раза в год.

Г. М. не имеет понятия о своем возрасте или о текущей дате. Он считает, что ему около тридцати пяти лет и предполагает, что сейчас приблизительно 1930 год. Он испытывает шок, когда видит свое отражение в зеркале; он также не узнает себя в своих сегодняшних изображениях. Когда ему показывают фотографию Мохаммеда Али, он говорит, что это Джо Луис. Он не помнит своей операции, но знает, что имеет проблемы, связанные с утратой памяти. Г. М. часто беспокоится из-за того, что его высказывания могут огорчить других людей и что сам он не может вспомнить свои слова. Он постоянно переживает из-за этого и спрашивает окружающих, не огорчил ли он их. По-видимому, он действительно понимает, что его история как-то может помочь другим людям. Однажды он сказал: «Я постоянно думаю о том, что, возможно, мне сделали операцию... каким-то образом у меня пропала память... я пытаюсь представить это себе. До известной степени это не причиняет мне беспокойства... они извлекут из этого пользу. Это поможет другим». Пребывая по большей части в хорошем настроении, Генри иногда все же выглядит обиженным; он говорит, что его жизнь подобна «пробуждению ото сна... каждый день неотличим от других». Он чувствует, что ему трудно поддерживать беседу, задавать вопросы, и знает о своей неспособности вспоминать «только что случившееся». Он часто пытается рассказывать те несколько анекдотов, которые помнит и повторяет в течение последних сорока лет.

Психологические тесты показали, что Г. М. очень плохо оценивает продолжительность отрезков времени. По-видимому, он совершенно не способен сколько-нибудь точно оценивать отрезки продолжительностью более двадцати секунд. На основании такой приблизительности его оценок был сделан вывод о том, что несколько дней проходят для него как несколько минут, недели пролетают как часы, а годы — как недели. Это может быть благом для человека в его положении; последние сорок лет жизни без памяти, возможно, показались Г. М. несколькими месяцами.

Вклад в науку

Во многом благодаря Г. М. был зафиксирован факт существования нескольких разновидностей памяти и их расположения в разных областях мозга. Произошедшая у него утрата памяти подразумевает и утрату способности к формированию, сортировке и хранению новых воспоминаний. В этом процессе, по-видимому, важную роль играет гиппокамп; он не только регистрирует и хранит новые воспоминания, но и связывает их с родственными воспоминаниями и таким образом помогает придавать им смысл.

Имеется возможность определить, действительно ли люди, страдающие амнезией, могут усваивать новые понятия, не отдавая себе в этом сознательного отчета. Г. М. сумел усвоить несколько понятий, хранимых в процедурной памяти (иногда называемой мускульной памятью, или подразумеваемым знанием), которая обеспечивает запоминание навыков и процедур. К ним относятся воспоминания о том, как выполнять требующие специальных умений задания, такие как игра в теннис, плавание или езда на велосипеде. Подобные воспоминания проще всего демонстрируются при выполнении конкретных действий. Люди испытывают большие трудности при описании воспоминаний, хранящихся в процедурной памяти. Чтобы убедиться в этом, попытайтесь, к примеру, описать все движения рук и ног, выполняемые при плавании кролем.

Считается, что процедурная память включает в себя: 1) условные рефлексы; 2) эмоциональные ассоциации; 3) навыки и привычки. Каждый из этих типов памяти связан с конкретной областью головного мозга. Изучение условных рефлексов имеет отношение к мозговой структуре, называемой мозжечком.[37]Так, Эдуардом Клапаредом (Eduard Claparede) в 1911 году был описан следующий случай: пациентка, страдающая амнезией, после каждой очередной встречи забывала Клапареда и не узнавала его при следующей встрече. Однажды Клапаред взял в руку булавку и во время рукопожатия уколол руку этой женщины. Во время следующей встречи пациентка вновь не узнала Клапареда, но при этом отказалась пожать его руку. Она очень не хотела это делать, но не могла объяснить, почему. Это пример простого формирования условного рефлекса (научения). Мозжечок Г. М. не пострадал во время операции, и поэтому можно было ожидать, что он сможет, таким образом, приобретать и усваивать знания, даже не осознавая, что он это делает. Однако тесты на условные рефлексы пришлось прекратить, когда у Г. М. обнаружилась ненормально высокая переносимость на воздействия электрошоком. Точная причина этого остается неясной, но предполагается, что этот феномен является еще одним симптомом полученного обширного повреждения неврологической системы.

