Польша: Ирена Сендлер, социальный работник

Она дала двум с половиной тысячам еврейских детей новые имена, а списки с настоящими именами закопала, чтобы они не попали в руки нацистов.

Когда Гитлер в 1940 году выделил в Варшаве еврейское гетто и загнал за его стены 500 000 уже обреченных на ликвидацию евреев, поляки в большинстве своем отнеслись к этому равнодушно, а то и с одобрением. Но не Ирена Сендлер. Как социальный работник, она выхлопотала себе разрешение на посещение переполненного гетто, чтобы проверять, не появляются ли там признаки тифа, распространения которого очень опасались нацисты.

Потрясенная увиденным, Сендлер вступила в Жеготу ^[11] – подпольную организацию, занимавшуюся помощью евреям, и получила кличку «Иоланта». Депортации уже начались, и, понимая, что взрослых спасти уже невозможно, Сендлер начала тайком вывозить в карете «Скорой помощи» детей. «Вы обещаете, что они выживут?» – спрашивали Сендлер убитые горем родители. Она могла обещать только одно: дети погибнут наверняка, если останутся в гетто. «Мне до сих пор снится, – говорит она, – как кричали дети, расставаясь с родителями».

Сендлер удалось вывезти из гетто почти 2500 еврейских детей. Когда они оказывались в безопасности, она придумывала им новые имена и биографии. Чтобы не забыть, кто был кто, она записывала их настоящие имена на бумажки, клала в пустые бутылки и закапывала у себя в саду. Найти христиан, готовых укрыть этих детей в своих домах, было очень нелегко: «Тогда в Польше немногие желали помочь евреям, [даже] детям». Но Сендлер организовала подпольную сеть из семей и монастырей, готовых предоставить им убежище. «Я писала записку: «Готова пожертвовать монастырю одежду», – ко мне приезжали монахини и забирали детей».

Лиз несколько раз перечитала заметку, потом подошла с ней к учительскому столу.

– Мистер К., а эта дама, она, типа, знаменитость?

Он пробежал глазами страничку и пожал плечами.

– Нет, Лиз, не знаменитость. Я о ней вообще никогда не слышал. Может, тут опечатка… ну, знаешь… не 2500 детей, а 250. Попробуй проверить.

– Так что, о ней, типа, вообще никто толком ничего не знает? – Лиз поджала губы. – Слишком уж тут все как-то в общих чертах написано.

– В том-то и суть, Лиз, – сказал он. – Невоспетые герои. Мир изменить под силу любому из нас, даже тебе. Давай-ка вечерком подумай, а завтра, утро вечера мудренее, скажешь, что решила.

Но Лиз раздумывала не только «вечерком». Иоланта, уговаривающая мать отдать ей своего ребенка, не шла у нее из головы весь день, а когда она наконец оказалась в своей комнате, мешала играть на саксе и делать уроки. Как ей удавалось убедить матерей? Что она чувствовала, наблюдая, как мать и дитя рыдают перед разлукой? Лиз представляла себе, как Ирена Сендлер прячет ребенка под пальто, несет к карете «Скорой помощи» и бережно укрывает там где-нибудь среди перевязочных материалов. А если ребенок расплачется? Неужели фашисты не обыскивали въезжающие и выезжающие из гетто машины? А если б ее поймали? В ее воображении ворота гетто постоянно охраняли свирепые нацисты. Лиз гадала, плакала ли ее собственная мать, убегая тогда из дома, или хотя бы вспоминала ли о том, что пятилетняя Лиз стоит, уткнувшись в сетчатую дверь, дожидаясь ее возвращения? Первые девять месяцев, пока она скиталась по детским домам и опекунским семьям, Лиз рыдала и бесилась, но потом горе переродилось в ненависть и презрение. Ее мать не проливала по ней слез, значит, и она, Лиз, не будет плакать ни по матери, ни по себе.

За ужином в тот вечер она вела себя настолько тихо, что дедушка даже спросил, здорова ли она. Уснуть ей удалось только далеко за полночь.

На следующий день после урока Лиз подошла к Мистеру К.

– Наверное, я попробую узнать побольше про эту Ирену Сендлер, – сказала она, – но только не знаю, с чего начать.

– Хорошо, Лиз. Но это будет нелегко. Я бы посоветовал тебе объединиться в группу с парой-тройкой ребят и попробовать подготовить инсценировку… что-нибудь вроде Списка Шиндлера ^[12].

– Списка кого?

Он показал на имя Шиндлера в заголовке статьи.

– Списка Шиндлера. Это реальная история человека, спасшего во время Второй мировой больше тысячи евреев. Я поэтому и думаю, что тут опечатка. Шиндлера знают все. Но никто даже не слышал об…

Он взял у нее из рук журнальную вырезку.

– Ирене Сендлер, – подсказала Лиз.

