Освещение советско–германского договора от 23 августа 1939 г. в польской прессе

23 августа 1939 г. был подписан советско–германский договор о ненападении, что вызвало большой интерес в польском обществе. Главный официоз страны «Польская газета» отозвался на известие о заключении договора передовицей под названием «Демонстрация, которая не нарушит равновесие». В ней констатировалось, что произошедшее не является неожиданностью для Польши, которая в отношении СССР много лет следует политическим заветам Юзефа Пилсудского. По мнению редакции газеты, СССР никогда не собирался быть «активным или решающим участником игры европейских сил»[216]. Это обусловлено тем, что советская Россия изначально являлась не столько европейским государством, но «евро–азиатским, ослабленным изнутри и сильно завязнувшим на Дальнем Востоке». Она «не только не имела сил, но и не проявляла ни малейшего желания быть конструктивным элементом мирной европейской политики»[217].

Санационные журналисты утверждали, что вся внешняя политика Советского Союза была направлена на разжигание противоречий и столкновений, а ещё лучше — войны в Европе. Приписываемый Москве курс якобы диктовался коминтерновской доктриной мировой революции. Для неё–то война и должна была «расчистить дорогу»[218]. Любопытно, что польский официоз не смутило то, что после 19371938 гг. Коминтерн большой активности не проявлял. Кроме того, задолго до репрессий вместо доктрины мировой революции, в которой ещё можно было бы усмотреть курс на системную поддержку революционных движений, возобладала концепция построения социализма в одной стране. Вместе с тем указывалось на то, что само географическое положение советской России «позволяло бы ей держаться подальше от войны на первом, а может и на дальнейших этапах»[219]. По мнению журналистов издания, советско–германский договор никак не изменил политического расклада сил. Не повлиял он и на прочность англо–франко–польского союза. СССР получил способ для давления на Японию, а нацистская Германия в ведущейся «войне нервов» приобрела лишний пропагандистский аргумент. В целом панической реакции на прилёт министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа в Москву на страницах издания не просматривается.

24 августа первая страница официального издания Министерства военных дел Польши «Вооружённая Польша» (Polska Zbrojna) открывалась передовицей с заголовком «Манифестация польско–американской дружбы», посвящённой встрече посла США с президентом Польши Игнацием Мосцицким. Зато почти вся вторая страница была занята под корреспонденции о реакции заграничных держав на заключение советско–германского договора о ненападении. Заголовки красноречиво говорили о тональности публикаций: «Пакт без практического значения»[220], «В Японии возмущение, в Италии и Испании растерянность»[221], «Успех для внутреннего употребления»[222]. За четыре дня до войны публицист санационной «Польской газеты», обобщая свои наблюдения за французской реакцией на пакт, с удовлетворением констатировал, что теперь всем стало ясно, что «Россия как фактор равновесия покинула Европу»[223]. Говорилось, что соглашение между СССР и Германией покончило с многолетними иллюзиями построения европейской системы на «российской опоре». Если раньше это вносило «деморализующие иллюзии на отношения с Польшей», но теперь во Франции всем станет ясно, что «Польша не является авангардом какого–то несуществующего, туманного славянского гиганта… но сама по себе является основанием европейского равновесия»[224].

В следующем номере в статье «Алгебра и пропаганда» публицист Витольд Ипохорский–Ленкевич назвал договор с СССР «актом отчаяния»[225] зашедшей в тупик германской дипломатии.

