Канзас и Варшава, февраль 2000 – май 2008

 

Глава 23

Национальный День Истории

Канзас, февраль – май 2000

В конце февраля Лиз отправила в Еврейский Фонд Праведников письмо с просьбой сообщить, где похоронена Ирена. А на следующее утро она прочитала ответ от Дэвида Уайнстайна:

«Дорогая Элизабет,

я был немного удивлен вашим вопросом относительно места упокоения Ирены Сендлер. В наших предыдущих сообщениях мы забыли сказать вам, что Ирена Сендлер жива. Ей сейчас 90 лет, она проживает в Варшаве. Ее адрес: площадь На Роздрожу ^[103], 3, квартира 22, 00-584, Варшава, Польша. Как Праведнику Мира, наш Фонд ежемесячно высылает ей финансовое пособие. Попробуйте с ней связаться сами».

Не веря своим глазам, Лиз несколько раз перечитала сообщение… Она сидела у компьютера, боясь выдохнуть, словно письмо могло раствориться в воздухе от неверного движения. Очень тихо, почти про себя, она пробормотала:

– Мистер К…

Прозвучал звонок, и в аудиторию хлынули ученики – полетели рюкзаки, хохот, болтовня, топот…

Лиз, не отводя взгляда от экрана, сказала еще раз, немного повысив голос:

– Мистер К.!

Она звала все громче и громче, пока не обнаружила, что кричит в голос, а окружающие, смолкнув, уставились на нее. Мистер К. присел рядом с ней и прочитал сообщение на экране.

– Чтоб меня!.. – пробормотал он. – Чтоб меня… Это же все в корне меняет.

Лиз бросилась из класса за Меган с Сабриной. Потом они втроем прибежали обратно в аудиторию 104, и Мистер К., прервав занятие, показал им на дверь видеостудии.

– Идите писать письмо! – сказал он.

Февраль 2000

Дорогая Ирена,

мы – три школьницы из Канзаса: Сабрина, Меган и Лиз. Нам 17, 15 и 15 лет. Мы вместе написали короткую пьесу о Вашей жизни и Холокосте. Лиз в этой пьесе играет Вас. Мы с этим спектаклем участвуем в историческом конкурсе.

Мы увидели Ваше имя в журнале, и за последний год провели историческое исследование. Мы получили информацию о Вас из Еврейского Фонда Праведников и из израильского мемориала Яд Вашем.

История Вашей жизни вдохновляет нас и наших одноклассников. Мы восхищаемся Вашей смелостью. В нашей пьесе мы попытались показать события, происходившие в Варшавском гетто. Мы считаем Вас одной из величайших женщин ХХ столетия.

Мы хотим задать Вам несколько вопросов. Говорите ли Вы по-английски или по-немецки? Живы ли Ваши родные? Поддерживаете ли Вы связь с кем-нибудь из спасенных вами детей? Если да, то не могли бы Вы дать нам их адреса или телефоны, чтобы мы могли с ними связаться? Написаны ли про Вас какие-нибудь книги? Как Вы живете теперь?

Может, Вам нужно послать денег на почтовые расходы? Мы посылаем Вам наши фото: Меган (в синем свитере и очках), Сабрина (белая кофточка и очки) и Лиз (саксофон, темные очки).

Спасибо Вам. Вы стали для нас примером.

Сабрина Кунс, Меган Стюарт и Лиз Камберс.

P.S. Нашего учителя, который помогает нам работать над проектом, зовут мистер Норман Конард.

На всякий случай они вложили в конверт $3 на почтовые марки.

Девочки не знали, почему на их письма не ответил сын Ирены Адам. У него, как у его отца Стефана и бабушки Янины, было слабое сердце. 23 сентября 1999 года, в возрасте 49 лет, он скоропостижно скончался от сердечного приступа. Он умер в тот самый день, когда в канзасском Юнионтауне Лиз нашла в папке журнальную вырезку, положив, таким образом, начало работе над Проектом «Ирена Сендлер».

* * *

Девушки каждый день проверяли почту, ожидая отклика из Польши, но суеверно избегали любых разговоров об этом. Дни шли за днями, минул месяц, а ответа все не было. Девочки старались отвлечь себя от ожидания подготовкой к запланированному на конец апреля выступлению на Канзасском Дне Истории, правили и переписывали пьесу, репетировали, возились с костюмами и декорациями.

В конце марта, через шесть недель после отправки письма Ирене, они собрались на очередную репетицию и рассматривали недавно найденное фото, сделанное в ноябре 1940-го, на котором была запечатлена длинная очередь евреев на входе в гетто. Меган положила на стол увеличительное стекло и, вздохнув, спросила:

– Как вы думаете, она нам ответит?

