Неконтролируемая горная территория

Где-то на границе между Оманом и Наджраном

Мая 1949 г.

 

Дождь прошел весь следующий день и еще половину дня. Все дороги,а здесь там, где нет гор, есть песок и глина, скверное сочетание – развезло, в горах, в самых разных местах, свирепствовали горные потоки, неся за собой валуны с человеческий рост, вырванные кустарники, с огромным трудом нанесенную наверх землю с террас, трупы животных, а иногда и людей. Река вышла из берегов, бесновалась можно сказать у самого порога. Герб Финли перенес рацию на второй этаж, и они несколько дней не проводили полноценных сеансов связи, ограничиваясь коротким условным подтверждением, что все в порядке. Слава Господу, еды было вполне даже достаточно.

Через день после превращения дождя, вода начала потихоньку спадать, а еще через день, выглянуло солнце и вода начала спадать еще сильнее. На третий день – они вышли на улицу, и обнаружили неподалеку от своего ограждения раздувшийся до предела труп подростка лет двенадцати-тринадцати, одетого в одежду горцев. Его принесло водой и от чего он погиб, понять было невозможно. Сэр Роберт предлагал его отдать местным, но Финли только хмыкнул, и сказал, что если так сделать, местные просто бросят его в реку: отношения между местными и горцами не отличались теплотой, одни были замешаны в грабежах и налетах, вторые обирали первых как могли и хотели. Потому они полдня копали в мерзкой, хлюпающей земле некое подобие могилы, а потом положили туда труп, обернув его чистой мешковиной, и Герб Финли прочитал Фатиху. [232] Местные видели это и не вмешивались, но делали свои выводы. Уважение – здесь оно зовется «намус» завоевывается долго, десятками мелких правильных дел, а теряют его чаще всего в одно мгновение и раз и навсегда.

Еще через день они вышли на базар. Там сэр Роберт купил местный цветастый платок на голову – купить его было просто необходимо, для местных появление чужака (который чаще всего опознается именно по головному убору) – повод стрелять без предупреждения. Еще купили некоторое количество мяса, просушенного по-бедуински, то есть на солнце и с большим количеством соли. И шерстяную бедуинскую накидку с капюшоном из шерсти верблюда – в горах бывало холодно, особенно по ночам. Севернее были племена, которые знали седло и засаливали мясо, кладя его под седло – такое мясо на базаре тоже было, но сэр Роберт не смог заставить себя его купить, чтобы потом восполнять недостаток соли верблюжьим и лошадиным потом. Местные, было мало похожи на арабов в том понимании, какое бытует в Соединенном королевстве: они носили цветастые платки вместо белых чалм, повязывая их так, как повязывают платки француженки и русские женщины, так называемые «бабы». Вместо галабии, длинной, белой и просторной рубашки до пят, они носили нечто вроде рубахи из грубой ткани с длинными рукавами, и длинную черную мужскую юбку почти до пят. Все дети, и почти все взрослые мужчины никогда не знали обуви, их ноги были такими, что они могли ходить ими по битому стеклу. Из оружия – они носили не кривые родовые кинжалы, а что-то напоминающее армейский штык-нож к винтовке с ножевым лезвием – грубо сделанное, но не перестающее быть опасным оружие, которому, видимо, их научили русские. В отличие от обычных бедуинов – здесь многие носили пистолет, заткнутый за кушак, или даже в кобуре, и на плече – винтовку, чаще всего Мосина-Нагана. Бороду носили немногие, зато некоторые носили усы, строго запрещенные Кораном как признак мушриков. [233] Дети часто занимались воровством, но не у своих, а у тех, кто заходил на базар и не следил за свои кошельком, который наученные горьким опытом купцы носили не на боку, а на животе. При этом при всем, они были набожными, вставали на намаз и часто употребляли в речи гортанное «Иншалла», что означало «если так будет угодно Аллаху».

Еще через два дня, станции удалось собрать караван: несколько ослов, нагруженных до предела, и разномастный отряд погонщиков и сопровождающих: англичанами было только двое. Остальные, как понял сэр Роберт, были наемники из контрабандистов и пустынных племен, решившие попытать счастья и встать на джихад. Еще с ними шел мулла, тоже непонятно – настоящий или нет. Молодой, черный, худой, бородатый, с нездоровым блеском в глазах. Сэр Роберт еще в Африке научился понимать с первого взгляда, от какого человека следует ждать беды. Этот – относился именно к такой категории.