– Вот видишь, Лиз. Ты уже в этом деле специалист, потому что знаешь о нем больше меня.

Он предложил ей объединиться с Меган Стюарт. В классе было всего 29 учеников, и все они, к худу уж или добру, друг друга так или иначе знали. Меган Стюарт отличалась от Лиз, как небо от земли. У Лиз было вытянутое овальное лицо, которое она не очень-то любила видеть в зеркале, а Меган была круглолицей, розовощекой девушкой, с лица которой даже в серьезные моменты не сходила ослепительная улыбка. Короткие светлые волосы Лиз, прямые и тонкие, как шелк, развевались даже под самыми слабыми дуновениями ветерка, а густые темные волнистые волосы Меган, всегда аккуратно причесанные, ложились на ее плечи с шиком и достоинством бархатных гардин. В школьной столовой Лиз заметила, что перед едой Меган тихонько читает про себя молитву.

Вообще казалось, что буквально все относятся к Меган с симпатией. Лиз же про себя такого сказать категорически не могла. Она даже была уверена, что люди вроде Меган стараются держаться от людей типа нее как можно дальше. Она ожидала вежливого отказа, какого-нибудь «нет, спасибо», или «я подожду до следующего года», или «думаю, мне лучше взять другую тему», или «с кем угодно, только не с тобой, Лиз». Да и зачем, думала Лиз, она вообще все это делает? Чего уж такого невообразимо интересного было в этой истории, чтобы заставить ее совершить такой нелизкамберсовский поступок? Может, как раз сейчас был самый удобный момент остановиться и все бросить. Но каково же было ее изумление, когда Меган в ответ на ее предложение взяться за Ирену Сендлер сказала:

– Ага. Мне кажется, может получиться здорово. Надеюсь, я справлюсь. А то у меня так много всякого другого уже творится – чирлидерская^[13] группа, Братство христианских спортсменов, оркестр, гольф. А еще я только что записалась в Канзасскую молодежную ассоциацию.

Выслушивая этот достойный выпускного альбома список занятий и увлечений, Лиз почувствовала странное облегчение: Меган будет слишком занята, чтобы перехватить руководство проектом. Да, в ней уже появилась эта своеобразная протекционистская ревность. Тем не менее заинтересованность Меган ее порадовала. Лиз, конечно, чувствовала себя рядом с ней полной дурой и неудачницей, но отрицать силу притягательности Меган, ее внутренней энергии, интеллекта и образованности не могла. А прежде всего Лиз боялась, что, взявшись за проект в одиночку, она непременно провалит его самым позорным образом.

– Может, поболтаем сегодня после уроков? – спросила Лиз.

– Давай.

Оказавшись с Меган с глазу на глаз, Лиз снова растерялась и почувствовала себя крайне неуверенно. Раньше она никогда ни с кем в сотрудничестве не работала, да и желания не испытывала, а посему даже и представления не имела, как и с чего надо начинать.

Меган аккуратно поставила свой под завязку набитый рюкзак и спросила:

– Ты живешь в Мейплтоне?

– Ага. А ты, типа, из Бронсона, да?

– Точно, из Бронсона, – сказала Меган. – Выходит, по сравнению с тобой я живу почти что в мегаполисе.

Лиз попыталась посмеяться, но смех получился какой-то нервный и глуповатый. Она дала Меган статью про «Других Шиндлеров».

– Вот все, что я знаю, – развела руками Лиз, – но если тут все правда, то это просто-таки удивительная история. Хотя, может быть, это опечатка… ну, типа, 250 детей, а не 2500.

Лиз внимательно наблюдала за Меган и увидела, как вдруг померкла и исчезла с ее лица улыбка, когда она несколько раз подряд прочитала заметку. Потом Меган нахмурила брови и подняла глаза на Лиз.

– Вот это да!.. – задумчиво протянула Меган. – Это и правда удивительно… если правда.

Все еще изучая Лиз взглядом, она добавила:

– Говорят, все эти проекты – дело непростое. Я слышала, приходится дополнительно заниматься, а иногда допоздна сидеть в школе.

Лиз подумалось, что Меган смотрит на нее как-то странно, словно оценивая ее надежность и проверяя, можно ли на нее положиться.

– Ага, – сказала Лиз, – мне тоже такое говорили.

Теперь, когда в проекте согласилась участвовать Меган, Лиз начали обуревать сомнения. Время от времени ее сильно подмывало бросить всю эту историю с Иреной Сендлер, пока она не выросла в слишком уж глобальное и неподъемное мероприятие. Это было жутковатое чувство – обычно она с легкостью отказывалась делать то, чего ей делать не хотелось, но на этот раз все было иначе. Мысли об Ирене Сендлер не давали ей покоя, особенно по ночам, когда разыгрывалось воображение и в голове снова и снова начинала крутиться сценка, в которой Ирена уговаривала мать-еврейку отдать ей, совершенно незнакомой женщине, своего ребенка, а иногда даже грудного младенца, потому что только так можно было его спасти. Вообще вся эта история сбивала ее с толку и сильно нервировала.