– Обязательно, – сказала Лиз. – Мне просто необходимо узнать, как ей удалось сбежать из Павяка.

Сабрина уныло опустила плечи:

– Она же совсем старенькая. Может, у нее просто нет сил или она уже плохо соображает.

– А может, просто не хочет, чтобы ей напоминали об этих жутких временах, – сказала Лиз.

Меган снова взяла в руку лупу и наклонилась над снимком:

– Я вот все думаю, знали ли эти люди, что скоро умрут? Мама говорит, что Ирена, наверно, больше думала не об этой жизни, а о том, что будет после нее.

Последнее слово, как это часто бывает, осталось за Сабриной.

– Она делала свое дело. Не обращая внимания на фашистов. С какой же стати она должна обратить внимание на наше письмо? – сказала она.

* * *

На улице лило как из ведра. Это был один из тех апрельских ливней, после которых воздух наполняется густым, но приятным запахом перегноя и прерии за одну ночь покрываются зеленью. Сабрина забежала в школьный офис посмотреть почту. Секретарша вручила ей толстый конверт. Увидев обратный адрес – Варшава, Польша, – Сабрина завопила «ура!» и полетела в аудиторию 104.

Она потрясла в воздухе конвертом:

– Лиз! Польша! Ирена Сендлер!

Лиз выхватила из руки Сабрины тяжелый конверт и, перевернув, посмотрела на обратный адрес – Ирена Сендлерова.

– Боже мой! От нее! Поверить не могу! От нее!

Бережно держа обеими руками конверт и не отрывая взгляда от обратного адреса, она метнулась к двери.

– Надо найти Меган!..

Вскоре все девочки собрались в аудитории 104. Щеки Меган горели, как у вручную расписанной фарфоровой куклы.

Они снова уединились в звуконепроницаемой видеостудии.

– Ну, открывай же, Лиз! – взмолилась Меган. – Чего ты ждешь?

Лиз взяла ножницы и бережно, словно хирург во время операции, вскрыла конверт и вытащила из него написанное от руки письмо, какие-то документы, фото и разложила на столе. Приглядевшись к письму, она сначала нахмурилась, а потом расхохоталась.

Меган схватила письмо и сказала:

– О нет!

Через мгновение ее тоже разобрал смех, и она передала письмо Сабрине.

– На польском, – сказала Сабрина. – Ну, то есть я хочу сказать, что похоже на польский. Куча букв «z» и почти без гласных!..

Лиз взялась рассматривать фотографии и по одной передавать из Меган.

– Это, должно быть, она, только очень давно… может, во время войны. А какая красавица! Ей здесь лет не больше, чем нам с вами. А вот, смотри, она в форме медсестры. Это, наверно, тоже она, только, я так думаю, через много лет, разговаривает с детьми. А вот она уже старенькая. Мамочки, какая печальная!..

– А чего там еще есть, Лиз? – спросила Меган.

– Какое-то свидетельство на… ну, не на английском.

Лиз подошла к стеклянной стене студии и замахала руками Мистеру К. Когда тот вошел в студию, она вручила ему бумаги.

– Тут написано на иврите, а тут на французском, – сказал он. – Это документ из Яд Вашема. На французском, если я правильно понимаю, написано что-то вроде «Память – это секрет искупления», а потом

«Свидетельство Ирены Сендлер. Она рисковала своей жизнью ради спасения евреев во время Холокоста. В честь нее на Аллее Праведников 5 апреля 1983 года посажено дерево».

А следующая страничка тоже документ из Яд Вашема. Так… 19 октября 1965 года Ирене Сендлер присвоено звание Праведника Народов Мира. На медали девиз: «Спасающий одну жизнь, спасает всю Вселенную»^[104]. А вот и на английском. Здесь говорится, что в 1985 году Ирена стала почетным гражданином Израиля «в знак уважения и признательности народа Израиля к тем Праведникам Народа Мира, которые своими благородными деяниями не давали угаснуть огню гуманизма в темную эру нацизма в Европе».

Меган с озадаченным видом вертела в руках документы:

– Ничего себе, столько наград и почестей от Израиля, а от Польши?

– Странно, – сказала Лиз. – Прошло уже 60 лет, а в Польше имя Ирены Сендлер – это, ну, как большой секрет.

– Да я думаю, там ее все знают, – сказала Сабрина.

– Мне кажется, это называется как-то по-другому, – сказала Меган, – а не большой секрет.

Лиз перевернула последний документ:

– На польском. Похоже на расписку.

Мистер К. сказал им, что недавно познакомился с польской студенткой и рассказал ей об Ирене Сендлер. По ее словам, в университете Канзаса учится еще один поляк. Он полистал свой ежедневник.

