Королевство Афганистан, Кабул

Высшая школа Хабибиа

Весна 1938 года.

 

– Мистер Керзон...

Поскольку мистер Керзон, тринадцати лет от роду не отреагировал вовремя, учительская линейка с хлопком опустилась на пальцы, оставив багровую полосу. Учитель истории, мистер Сэмьюэл Мелроуз никогда не стеснялся применять к ученикам телесные наказания, и даже, как говорят, считал количество ударов, которые он нанес ученикам за время своей карьеры. Для этого у мистера Мелроуза была линейка от «Веллингборо»: настоящая, металлическая, которую и об стол не сломаешь. Еще одной мерой наказания была постановка в угол, коленями на горох, однако, к Мэтью Керзону, среднему сыну сэра Гордона Керзона, чрезвычайного и полномочного посла Его Величества в Королевстве Афганистан, Мелроуз такую меру наказания избегал применять. Потому что о ней надлежало заносить в классный журнал, а Мелроуз был трусоват, и это было сразу видно. Еще он любил оставлять некоторых учеников после уроков, и об этом поговаривали недобро, но Мэтью Керзона он, ни разу не попросил задержаться.

Мэтью Керзон с трудом оторвался от прекрасного вида гор за окном. Мысли его и в самом деле были далеко от истории – равно как и от гор. Боли от удара линейкой он почти не почувствовал.

– Добро пожаловать на урок истории, мистер Керзон...

Кто-то хохотнул, но тут же стих.

Сэмьюэл Мелроуз работал учителем, как работал учителем и его отец. Мать умерла рано, от чахотки. Никто не знал о том, что вскоре после смерти матери пьяный Джордж Мелроуз изнасиловал своего сына. А потом повесился на притолоке.

Сэмьюэл Мелроуз, выросший не в лучших условиях интерната, заискивал перед сильными и был коварно жесток со слабыми. Детей, которых вручали ему, он старался «обломать», лишить собственного «я». Нормальной половой жизни у него так и не сложилось, тем более что внешне он был непривлекательным: худой, с большим носом и подслеповатыми глазами за толстыми стеклами очков. Чутьем опытного педофила он выискивал тех, кто воспитывался в семье без мужчины, а потому в нем не закладывалась мужественность, и он инстинктивно тянулись к любому мужчине, который проявит к ним интерес. Таких он оставлял после уроков, завязывал с ними знакомство... а потом предлагал «сделать настоящими мужчинами». Как именно – догадайтесь сами.

Молодой Керзон его привлекал, но в то же время он и боялся его. Мальчишка был независимым... и в то же время... в нем был какой-то стержень, что-то такое, что делало его независимым даже от взрослых. Вот и сейчас – получил по пальцам, а смотрит так, как будто перед ним пустое место, стена...

Мелроуз начал краснеть, даже багроветь, но подавил свой гнев. Он умел это делать – долгий опыт выживания в обществе, нетерпимом к его «маленьким забавам» научили его быть настоящим хамелеоном. Он понимал, что если попадется здесь – то не будет даже суда. Он будет не первым англичанином, труп которого найдут в реке Кабул... если найдут.

– Мистер Керзон... поскольку вы соблаговолили присоединиться к нам, не расскажете ли вы, о чем мы только что сейчас говорили.

– О битве под Багдадом, – ответил Мэтью Керзон.

Еще больше учителя в нем раздражало, что у мальчишки был живой острый ум и великолепная память. Учитель ненавидел его ненавистью троечника, ставшего отличником и учителем исключительно зубрежкой, выходца из самых низов общества, ненавистью к сыну посла и внуку морского офицера, адмирала, который хватал знания на лету, даже не прилагая к этому особых усилий.

– Вот как? И в чем же, по-вашему, заключалась причина поражения нашего экспедиционного корпуса.

– В косном и неадекватном командовании, – ответил мальчишка.

Ответ был неслыханной наглостью, если такое выйдет за пределы класса, даже послу придется иметь нехорошую беседу с Лондоном.

– Вот как. То есть вы считаете, что поражение экспедиционного корпуса лорда Китченера-Хартумского стало причиной недостаточно профессионального командования. Командования человека, который до этого одержал немало славных побед. Что ж, мистер Керзон, не соблаговолите ли вы раскрыть нам свою мысль, а?