Кроме всего прочего, еще и очень трудно оказалось найти какую-нибудь полезную информацию. Поиск в Сети дал всего один результат – Еврейский фонд Праведников, или ЕФП, организацию, оказывающую поддержку неевреям, спасавшим евреев во время Холокоста.

Весь четвертый урок Лиз ломала голову, когда лучше сообщить Мистеру К. о том, что она в этом году проект ко Дню Истории делать все-таки не будет. Но когда она собирала рюкзак, из папки вывалился листок с журнальной статьей про «других Шиндлеров». Любопытство взяло верх, и вместо того, чтобы сообщить Мистеру К. о своем отказе, она спросила его о фильме «Список Шиндлера».

– Это блестящий фильм, Лиз, но у него возрастной рейтинг «R»^[14]. Поэтому я тебе его рекомендовать смотреть не могу.

– А Ирена Сендлер там среди персонажей есть?

– Нет. Но если ты будешь знать историю, которая рассказывается в «Списке Шиндлера», ты сможешь лучше прочувствовать суть своего проекта об Ирене Сендлер.

«К чему мне вся эта морока?» – подумала Лиз. И направилась к двери.

– Лиз! – Мистер К. протянул ей оставленную у него на столе распечатку с контактной информацией Еврейского фонда Праведников. – Позвони им, Лиз. Лучше сделай это прямо сейчас, пока не забыла.

Через полчаса она сидела, уставившись на телефонный аппарат и стараясь набраться храбрости, чтобы позвонить в Нью-Йорк. «И зачем мне это все?» – снова задалась она вопросом. Она сделала глубокий вдох и стала нажимать кнопки телефона, будто повинуясь внутреннему импульсу. У этих людей в Нью-Йорке, наверно, будет слишком много дел, чтобы тратить его на разговоры с глупой девятиклассницей из Канзаса, которая не очень-то в курсе, что произошло когда-то в Варшавском гетто, да и, если уж на то пошло, даже толком ничего не знает о том, что такое гетто, кроме того, что оно было в Польше, где-то посреди Европы и во время Второй мировой.

Словом «гетто» называли центр Канзас-Сити… там было опасно ходить по ночам, там были наркотики, уличные банды, убийства и множество бедных чернокожих. В районе, где находилась Юнионтаунская школа, не было ни одной черной семьи, а в саму школу, насколько ей было известно, школьники других цветов, кроме белого, никогда не ходили. Евреев в Канзас-Сити вроде бы тоже хватало, но она могла с уверенностью сказать, что и их дети в Юнионтауне не учились. Варшава и Канзас-Сити были для нее совершенно разными мирами, а евреи и черные – абсолютно отдельными от нее людьми, и до сих пор она обо всем этом даже как-то особенно и не задумывалась.

– Алло. Алло. Я… Мне… Это говорит Лиз… Элизабет… Элизабет Камберс из Канзаса. Тут, в Америке. Мне нужна помощь с одним школьным заданием.

В телефоне немного помолчали, а потом голос оператора сказал:

– Минутку. Я соединю вас с помощницей госпожи Шталь.

Ф-фу-у-у! Будто гора с плеч упала! Лиз с облегчением выдохнула и дождалась сигнала.

– Это говорит Элизабет Камберс. Я учусь в Юнионтауне. Ну, то есть… здесь, в Канзасе. Я прочитала в журнале «U.S. News and World Report» историю про женщину, которая спасла 2500 детей. Ее звали Ирена Сендлер… – Она еще раз взглянула на свои записи. – А подпольная кличка у нее была – Иоланта … в Варшавском гетто. Пожалуйста, перезвоните мне по телефону 620-720-4090. До свидания. Ой, то есть, я хочу сказать, спасибо.

Лиз откинулась на спинку диванчика в учительской и почувствовала, что вся взмокла. Насколько же легче было бы оставаться трудным подростком и просто для проформы тянуть лямку школьных занятий. С другой стороны, из всей этой затеи все равно скорее всего ничего не выйдет.

На следующий день прямо на урок геометрии пришла секретарь школы и жестом показала Лиз выйти в коридор. Лиз похолодела: что там еще, опять на ковер… Оказалось, ей звонят… из Нью-Йорка. Лиз подняла трубку.

– Алло. Да, это Элизабет… то есть, я хочу сказать, Лиз.

– Я помощник Стэнли Шталь из Еврейского фонда Праведников Мира. Вы спрашивали про Ирену Сендлер?

– Ага. Про даму, что спасла всех этих еврейских детей.

– Чем я могу вам помочь?

Лиз схватила со стола тупой карандаш и выудила из корзины для бумаг помятый лист бумаги.