– Вот они. Анна Красинская и Кшиштоф Жысковский… – Он бросил взгляд на часы. – А пока, девочки, давайте-ка в класс.

* * *

Спустя две недели они получили переводы…

Уважаемые Мистер Конард, Сабрина, Меган и Лиз!

Я был очень рад узнать об Ирене Сендлер – героине Польши.

Почему я о ней ничего не знал?

Кристоф

Кшиштоф Жысковский

Музей естествознания – отдел орнитологии

Университет Канзаса, Дайч-Холл, Лоренс, Канзас, 66045

ПИСЬМО:

Дорогие мои, любимые, близкие моему сердцу девочки!

Я была очень тронута вашим письмом. Больше всего мне интересно, что повлияло на выбор темы вашего проекта.

Мне хотелось бы также узнать, вы исключение или в вашей стране многие молодые люди интересуются трагедией Холокоста?

Я думаю, вы делаете большое дело, и о нем должно узнать как можно больше людей. Я с нетерпением жду возможности получить от вас вашу пьесу и прочитать ее.

Несмотря на то, что мировая история знает случаи жестокого притеснения евреев, ни одна другая страна не ставила себе задачей уничтожение целой нации.

По этой причине то, что вы делаете, имеет для всего мира огромное значение. Эти чудовищные злодеяния не должны повториться!

Мои родители учили меня, что, видя тонущего человека, ты обязан спасти его. Во время войны в роли тонущего оказался весь польский народ, трагичнее всего было положение евреев. Поэтому сердце велело мне помогать самым униженным.

Я не стала писать вам обо всем, что делала. Я посылаю вам несколько документов, описывающих мою деятельность.

Я говорила с несколькими людьми, которым удалось выжить во время Холокоста, потому что их спасла Жегота. Некоторые из них живут в Польше. Другие разъехались по всему миру. Как правило, они не хотят вспоминать об этих ужасах, даже думать о них… Что до меня, то достаточно будет сказать, что меня спасли из тюрьмы Павяк, когда я провела там 100 дней. Это было настоящее чудо.

Последние 10 лет я сильно болею. Мне 90 лет. Я почти не могу ходить. Многие из моих болезней стали результатом пережитого во время войны, заключения в гестапо. Я считаюсь ветераном войны.

Я живу с невесткой и внучкой, дочь живет неподалеку. К сожалению, остальные мои близкие уже ушли из жизни.

Присланные вами на почтовые расходы $3 я пожертвовала организации, помогающей детям из бедных семей (расписка прилагается). Вам не нужно присылать мне деньги, потому что я получаю пособие. У меня всегда найдутся деньги на общение с друзьями.

Посылаю вам свои наилучшие пожелания, самые сердечные приветы вашим родителям и глубочайшую благодарность профессору Норману Конарду за поддержку и помощь, которую он оказывает вам в ваших начинаниях.

Искренне ваша,

Ирена Сендлерова

ПРИЛОЖЕНИЯ

ФОТОГРАФИИ

Фотография 1: Госпиталь Варшавского восстания. «Дочь полка» Иренка, сестра писателя Богдана Войдовского.

Фотография 2: Ирена Сендлерова выступает перед школьниками в Израиле.

Фотография 3: Я с Вандой Роттенберг, представительницей партии Поалей Цион.

Фотография 4: Ирена Сендлерова в августе 1999 г.

ДОКУМЕНТЫ

Диплом Праведника Народов Мира.

Свидетельство о посадке памятного дерева на Аллее Праведников.

Почетная грамота Ирене Сендлеровой от жителей Монтвилля, штат Нью-Джерси.

Свидетельство о присвоении звания Почетного Гражданина Израиля.

Расписка в получении $3 от Комитета Друзей Детей, которой подтверждается факт передачи пани Иреной Сендлер нашему учреждению денег в сумме $3 (три доллара США) на благотворительные цели.

С уважением, Ян Лековский, Президент Комитета.

– Странно, – сказала Меган. – Она первым делом спрашивает, интересуются ли другие молодые люди в Америке тем, что происходило во время Холокоста? Я хочу сказать, есть же тысячи книг, сайтов в Интернете, спектаклей, фильмов. Может, в Польше все совсем не так?

Меган положила рядом две фотографии. На одной из них была молодая, темноволосая красавица Ирена с целеустремленным взглядом в форме сестры милосердия, в которой она ездила в гетто, а на другой – седая старушка с черной ленточкой на голове. Меган переводила взгляд с одной карточки на другую. Удивительно: один и тот же человек! Как воспринимает жизнь каждая из этих двух Ирен? Какой была жизнь в промежутке между этими фото?

Сабрина нахмурилась:

– Кто мы такие, чтобы указывать людям в Польше, как относиться к своей истории?