– Лорд Китченер Хартумский одержал немало славных побед, – начал рассказывать Мэтью Керзон, – но все это были победы против заведомо более слабого врага. Русских казаков никак нельзя было считать заведомо более слабым врагом, тем более после разгрома Франции и эвакуации с континента. Тем не менее, Лорд не предпринял необходимых мер, не внес коррективы в свою тактику, он упорно держал все свои силы в кулаке и ждал генерального сражения. Русские же, воспользовавшись этим, раздробили свои силы и отрезали экспедиционный корпус от моря мобильными кавалерийскими группами, максимально затруднив снабжение. Тактика русских, известная со времен наполеоновского похода, только тогда ее применили на своей земле, сейчас же русские воспользовались ей на чужой. Экспедиционный корпус проиграл сражение уже на этом этапе, отдав инициативу противнику. Рейд конной казачьей группы Бичерахова – это никакая не случайность и далеко не первый рейд, просто в этом раз им удалось атаковать штаб. Но если бы даже Лорд Китченер не погиб, все равно он проиграл бы. Наши части страдали от отсутствия припасов, а у русских их было в достатке.

– Вот как. Интересная точка зрения. А как вы расцениваете тот факт, что русские были одеты в чужую военную форму? Разве это не подлость и нарушение законов войны?

Парнишка пожал плечами:

– Военная хитрость, сэр. Они же выиграли. 

Во дворе гимназии к Мэтью подбежал его закадычный приятель, Джек Корни, сын горного инженера Корни. У Мэтью была своя компания, и Корни был в ее числе.

– Ух, ты... здорово ты его. Не больно?

Молодой Керзон неопределенно повел плечами:

– Сойдет. Ты достал?

– Ага, – Джек показал, приоткрыв карман небольшую коробочку. На ребре, красивым черным шрифтом было написано: «Кинох». Компания «Элей Кинох» – известный производитель патронов, порохов, дымного и бездымного. А у мистера Томаса Корни было несколько охотничьих ружей, и, соответственно, все принадлежности к ним. Одно из них было совсем старое и Джек Корни спер коробочку капсюлей к нему. Если это откроется, то не миновать серьезной порки. Но кого и когда это останавливало?

– Молодец, – предводитель пацанской ватаги потрепал своего друга по плечу, – тогда в пять, на том же месте. Как они будут пить чай.

– Мэтт, мне это не нравится.

Молодой Керзон улыбнулся:

– Мне тоже...

 

Пистолет они раздобыли достаточно просто. В Кабуле нет никаких проблем с тем, чтобы раздобыть пистолет. Сложнее достать настоящее, европейское оружие, но если есть деньги, то не проблема и это. Старый же пистолет, можно купить на карманные деньги или деньги, заработанные мелкими поручениями.

Этот пистолет был выработан безвестными мастерами в конце прошлого века, хотя на нем не было клейма, судя по его состоянию и системе – именно тогда. Он видимо был разработан как оружие последнего шанса, хаудах – только менее совершенный, чем британские образы, разумеется. За основу была взята схема капсюльного гладкоствольного ружья, пистолет заряжался с дула и должен был снаряжаться дымным порохом. Если бы молодой Корни спер другой порох, дело бы явно закончилось плохо. Но он спер именно дымный, от старинного отцовского ружья, которое он держал скорее как раритет. Поэтому, что-то могло получиться.

Сам Мэтью спер большой кусок свинца. К пистолету была пулелейка, хоть и старая и он не забыл спереть на кухне посольства небольшую кастрюлю на длинной ручке и коробок серных спичек. С этим со всем богатством, одетый как местный пацан (разница только в обуви – местные бегали босиком) – он выскочил из посольства, воспользовавшись священным для британцев «файв о клок ти» – пятичасовым чаем с пудингом. Чем дальше от метрополии, тем более свято соблюдались эти правила, и когда наступало пять часов после полудня, британцев можно было брать голыми руками. Никто ничего не заметил.

Джек ждал его на углу, одетый так же. Пистолет был тщательно завернут в тряпки: он хранился у Джека, потому что в посольстве его было хранить опаснее. Хотя достал его Мэтью.

– Ну, что?

Мэтт показал свое богатство.

– Двигаем.

– Туда же?

– Ага.

Они побежали по улице. Британский квартал был отделен от основного города, но если все было спокойно – не охранялся войсками. В заборе, который теоретически был должен защищать англичан на чужой земле, были дыры, и пацаны знали их все...