– Ну, я, типа, просто хотела узнать, правда ли это? Ну, типа, она что, правда спасла 2500 детей или это опечатка?

– Опечатка? Нет-нет. Это чистая правда. Она тайно вывезла из Варшавского гетто больше 2500 еврейских детей и таким образом спасла им жизнь. Это совершенно поразительная история. Она получила награду Яд Вашема. Знаете, что это такое?

– Нет, мэм, точно не знаю.

– Это музей и мемориал Холокоста в Израиле. Яд Вашем на иврите означает «Память и Имя». Они ищут и награждают Праведников Мира, т. е. неевреев, рисковавших своей жизнью ради спасения евреев во время Второй мировой… во время Холокоста. Женщина, о которой вы спросили, является одним из таких героев. В 1965 году Яд Вашем присудил Ирене Сендлер звание «Праведника народов мира». В 1983 году в ее честь в Израиле посадили оливковое^[15] дерево».

– То есть все это, типа, прямо настоящая правда? А почему она это все делала… ну, я хочу сказать, спасала этих детей?

– Дети погибли бы вместе со своими родителями. Нацисты за время войны уничтожили почти все население Варшавского гетто. Эта женщина…

Наступила долгая пауза, и Лиз услышала, что на том конце провода листают какие-то бумаги.

– Она убеждала родителей отдать ей своих детей, чтобы тайком вывезти из гетто и отдать в приемные семьи или разместить в монастырях. Вы изучаете в школе историю Холокоста?

– Ну, типа того. Это исследовательский проект по истории. А вы сможете прислать мне про нее что-нибудь?

– Мы можем прислать вам материалы и о других спасителях евреев.

– Ага, было бы здорово. Но вообще больше всего мне нужна информация про Ирену Сендлер.

Когда Лиз повесила трубку, в голове у нее поднялся целый вихрь вопросов, которые надо было бы задать этой даме из Нью-Йорка. Как получилось, что никто не знал о таком храбром и добром человеке? Как она, собственно, вывозила этих детей из гетто? Насколько это было опасно? Что было бы, если б ее поймали? Когда она умерла? Ради чего она все это делала? А потом накатили и гораздо более тяжелые вопросы… вопросы, на которые не смогла бы, наверно, дать ответ даже и эта леди из Нью-Йорка. Каково было этим детям? Что чувствовали их родители? Смогла бы Лиз повести себя так же, как Ирена Сендлер, окажись тогда в Варшаве?

Смогла бы отказаться от собственного ребенка?

С абсолютной уверенностью Лиз могла сказать только одно: героизм Ирены Сендлер был настолько же восхитителен, насколько непростительной была трусость ее собственной матери.

* * *

Спустя несколько дней пришел пакет с материалами о людях, спасавших евреев во время Холокоста. Была там и небольшая заметка об Ирене Сендлер, в которой рассказывалось, как малышей вывозили из гетто в ящиках для плотницкого инструмента, гробах и медицинских машинах, как детей постарше выводили через здание городского суда и церкви, через пролом в стене гетто. Еще в посылку был вложен список жертв Холокоста, проживающих в Канзас-Сити и готовых выступить перед школьниками. Перед геометрией Лиз отдала статью Меган, и та прочитала ее во время урока. За урок Меган ни разу не подняла руку, и учитель даже поинтересовался, здорова ли она.

Меган не могла избавиться от мысли, что ее мама, Дебра Стюарт, очень похожа на Ирену Сендлер – не в поступках, конечно, а по характеру: простые скромные женщины, с неустанной энергией и смирением творящие добро. Если судить по единственной имевшейся у девочек фотографии 29-летней Ирены Сендлер, сделанной в Варшаве во время войны, они даже внешне были немного похожи.

Меган сильно озадачивала и внезапно возникшая душевная связь с Лиз. Это произошло почти против ее воли, ведь более разных и неподходящих друг другу людей было трудно и сыскать… мало того, и репутация у Лиз была не из лучших… Ее воспитывали бабушка с дедушкой, а Меган даже представить не могла себе жизнь без мамы – аккуратной, подтянутой фермерши, в хозяйстве которой царил идеальный порядок.

Поначалу проект не очень-то захватил Меган: за несколько недель до этого она познакомилась с Кенни Фелтом… Он играл на трубе, а еще любил гольф, баскетбол… В тот день они с полчасика поболтали о том о сем. И вдруг Меган поняла, что понятие «райское блаженство», о котором говорили в церкви, вдруг стало для нее уже не таким непостижимым. На первое свидание Кенни пригласил ее всего за несколько часов до того, как к ней подошла Лиз и предложила участвовать в Проекте «Ирена Сендлер».