На другой берег реки их переправил паромщик, паром которого состоял из полугнилых досок, поддерживаемых надутыми бычьими или какими там шкурами – сэр Роберт именно такие видел в Африке на реке Лимпопо, когда ему довелось там побывать. Паромщик так и жил тут, около переправы, в глиняной хижине с выводком тощих детишек: жена, если она и была, на вид не показывалась, что было правильно. Переправлялись по двое, рискуя перевернуться – если сэр Роберт, наверное, выплыл бы, то местные – нет, за редким исключением местные не умеют плавать вообще. Переправившись, сэр Роберт дал паромщику монету: если он пропадет, паромщик запомнит доброго белого господина и даст знать тем, кто пойдет по его следам.

«Полагаю, вы доктор Ливингстон?»[234]

Но переправились без потерь. Ослов пришлось связывать, они ревели и вырывались, не было никакой возможности переправить их на другой берег не связав. Разобрав груз, они пошли в горы.

Горы здесь были невысокими и коварными, если смотреть на них сверху – они выглядели как барханы в Большой пустыне, [235] длинная череда почти однотипных каменных холмов. Погонщики шли, держа ослов в поводу, а оружие – на ремне за спиной, сэр Роберт поступал так же. Способ выживания в таких условиях – не выделяться, хотя сэр Роберт был все-таки повыше ростом обычного обитателя здешних мест.

Ближе к вечеру они подошли к первой деревне, расположенной на небольшой высоте. Деревня предоставляла собой скопище домов, улицы, вытянутые вверх по склону, мечеть с низеньким минаретом. Они попросили разрешения переночевать, и им указали на пещеру. На Востоке законы гостеприимства требуют построить и держать для путников отдельный дом, но местные жители были так бедны, что могли позволить себе лишь облагородить пещеру. Но здесь, был очаг, была крыша над головой, и этого было достаточно. Впрочем, нет. Осмотрев пещеру и пощупав пол, заваленный высохшим навозом, сэр Роберт предпочел достать спальный мешок русского образца [236] и предпочел лечь на свежем воздухе, пусть и на камнях. В навозе водятся блохи и всякие прочие паразиты, если местным к этому не привыкать, то британскому дворянину такое ни к чему. Здесь были животные, в том числе хищные, но они не подошли бы из-за колючего кустарника, которого в этих местах было полно. Да и местные хищники научились опасаться вооруженных людей. А у тех, кто шел в караване, было много оружия, и даже сэр Роберт – ложась, не застегнул молнию и взял с собой свой «Маузер».

Ночью было холодно, и где-то кто-то мяукал. Сэр Роберт от этого проснулся – мяуканье было сильно похоже на мяуканье леопарда, а это самое опасное для человека кошачье в Африке, опаснее льва и тигра. Леопард смертельно быстр, кроме того его основной пищей являются обезьяны и он отлично знает, как за секунду убить человека. И в отличие ото льва, который всегда нападает на кого-то одного – леопард, напав на группу людей, не остановится, пока не искалечит и убьет всех...

Утром встали рано. Допили оставшийся чай, оставлять на ночь недоеденное съестное было опасно, можно было привлечь хищников. Сэр Роберт собрал свои вещи, отрезал немного соленого мяса, сунул себе за щеку и тронулся вместе со всеми в путь.

Дорога уходила все круче. Это не было дорогой в обычном понимании этого слова – узкая, смертельно опасная, ненадежная, осыпающаяся от перепадов температур тропа на склоне. В нескольких местах им пришлось связаться веревками по трое: двоим не удержать. Сэр Роберт мог гордиться тем, что ни разу не споткнулся на незнакомой тропе. Впрочем, он родился не в метрополии, а на военной базе в захолустье и было бы позором что-то иное.

Проводники спешили. Причину этого сэр Роберт понял только тогда, когда потемну они вышли к базовому лагерю британских советников в горах. На этот путь могло уйти три дня, получается – день они сэкономили.

Главным в лагере оказался капитан Джек Минто-Беддо из 21-го полка специального назначения – всего год назад в 21-й полк переименовали 4-й полк коммандос полковника Лейкока. Обычный для коммандос сорви-голова, отец выслужил дворянство, и он всерьез был намерен постоять за Империю на дальних ее рубежах. Худой, заросший бородой, с быстрыми и внимательными глазами, он сидели у костра прямо на земле, ничего под себя не положив, и держал на коленях «машинкарабинер» германского образца.

– Так вы из этих сорвиголов с Херефорда? – поинтересовался капитан, снабдив сэра Роберта огромной кружкой горячего, черного как деготь чая.

– Нет, я из КВВС, – любезно ответил сэр Роберт, студя чай. Чай не был британским изобретением, но Британская империя была построена на чае. Где были британцы, особенно британские солдаты – там был и чай.