Протиснувшись в одну из таких дыр, они сбежали с невысокого холма к дороге и, перебежав ее, оказались совсем в другом мире. Кабул, столица королевства Афганистан был одним из самых загадочных городов на земле. Построенный в окружении громадных гор, видя которых ощущаешь себя муравьем, на такой высоте, на которой непривычный человек начинает задыхаться, этот город был центром двух цивилизаций – фарсиязычной – персидской, а на дари (диалекте фарси) говорила большая часть города – и пуштуязычной – пуштунской. Пуштуны один из самых диких, непокоренных и интересных народов на земле, они одни из немногих, кто может похвастаться победами над англичанами. Много лет назад они вырезали британский экспедиционный корпус до последнего... хотя нет, они оставили в живых одного человека, чтобы тот мог дойти и все рассказать.

Еще не стемнело. Мальчишки, уже обвыкшиеся в Кабуле бежали мимо верблюдов, ослов и мулов, мимо фыркающих изношенными дизелями машин, мимо торговцев и нищих, мимо караванщиков и дуканщиков. Никто не обращал на них внимания, и они не обращали внимания ни на кого. Пахло пылью и гарью от кизяков. Дрова здесь были редкостью, их продавали на вес и топили в основном засохшим пометом.

Петляя только им известным маршрутом, они спустились в овражек. Он был им хорошо знаком, кустарник – защищал от посторонних глаз. Джек сразу начал собирать хворост для костерка, а Мэтью строгать скаутским ножом ветку, чтобы держать на ней кастрюльку с расплавленным свинцом. Процесс они знали чисто теоретически, кипящим свинцом можно было обвариться до кости – но это их не останавливало.

– Мэтт...

– А?

– А что у тебя с этой...

– Чего?!!

– Ну, там... Ты знаешь. Она мусульманка, да? Вы уже целовались? Э, ты чо?!

Джек потер плечо:

– Заткнись.

– Ну, ладно...

Они собрали крохотный, почти бездымный костерок, примерно такой, какие разжигают пастухи на горных склонах. Положили свинец в кастрюльку и поставили ее над костерком. Джек держал свинец, и Мэтью – щелкал пулелейкой. Пулелейка была старого образца, как на дуэльных пистолетах. Можно было отлить сразу две пули.

– Мэтт...

– Ну, чего?

– А ты правда... ну на уроке истории... ты правда думаешь, что русские были правы, а?

Мэтью покровительственно глянул на своего друга.

– Русские не были правы. Русские победили. Теперь они сидят там, а мы – здесь.

– Но это же... бесчестно. Надевать чужую форму...

– Ну и что. Главное – побить их. Я такой ошибки как Китченер не сделаю.

Джек подумал. Потом заключил:

– Милли тебя живьем съест. Оставит на второй год.

– Пусть попробует. Он трус.

Свинец плавился быстро, серебристое озерцо уже кипело на дне кастрюльки.

– Готово?

– Наверное, да. Давай, лей. Подожди...

Мэтт огляделся, затем расчистил ладонью место на земле.

– Чтобы свинец собирать. Давай.

Джек начал лить. Затем – они дули на пули, раскрывали пулелейку и лили снова. Затем снова лили. Просто удивительно, как не обожглись и не опрокинули свинец на себя, но теперь у них было шесть пуль.

Дальше они начали снаряжать пистолет. Мерок пороха у них не было, поэтому – насыпали на глаз. Затем – пытались засунуть в ствол еще теплые пули. Они не влезли – и потому пришлось строгать их ножами, срезая лишнее. Слава Богу, получилось...

– Не так.

– Почему?

Мэтт сделал многозначительное лицо.

– Надо запыжить. Пыж. Как в ружье.

Попытались достать пули. И не смогли. Решили, что сойдет и так. Вопрос был в том, кто будет испытывать, жажда сделать что-то из рук вон выходящее уравновешивалась отчетливым пониманием опасности. Как и все пацаны, живущие на самом краю Империи, они прекрасно знали, что такое огнестрельное оружие и понимали его опасность.

Джек, которому было милостиво уступлено право быть первооткрывателем, повертел в руках тяжелый, заряженный пистолет...

– Не, давай ты...

Мэтт принял пистолет. Он был приятно тяжелым, это было первое оружие, которое у него было. Мелькнула мысль, как он будет объясняться с отцом, если что-то случится. А потом он решительно вытянул руку в сторону куста и нажал спуск.