В статье редактора рупора польской национал–демократии «Варшавского национального ежедневника» (Warszawski Dziennik Narodowy) Станислава Козицкого «Гитлер и Советы» утверждалось, что подписанное в Москве соглашение является примером конъюнктурного договора в отличие от польско–британского договора. По мнению автора, целью внешней политики СССР являлись раскол Антикоминтерновского пакта и давление на Великобританию и Францию. Он даже предполагал, что Япония и Испания, в отличие от Италии, могут серьёзно отнестись к советско–германскому договору. Устремления нацистской Германии трактовались как следование прагматическим интересам, далёким от идеологических установок. Если первоначально Гитлеру было выгодно представлять Германию как защитницу стран Центрально–Восточной Европы от большевизма, то теперь по тактическим соображениям антикоммунистическая риторика была убрана. По мнению Козицкого, советско–германский договор находится в одном ряду с предложениями аналогичных пактов Румынии, Югославии, Венгрии. Эти предложения являются повторениями исторически проверенной стратегии, которая заключается в «обещании очередным народам востока Европы, что ценой согласия на поглощение соседа, находящегося ближе к Германии, их оставят в покое»[226]. На самом деле истинные цели Германии заключаются в установлении политического господства на востоке Европы. Гитлер продолжает внешнеполитическую традицию имперской Германии времён Вильгельма II, стремясь сделать из стран Восточной Европы «свои «протектораты»[227]. Главной целью нацистской Германии на востоке польский публицист считал Украину. Эта страна, «текущая молоком и мёдом, опирающаяся на Чёрное море и дающая доступ к кавказской нефти, могла бы на некоторое время успокоить немецкие амбиции и аппетиты»[228]. Исходя из этих соображений, автор предлагал лицам, ответственным за внешнюю политику, сделать соответствующие выводы.

Печатный орган польских христианских демократов «Голос народа» полагал, что советско–германский договор не привносит ничего нового в польскую внешнюю политику. По мнению издания, подтвердились предупреждения польской дипломатии о напрасном доверии западных демократий в отношении СССР. Более того, советско–германский договор «сильно повысил значение Польши в европейской политике»[229], поскольку для Франции и Великобритании стала очевидной ненадёжность СССР. Заключая пакт, Советский Союз, во–первых, стремился усилить свои позиции на Дальнем Востоке; во–вторых, получить свободу рук в отношении государств Балтии. В-третьих, соглашение с Берлином даёт Москве время для наблюдения за «изменением европейской ситуации, чтобы занять относительно неё выгодное положение»[230].

Для Германии, утверждали журналисты газеты, договор с СССР одновременно был актом отчаяния и способом «устрашения противников и внесение замешательства» в антигерманскую коалицию. В последующих публикациях указывалось, что публицисты газеты всегда «считали наивностью» военные переговоры Франции и Англии с Советским Союзом, на помощь которого Польша «никогда не рассчитывала»[231].

В польской прессе также публиковались сообщения о негативной реакции граждан СССР на заключение пакта. В частности, «Голос народа» уверял, что на советских предприятиях в знак протеста произошли забастовки, которых не было со времён российской революции 1917 г. Комсомольцы и члены партии якобы открыто высказывали своё недовольство и в знак протеста публично сжигали газеты с сообщениями о соглашении между Германией и СССР. Утверждалось, что идею соглашения якобы не поддерживали Климент Ворошилов и Андрей Жданов[232].

Представляет интерес первая реакция на сообщения из Москвы главного редактора консервативного «Слова» Станислава Мацкевича. В статье под названием «Ван дер Люббе» ведущий публицист этого влиятельного издания утверждал, что пакт о ненападении не вызвал такого удивления в Польше, как во Франции и Великобритании. Публицист был убеждён в том, что англо–французские усилия по заключению договора с СССР были изначально обречены на неудачу. По мнению Мацкевича, главная цель советской политики заключалась во «всеобщей европейской войне, в которой они бы не принимали участия»[233]. Причина такой позиции Москвы заключалась в том, что СССР, по мнению Мацкевича, был не в состоянии принимать участие в боевых действиях. Советский транспорт с трудом справляется со своими задачами даже в мирное время, степень моторизации перевозок минимальна, поголовье лошадей в два раза меньше, чем накануне коллективизации, а сельское хозяйство находится в упадке. Журналист уверенно прогнозировал, что мобилизация и военные действия мгновенно обернутся транспортным и продовольственным коллапсом ещё более серьёзным, чем тот, что стал причиной российской революции 1917 г. Если к этому добавить дезориентацию командного состава РККА из–за «расстрелов генералов целыми табунами»[234] и общее недовольство властями, то станет понятным, что «Советская Россия по мировым меркам не является ни особенно грозным противником, ни особенно желательным союзником»[235]. Наконец, из–за конфликта с Японией СССР вынужден держать на Дальнем Востоке значительные воинские силы.