– Этот вопрос встает перед каждым историком, – сказал Мистер К. – Кто должен писать историю? О чьей жизни рассказать или, что не менее важно, о чьей умолчать? Какие воспоминания потревожить, а какие лучше не трогать? Что из прошлого спасти для потомков, а что потерять навсегда? История – это не только факты, это еще и их интерпретации… история пишется теми, кто о ней рассказывает. Вот, например, вы, девочки, сейчас пишете историю… вы рассказываете историю жизни Ирены, когда о ней молчат все, даже сама Ирена. Это очень интересная проблема.

– Она же спасала детей, – сказала Меган. – Весь польский народ должен ею гордиться. Почему же они не хотят помнить о тех, кто спасал детей?

Мистер К. подался вперед и наклонился к девушкам:

– Не забывайте, после войны Польша целых 45 лет была коммунистической державой… польские антифашисты, какой была, например, Ирена, в большинстве своем были еще и антикоммунистами. Те, у кого достает смелости бороться с одним тоталитарным режимом, обязательно будут бороться и с любым другим. Может, за 45 лет былое просто выветрилось из народной памяти. Сабрина задала очень важный вопрос. Вправе ли мы напоминать им обо всем этом? Лиз, а ты что думаешь по этому поводу?

– Ну, это, реально, просто нормальное человеческое поведение. Когда происходит что-то нехорошее, потом об этом не хочется ни думать, ни вспоминать. Я это понимаю.

– Я могу понять, – сказала Меган, – как странно будет видеть, что это делаем мы… какие-то американские девчонки. Но почему сама Ирена не рассказала свою историю? Или ее родственники? Думаете, из скромности… как святая или что-то типа того?

– Может, она и хотела, – сказал Мистер К., – но при коммунистах лучше было этого не делать. Или, может, поляки просто не могли услышать эту историю непосредственно от нее. В письме она говорит, что сделанное вами имеет для мира огромное значение. Мне кажется, ей хочется, чтобы вы продолжали рассказывать людям о том, что было во время войны.

Меган взяла со стола расписку за три доллара, пожертвованных Иреной детскому дому:

– Прошло столько лет, она столько всего пережила и до сих пор думает, как бы помочь детям. Я хочу рассказать о ней всему миру.

* * *

Дебра Стюарт после химиотерапии пошла на поправку, и жизнь Стюартов приблизилась к тому, что Меган называла «дораковой эпохой».

Теперь, когда девушки узнали, что Ирена жива… когда «услышали» ее голос… Лиз на репетициях стала чувствовать в себе какую-то непонятную ей самой то ли неловкость, то ли стеснительность. Как-то она призналась Меган, как глупо чувствует себя на сцене, притворяясь Иреной, женщиной, которая еще жива и вполне могла бы сама поведать о себе миру…

В первую субботу мая они загрузили декорации и костюмы в школьный фургон. Меган с Лиз поспорили, как грузить железные ворота с табличкой «ВАРШАВСКОЕ ГЕТТО», потом Лиз уронила задник сцены и прорвала в нем дырку… Дорога до Эйзенхауэровского Центра в Абилине, где проводился Канзасский День Истории, была долгой и полной тревог.

– А если мы проиграем? – спросила Лиз, забравшаяся на самое заднее сиденье.

Меган, уже не раз думавшая о возможности такого исхода, сказала:

– Мы уже победили. Что бы ни случилось, мы уже нашли и рассказали людям историю Ирены Сендлер. Я уж не знаю, что мы будем делать с ней дальше, но опять на 60 лет ее точно не забудут.

* * *

В Эйзенхауэровском Центре царила суматоха. Один за другим шли коротенькие конкурсные спектакли, а в зале стоял приглушенный, но постоянный шум, создаваемый приходящими и уходящими представителями других команд, гримирующимися и переодевающимися актерами. Меган загримировалась под умирающую в гетто еврейку с грязным и изможденным лицом, а Лиз возилась с формой и шапочкой сестры милосердия. В комнату заглянул отец ученицы какой-то другой школы и сказал:

– Это вы, девочки, играете пьесу про спасительницу детей? Я слышал, это потрясающе. Удачи вам!

В этот момент на сцену вызвали участниц Проекта «Ирена Сендлер». Девушки отыграли идеально пьесу и вышли на поклон под бурные аплодисменты.

На спектакль впервые пришел отец Сабрины. Он появился с большим пластиковым пакетом и занял место в ряду прямо за спинами девушек.

Они взяли первое место. Когда они под овацию вышли на сцену за медалями, отец Сабрины открыл пакет и положил по букету роз на сиденья девочек. Вернувшись на свое место, Сабрина взяла в руки букет и, повернувшись к отцу, увидела, что он, как и все в зале, бешено аплодирует, не скрывая слез.