Бабахнуло. Рвануло руку, да так, что он испуганно дернул ею. Облако плотного, вонючего, белого дыма закрыло руку и мишень и было сначала непонятно, что вообще произошло. Потом дым стал немного рассеиваться, и стало понятно, что рука на месте, хоть и болит. И пистолет – на месте, его даже не разорвало. И...

– Давай теперь я...

– Зелен виноград.

– Чего?!

– Сейчас еще раз я. А потом ты.

Про себя Мэтт отметил, что потом-то – все смелые. А вот с самого начала...

Мэтт прицелился, но опустил пистолет. Надо во что-то... в кусты не очень видно. Во что-то такое...

– Слепи ком земли.

– Чего?

– Ком земли. Давай, нужна мишень.

– А чо я-то... – заныл Джек, но отправился исполнять поручение. И тут – они услышали тяжелый топот, дыхание. Мэтт развернулся и увидел афганского полицейского, кудлатого и бородатого. Чисто инстинктивно он вскинул пистолет.

– Ай, шайтан! – полицейский исчез.

– Бежим! – крикнул Джек, – атас!

И бросился бежать вдоль по овражку. Мэтт прикинул, подхватил пулелейку – и припустил в обратную сторону, с хряском продираясь через кусты.

 

Делать было особенно нечего. Уже в одиночку Мэтт пошлялся по близлежащим кабульским улицам, не заходя далеко в афганский квартал и засунув пистолет на пояс, как бандит. Сверху он прикрыл его рубашкой навыпуск. Сначала он старался не смотреть на афганских полицейских: усатых, бородатых, вооруженных старыми однозарядными ружьями, переделками из «Браун Бесс» под унитарный патрон, который до сих пор выпускал Его Величества, Ишрапурский арсенал. Ему казалось, что те только и ждут, как ловчее схватить его. И, в конце концов, Мэтт понял, что его никто не ищет, полицейский никому не сказал. Он просто испугался. И не выполнил свой долг.

Он положил руку на рукоять пистолета, чтобы вспомнить, как это было. Рука болела до сих пор... но это все еще была приятная боль... боль мужчины. Он вспомнил испуганные, растерянные глаза афганца под чалмой, которую афганские полицейские носили вместо фуражки. Да, он испугался. И сразу забыл про свой долг, про свою форму и то ради чего он ее носил. Испугался его – юнца.

Оружие. Оружие – сделало его мужчиной. Уже не юнцом. Оружие – то, что позволяет держать в руках и свою и чужие жизни. Вот почему афганцы всегда покупают хоть какое-то оружие. Без оружия они не могут, оружие – племена не продают, хотя и голодают.

Конечно, этот старый пистолет и не пистолет вовсе. Так, «бахалка»... из него только в упор и попадешь. Ему бы револьвер «Веблей-Фосбери», как в «Мальтийском соколе». Угловатая и надежная штука, заряжаемая тупыми, кургузыми патронами, отрывающими сразу руку или ногу. Или «Маузер» – как в «Унесенных смертью». Сэр Дуглас Колтрейн, второй барон Колтрейн, специальный агент на службе Его Величества. Перестрелки на смертельно опасных улицах Танжера и Кейптауна, взрыв в Гаване, захват самолета в Бомбее... Или...

Мэтью вдруг остановился. Как вкопанный. Он все-таки забрел в район вилл и ноги сами принесли его туда, куда он идти не хотел...

Или хотел?

Очень-очень хотел?

– Нет, не хотел.

Сказал, и сам испугался своих слов. Потом воровато огляделся, и полез через высокий, утыканный сверху битым стеклом забор. Он знал, где можно пролезть и благодарил Бога, что афганцы боятся собак. Иначе – ему крышка...

 

Она появилась в беседке. Когда совсем стемнело – и только одинокий фонарь – керосинка горел у входа. Проскользнула как ветерок. Уселась рядом, излучая незнакомый аромат пряностей, благовоний и духов.

Должна быть у секретного агента женщина? Конечно, как и оружие.

С Хадиджей он познакомился случайно. Англичане уважали религиозные взгляды афганцев, тем более что и у них в стране не было принято обучать детей вместе... так что в школе существовало мужское и женское крыло. У них в Англии мужские и женские школы вообще размещались в разных зданиях и часто далеко друг от друга, но здесь нормальная школа была только одна и потому мальчики и девочки учились в одном здании. Кстати, женская школа была в Кабуле еще и единственная. Коран не разрешает женщинам учиться, но афганские аристократы, которым потом будет не проблема выдать дочь замуж, охотно отдавали ее в британскую школу, надеясь при случае похвастаться друзьям, что выучили не только сыновей, но и дочерей. Хадиджа была дочерью не просто купца, а дочерью министра королевского правительства, жившего в Кабуле здесь, в этой самой вилле.