Капитан многозначительно улыбнулся:

– Но я родился и вырос в Африке, – добавил сэр Роберт, – так что знаю, что к чему и какое здесь бывает дерьмо.

Это было другое дело.

– В таком случае – добро пожаловать в дерьмо, сэр... – сказал капитан.

– Дерьмо? Вы это так называете?

– А как это еще назвать? Дерьмо и есть.

В принципе, сэр Роберт не сказать, чтобы имел возражения.

– Все мы выполняем приказы, – нейтрально сказал он.

– Правь, Британия, сэр…

– Тогда... скажите, что тут происходит?

– Ну... вдобавок к тому, что вам наверняка уже сказали, – капитан быстро огляделся, чтобы не было лишних ушей, – с местными все сложнее и сложнее. Здесь промежуточный лагерь, еще не так круто. Круче дальше.

– Круто?

– Например, я лично знал двоих парней, которые полетели в пропасть. Один из них – опытный скалолаз, служил в Пешаварской бригаде. Как думаете, мог он упасть?

– Все бывает, – нейтрально сказал сэр Роберт. Сам он, хоть небольшой опыт скалолазания, но имел и понял, что дело это опасное.

– Они шли в связке. Хотели поставить приводной маяк на вершине, по крайней мере, мы думаем, что они хотели это сделать. Ни один не удержался. Тела, естественно не поднять – пропасть. Только я знаю, что местные, наслушались проповедей пришлого имама. Такого, как тот, которого сейчас ведете вы.

Сэр Роберт вопросительно поднял брови. Капитан наклонился вперед.

– Если вы серьезно хотите здесь работать сэр, и не хотите упокоиться в ущелье как Ангел с Реджи, вы должны кое-что уяснить. У местных есть не одна религия, а две. Одна из них это ислам, причем в самых худших формах, и занесли ее сюда мы, как это не прискорбно. Вторая, это какая-то первобытная религия, с принесением в жертву животных и поклонением предков. А еще здесь есть и какие-то психи, смешавшие ислам и коммунизм. Так вот: первая религия это смерть для нас, хотя именно ее мы и тащим сюда, дабы обернуть против русских. Но у меня тут был парень, он немного понимает их язык. Как-то раз он подслушал, что говорят муллы на своих проповедях, они говорят, что сначала надо убить всех русских и для этого принять нусру [237] от англичан. Помощь от неверных разрешена, любая помощь разрешена, если расходуется на пути Аллаха. Но потом, как только англичане разрешат создать собственное государство – надо убить всех англичан, и провозгласить Шариат Аллаха. Потому что англичане такие же неверные как русские, и их надо всех убить, они не имеют права жить. Понятно? Так что если хотите выжить, осторожнее относитесь ко всякого рода религиозным проповедникам. Говорите с ними, подчеркивайте их племенное превосходство и превосходство их народа – но, ни слова об исламе. Подружитесь с местными старейшинами, чего бы это ни стоило, а стоит это дешево, от одного зеркальца они приходят в восторг. И если они вам в чем-то клянутся – требуйте, чтобы они поклялись памятью предков, а не Аллахом. Клятва Аллахом неверному недействительна.

– Понятно, – сказал сэр Роберт, – а в Лондоне про все про это знают?

– А как не знать. Знают, конечно. Но всем на все плевать. И еще одно.

– Да?

– Есть еще кое-что. Я думаю, что мы здесь не одни такие?

– В смысле? – не понял сэр Роберт.

– У русских здесь появились какие-то специальные отряды, наподобие наших. Они взаимодействуют с боевыми самолетами.

– Штурмовиками?

– Нет, судя по тому, что я видел – тяжелыми. Одна бомба – и лагеря нет. Сразу. Хуже того, все это происходило ночью.

Капитан ухмыльнулся и отсалютовал почти пустой кружкой:

– Так что держите ушки на макушке, сэр. Скучать здесь точно не придется...

 

 

14

 

Жизнь висела на волоске,

Шаг, и тело на скользкой доске.

Сталь хотела крови глоток,

Сталь хрипела, идем на Восток!

Ногу свело «Идем на Восток»

 

Дорога на Аль-Кара

Мая 1949 г.

 

Тронулись с рассветом...

Конвой был намного меньше, чем те, которые ходят в Йемен – на Саану и дальше. Всего восемь машин, все – «Татры-111», одни из тех немногих, которые выдерживали горные дороги и не захлебывались на высоте. Из конвоя – два легких броневика, на короткой, татровской же платформе, да внедорожный «Мерседес», который принадлежал Волкову – с крупнокалиберным пулеметом на турели и большим, съемным баком с водой.