По выходным Меган работала на ферме со своим немногословным отцом Марком и десятилетним братом Тревисом, таким же стеснительным (или, как говорил отец, «скромным»), как большинство мужчин в Канзасе. Осенью, сразу после уборки пшеницы, Меган выезжала на старом пикапе в поле и «собирала камни». Иногда ей думалось, что именно камни и есть главный урожай их фермы. Первые камни падали в кузов пикапа с резким металлическим грохотом, но потом, по мере того как росла гора в кузове, а «Тойота» все больше оседала под грузом, звук становился все глуше… Она подсчитала, что при 500 камнях на одну загрузку и двух-трех ездках в день она за свою жизнь уже собрала больше 100 000 камней. По вечерам у нее болели все мышцы, но она считала это занятие странным отдыхом. С камнями не надо было вести бесед, к ним не нужно было приходить вовремя, а главное, в этом деле не надо было стараться и достигать каких-то высоких результатов. Собирая камни, можно было спокойно подумать о своей жизни, о своей семье, помечтать. Собирая камни, можно было помолиться. Физический труд, говорил ее пастор, это время смирения и размышлений о своих взаимоотношениях с Господом… Однако если говорить правду, то в жаркие дни того бабьего лета мысли Меган были заняты в основном Кенни. А когда она не думала о Кенни, она думала об Ирене Сендлер.

Эта миниатюрная женщина – росту в ней, кажется, было чуть больше полутора метров – эта давно погибшая героиня обладала такой силой, что даже с того света смогла подчинить себе и ее, Меган, и, наверное, Лиз тоже.

– Как эта Джоланта (Меган произнесла это имя на американский манер) так все организовала! – говорила она Лиз. – Целая сеть помощников… Каждый день смертельный риск!.. Представляешь, как это круто?

– Да уж, – сказала Лиз, – это реально круто. Слушай, я вот думаю, что у нас в пьесе обязательно должна быть сцена, где она пытается уговорить родителей отдать ей своих детей и…

– Это все просто потрясающе, – продолжала Меган, словно не услышав того, о чем только что говорила Лиз. – Можно сделать сцену, когда ей будут угрожать немцы, а она все равно будет продолжать спасать детей. А еще одну с приемной семьей, куда она привезет ребенка. Интересно, когда она умерла?

– Так, а что с скажешь про мою идею?

– Ага, хорошая. Хорошая идея, – сказала Меган, хотя при этом придумывала еще пару других эпизодов. – Ой, а ты знаешь Сабрину Кунс?

– Новенькую? Ага. Она тоже ходит на обществознание четвертым уроком. А что?

– Вчера Мистер К. посоветовал взять ее в нашу группу. Она из Оклахомы, что ли? Отец у нее то ли в армии служит, то ли еще что-то такое. Она вроде ничего. Тихоня и на ботаника похожа, но симпатичная. И, сдается, реально сообразительная. Мы с ней договорились завтра после школы втроем собраться.

– Погоди-ка, – запротестовала Лиз. – Я не говорила, что хочу видеть ее у себя в группе. Это же мой проект, знаете ли. Я же первая его нашла и придумала.

– Я-то думала, что мы с тобой этим вместе занимаемся, – вздохнула Меган.

– Ну да, наверно. Но хотелось бы, чтобы со мной все-таки хоть немного советовались.

– Хорошо. Вот я с тобой и советуюсь. (Упаси, Господи, от скандалов и непонимания.)

Лиз отвернулась и пошла по своим делам.

– Так что, завтра после школы? – крикнула вдогонку Меган.

– Ага. Как вам будет угодно.

* * *

В тот же вечер Лиз решила расспросить дедушку Билла про войну. Он сказал, что это были жуткие времена, а «хуже всего была эта история с евреями. Люди просто с ума посходили».

Она рассказала ему, что история Ирены Сендлер очень похожа на ту, про которую снят «Список Шиндлера», и спросила, позволит ли он ей его посмотреть, несмотря на рейтинг «R». Поразмыслив, он ответил:

– Ну, если это надо для школы, смотри.

– А ты будешь его смотреть со мной?

– Нет, – сказал он, – я такие фильмы не люблю.

Фильм с первых же кадров поразил Лиз. Он был черно-белым и сразу же создавал ощущение старины и придавал кадрам какую-то странную достоверность. А в конце, когда спасенные Оскаром Шиндлером люди и их дети проходили мимо его могилы, оставляя рядом с надгробием камни, Лиз вдруг обнаружила, что плачет… то есть ведет себя именно так, как всегда себе запрещала.

 

Глава 3

Проект «Ирена Сендлер»

Канзас, 1999

После школы Лиз и Меган договорились встретиться с Сабриной. Она немного опоздала и принялась, как маленькая, бормотать извинения, хотя была почти на голову выше Меган и Лиз. Меган никак не могла понять, почему она все время отводит взгляд. Личико Сабрины грубой поперечной чертой рассекали очки в тяжелой черной оправе, и Меган не могла понять, то ли это какие-то супермодные очки, то ли, наоборот, самые дешевые, какие носят ботаники. Сабрина неуклюже опустилась на стул рядом с Меган и начала рыться в своем рюкзаке. Выкопав оттуда свой дневник проекта, Сабрина занесла дешевую «биковскую» ручку над чистой страницей и замерла – будто сидела перед объективом старинного фотоаппарата и ждала разрешения фотографа начать двигаться. Она боится, подумала Меган. Ей, наверно, все время хочется быть прозрачной, как стекло, чтобы люди не замечали ее, даже видя ее перед собой.