Автор статьи, отмечая слабость советских позиций, полагал, что только в Западной Европе питают иллюзии на предмет военной силы СССР, причём приблизительно такие же, какие недавно испытывали в отношении Чехословакии. Между тем, утверждал он, на востоке от Германии единственной военной силой «остаётся только и исключительно Польша»[236]. Возможностей СССР хватает лишь на то, чтобы выиграть в войне против Эстонии и Латвии. Восточный сосед «не способен к длительным усилиям, которых будет требовать мировая война»[237]. СССР не сможет оказать какую–либо существенную помощь Германии. Приобретя «настоящий нейтралитет», Советский Союз «будет ждать, пока поля Европы не превратятся в поля сражений, усыпанные трупами»[238]. В советско–германских отношениях главным двигателем была «трусость» Сталина, который боялся повторить судьбу императора Николая II. Именно поэтому, начиная с Брестского мирного договора 1918 г., советская сторона шла на «уступки и установление контактов» с Германией[239].

Внешняя политика Гитлера привела к тому, что из идеолога крестового похода против коммунизма и создателя Антикоминтерновского пакта он превратился в угрозу для Западной Европы. Мацкевич уверенно заключил, что в будущей войне Польша окажется в союзе «свободных народов» против «объединённых коричневых и красных тоталитаризмов»[240]. В любом случае редактор журнала призывал не пренебрегать советско–германским пактом, поскольку полагал, что любое соглашение Москвы и Берлина грозит опасностью для Польши. По словам публициста, «формула хорошей конъюнктуры для польской политики» заключается в «антагонизме Берлина и России»[241]. Он призывал читателей не прятать голову в песок, а готовиться к войне «в защиту независимости и чести»[242].

Один из руководителей PPS Неджялковский на страницах левой «Рабочей газеты» в статье «Москва и Берлин. Первые последствия» пришёл к выводу, что пакт, нацеленный против Польши, на самом деле ударил «по голове. японской»[243]. Договор являлся примером крайне неудачной внешней политики, разрушившей все рациональные основания немецкой дипломатии. По мнению идеолога PPS, СССР будет стремиться сыграть «роль “суперарбитра” в ближайшем или отдалённом будущем». Выигрывав время, Москва может сосредоточить усилия на дальневосточном направлении против Японии и будет стремиться «занять выжидательную позицию в случае мирового конфликта»[244]. Эта стратегическая линия советской внешней политики оказывала значительную услугу Германии, что не укрылось от «народных масс Польши и Запада»[245].

Главный редактор национал–радикального ежедневника «АВС» Ян Королец назвал договор с Германией шагом советской дипломатии на пути к мировой войне, в которой «Советы, по крайней мере в начале, не принимали бы участия»[246]. Мировая война была необходима Коминтерну и «мировому еврейству» с целью расчищения пути «мировой революции»[247]. Редакция издания не верила в серьёзность намерений СССР заключить договор с Великобританией и Францией, который мог бы установить прочную преграду на пути немецкой агрессии. Утверждалось, что договор с СССР должен был подтолкнуть нацистскую Германию к войне против государств Западной Европы. Вместе с тем признавалось, что подписание договора о ненападении между Германией и СССР не означало того, что в отношениях двух стран наступил период широкого сотрудничества.