Первым делом, прошли прибрежным шоссе – узкая, отстроенная еще англичанами дорога, с одной стороны – море, бесполезно атакующее высокий вал насыпи, стремящееся прорваться и перейти в наступление на город. С той стороны добывали соль – одно из того немногого, чем богата эта земля. В лучах восходящего солнца на белую планиду соляного поля было больно смотреть.

Велехов, оставив главным над навербованными казаками Кательникова, сам напросился к машину Волкову. Не нравился ему старший урядник, ох не нравился, хотя сам был казаком, а потому – по-любому своим. Просто Велехов не первый день был на Востоке и многого насмотрелся. В мести, с раскровяненной душой – очень легко многое забыть и через многое переступить. А правила игры просты: мы это мы, а они это они. Они могут знать наш язык, нуждаться в нашей помощи, быть богатыми и предлагать деньги, но они останутся самими собой. В их понимании обмануть неверного – не грех, а признак доблести, обманувшего неверного воспевают в народном эпосе, в фольклоре. Нет сомнений в том, что Волков хочет отомстить так же, как и сам Велехов. Вот только есть небольшое «но» – Велехов ни на грамм не доверяет этому принцу, прилизанному и правильному. А вот Волков по какой-то причине доверяет.

Велехов и сам мог сказать то, что можно было сказать по этому поводу. Да, на Востоке так не делаются дела: приехал сотник с горой оружия и навербованными казаками и прочими желающими и вот – проблема, которую до этого никто не мог решить, начала бы решаться. Так не бывает, чужому не доверится никто, для того, чтобы стать своим, должно было пройти год, два, пять. По здравому размышлению им и вовсе не стоило срываться с земли, освоенной и распаханной, политой пóтом чтобы вернуться на Восток, жестокий и кровавый. Здесь есть кому разбираться, тот же Волков. Да, если уж они сюда и приехали, репутацию и авторитет надо было бы нарабатывать годами. Да, можно было бы предположить, и не ездя сюда, что походный атаман будет вовсе не в восторге от неприкаянной группы, шарахающейся в его зоне ответственности. Ведь на Востоке как – гораздо проще договориться о какой-то форме совместного существования, чем развязывать длительную и кровавую войну: местные тоже знают о кровной мести и оттого не спешат браться за оружие. А он, со своей местью только все портит и усложняет.

И единственный способ что-то сделать, причем сделать быстро – наняться наемниками к кому-то из местных принцев. Встроиться в существующий порядок вещей, принять местные правила игры, сесть за карточный стол, взять карты и попробовать выиграть. И Волков, судя по всему, человек многое видевший и многое понявший – пошел тем же самым путем, решив мстить изнутри системы, а не воевать со всей системой разом. Вот только почему не лежит к этому ко всему душа? Не лежит и все тут. Так мерзко, ажник не выскажешь. И думаешь: бросить все и назад, к трактору, к сухой, крошащейся в руках но богатой земле, и к рассвету, холодным огнем горящему над Доном...

Велехов стоял за пулеметом, сзади – это был обычный, крупнокалиберный «Браунинг», переделанный с авиационного в тумбовый, и уже после выпуска – снабженный кожухом для воды, дабы обеспечить длительный огонь без замены ствола. Пулемет поставили только утром, на дорогу. Ракурсный зенитный прицел здесь остался, равно как и удобное сидение для пулеметчика, позволяющее не напрягать ноги. Чтобы не прозевать неладное, Велехов повернул пулемет влево, в сторону гор. Выжженные солнцем скалы, почти крымская, уже подсохшая на корню трава, ласточкины гнезда кишлаков внушали тревогу. От идущих впереди машин поднималась пыль, пыль нехорошая, мелкая, смешанная с мельчайшей каменной крошкой и с осевшими на землю мелкими кристалликами морской соли. В том числе и поэтому здесь долго не живут – такая пыль, даже если прикрывать лицо, попадает в легкие и превращает человека в инвалида годам к сорока. Не было никакой возможности поговорить тут и дышишь то через раз. Вся земля на побережье тоже была плохой, пустой, неплодородной, отравленной солью.

Они шли к Зинджибару. Небольшой город на самом побережье, порт. Рыбацкий, контрабандистский, какое-то время – и пиратский. Потом англичане сделали здесь Азиатскую крейсерскую станцию, в Зинджибаре базировались две-три канонерки и рота Морской пехоты Его Величества. По побережью шла дорога, а дальше, в горы – неконтролируемая территория. Зона контроля исчерпывалась дальнобойностью орудий канонерок, морские пехотинцы даже не пытались углубиться в горы: им важно было держать береговую линию и не допускать пиратства. Это была провинция Фадли, от Зинджибара дорога шла к Джаару, столице Нижней Яффы, а им нужно было к городку Аль-Кара, на самой границе с Верхней Яффой и Йеменом. Оттуда открывалась дорога в провинцию Бейхан и дальше, в горы Хадрамута.