Эмоциональные ассоциации, например понимание того, когда следует испытывать страх или раздражение, связаны с работой мозжечковой миндалины. У Г. М. значительная часть этой мозговой структуры была удалена, и хотя он, по-видимому, испытывает страх или раздражение, сам он не знает, почему у него возникают эти чувства. После операции у Г. М. время от времени наблюдались резкие вспышки гнева. Однажды он сломал палец, когда стучал кулаками в дверь своей спальни с криками: «Я не могу вспомнить, я не могу вспомнить!» Однажды он угрожал лишить себя жизни, из-за чего возникли опасения, что он начинает понимать, насколько пустой стала его жизнь в результате потери памяти. Однако чаще всего он не мог вспомнить, ни почему он испытывал раздражение, ни фактического проявления этого чувства.

По-прежнему остается неясным, какие мозговые структуры ассоциируются с навыками и привычками процедурной памяти. Считается, что к ним относятся и мозжечок, и гиппокамп. Г. М. мог демонстрировать приобретение и запоминание новых навыков. Например, Коркин научила его методу зеркального рисования: рисование предмета на бумаге в то время, как рисующий видит создаваемое им изображение лишь в зеркале. Сначала это бывает очень трудно, но затем, при наличии достаточной практики, люди начинают выполнять это задание все лучше и лучше. Г. М. проявил нормальные способности к освоению этого метода, но позднее, когда его просили выполнить похожее задание, он, несмотря на достигнутые в прошлом успехи, демонстрировал полную неосведомленность о наличии у него подобного навыка. Впоследствии его также научили методам зеркального письма и зеркального чтения. Эти примеры перекликаются с историей пациента, страдавшего амнезией, который научился неплохо играть в настольный теннис, но ничего не знал ни о наличии у него такой способности, ни о правилах игры, ни о правилах подсчета очков. Другого пациента, страдавшего потерей памяти (по профессии пианиста), научили исполнять новую музыкальную пьесу. Позднее он никак не мог ее вспомнить, но после того, как ему подсказали несколько первых нот, прекрасно исполнил ее от начала до конца.

Чего не наблюдается в случае Г. М., так это способности кодировать новые сведения о событиях, произошедших в его жизни (например, о праздновании его сорокалетия). Этот тип памяти называется «эпизодической». Г. М. не может хранить воспоминания о том, что происходило с ним в последние годы; он также утратил способность усваивать новую фактическую информацию (например, запомнить имя действующего президента США). Такой тип памяти называется «семантической». Совершенно ясно, что мозговые структуры, удаленные у Г. М., не имеют отношения к процедурной памяти, но имеют важное значение для сохранения эпизодической и семантической памяти.

Постскриптум

Как же можно резюмировать все, о чем мы узнали за сорок лет изучения случая Г. М.? Исследователи установили, что кратковременная память находится не в гиппокампе; что существуют другие формы долговременной памяти; что гиппокамп не участвует в кодировании или сохранении воспоминаний, хранящихся в процедурной памяти; что гиппокамп действительно участвует в формировании новых воспоминаний (хранящихся в эпизодической и семантической памяти); и что удаление гиппокампа не оказывает значительного влияния на человеческую личность.

В настоящее время практически всех членов семьи Г. М. нет в живых. Сам он не имеет никаких воспоминаний об этих печальных событиях: когда Г. М. говорят о смерти матери, он каждый раз глубоко переживает эту новость заново. Но иногда он сообщает о своем ощущении того, что она действительно покинула его каким-то образом. Глядя в зеркало и оценивая свой возраст (ему сейчас 78), с помощью своего неповрежденного интеллекта он может сделать вывод о том, что его мать, вероятно, уже умерла.

В отличие от многих исследователей, занимавшихся с Джини (см. главу 1), Сьюзен Коркин, посвятившая изучению Г. М. много лет, стала его настоящим опекуном, отстаивающим его интересы и помогающим организовывать различные аспекты его жизни. Она помогает ухаживать за ним в доме престарелых, где он проживает в настоящее время, и, разумеется, организует его поездки в MIT для проведения исследований. Она стала для Г. М. незаменимым консультантом, хотя сам он никогда не мог запомнить ее лицо.

Г. М. всегда заявлял, что он хочет помогать другим людям, оказавшимся в сходных непростых обстоятельствах, поэтому он и его попечитель дали согласие на то, чтобы после смерти Г. М. его мозг был передан ученым для исследования, которое позволит провести подробный анализ нанесенного физического ущерба. Как пишет Коркин, «его желание помочь другим людям будет выполнено. Однако печально, что он не узнает о своей славе и о том влиянии, которое его участие в исследованиях оказало на научное и медицинское сообщество во всем мире».[38]Само по себе это заявление ставит важные философские вопросы перед психологией. Например, может ли человек давать осознанное согласие на какое-то действие, если он не может помнить о том, что давал это согласие?