* * *

Всю долгую дорогу домой девочки сочиняли новое письмо Ирене, в котором хотели сообщить ей о своей победе. Кроме того, они хотели задать ей несколько вопросов, чтобы подкорректировать сценарий и исправить возможные ошибки к выступлению на Национальном конкурсе, до которого оставалось меньше шести недель. Теперь в пьесе уже упоминалось о том, что Ирене удалось выжить в тюрьме Павяк, но каким образом произошло это чудо, у девочек не было ни малейшего представления. Они составили список вопросов. Как она решилась забрать из гетто первого беспризорника, зная, что рискует собственной жизнью и жизнями своих близких? Как вывозила из гетто детей? Что потом стало с Жеготой? Что произошло со списками? Но больше всего девочкам хотелось узнать, почему в Польше никто не знает об Ирене Сендлер? Почему ее все забыли?

Уже на въезде в Юнионтаун Лиз спросила:

– Как, по-вашему, люди принимают такие серьезные решения? Ну, скажем, Ирена – спасать детей? Или родители – отдать ей своих детей?

Лиз не могла не задуматься о том, как это решение принимала ее мать.

Ей хотелось бы верить, что уходить матери было трудно, но, зная, что она была наркоманкой и проституткой, Лиз все-таки была почти уверена, что она на эту тему не особо задумывалась.

Насколько помнила Лиз, мать просто разозлилась и ушла, хлопнув дверью. Даже не попрощавшись. А причина? Скорее всего она уже ничего не соображала и никакой причины ей было не нужно, и это для Лиз было больнее всего.

– Ирена была занята делом Божьим, – уверенно сказала Меган.

– Но я все равно хочу знать, как она на это решилась, – упрямо повторяла Лиз.

– Я читала, – сказала Сабрина, – что люди принимают такие решения за считаные мгновения… почти не задумываясь… ну, знаешь, импульсивно. Может, если б у них было время думать, они этого и не сделали бы.

– Она говорила, что ей так велит сердце, – сказала Меган. – Пастор сказал, что так с нами разговаривает Бог… через сердце.

Сабрина пожала плечами:

– Меня больше всего беспокоит другое… А я смогла бы сделать то же самое, окажись я на месте Ирены?

* * *

Через несколько недель пришел ответ от Ирены:

6 июня 2000

Дорогие мои, любимые всем сердцем девочки!

Спасибо вам за письмо и за присланную мне пьесу «Жизнь в банке», а также за второе письмо, в котором вы сообщили мне, что на конкурсе штата заняли первое место. От всего сердца поздравляю вас с победой! Когда вы прислали мне пьесу, я написала вам необычайно длинное письмо, но пока не смогла закончить его, потому что сильно заболела. Сейчас я на несколько недель отправляюсь в больницу и допишу письмо сразу по возвращении. А пока я посылаю вам самые сердечные и добрые пожелания и прижимаю вас к сердцу.

Преданная вам, любящая

Ирена (Иоланта)

* * *

Поездка на Национальный День Истории в Вашингтон сложилась совсем не так, как ожидали девушки. Студенческий городок университета Мэриленда в Колледж-Парке заполонили 5000 школьников, родителей и учителей. Перед ними выступила директор Национального Дня Истории Кэти Горн:

– Сегодня вы присоединяетесь к армии из 800 000 студентов, уже участвующих в этом великом приключении. Национальный День Истории похож на отель «Калифорния» из знаменитой песни: если в нем прописался, то уже никогда с ним не расстанешься.

У девушек был свободен весь день, и они решили пойти в Музей Холокоста. У них были бесплатные пропуска, и Меган с Лиз настаивали на посещении музея. Сабрина пожала плечами, ладно.

Они повернули на улицу Рауля Валленберга, названную в честь шведского дипломата, спасшего тысячи евреев, и подошли к музею.

При входе они увидели огромные портреты людей, спасавших евреев, и сразу же узнали фотографию молодой Ирены… ту же самую она прислала им в письме.

– Мамочки! – воскликнула Меган. – Это же она! Может, здесь про нее есть какая-нибудь информация?

Они остановились перед черно-белой фотографией ворот Аушвица (Освенцима)^[105]. Они были похожи на бутафорские ворота Варшавского гетто, которые они использовали в спектакле, только на верхушке этих находилась надпись

«Arbeit Macht Frei» («Труд освобождает» – нем.). Этой ложью Аушвиц встречал евреев, прибывавших в лагерь, чтобы найти там свою смерть.