В заключение отметим, что немецкие претензии к Польше встретили дружный отпор в польской прессе, выступившей в поддержку позиции польской дипломатии. Британские, а впоследствии и французские гарантии от германской агрессии получили самые высокие оценки. В этом властители общественных дум усмотрели запоздавшее признание державного статуса и особого значения Польши в Восточной Европе. В складывающемся англо–французско–польском союзе видели средство предотвращения войны и гарантию Польши от территориальных претензий Германии. Показательно то, что все — от крайне правых представителей ONR до левых лидеров PPS — объединялись в поддержке союза с Францией и Великобританией. В будущем военном конфликте на Польшу открыто примерялась роль, которую в годы Первой мировой войны играла Российская империя как член Антанты. При этом в польской публицистике не скрывали своей радости от того, что, по их мнению, Западная Европа наконец–то обратила своё внимание и надежды на Польшу, а не на Россию. Вместе с тем практически никто из публицистов не задавался вопросом о причинах публичного объявления Великобританией гарантий Польше в одностороннем порядке. Отнюдь неслучайно в нацистской пропаганде впоследствии использовалась тема предательства Польши западными державами, которые вопреки столь распространённым в польском обществе ожиданиям не поспешили на помощь своему союзнику на востоке Европы.

Принципиально важно то, что за неделю до начала Второй мировой войны польское общественное мнение не оценивало советско–германский договор о ненападении в качестве прямой угрозы независимости Польши со стороны СССР. В этой связи нельзя согласиться с выводом авторов коллективной монографии, вышедшей под эгидой Института славяноведения РАН, что якобы польская «печать заговорила о приближавшемся четвёртом разделе Польши»[248]. На страницах польской прессы была распространена убеждённость в том, что Советский Союз пошёл на заключение договора с Германией, чтобы отсрочить своё вступление в войну, выигрывая для себя выгодную позицию в случае военного конфликта. Показательно, что в большинстве случаев никто напрямую не обвинял Советский Союз в том, что соглашение с Германией направлено исключительно на провоцирование войны. В нем видели скорее жёсткий прагматичный расчёт с целью отведения военной угрозы от своих границ, манёвр уклонения от непосредственного участия в европейском военном конфликте и средство для освобождения сил для противостояния Японии на Дальнем Востоке. В целом, если было бы можно абстрагироваться от идеологических рассуждений о польской исторической миссии и якобы советском стремлении к мировой революции, то окажется, что суждения о внешнеполитической линии Москвы накануне войны достаточно рациональны.

На страницах газет фактически одобрялся курс, проводимый в отношении СССР польским руководством. А он отрицал какое–либо тесное сотрудничество в деле международной безопасности. Такое отношение в значительной степени обосновывалось внешнеполитическими амбициями Варшавы, претендовавшей на то место, которое в годы Первой мировой войны занимала Российская империя. Срыв англо–франкосоветских переговоров и заключение советско–германского договора о ненападении воспринимались как лишнее свидетельство в пользу востребованности Польши западными державами и полная дискредитация своего главного конкурента в борьбе за место основного партнёра Великобритании и Франции на востоке Европы.

Оценивая позицию Германии, публицисты подчёркивали, что Берлин будет шантажировать государства Западной Европы в надежде на новый Мюнхен. Однако, заключив договор с СССР, нацисты окончательно скомпрометировали идеологические основания своей антикоммунистической политики перед странами–участницами Антикоминтерновского пакта и государствами Центрально–Восточной Европы.

Польские публицисты полагали, что советско–германские соглашения являются внешней демонстрацией, которая может угрожать независимости прибалтийских государств, но не Польше. При этом авторы ведущих газет были убеждены в том, что СССР получил по сравнению с нацистской Германией больший дипломатический выигрыш. Пресса всех оттенков общественно–политической мысли по–прежнему возлагала свои надежды на союз с Великобританией и Францией. В её глазах советско–германское соглашение окончательно скомпрометировало СССР перед лидерами Западной Европы, подтвердив необходимость их союза с Польшей.

Несмотря на негативный образ СССР в польском общественном мнении, немецкая военная угроза воспринималась как многократно более существенная. Например, на страницах консервативного «Слова» и «Голоса народа» Советский Союз трактовался скорее как колосс на глиняных ногах, чем реальная угроза польской независимости. Подписанное в Москве 23 августа 1939 г. соглашение тонуло в многочисленных сообщениях о вооружённых стычках и провокациях на польско–германской границе, публикациях о решительных заявлениях британских и французских высших должностных лиц в знак солидарности с Польшей.