Люди часто размышляли о том, какой могла бы быть жизнь без памяти. Каким бы стал человеческий род? Наверняка, в нашей жизни не было бы ни языка, ни науки, ни искусства, ни истории, ни семьи, ни осмысленного существования. Люди жили бы только текущим моментом. Мы имели бы только наши врожденные рефлексы, для того чтобы взаимодействовать с окружающим миром — миром, который был бы совершенно отличен от того, который известен нам сейчас. Благодаря Г. М. мы можем дать ответ на этот вопрос.

Вероятно, в некоторых отношениях можно рассматривать потерю памяти Г. М. как благо: она защитила его от полного понимания того, на какую бессмысленную жизнь он обречен. Случай Г. М. полон трагической иронии: человек без памяти помог нам многое узнать о природе памяти.

 

Человек, который был разочарован тем, что он увидел: история С. Б. [39]

 

С. Б. лишился зрения в возрасте десяти месяцев, и его случай был признан неоперабельным. Но благодаря научному прогрессу и новым возможностям в возрасте пятидесяти двух лет С. Б. вновь обрел зрение. Он, безусловно, радовался вновь обретенному дару, однако довольно быстро утратил энтузиазм, впал в депрессию и спустя два года умер совершенно сломленным человеком. Он был разочарован тем, что увидел.

Жизнь слепого мальчика

С. Б. родился в 1906 году. Он был одним из семи детей в бедной семье из Бирмингема. Он ослеп в возрасте десяти месяцев вследствие инфекции, занесенной в организм после вакцинации против оспы. Старшая сестра С. Б. регулярно носила его в больницу на еженедельные процедуры, во время которых с глаз малыша снимали повязку и смывали гнойные выделения. В качестве развлечения члены семьи время от времени проверяли зрение С. Б., и, как вспоминает его старшая сестра, он мог различать свет и указывать на некоторые «крупные белые предметы». Своим правым глазом он мог различать движения руки на расстоянии около восьми дюймов. Сам он рассказывал, что имел только три визуальных воспоминания: красный, белый и черный цвета. С. Б. вел жизнь незрячего ребенка; с девяти лет посещал Бирмингемскую школу для слепых, которую закончил в 1923 году, получив хорошее образование и навыки, необходимые для работы мастером по ремонту обуви.

По воспоминаниям окружающих, в школьные годы С. Б. был добрым, воспитанным и смышленым мальчиком, лишь изредка проявлявшим непослушание. Он начал работать мастером по починке обуви у себя дома, в Бертоне-на-Тренте. По свидетельствам заказчиков, качество его работы было хорошим. Он вел во многом самостоятельную жизнь, хотя и зарабатывал намного меньше своих зрячих коллег. С. Б. чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы перейти любую улицу, и обычно, выходя из дома, не брал с собой белую трость. Однако он не раз получал ушибы, натыкаясь на припаркованные машины или другие неожиданные препятствия на хорошо известных ему маршрутах. Он был неплохим велосипедистом и мог совершать длительные поездки, держась за плечо ехавшего рядом с ним друга. Ему нравилось работать в саду, и окружающие считали его позитивно настроенным и увлеченным человеком, любившим жизнь в разных ее проявлениях.

Такой была его жизнь — относительно бедная важными событиями, но достаточно полная — до тех пор, пока в 1957 году при обычном осмотре состояния его глаз не возникла надежда на возвращение зрения. Хирург-офтальмолог по фамилии Хиртенштейн (Hirtenstein), осмотрев пациента, заявил, что поскольку С. Б. в действительности не был слепым (т. е. не был абсолютно нечувствительным к свету), то с помощью операции можно улучшить функционирование роговой оболочки его глаз и таким образом вернуть утраченное зрение. Роговая оболочка представляет собой «окно» передней части глазного яблока. Она должна быть прозрачной и обеспечивать поступление света в глаз. Если этого не происходит, то путь поступления света на сетчатку искажается и/или блокируется, что вызывает потерю зрения. Пересадка роговицы подразумевает удаление части роговой оболочки и замену ее подходящим кусочком роговой оболочки от донорского глаза. Успехи микрохирургии сделали такие операции возможными, и 9 декабря 1958 года С. Б. пересадили донорскую роговицу на левый глаз, а месяц спустя — на правый.

Общенациональная газета «Daily Express» сообщила об этой операции. Профессор психологии Ричард Грегори (Richard Gregory) прочитал заметку в газете и немедленно написал письмо хирургу с просьбой предоставить ему возможность встретиться с пациентом. Р. Грегори, по сей день остающийся одним из ведущих в мире специалистов по визуальной перцепции, и его ассистентка Джин Уоллес (Jean Wallace) получили необходимое разрешение и посетили С. Б. через полтора месяца после первой операции.