Меган с Сабриной жили в Бронсоне, городке с населением в пару сотен душ. Меган мысленно отнесла Сабрину к «богемному» типу людей, потому что та ходила в джинсах и теннисных туфлях, не настолько новых, чтобы казаться модницей, но и не обшарпанных до такой степени, чтобы считаться своей среди уличной шпаны, – в общем, каких-то «ботанских», как и очки. Увидев в первый раз Сабрину в школьной столовой, Меган захотела сделать что-нибудь, чтобы она почувствовала себя в школе, как дома, хотя бы не совсем чужой. Пастор Уильямсон в воскресной школе часто говорил о сострадании ко всем людям, даже к тем, кого совсем не знаешь. Вот она, возможность жить по этому завету, но храбрости у нее для этого не хватало.

– Ты что, болела? – спросила Меган.

– Мама болела, но сейчас у нее уже все ОК! – Сабрина улыбнулась, словно давая понять Меган, что с мамой вовсе еще не все ОК, но говорить на эту тему она не хочет.

– Ты прочитала материалы, что я тебе дала? – деловито спросила Лиз.

– Да. Поразительная история. А цифры там правильные? То есть в журналах ведь бывают и опечатки.

– Мы все проверили, – сказала Лиз, – это правда.

Сабрина сказала, что у них в семье шестеро детей, хотя в Бронсоне жили только она с мамой и младшей сестрой Сарой, а четверо старших пока с отцом в Оклахоме. Как дочь военного, она часто переезжала с места на место. В самом раннем детстве Сабрина выяснила, что, если не высовываться, ничего о себе не рассказывать и улыбаться, будто у тебя все ОК, все так и будут считать и соответственно не станут задавать лишних вопросов. Но раньше она училась в крупных школах, а в Юнионтаунской, где в шести классах училось всего 120 человек, слиться с фоном было практически невозможно. Сабрина подозревала, что к этому моменту сарафанное радио уже разнесло повсюду, что она из бедной семьи и что у нее есть «цветная» сестра. За короткий период жизни в графстве Бурбон она уже успела понять, что бедным здесь быть не стыдно, а вот цветным…

Сама она делать проект никогда бы не вызвалась, но ее попросил подключиться Мистер К. Возможно, он хотел ей помочь или просто пожалел, а от этого она чувствовала себя еще более неудобно. Сабрина с трудом сходилась с людьми и не очень-то умела заводить друзей. Она считала, что уже разобралась в некоторых основах жизни и поняла свое место в ней. Ей оставалось учиться всего два года, а посему надо было просто стиснуть зубы и двигаться вперед. Она твердо верила, что полной неуязвимости достигаешь, только если ни от кого не зависишь и ничем не выделяешься из толпы.

Спокойнее всего Сабрина чувствовала себя дома. Только дома, с мамой и сестрой, которая в свои 13 лет уже превращалась в сущего чертенка, она чувствовала себя по-настоящему нужной. Сабрина была самой младшей из пяти родных детей своих родителей и на три года старше Сары, которую они удочерили во время службы на Маршалловых островах. Даже живя в одном городке с Меган, Сабрина не знала ее в лицо, но в этом не было ничего особенно удивительного. Семье Меган принадлежала «Ферма Стюартов», а Сабрина жила в самом городе, Меган протестанткой, а Сабрина – мормонкой^[16]. Да и, если честно, Сабрина просто не искала себе подруг. Она нашла работу в небольшой бронсонской закусочной под названием «Курятник», и свободного времени у нее почти не было.

– Ну и что ты думаешь обо всем этом, Сабрина? – спросила Меган.

Сабрина покачала головой:

– Я хочу понять, ради чего она взялась спасать детей.

– Может, не так-то это было и опасно? – сказала Лиз.

Сабрине очень не хотелось ввязываться в споры, но кое-что она о Холокосте уже знала.

– Я думаю, нацисты убили бы ее, если б поймали.

Она сказала это негромко, снова уставившись на пустую страницу лежащей на столе тетради.

– Я слышала, в Польше было страшнее всего. Нацисты хотели поубивать всех евреев до единого. А еще я читала, что они расстреливали и поляков, пытавшихся помочь евреям… то есть людей типа Ирены.

Тут она подняла глаза.

– Вы бы смогли поступить так же, как она?