Зинджибар сейчас отличался реконструированным портом, совершенно русской набережной и кварталом бурых домов русской архитектуры, которыми цивилизованная жизнь здесь им закончилась. Как и в Аденском заливе – канонерки сменили теперь торпедные катера, на горизонте, в ослепительно-белом вареве немилосердного местного солнца дымила русская крейсерская эскадра, лидером которой был эскортный авианосец «Орел» старого, «двадцать восьмого» проекта. Сопровождаемый крейсерами и эсминцами, он стоял по ветру и выпускал самолеты, которые, как деловитые пчелы жужжали над приморским городом и пропадали где-то в горах. Здесь они остановились только с тем, чтобы пополнить запасы солярки и питьевой воды на флотском арсенале, после чего продолжили свой путь. Волков сказал, что до темноты надо пройти Аль-Кару, как обычно не объяснив ничего.

От Зинджибара дорога круто поворачивала в горы, «Татры» упирались, пыхтели измученными пахотой быками, приспосабливаясь к подъему. Время от времени останавливались, чтобы долить воду в радиаторы и остудить двигатели, и это еще не самые горы, то ли еще будет. Едкий, мерзкий пот покрывал лицо, все тело, Велехов чувствовал себя как искупанный, но это еще полбеды. Когда покрыта потом одежда начнет сохнуть – надо будет сменить ее, переменить до исподнего, повесить проветриться, а потом не стирая – воды то нет – хорошенько отходить жесткой сапожной щеткой. Если одежда высохнет на тебе – она превратится в наждак, раздерет кожу до крови и будет все что угодно, вплоть до заражения. Вот почему арабы не носят штанов, а их одежда – как бы спадает с тела. Здесь это суровая необходимость...

Конвой шел не торопясь, но и не медля. Дорога была двухпутной, но в плохих местах машины с трудом протискивались между валунами или рискую улететь в пропасть. На полпути – встретили встречный конвой, коротко обменялись новостями. По словам водителей, впереди по местным меркам спокойно, ни одно из местных племен не взбунтовалось. А первое, что делает взбунтовавшееся племя – вываливает на дорогу валуны и перекрывает ее...

Уже ближе к вечеру прошли Аль-Кару. Небольшой городок, ни одной улицы, мощеной даже камнем, острые иглы минаретов, подпирающих небо, заборы и дувалы, скрывающие жилища арабов так же надежно, как непроницаемая улыбка скрывает истинные намерения. Народа на улицах было относительно немного, все женщины – в глухих, черных чадрах, рядом с канавами, по которым отводились нечистоты, игрались чернявые, босоногие мальчишки. Один из них, столкнувшись взглядом с Велеховым, провел ребром ладони по горлу: жест понятный и без переводчика. Казак никак не отреагировал. Кавказ, Крым, туретчина... теперь Восток. Такая уж судьба у казаков...

Жить весело, да помирать нелегко...

Уже за Карой, отойдя на несколько верст, они вышли на приличную, расчищенную площадку, на которой были оборудованы хотя бы минимальные удобства, такие как кострища и окопанные места для того, чтобы держать оборону. На господствующих высотах были сложены небольшие крепости из камней и валунов, с бойницами для того, чтобы держать оборону. К господствующим высотам шли проложенные веревочные дороги, в опасных местах были вбиты крючья. Казалось, сам Аллах предназначил это место для стоянки. На нем уже были грузовики, много, с разных конвоев. Быстро опознались, вложив свой нехитрый харч в общий котел стали готовить как обычно, на всех. На конвоях в основном были русские, совсем немного обрусевших турков, знающих язык. Русские – это русские крестьяне, безземельные и малоземельные, из центральных регионов огромной страны, снявшиеся с земли из-за бескормицы, лютых, выкашивающих села под корень неурожаев. Они шли на Восток, соблазненные ссудами и займами от правительства, становились и крестьянами и солдатами, с именем Господним на устах поднимали местные неудобицы, осушали болота, сажали, где рис, где пшеницу, где рожь. Умирали – погибали от нападений, налетов, от косившей без разбора малярии и лихорадки, но все же вцеплялись бурьяном в эту землю, отвоевывали пространство, и у местных, и у злой, совсем не ласковой природы. Многие, и здесь снялись с земли, пошли работать на прииски, водителями, на заводы, многие стали почти что казаками, только без казачьей крови в жилах. Странниками с винтовками и автоматами, вечно стремящимися за горизонт. Это было время великих надежд и великих открытий, острого предчувствия войны и оттого жадной, стремящейся схватить все, что можно жизни. Они шли за горизонт, в неведомые дали, давно оторвавшиеся от земли, потерявшие ее, но сохранившие русскую крестьянскую сметку и обстоятельность в сочетании с детской, искренней верой в Бога и действиями «на авось», которые роднили их местными, говорящими по поводу и без: «иншалла». Влекомые безжалостными ветрами перемен, они, как сухие листья – добрались уже до края земли, и даже море не было им преградой... [238]