Девочки разбрелись по залам… Фотоматериалы, записанные на видео рассказы, железнодорожный вагон с намалеванными на красно-коричневых дощатых стенках белыми буквами и цифрами. Меган почувствовала, что вышла за пределы защитной стены из книг и картинок на экране компьютера и вплотную подошла к ужасу Холокоста.

Сабрина остановилась перед монитором: женщина, выжившая в Аушвице, почти обыденным тоном рассказывала о том, как погибла ее мать.

– И из шеренги выбрали ее… – говорила она.

Сабрина закусила губу, как можно сильнее обняла себя руками, но не смогла сдержаться и заплакала…

Рядом с ней возникла Меган и повела к стоящим в соседнем зале креслам.

– Да нет, все нормально, – сказала Сабрина. – Правда, я нормально. Я просто подумала, как эта женщина на экране день за днем и раз за разом рассказывает свою историю темному залу, в котором иногда и людей-то нет.

– Может, посидим тут? Сделаем перерыв. Очень уж все это тяжело.

– Я просто сама себе удивилась. Я хочу сказать, ведь обычно со мной ничего такого не случается.

– Если бы не случалось, это было бы ненормально.

Где-то через час к ним присоединилась Лиз с покрасневшими глазами.

– Интересно, что еще о ней знают в Музее? – спросила Меган.

Они обратились с этим вопросом к администратору. Он пообещал поискать информацию, но в результате нашел только короткую биографическую справку с неправильной датой рождения и пометкой, что ни дальнейшая судьба Ирены, ни дата ее смерти неизвестны. Он был рад услышать от них все, что они знали об Ирене, и попросил прислать имеющуюся у них информацию, а также копии ее писем и официальных документов директору Музея по научно-исследовательской работе.

Выходя из здания музея, Меган сказала подругам:

– Мы знаем об Ирене больше, чем работники этого музея. Нам надо рассказать историю ее жизни… и им, и вообще всем.

* * *

Выступление на Национальном конкурсе прошло не очень удачно.

Потрясенные и подавленные увиденным в Музее Холокоста, девочки путали и забывали реплики. И все же «Жизнь в банке» получил очень высокие оценки, но победителем Национального конкурса не стал.

По окончании спектакля Кэти Горн подошла к канзасским школьницам.

– То, что вы сделали, выходит далеко за рамки Национального Дня Истории, – сказала она. – Ваш проект – это то, каким я вижу Национальный День Истории в своих самых безумных мечтах. Вы начали с простого изучения истории, а потом превратились в людей, через которых эта самая история говорит с миром.

Один из волонтеров передал Мистеру К. записку от Стенли Шталь, исполнительного директора Еврейского Фонда Праведников. Госпожа Шталь приглашала их сыграть «Жизнь в банке» в главном офисе Фонда в Нью-Йорке. Девочки уже настроились, что у них будет дополнительный выходной день, и хотели походить по городу. Пожертвуют ли они этим выходным? Мистер К. напомнил им, что именно Еврейский Фонд праведников помог им связаться с Иреной.

– Там же будут, типа, настоящие знатоки всего, что касается Холокоста, да? – спросила Лиз. – Может, они смогут ответить на наши вопросы… ну, знаете, про Польшу, про людей, которые там живут, и все такое?

– На такие вопросы мы с вами, может быть, исчерпывающих ответов от них не получим, – сказал Мистер К., – но для нас гораздо важнее смотреть в будущее… показывать «Жизнь в банке» людям.

Они отправились все в одной машине, не взяв с собой ни костюмов, ни декораций, постояли на Седьмой Авеню в обычной для Манхэттена пробке, а потом взмыли в скоростном лифте на 19-й этаж. В таких высоких зданиях девочки еще не бывали. Их встретила подтянутая коротко стриженная женщина средних лет, одетая в консервативный, но модный деловой костюм.

– Меня зовут Стенли Шталь, я директор-распорядитель фонда. Добро пожаловать.

Девочки последовали за ней в зал заседаний правления фонда и выпучили глаза, увидев раскинувшуюся за стеклянной стеной панораму Манхэттена.

Госпожа Шталь представила гостей из Канзаса присутствующим в комнате, а потом попросила представиться всех сидящих за большим столом для совещаний.

– Рахель Симкович – прошла через Аушвиц.

– Това Кон – Берген-Бельзен^[106].

– Бернард Майер – выжил в Дахау^[107].