Восстановленное зрение

Первое, что увидел С. Б. — когда после операции ему сняли повязку с глаз, — это лицо хирурга. «Daily Express» сообщала, что он увидел темное пятно с какой-то выступающей частью и услышал голос; имея возможность ощущать свой собственный нос, он понял, что «выступающая часть» перед ним — это также нос, а значит, темное пятно должно быть лицом. Он заключил, что это лицо принадлежит хирургу. Из более поздних заявлений С. Б. следует, что он принимал «смешение цветов» за лицо хирурга просто потому, что узнавал его голос. Он признавал, что не узнал бы лицо без соответствующего голосового дополнения и без своего полученного ранее знания о том, что голос исходит от лица. Первоначально лица казались С. Б. объектами, которые не так-то просто идентифицировать. Он описывал свою жену как «настолько красивую, насколько красивой, как я думал, она и должна быть».

Тщательно подготовленное исследование позволило бы ученым изучить и протестировать С. Б. до и после операции, а также предоставило бы им больше времени для подготовки различных тестов на восприятие. Тем не менее, к тому моменту, когда Грегори и Уоллес увидели С. Б., они уже имели на вооружении несколько тестов, которые собирались использовать для оценки его зрительных возможностей. При первом посещении они увидели, как уверенно он шел по больничному коридору; проходил через дверные проемы, не пытаясь предварительно коснуться их руками, и, как сообщали Грегори и Уоллес, выглядел уверенным в себе, жизнерадостным и излучающим энергию. Казалось, он имел нормальное зрение. Однако вскоре они поняли, что в действительности это не так. С. Б. фокусировал свой взгляд где-то впереди и не окидывал взглядом все помещение; только когда его просили посмотреть на какой-то конкретный предмет, он обращал на него внимание и вглядывался с необычной пристальностью.

С. Б. мог назвать все предметы в комнате и даже сказать, какое время показывали висевшие на стене часы. Поскольку многие люди с «восстановленным зрением» с трудом распознают окружающие предметы, то Грегори и Уоллес попросили С. Б. объяснить причину его высокой распознавательной способности. С. Б. объяснил, что большинство предметов, которые он мог приблизительно определять с помощью размышления, были известные ему благодаря осязательному опыту, полученному в то время, когда он был слепым. Он показал им свои часы, у которых было снято стекло, и продемонстрировал, как он умеет определять время, прикасаясь пальцами к стрелкам. Он сказал также, что может определять прописные буквы, потому что в школе для слепых его учили определять буквы на ощупь. Было заметно, что хотя он не мог распознавать строчные буквы (его не учили делать это на ощупь), он использовал догадки для сокрытия этой перцептивной аномалии. Такое «заполнение пробелов» знания напоминает действия Г. М. (см. гл. 6), который также использовал «подсказки, обеспечиваемые образованием», для того, чтобы справиться с проблемами памяти.

С. Б. не слишком уверенно распознавал цвета. Имевшиеся данные говорили о том, что пациентам с восстановленным зрением желтый цвет кажется особенно неприятным. С. Б. также не нравились многие оттенки желтого. Он демонстрировал предпочтение зеленому и голубому, в целом любил все яркие цвета. «Тусклые» цвета его угнетали. Мир начинал казаться ему мрачным, а сам он приходил в уныние из-за увиденной цветовой гаммы и несовершенства вещей.

Восприятие глубины было у С. Б. особенно плохим. Когда он выглядывал из больничного окна, расположенного на высоте полутора метров, то был уверен, что, протянув руку, сможет коснуться земли. Его оценки геометрических размеров также были крайне неточными. Он мог правильно оценить длину автобусов, но не их высоту. Предполагалось, что это было обусловлено его хорошей осведомленностью, обеспеченной осязательным опытом, о длине автобусов и полным отсутствием такого опыта в отношении восприятия их высоты. В сущности, его оценки размеров были приемлемо точными, если прежде он получал знания о предмете посредством его осязания.

Особенно его очаровывали два объекта. Через три дня после операции на левом глазу он спросил сестру-хозяйку, что за объект находится на небе. Он был крайне удивлен, когда услышал, что это луна. Он думал, что четверть луны (т. е. луна в первой или последней четверти) должна быть подобна четверти пирога, и не предполагал, что она имеет форму серпа. И вновь луна была тем объектом, который он не мог прежде изучить с помощью осязания. Его также зачаровывало зеркало, и это чувство сохранилось у него до конца жизни. Будучи завсегдатаем местного паба, он часами просиживал на своем любимом месте напротив зеркала, наслаждаясь отражением.