Костер доспел быстро. Питались скудно, щи да каша – пища наша. Вместо щей – был суп с крупой и разваренным, соленым, жестким как подметка мясом. Суп даже солить не надо было.

За костром – гутарили разное. Гутарили про Сулеймана – кто-то говорил, что он не существует, и местные просто придумали его, кто-то, что он и вовсе из казаков, переметнувшихся на ту сторону и принявших магометанскую веру. Кто-то говорил, что он из бывших работников, каких здесь вербовали на прииски, и там, на приисках, нахватавшийся всякой дряни от бывших политических ссыльных. От этого разговора за столом едва не свершилась драка, быстро впрочем, пресеченная. Не дело драться за столом, не дело драться над куском хлеба. Гутарили, что в горах шастают какие-то... непонятно какие, и вот они-то – нашли Сулеймана, и потому сегодня весь день действовали самолеты с авианосца, гвоздили горы. Гутарили, что местные вот -вот начнут большое восстание, и тогда помогай Господь. Гутарили и о том, что большинство местных князей тайком нарушают все заповеди магометанской веры, какие только есть и не прочь бы перейти на нашу сторону если бы не боялись смерти от кинжалов фанатичных убийц. Гутарили о том, что не дело привечать тех людей, которые хотят под рукой русских распутствовать, да беспредельничать. Говорили о тех, кто умер, и о тех, кто еще жив, о том, сколько стоит мера пшеницы на Шук Абдалла и в Нисабе, о том, что местные рады даже сломанной деревяшке от борта машины – у них тут не растет настоящих деревьев. Говорили о купцах – кто честный, а кто нет, кто разбогател, а кто вот-вот разорится. И при том – и местных, и русских купцов, тех кто осмеливался здесь торговать – валили в одну кучу, не разбирая: такая уж русская привычка, кто хоть немного говорит по-русски, того подсознательно считали своим. Говорили об оружии – о том, что в Адене вздорожали патроны и это неспроста, о том, что в горах автоматическая винтовка Дегтярева лучше, чем новомодный автомат Симонова, потому что валит дальше и патроны к ней найти проще. О том, что появилась какая-то новая дрянь, ее называют не автожиры как раньше а... вертолеты, во. Это оттого что у них винт не спереди, а сверху – он вращается и вертолет летит. Кое-кто даже видел эти вертолеты, причем гутарили совсем чудное – что у них не один винт, а три. И как он спрашивается, полетит с такими-то винтами, по три штуки которых. Опять чуть не подрались – на сей раз из-за вертолетов. Кто-то говорил, что машина совсем негодная, еле летает. Кто говорил, что поставь на нее пулемет и можно подлететь и расстрелять врага на горном склоне, там, куда и артиллерия не достанет. В общем – разговор был типично русский, конкретный – это англичане треплются за костром о чем попало, а местные – о семье, о детях, а сами примеряются в голове, как ловчее другого прирезать. Поговорили, потом пошли кто в кабины, кто в палатку – спать. Палатки здесь – дело небезопасное, по ночам, когда становится попрохладнее – выползают всякие твари, особенно опасны змеи, их привлекает человеческое тепло. Поэтому, прежде чем ложиться, надо вокруг палатки расстелить толстую, взлохмаченную веревку-канат. Змея через нее не полезет – брюху неприятно...

Легли спать, выставив усиленные посты. День прожили – и слава Богу. Ночью, в темноте что-то грохнуло, но многие даже не проснулись...

 

 

15

 

Недалекое прошлое

Дубай, эмират Дубай

Осень 1941 года

 

Дубай...