Конечно, они уже встречались с ветеранами Холокоста в Региональном Центре изучения истории Холокоста в Канзас-Сити, но исполнять свой спектакль для таких людей, да еще и в такой неформальной обстановке им пока не доводилось. Меган было очень не по себе… ведь они сейчас будут притворяться, оставаясь в повседневной одежде, делать вид, что переживают кошмар, через который эти люди прошли в реальности, для которых все эти события – не какой-то школьный проект, а часть жизни. Вдруг им не понравится, и они раскритикуют спектакль, а вдруг что-то в пьесе оскорбит их чувства или разбередит старые раны. Места для представления между большим столом и панорамным окном было мало, девочки находились слишком близко к публике. Не было ни света, ни декораций, ни грима. Хотя в зале для совещаний работал кондиционер, Меган пришлось утереть выступившие на лбу и верхней губе капельки пота. Слишком уж много всего может пойти не так, подумала она.

Все притихли, и Мистер К. коротко рассказал о спектакле, и Сабрина начала читать своим гипнотическим голосом авторский текст…

Ирена: Пани Рознер?

Пани Рознер: Я поговорила с мужем. Забирайте наших детей… Вы должны их забрать. Здесь мы все умрем. (Длинная пауза.) В жизни нет никаких раз и навсегда установленных правил. Мы все время говорим себе, если я буду жить по тем или иным законам, со мной все будет хорошо. Но вчера я видела, как немецкий солдат застрелил проходящую мимо него женщину. Он вышел на крыльцо дома, вытащил пистолет и выстрелил в нее. Я не могла понять, в чем она провинилась. (Замирает с горестно опущенной головой.)

Заглянувший в кабинет молодой работник фонда передал кому-то из сидящих за столом записку и… остался стоять и смотреть у двери.

Мария: Ирена, что ты делаешь?

Ирена: (что-то пишет) Я записываю имена последних спасенных нами детей, а потом спрячу списки в стеклянных банках.

Мария: Ты с ума сошла? Нам нельзя оставлять улик! Ты же знаешь, что укрывательство евреев карается смертью. Да и как ты найдешь этим детям приемных родителей?

Ирена: Нам поможет сопротивление. Есть люди, готовые рискнуть жизнью во спасение других. Нам помогают в детских приютах и в монастырях. Любой человек может изменить мир. Любой человек может найти в себе смелость.

Мария: А что ты будешь делать с этими банками потом?

Ирена: Сегодня же закопаю их в безопасном месте. А когда все это закончится, я достану списки, найду детей и скажу им их настоящие имена.

Спектакль закончился финальной репликой Меган:

Мария: Это была история о жизни в склянке и об Ирене Сендлер, изменившей наш мир.

В зале повисла тишина. Меган показалось, что перестало двигаться даже само время. Далеко внизу шумел транспортными пробками и людскими толпами грязный и пыльный город, но с высоты 19-го этажа он казался тихим и чистым, как картинка с открытки. Зрители молчали…

И вдруг зал взорвался аплодисментами!.. Один из ветеранов с усилием страдающего от артрита человека поднялся на ноги, выпрямился, положив на стол обе руки, и заговорил:

– Сказать правду можно многими способами… Услышав о вас и вашем спектакле, я подумал: чему эти детишки из Канзаса смогут научить меня – человека, прошедшего через ужасы Холокоста? Ваша пьеса напомнила мне о том, что пришлось пережить мне и моим родным. А вспоминать это очень грустно. Наверно, иногда поплакать и вспомнить, что с нами случилось, полезно. Но плачем мы все по разным причинам, и слезы слезам рознь. Ваша история проста… и трагична… вы несете людям простую и трагическую правду. А иногда именно самые простые истории производят самое мощное впечатление… например, сказки… только эта история говорит о том, что происходило на самом деле.

 

Глава 24

Меценаты

Канзас, июль 2000 – май 2001

Приглашения показать «Жизнь в банке» посыпались со всех сторон, и девочки решили отправиться в гастроли, чтобы «Жизнь в банке» увидело как можно больше людей. На обсуждении плана выступлений Меган со смехом сказала:

– Слушайте, а может, махнем в Польшу и покажем спектакль Ирене?

– Ага, – сказала Лиз, – только выиграем кучу денег в лотерею, и вперед!

Все засмеялись: их район был одним из самых маленьких и бедных в Канзасе…

Гастроли оказались хлопотным делом. Слишком о многом нужно было позаботиться: тут и жилье, и еда, и транспорт, и аппаратура… В результате в труппе появился гастрольный менеджер – Джессика Шелтон, такая же школьница, как они сами. Джессика считала, что справится, потому что у нее имелся опыт: она подрабатывала начальником смены в мексиканском ресторанчике.