Как-то раз пацаны поспорили, что смогут подглядеть за девчонками, они носили паранджу, но спортом в парандже заниматься несподобно. Не получилось... многие после этой попытки кривились, когда садились на лавку. Тогда Джим Дохерти, нагловатый и совершенно сорванный малый, главарь конкурирующей группировки, при случае попытался сорвать паранджу с одной из девчонок. Они завизжала... так пронзительно и отчаянно, что Мэтт и сам не знал, что на него нашло. Просто он шагнул вперед и ударил Дохерти кулаком, сложенным так, как учил его один афганский паренек, пуштун и его друг. Дохерти хрюкнул и начал оседать...

Это и была Хадиджа.

С тех пор – они как бы встречались. Нет, это конечно было невозможно ни при каких обстоятельствах, высокородная пуштунка Дуррани и сын британского дипломата, тем более, когда одному тринадцать, а другой – двенадцать. Более того... Джек шутил на эту тему, а они не то, что не целовались, он даже не видел ее лица. Она ни разу не сняла паранджу, даже для него. Но глаза... он видел только глаза, но этого оказалось достаточно. Ее глаза были огромными, и какого-то странного, светло-зеленоватого оттенка. Он никогда не видел таких глаз ни у одной девчонки. И был уверен, что не увидит...

– Привет... – сказал он по-английски

– Привет...

Он учил ее языку. А она учила его. Они обменивались письмами, пряча их в укромных уголках школы... он писал на английском, а она на пашту. Посол Керзон вряд ли знал, что его сын уже может неплохо работать в качестве переводчика. И был сильно удивлен тому, как настойчиво его сын изучает пашту, буквально засыпая в обнимку со словарем издательства Бедекера.

– Как дела?

Хадиджа не ответила. Он сидел в двух шагах от нее, остатки света от фонаря делали ее накидку светящейся маленькими, прозрачными искрами. И чувствовал себя полным кретином – потому что не знал, что делать и что говорить.

– Что-то случилось? – спросил он и переспросил на пушту – ца пешада?

– Ты... должен прийти последний раз.

– Что? Почему последний раз.

– Ты должен уйти, – повторила девушка.

– Что произошло?

– Я жених.

Сначала он не понял.

– Жених? Что за жених?! У тебя есть жених?

– Ты должен уходить.

– Я не уйду.

– Уходить! – почти крикнула она.

– Я не уйду, – повторил Мэтт, – я... ты мне нравишься. Честно. Честно-честно.

– Нельзя, – сказала девушка.

– Но почему?

– Ты англиз. Я пуштун. Нельзя.

– Плевать, – решительно заявил Мэтт, – я сын посла, понимаешь? Это очень высокая должность. Ты любишь меня?

– Ты англиз... – со вздохом сказала девушка.

– Ты любишь меня? – настаивал Мэтт, – скажи.

Она заплакала. Как-то так получилось, что он оказался рядом. И обнял ее, сам не зная, что делать...

– Хадиджа. Я честно... я поговорю с отцом.

– Нельзя, – всхлипнула девушка.

– Мы ничего плохого не делали. Пусть нам позволят дружить. Я скоро стану мужчиной и пойду в армию. Я смогу содержать семью, вот увидишь...

– Ты англиз...

– Да черт возьми, и что с того?! Если хочешь – я приду и поговорю с твоим отцом, хочешь?

Хадиджа покачал головой и вдруг резко обернулась, что-то услышав. Мэтт почувствовал неладное... вылетевшая из темноты палка метила в голову, но ударила в плечо, которое тут же онемело. Следующий удар афганец нанес в пустоту, Мэтт сблизился с ним и провел правой ответный, боксерский. Как и все мальчишки, он боксировал и боксировал неплохо. Афганец свалился, афганцы вообще были слабыми на удар. Услышав сопение, он снова развернулся на сто восемьдесят. Выхватил из-за пояса пистолет.

– Дреш! – слова как то пришли на ум сами собой, – фаери мекунам!

Афганцы, их было трое, на них были белые, заметные даже в темноте одежды – резко, как вкопанные остановились. Потому что эти слова часто слышали на улицах ночного Кабула, и означали они – «стой, буду стрелять». Тот, кто не останавливался, потом мог жаловаться исключительно Аллаху Всевышнему...