Мало кто может поверить, и даже просто предположить, глядя на сегодняшний Дубай, что шестьдесят лет назад здесь было самое нищее захолустье Аравийского полуострова, маленькие и никому не нужных эмираты, живущие кто чем. Пройдет еще десять лет, как эмир Дубая, сам нищий настолько, что у него даже не было денег дать наследнику нормальное, университетское образование – отправит своего сына учиться в Одесское реальное училище. Принц проживет в Одессе семь лет и это полностью перевернет всю его жизнь, и жизнь его нищих, захолустных земель. В Одессе – принц вышел из ислама, женился на русской девушке и вернулся к себе на родину совсем другим человеком: он больше не помнил ни слова из Корана, но знал, как делаются дела. Ум и осторожность, впрочем, не позволили ему отречься от ислама публично, он знал свой народ и знал тех, кто живет рядом. Но теперь он знал, как жить и что делать. И за полвека – на месте нищих песчаных берегов возник многомиллионный, невиданный ранее на Востоке город. В Одессе принц понял: чтобы иметь успех, надо торговать, и торговать тем, чего у других нет. Придя к власти, он отменил в своей стране шариат, и позволил покинуть ее тем, кто был против этого, а кто выражал свое мнение с оружием в руках – просто убил. Потом он набрал кредитов в банках, взял в долю крупнейших банкиров и купцов, заручился вассалитетом и финансовой поддержкой Дома Романовых – и за три десятка лет выстроил новый город. Точно так же как Казань в центре России была единственным городом, где действуют законы шариата, точно так же Дубай стал единственным городом на Аравийском полуострове, где законы шариата не действовали. С нуля, принц выстроил современнейший, почти русский город, где действовало русское цивильное право, где мечети соседствовали с православными храмами и синагогами, где за выражение межнациональной ненависти полагалась смерть, неважно кто и к кому ее выражает. Где действовали казино и банки, где были ипподромы и аэропорты, итальянская опера и русский драматический театр. Эмир задумал выстроить на берегах Арабского моря новую Одессу, но получился город на порядок больший, город, где каждый мог чувствовать себя как дома вне зависимости от национальности и вероисповедания, город, где каждый находил свое, город, где был крупнейший порт на побережье, город, где имел виллу каждый уважающий себя шейх, приезжавший в этот город, чтобы отдохнуть рядом с домом, но без суровых запретов шариата. Гибрид Парижа и Одессы, Москвы и Санкт-Петербурга, Багдада и Венеции, город, где были целых четыре университета мирового уровня. Город, самим своим появлением опровергший теорию о том, что арабы ущербны изначально, и единственно, за счет чего они могут жить, так это за счет нефти. Город, возникший по воле одного человека и ставший путеводным маяком для миллиарда человек... но в те времена, о которых мы говорим – ничего этого не было. Были только песчаные берега, да грязная пена – ополоски с танкеров, идущих Персидским заливом, так и сливали в воду, несмотря на большие штрафы...