– Мы никогда не узнаем, почему она это делала, – сказала Меган, – но это не имеет значения, потому что то, что она делала, было просто правильно. По-моему, почти любой человек скажет, что это правильно…

Но она не говорила, а делала. Она просто видела несправедливость и боролась с ней, как могла.

– Но ведь если б она попалась, расстреляли бы всю ее семью, – тихо, но твердо сказала Сабрина. – Вы бы все равно сделали это, если б знали, что может погибнуть вся ваша семья?

Сабрина уже задумывалась об этом. Она еще в шестом классе прочитала «Дневник Анны Франк»^[17] и с тех пор интересовалась историей Холокоста. Можно даже сказать, что изучение Холокоста превратилось для нее в своеобразное мрачноватое хобби. Для себя она на этот вопрос уже ответила: она не стала бы рисковать своей жизнью ради посторонних людей. Может, ради спасения сестры или кого-то из родных, но не совершенно незнакомого человека. Однажды, когда Сабрине было всего 12, какой-то мальчишка обозвал Сару «черномазой», и Сабрина бросилась на него с кулаками, в результате чего все закончилось для нее рассеченной губой и шатающимся зубом. Но Ирена Сендлер спасала абсолютно неизвестных ей людей, и этого Сабрина понять не могла.

Она не раз задумывалась, почему евреи вообще оставались там, где жили… почему не убегали от фашистов. Неужели нельзя было где-то спрятаться от них? Хотя, вероятнее всего, они просто не могли заставить себя покинуть свои дома… бросить все и бежать неведомо куда. Может, они знали то, что знает Сабрина. Может, они знали, каково это выдирать из почвы свои корни и отправляться в чужие места, где тебя никто не знает, где никому до тебя нет дела, где вся жизнь непредсказуема, где весь твой мир изо дня в день переворачивается с ног на голову.

– Я бы хотела надеяться, что у меня хватило бы храбрости поступить так же, как Ирена, – сказала Меган, – но… я просто не знаю. Я думаю, никто этого не может знать до мгновения, когда нужно будет принять решение. Мне просто хочется верить, что я не спасовала бы и сделала то, что считаю правильным.

Лиз открыла свою тетрадку и покашляла, чтобы вклиниться в разговор:

– А я прочитала, что поляков, хоть как-то помогавших евреям, было, типа, всего около процента. Лично я не знаю, что бы я сделала. Надеюсь, я бы повела себя правильно, но шансы на это невелики. Я, наверное, испугалась бы.

– И я тоже, – сказала Сабрина. – Да еще ради незнакомых мне людей. Мне потому и не терпится разобраться, почему она это все делала.

В этот момент Меган вдруг подумала, что на месте Ирены она тоже могла бы не справиться со страхом… и эта мысль ее очень сильно обеспокоила. В результате Меган решила перевести разговор в другое русло:

– А интересно, остались ли в Польше родственники Ирены? Может, у них можно было бы побольше о ней узнать. Или у кого-нибудь из спасенных детей, которым было достаточно лет, чтобы ее запомнить. Ведь наверняка многие из них были еще совсем маленькие и даже не понимали, что их спасают.

В аудиторию вошел Мистер К.:

– Как у вас движутся дела, барышни?

Меган снова расплылась в улыбке и с новообретенной уверенностью сказала:

– Просто прекрасно. У нас уже целая куча всяких идей.

– Сабрина, что скажешь?

Меган показалось, что Сабрина заколебалась с ответом:

– У нас не так-то много данных.

– Лиз?

– Ага. У нас, типа, целая гора информации про Холокост вообще. Ее даже слишком много. Но про Ирену… я хочу сказать, про Ирену Сендлер… почти ничего.

– На следующей неделе мы поедем в Канзас-Сити, – сказал он. – Вы же все едете, да? В Региональном центре изучения истории Холокоста Интернет быстрее молнии. Вы обязательно что-нибудь да найдете, гарантирую.

Лиз с трудом подняла свой рюкзак и поставила его на стол.

– Не знаю. Мне кто-то сказал, что там просто, ну, библиотека или что-то такое.

– Я еду, – сказала Сабрина, решительно захлопнув тетрадь. – Мне все это реально очень интересно.

– А у меня накладка, – сказала Меган. – Тренировка чирлидерской группы.

– Приоритеты, Меган, – с некоторым раздражением напомнил Мистер К.

– Знаю, знаю, – ответила Меган, – но тренер Райли сказал…

– Твой выбор. Всем не угодишь. А ты, Лиз?

– Наверно.

– Да или нет, Лиз? – настаивал он.

– Ну, да, наверно.

У нее снова возникло желание прямо здесь и сейчас отказаться от проекта. Ведь ничего страшного не случится. Но потом она вспомнила «Список Шиндлера», и внутри нее словно что-то перевернулось.