– Дреш... – повторил Мэтт, взводя курки.

Их было трое, а стволов два и один не заряжен. Но афганцы не посмели тронуться с места. И Мэтт с холодным удовлетворением отметил: и эти боятся. Трое – боятся одного. Хорошая штука оружие...

– Дреш... – еще раз повторил Мэтт и сделал маленьких шажок вперед, – тер ша.

Афганцы – сделали шаг назад.

– Что происходит?

Сказано было по-английски. Афганцы отступили и поклонились.

Мэтт чуть опустил пистолет.

– Кто ты такой, бача?

– Я не бача. Я Мэтью Керзон.

Мужчина был приземист, бородат, одет он был в домашнее: видимо, наспех выскочил из дома в том, в чем был.

– Что ты делаешь в моем саду, Мэтью Керзон?

– Сэр, я просто...

– Хадиджа...

Девушка проскользнула мимо парня и остановилась около отца. Тот влепил ей пощечину, от которой та упала. Мэтт снова вскинул пистолет.

– Сэр, клянусь Богом...

– Ты оскорбил стены этого дома. Попрал его гостеприимство.

– Сэр, мы ничего плохого не делали! Клянусь Богом, мы ничего плохого не делали!

Афганец хорошо говорил по-английски. Впрочем, в Арке, городском дворце Короля и одновременно – месте, где заседает Королевское правительство – другого языка не признают. Все заседания Правительства ведутся на английском.

– Пройдет много времени, прежде чем ты научишься уважать чужие традиции и обычаи, Мэтью Керзон. Ты оскорбил меня, возможно и сам того не желая. Но наш народ не сносит оскорблений – никаких – и, ни от кого. Только потому, что ты не мужчина, я отпускаю тебя живым. Иди, и больше не приходи сюда.

Мэтт упрямо вскинул подбородок:

– Сэр, я мужчина и британский подданный.

– Ты щенок, который скоро станет волком. Когда это произойдет, у моих сыновей появится возможность отомстить. И у тебя появится такая возможность. А чем все это закончится в воле одного лишь Аллаха. Теперь иди. Пусть твой отец научит тебя, как вести себя...

– Иди... – пролепетала Хадиджа.

И Мэтт, не сгибая спины, вышел за дверь, которую перед ним открыли.

 

Всю обратную дорогу, уже совсем потемну, при том, что ночью ходить по афганским кварталам форменное безумие – ему казалось, что за ним следят. Но напасть так и не решились. А у ограды особняка его ждал садовник, мистер Джиллинг и отец с ремнем. Мэтт даже не успел спрятать пистолет...

 

– Полагаю, сэр, по-хорошему ничего уже не может быть решено...

Хадиджа не пришла в школу. И на следующий день. И через день. И через еще один день. А еще через день пришел человек из посольства и сказал, что надо срочно поговорить.

Посол раскурил дурную, турецкую сигарету. Он их курил, когда было дурное настроение. Дурной табак – к дурному настроению.

Человек был начальником станции MI-6. Но Мэтт этого не знал, он ничем не был похож на барона Колтрейна. Скорее он был похож на врача, который ставит клизмы.

– Гилани подал официальную жалобу?

– Нет, но вы же знаете, как это делается. Слухи уже идут и слухи нехорошие. Он просто вынужден будет действовать, если хочет сохранить лицо. В противном случае – от него отвернется все его племя и он, скорее всего, будет убит.

– А Хадиджа!? – вырвалось у Мэтта.

Начальник разведывательной станции вопросительно посмотрел на отца. Тот едва заметно кивнул.

– Боюсь, молодой человек, случилась беда. В этом мире неважно, что произошло на самом деле. Важно то, что подумают люди. А позор смывается только кровью, это закон Пуштун-Валлай.

Тринадцатилетний мальчишка побелел, сжав кулаки, а в глазах его появилось то самое выражение, которое нередко заставляет дикарей бросать оружие и бежать даже от безоружного англичанина. Выражение холодной, контролируемой ярости.

– Я их убью, – сказал Мэтью Керзон чужим, хриплым голосом, – клянусь Богом, я их всех убью. Вот увидите.

Посол Керзон нажал на кнопку электрического звонка. Тот неприятно протарахтел.

– Никого вы не убьете, молодой человек. Клянусь Богом, я не знаю, что с вами делать. Но здесь вы не останетесь.