Дубай, а столица этого нищего, захудалого эмирата называлась так же, как и сам эмират, находился на Восточном побережье Аравийского моря, которое одни звали так, а другие звали Персидским заливом, и уже в этом, проявлялась лютая вражда между суннитами и шиитами, сторонниками разных течений в исламе, идущая почти с самого появления этой религии на свет. Совсем недалеко – был Ормузский пролив и довольно приличный порт Бендер-Аббас на другом побережье, в котором были нефтяные терминалы и русская военная база. В Дубае не было совершенно ничего, Дубай был не тем местом, где нужно что-то делать. Изначально, в этом месте, на мелководье, были устричные поля: ловцы добывали жемчуг. Рыбаки переключились на этот промысел после того, как в Персидском заливе стало мало рыбы из-за загрязнения его нефтью. Люди это были крайне отчаянные, они ныряли с бывших рыбацких доу на глубину двадцать, тридцать, иногда сорок и даже пятьдесят метров, у некоторых были маски, но чаще всего не было вообще ничего. Соленая вода подсыхая, оставляла на их теле незаживающие язвы, пресной воды не было. Чаще всего, ныряльщики страдали цингой, лимонов, чтобы ее предотвратить – хозяева не давали, так как были людьми крайне жестокими, и обращались со своими ныряльщиками как с рабами. Кормить они их почти не кормили, ныряльщики существовали впроголодь, так как голодный человек может дольше находиться под водой. Ныряльщики понятия не имели о декомпрессии, гибли от нападения любящих теплую воду медуз и небольших, но агрессивных и опасных акул. Этот бизнес скоро придет в упадок после того, как люди научатся выращивать искусственный жемчуг, засовывая песчинку в устрицу и помещая ее на специальные поля. Еще одним делом, благодаря которому существовал Дубай – была контрабанда золота. Золото прибывало сюда либо из Южной Африки, либо из близлежащих портов, таких как Могадишо, чаще всего это было краденое и нелегальное золото. Был здесь путь, и начинавшийся из далекой Сибири – Россия тоже мыла золото и немало. В городе была подпольная золотая биржа и отсюда же, на контрабандистских доу – золото направлялось в Британскую Индию. Золото имеет немалое значение на Востоке, потому что золото обязательно входит в приданое, золотом платят калым за действительно красивых и знатных женщин, золото же всегда выпрашивают жены у своих мужей. Процедура развода в арабском мире очень проста, чтобы освободиться от опостылевших брачных уз – достаточно сказать трижды «талал» – и ты в разводе, а женщина может взять с собой лишь то, что надето на ней: вот почему на Востоке женщины килограммами носят на себе золото. Ну а там, где золото – там контрабандисты, разбойники и налетчики всех мастей, отморозки, равных которым не было на несколько сот миль в любую сторону от Дубая. Когда эмир решил строить город, по его приказу в его дворце построили большой бассейн. Схваченных охранкой бандитов привозили во дворец амира, бросали в бассейн, пока не накапливалось несколько десятков человек. Когда бандитов было достаточно, сверху клали тяжелую решетку и заполняли бассейн морской водой: бандиты захлебывались и умирали. Потом, по ночам – вертолетами тела вывозили из дворца и сбрасывали недалеко от берега, где их уже поджидали акулы, насколько привыкшие к угощению, что даже не боявшиеся вертолетов. Так было утоплено несколько тысяч человек, и тем, кому их жаль, могу сказать только то, что если бандиты брали на абордаж дхоу или корабль, на котором, как они подозревали тайно везут золото, то экипаж и все, кого найдут на борту уничтожались, дабы корабль или лодку потом можно было продать в теплых морях или в Африке, и это вне зависимости от того, найдут золото или нет. Так что – бандиты просто получили свое, а казнь утоплением стала с тех пор обычной, и потому, во владениях шейха не было ни одного исламского экстремиста, ни одного радикального проповедника. Здесь все про всех знали, и прибывшего в страну с целью совершения террористического акта или иного тяжкого преступления человека – часто через несколько дней находили на пляже захлебнувшимся. Так что желающих не было, и Дубай был одним из самых безопасных мест на земле... но все это будет потом...

Большая, морская доу, вышедшая из Междуречья – неторопливо подходила к неприветливым берегам Восточной Аравии. Лодка была достаточно большой, чтобы выдержать путь по морю, а капитан, достаточно опытным, чтобы вести ее по звездам: арабы были отличными мореплавателями, пока ислам не приковал их к земле. Лодка, сильно похожая на индокитайские джонки, была завалена «чаем, кофе и другими колониальными товарами» – точнее, конской упряжью, ножами, топорами, лопатами, обувью и всем тем, что в цивилизованном мире стоит относительно недорого, а в мире нецивилизованном – ценится на вес золота (иносказательно, конечно). Правила морской торговли были всем известны: капитан закупился у русских купцов в Багдаде или в Басре и сейчас, привезя добычу в порт, продаст ее купцам, которые уже поведут караваны на рынки. Капитан не торгует на рынках, не водит караваны, в то время как купец – не пытается купить доу и нанять команду: каждый уважает другого и дает заработать. Хотя в последнее время эти правила нарушаются все чаще и чаще... в чем несомненно вина русских, потому что до прихода русских здесь жили, как и сто, как и двести лет назад, а сейчас так не получалось, каждый торопился жить и хотел ухватить кусок. Впрочем, основные правила все-таки еще соблюдались.

И слава Аллаху

Как обычно и бывает, у капитана были матросы: один человек не мог смотреть за лодкой двадцать четыре часа в сутки. Один из них сейчас лежал на подстеленном пустом мешке, набираясь сил после ночной вахты, второй, сидел на борту, свесив ноги почти в воду, и с любопытством смотрел на далекий песчаный берег, на доу рыбаков и ныряльщиков, на полностью обнаженных людей, прыгающих в воду. Все это напоминало его родной Крым, с одной лишь разницей. Там были горы, а тут песок.

Они немного промахнулись с определением направления движения, а может быть – снесло течением. Потому сейчас они шли параллельно берегу, в направлении порта Дубай.

Рядом с моряком лежала потрепанная книга, небольшая, явно не Коран. Кораны в таком небольшом формате еще не издавали.

 

Кабинет. Небольшой, угловой, на третьем этаже каменного здания Ласковый дневной ветерок с моря – шевелит легкомысленную, цветастую занавеску

– Вы должны понимать, на что вы идете.

– Я... понимаю. Да, понимаю.