– Я посмотрела это кино…

«Список Шиндлера». Страшный фильм. Там есть несколько сцен… ну, я даже не знаю, как сказать. Это потрясающая история. Но потом я задумалась и поняла, что история Ирены Сендлер даже удивительнее…

И тут она почувствовала себя так, будто только что сказала свое громогласное «да» Мистеру К., Меган, Сабрине, проекту… и самой себе.

Мистер К. взял со стола свой потертый кожаный портфель.

– Знаете, я на своем веку видывал много таких исторических проектов. Но этот мне кажется… – казалось, он и правда не мог подобрать нужные слова. – Этот проект… я даже не знаю… какой-то живой. Будто в нем есть настоящая душа… или своя внутренняя жизненная сила. Время от времени история оставляет такое странное ощущение… будто схватил тигра за хвост… – Он кивнул, словно это было большим открытием и для него самого. – Доброй ночи, барышни.

Он закрыл за собой дверь, и девочки остались в закрытой школе одни, если не считать ночного сторожа.

Меган перебирала свои заметки, и Сабрина увидела в ней то ли беспокойство, то ли чувство вины. Лиз вроде бы собралась что-то сказать, но Меган заговорила первой:

– Пару дней назад я начала писать пьесу.

– Чего начала? – взорвалась Лиз. – Да ты что? Мы же про Ирену еще толком ничего и не знаем!

– Ну, нам же надо с чего-то начинать, хоть как-то уже двигаться. Потом можно будет все переписать. Я, например, твердо верю в…

– Да и, кроме того, что ты вообще понимаешь в драматургии? В этой паршивой школе даже театрального кружка нет. И сцена-то всего одна, и та в долбаном спортзале.

– Ну, нам же надо с чего-то начинать, – повторила Меган, уже перестав улыбаться. – Нельзя же только болтать. Любой из нас под силу написать пьесу… нужно только реально интересную историю иметь, а эта вроде как раз такая…

– А, может, и нет. – Лиз забросила себе на плечи свой рюкзак.

Тут вмешалась Сабрина.

– Съездить в Канзас-Сити будет полезно. Узнаем больше. И можно будет сесть и писать… всем вместе.

Сабрина сама удивилась своим словам. Может, она почувствовала себя вправе вмешаться, потому что была на два года старше, а может, просто понимала, что нельзя погубить этот проект этими ссорами. Уходя из школы, она подумала, что пока «тигром, которого она схватила за хвост», были как раз взаимоотношения Лиз и Меган. Конфликты, претензии, битвы характеров, сроки, спешка. Она бы вообще предпочла работать над проектом в одиночку, а уж выступать арбитром в склоках этой парочки у нее тем более не было никакого желания. С другой стороны, она чувствовала, что в сердце у нее есть уголки, куда одной было бы лучше не забредать, и, хотя Холокост пробуждал в ней сильные эмоции, она еще и вплотную соприкасалась с некой очень хрупкой и израненной частью ее души. И если уж она собирается плавать в этих водах, то лучше всего это делать с чужой помощью.

Несмотря на эти чувства, а может, как раз из-за них, Сабрина не чувствовала такой же эмоциональной привязанности к проекту, как Меган или Лиз, и была этому даже рада. Лиз, казалось, считала Проект «Ирена Сендлер» своей собственностью и резко реагировала на чужое вмешательство в его ход, и это выводило Сабрину из равновесия. Меган же не скрывала ни своего рвения, ни любопытства, ни удивления… душа нараспашку. Она плакала и не стеснялась своих слез, когда они рассматривали сделанные в гетто фотографии. Сабрина не могла плакать по варшавским евреям… ведь она не знала их лично. Их трагедия осталась в далекой истории, а сама история состояла из сплошных трагедий, а поэтому ее нельзя было принимать слишком уж близко к сердцу. Безопаснее всего было относиться к Национальному Дню Истории так же, как к ежегодной Ярмарке научных идей. Делаешь проект, участвуешь в конкурсе, проигрываешь, а потом, просто выкинув его из головы, шагаешь дальше по жизни.

* * *

Несколько дней спустя Меган заявила:

– Наш сценарий должен быть готов ко Дню Благодарения. Короче, у нас осталось всего восемь недель.

Не отличавшаяся пунктуальностью, Меган тем не менее стала хронометристом Проекта «Ирена Сендлер». Мотивацией для этого ей послужило желание все время двигать работу над проектом вперед, чтобы она не занимала слишком уж много времени в ее и без того сумасшедшем графике.

– Слишком много ты хочешь сделать одновременно, – снова и снова повторяла ей мама.

– Вся в тебя, мамочка! – отвечала Меган.

Лиз с Сабриной виделись ежедневно, а вот Меган приходилось выкраивать для встреч с ними специальное время. Иногда, поцапавшись в очередной раз с Лиз, Меган подумывала, не выйти ли из проекта, но мама каждый раз напоминала ей, что она не из тех, кто бросает на полпути уже начатое дело.