Скрипнула дверь, в кабинет посла вошел капитан-лейтенант В.Д. Бойер, начальник службы безопасности посольства. Служака, повидавший Второе Сипайское восстание – он тайком учил Мэтью Керзона стрелять, и если бы Мэтью о том рассказал, проблемы были бы и у него. Но Мэтью ничего не рассказал.

– Господин посол, сэр...

– Лично отвечаете за этого маленького негодяя. Пусть он под вашим присмотром соберет свои вещи. Потом отвезете его в аэропорт и посадите на самолет до Лондона. Супруге я телефонирую сам. Вам все понятно?

Посол Керзон не был в разводе, но вместе с леди Анной они не жили.

– Да, сэр.

– Исполняйте.

 

 

Мистера Сэмьюэла Мелроуза повесили уже в Англии после процесса в Олд-Бейли за изнасилование и убийство мальчика-бродяжки: награда в виде пенькового галстука все же нашла своего героя. За убийство Хадиджи – никто и никогда не ответил: англичане в таких случаях пожимали плечами и говорили: что с них взять – варвары, сэр. Обеспокоенный посол Керзон, зная о том, что афганцы не перестанут мстить, отправил своего среднего сына к супруге, а та, озабоченная светской жизнью больше, чем родным сыном – к своему отцу, вице-адмиралу Ральфу Керзону, на Гибралтар. Там было скучно, намного скучнее, чем в Кабуле, потому молодой Мэтью Керзон едва дождался восемнадцати лет, чтобы записаться в Королевскую морскую пехоту. При этом он уже был великолепным спортсменом, бегуном и пловцом. Уже в девятнадцать он прибыл на базу ВМФ в Пуле, графство Дорсет, оказавшись одним из самых молодых добровольцев из третьего набора в морские диверсанты. Это был последний год, когда брали на испытания всех: после того, как трое погибли во время отборочного курса, вышло распоряжение, что перед морскими диверсантами необходимо прослужить не менее двух лет в Королевской морской пехоте, парашютистах, гвардии или САС. Оказалось, что морским диверсантам он подходит – жизнь в Кабуле, расположенном на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря, сильно увеличила объем его легких, а спорт дал необходимую выносливость. После нечеловеческого отборочного курса в Южной Шотландии за месяц до своего двадцатилетия Мэтью Керзон был зачислен в полк морских диверсионных сил Его Величества, возглавляемый сыном отставного Первого морского лорда, капитан-лейтенантом Джеллико, виконтом Джеллико…

 

* * *

 

– Так вы значит... все не из Метрополии... – сказал сэр Роберт

– Да, сэр. Боб – он волонтер, можно сказать, что я из метрополии, только потому, что я там родился, – сказал Керзон, как потом оказалось, морской диверсант был прирожденным лидером, – это проблема, сэр?

– Ну, отчего же? Я сам родился в Судане, долго жил там. В метрополию являлся только за новыми назначениями.

– Понятно. Тонкая красная линия, сэр...

Тонкая красная линия...

Это был все равно, что знак «свои». Тонкая красная линия – однажды так их назвали. Британская империя – Империя, над которой не заходит солнце. И только тонкая красная линия – офицеры в красных мундирах – отделяют цивилизацию от варварства, стальной стеной стоя на границах Империи.

Их нельзя было купить. Уговорить. Победить. В дозоре у Шангани, в горах Лахеджа, в безнадежной обороне под Багдадом – они делали свое дело. Они подчинялись приказам, но в бой их вел вовсе не приказ. Они шли в бой, потому что так было правильно. [271] Это «правильно» воспитывалось в них поколение за поколением. На примере отцов и дедов, чьи портреты в парадных мундирах висели в темных коридорах фамильных домов и коттеджей. На примерах своих сверстников. В школах для мальчиков и на площадках для регби. Словами премьера Черчилля, который сказал: «Никогда, никогда, никогда, никогда не сдавайтесь». Они считали долгом идти в те места, где ни один разумный человек не согласится жить – и шли. Они считали необходимым сделать этот мир правильным и делали его правильным, если даже ценой этого оказывалась их собственная жизнь. Они с кривыми усмешками вставали под командование маменькиных сынков, которых кто-то пропихнул в Сандхерст, но для них было большой радостью узнать, что их командир, такой же как они, ничем не отличается от них, прошел тот же путь. И теперь он для них, не тот самый сукин сын из разведки, а один из своих, один из той самой тонкой красной линии. Тот, за кого любой из них не раздумывая, отдаст свою жизнь.