Вскоре к коллективу присоединился Ник Кейтон (играть немца все-таки должен был парень), и они сняли короткое промовидео с двумя сценами из спектакля и нарезкой из телеинтервью участников спектакля. На гастролях девушки стали встречать тех, кто выжил во времена Холокоста, их детей и внуков, слушать их простые до ужаса истории о смерти, голоде, страхе, любви и самоотверженности…

Однажды по дороге домой Меган вдруг сказала:

– Со мной что-то не так… Когда я впервые услышала эти жуткие истории, мне было физически плохо… А теперь они кажутся мне не такими уж и страшными. Боюсь, я начинаю к этому привыкать. Это неправильно…

Девочки взяли за правило перед началом спектакля выставлять в зале стеклянную банку, а рядом с ней ставили табличку, поясняющую, что пожертвования зрителей будут отправлены в Польшу Ирене на жизнь и лечение. Но, получив очередной чек, Ирена немедленно передавала его в благотворительную организацию или детский дом, а девочкам высылала расписки. Она не единожды писала девушкам, что жалеет в жизни только о том, что слишком мало сделала…

Количество приглашений выступить с «Жизнью в банке» резко подскочило в июле 2000-го, после того как в газете «Вичита Игл»^[108] появилась статья известного журналиста Стэна Фишера.

Три ученицы Юнионтаунской средней школы, – писал Фишер, – прославили на всю страну Ирену Сендлер, рассказав удивительную историю ее жизни в театральной постановке, подготовленной к конкурсу на Национальный День Истории, состоявшемуся в Вашингтоне, округ Колумбия.

С первых же дней работы над проектом девушки обнаружили, что почти никто не слышал имени Ирены Сендлер. Когда Меган Стюарт рассказывала перед началом Национального Дня Истории в Вашингтоне о своей постановке участнику конкурса, представлявшему штат Нью-Джерси, он сказал:

– Ах, Оскар Шиндлер! Я о нем слышал!

На что Меган ответила:

– Нет, это женщина, и ее зовут Ирена Сендлер.

По завершении конкурсных выступлений их учитель Норм Конард тоже отметил:

– Люди постоянно спрашивают нас, почему они никогда не слышали об этой женщине.

Ученицы надеются продолжить сбор денег для Сендлер, здоровье которой в последнее время сильно пошатнулось, а также навестить ее в Польше. В процессе работы над проектом, говорят девушки, они смогли многому научиться, но самым важным для себя результатом они считают понимание того, что называют «силой одиночки».

– Даже один человек, – говорит Сабрина Кунс, – способен изменить мир.

* * *

В начале сентября от Ирены пришло очередное письмо, к которому были приложены выписанные работниками двух детских домов расписки в получении денег, собранных девушками. Через неделю они получили перевод письма на английский:

Дорогие мои, близкие моему сердцу девочки,

Спасибо вам огромное за письмо, пьесу, фотографии и эмблему вашей школы. Я очень внимательно прочитываю все, что вы присылаете. Частично мне переводит моя внучка, а что-то помогает перевести моя знакомая. Я уже три года не могу читать сама. Я почти потеряла зрение из-за диабета, и раньше читала при помощи увеличительного стекла. Прежде чем перейти к главной теме, т. е. к содержанию пьесы «Жизнь в банке», я хочу сказать вам, что вы необычайно мудрые, интересные и думающие девочки, глубоко переживающие ужасы войны. Вы интересуетесь темой Холокоста. А понять ее трудно не только тем, кто не был свидетелем злодеяний нацистов, но и тем, кто сам стал их жертвой. Осознать и понять, что фашисты сделали с несколькими миллионами людей, среди которых было шесть миллионов евреев, почти невозможно.

О Второй мировой войне написано очень много, но понять масштабы преступлений нацистов не под силу никакому здравомыслящему, психически здоровому или просто нормальному человеку. По велению своих тонко чувствующих несправедливость сердец вы заглянули за фасад этих преступлений в поиске правды, и это желание узнать истину, а также почти незаметный след, оставленный мной в истории, привели вас ко мне.

Я думаю, вам нужно знать, что 23 сентября 1999 года, за несколько месяцев до того, как вы написали мне свое первое письмо, скоропостижно умер мой сын Адам. Ему было всего 49. Для матери не может быть ничего страшнее потери своего ребенка, и теперь мне пришлось понять это еще раз и совсем по-новому. Смерть сына разбила мне сердце… К сожалению, мне необходимо лечь в больницу.

Кроме того, я некоторое время не смогу переписываться с вами из-за серьезной болезни одной из работниц Еврейского института ^[109], пани Голены Гобоской, которая печатает мои письма на машинке. В результате я пока не могу дописать те материалы, которые начала для вас готовить. Другие люди не могут перепечатать мои письма, потому что из-за слабого зрения я пишу не очень разборчиво.

Я пишу вам это письмо, чтобы вам была понятна причина моего долгого молчания. Извините меня за него.

Все, что вы делаете, – уникально. С моей точки зрения, ваша искренность, несгибаемость и редкостное упорство в достижении поставленной цели заслуживают восхищ