– Да, господа, – сказал сэр Роберт, – она самая. А теперь – давайте, подумаем, что нам делать дальше...

 

Вертолет, который они ждали – прибыл на рассвете.

Это был «Хорс», тот самый трехроторный монстр, которого побаивались даже пилоты тяжелых бомбардировщиков. Он появился после рассвета, взлетел, наверняка с площадки близ Мирбата, где был крайний промежуточный аэродром перед этими местами – и втащил себя в гору за полчаса, не более. Вблизи он казался неуклюжим и ненадежным, напоминал то ли жука, то ли громадного шершня. Тяжелое, округлое, припадающее назад тело: двигатель у этого вертолета располагался в корме и валами он был связан со всеми тремя винтами, одним впереди, и двумя по бокам, в корме. Гондолы с винтами на корме были закреплены сложной рамной конструкцией, на ней же, были закреплены и задние стойки шасси. Казалось, что эти стойки столь ненадежны, что вот-вот подломятся и вертолет упадет на бок, сломает несущие винты. Но вертолет уверенно, и даже с каким-то изяществом – приземлился на расчищенную для него площадку в горах, и сэр Роберт, в который раз подивился прогрессу. Он слышал про вертолеты, но сам ни разу не летал на них и с большим трудом мог представить, что же держит их в воздухе...

Моложавый человек выбрался из кабины, вместо положенной ему формы на нем был комбинезон лётного техника, каска была стальной, пехотной, повышенной защиты. Безошибочно определив старшего по званию, он отдал салют, представился.

– Сэр, лётный офицер [272] Найджел Тирнан, сэр. Командир экипажа, восемьдесят четвертый тяжелый эскадрон, сэр...

– Слишком много «сэр» не соответствует моему скромному званию, – сказал сэр Роберт, – я всего лишь лидер эскадрона.

– Да, сэр. Но вы известны в этих краях. Для меня честь работать с вами, сэр.

Офицер снова отсалютовал.

– Значит, вам я должен готовить площадки, верно?

– Верно, сэр. Мы постараемся быть скромнее.

– Ну... покажете вертолет?

– С радостью, сэр...

Сэр Роберт Брюс не раз и не два садился за штурвал тяжелого бомбардировщика, но даже по сравнению с «Британией», здесь было слишком много рычагов в кабине. Сам вертолет делился на три части – пилотская кабина, десантный отсек и двигатель: он был установлен в хвосте и занимал весь фюзеляж. Тяжелый «Роллс-Ройс Мерлин», даже после посадки от него шел жар, и было просто удивительно, как его втиснули в такой небольшой фюзеляж. Фактически весь вертолет – был летающим мотором...

– Как вы тут не сварились... – сказал сэр Роберт, смотря на многочисленные рычаги.

– На высоте с этим полегче, сэр, – сказал летный офицер, – правда, подружиться с этой птащкой и впрямь тяжеловато. Я сам учился два года, и до сих пор, не могу сказать, что объездил эту норовистую лошадку.

– Черт, за счет чего она летит.

– Не иначе, сэр, за счет божьего благословения, – сказал летный офицер, – мне самому после самолета не верится, что это может летать.

Десантный отсек был небольшим и тесным. С рифленым металлом на полу, распорками жесткости. В полу – люк и лебедка, по бортам – кроштейны с автоматическими пушками, их питание – из больших коробов с боеприпасами. Еще один пулемет – «Браунинг М3» с удлиненным до предела стволом был установлен в десантном отсеке, ствол его, в термоизолирующем кожухе, проходил через всю пилотскую кабину и торчал в носу. Он был установлен на неподвижном кронштейне и направлен стволами вниз. На полу, рядом с ним была смазка, на перегородке между пилотской кабиной и десантным отсеком – следы копоти.

– Как же вы из него стреляете? Канониру же ничего не видно, – удивился сэр Роберт, примеряясь к пулемету.

– Сэр, канонир просто открывает огонь по нашей команде. Мы же – управляем им, управляя всем вертолетом. Этот пулемет установлен на неподвижном пьедестале, и мы примерно знаем, куда попадут его пули. Нужно просто кормить эту сучку, заправлять ленты. И все. Все будет ОК, сэр.

Сэр Роберт рассмеялся:

– Мне нравится ваш подход к делу. Когда летим?

– Хоть сейчас, сэр.

 

 

21

 

Крепость Бейда