Начало форсированной индустриализации

Курс на индустриализацию был взят в 1925 г. В идеологии до этого периода, как известно, господствовал тезис о вызревании мировой революции. В середине 1920-х гг. стало очевидно, что мировая революция «запаздывает» и появилась новая установка. Суть этой установки заключалась в том, что СССР находился в кольце врагов. Ситуация требовала создания современного ВПК, опиравшегося на внутреннюю материально-техническую базу. Основа этой базы — тяжелая промышленность и высокообразованные кадры.

Ускорение данного процесса в условиях сложившейся политической ситуации, а также победы сталинского направления в идеологии к 1928 г. могло опираться в основном на административную монополию как наиболее исторически опробованный мобилизационный механизм формирования источников индустриализации. Мобилизационный механизм по определению включает «чрезвычайные меры». Хлебозаготовительный кризис 1928 г. был разрешен именно на основе таких методов. Изъятие хлебных излишков в деревне было проведено не на основе выгодной для деревни политики цен, а с помощью чрезвычайных мер, которые положили начало коренным изменениям в политическом механизме управления страной, имевшем в дальнейшем разрушительные   последствия для экономики страны. Причины этих изменений ни в коей мере нельзя считать до конца исследованными, несмотря на опубликование отдельных материалов, касающихся внутрипартийной борьбы в тот период. Для целей нашей лекции необходимо отметить, что экономические причины (хлебозаготовительный кризис) и политические последствия (внедрение чрезвычайных мер и отказ от ранее принятых постановлений по отношению к деревне) так тесно переплелись в конкретных исторических условиях, что их разделение на причины и следствия выглядит искусственным и формальным приемом. Вот почему так важно остановиться именно на конкретных политических событиях тех лет.

Одним из первых в их ряду стал июльский (1928 г.) Пленум ЦК ВКП (б), посвященный обоснованию чрезвычайных мер «по изъятию излишков хлеба» в деревне. Обоснование необходимости подобных мер стало сутью речи И.В. Сталина на пленуме, где он впервые заговорил о «дани», о «сверхналоге» на крестьян для нужд индустриализации. Таким образом, отвергнутые им самим совместно с Н.И. Бухариным и А.И. Рыковым в 1924 г. предложения Е.А. Преображенского о проведении первоначального социалистического накопления за счет деревни теперь были взяты на практическое вооружение. Против такого подхода возражал Н.И. Бухарин, справедливо предлагавший в качестве регулятора роста сельскохозяйственной продукции использовать цены. Именно экономически неоправданную политику цен он считал главной причиной хлебозаготовительного кризиса 1928 г.^[250]

Однако правильные для экономической политики выводы сочетались у Н.И. Бухарина с поддержкой лозунга И.В. Сталина об усилении классовой борьбы^[251]. На ноябрьском (1928 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) обоснование этого лозунга, поддерживавшегося (ИНИЦ.?) И.В. Косиором, Р.И. Эйхе, Ф.И. Голощекиным, Я.Б. Гамарником, превратилось в главную проблему, а контрольные цифры развития на 1928–1929 гг. — в подчиненную. Против лозунга усиления классовой борьбы достаточно определенно высказался только А.И. Рыков. Он же напомнил о необходимости соблюдения рыночного равновесия при планировании темпов роста промышленности^[252]. Однако его замечание было отвергнуто В.В. Куйбышевым, который вслед за И.В. Сталиным характеризовал несоответствие между спросом и предложе­нием как стимул роста промышленности и как показатель роста благосостояния народа. В дальнейшем данная установка стала теоретическим обоснованием устойчивой несбалансированности спроса и предложения товаров в экономике социализма.

Несмотря на активизацию сторонников такой установки, в 1929 г. на V съезде Советов был утвержден первый пятилетний план, сбалансированный по всем важнейшим заданиям промышленности и сельского хозяйства. Но уже в ноябре 1929 г. началось полное отступление от принципов первого пятилетнего плана, произошли отказ от нэпа и переход к ускорению темпов роста промышленности любой ценой. Несмотря на то, что на ноябрьском (1929 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) В.В. Куйбышев говорил о том, что пятилетка «нарушается по всем швам», И.В. Сталин предложил повысить среднегодовой темп прироста промышленности в 1929–1930 гг. до 32%^[253]. В таких условиях говорить о сбалансированности роста промышленности и сельского хозяйства уже не приходилось.

 Необходимость форсированного роста промышленности обосновывалась И.В. Сталиным и его сторонниками не только тезисом нарастания классовой борьбы внутри страны, но и усилением международной опасности и, соответственно, необходимостью развития оборонной промышленности. Создание современной оборонной промышленности было действительно необходимо, но, как показали дальнейшие события, «подхлестывание» темпов объяснялось не только международной обстановкой. Прежде всего методы «подхлестывания» темпов в тех условиях отвечали принципам концентрации власти для борьбы с политическими противниками. Взаимосвязь между политикой темпов и проблемой укрепления власти была предельно ясно раскрыта в письме Ф.Э. Дзержинского В.В. Куйбышеву еще в 1926 г. Он писал: «Если мы не найдем правильной линии в управлении страной и темпа... страна тогда найдет своего диктатора, похоронщика революции, какие бы красные перья ни были на его костюме»^[254].

Политика чрезвычайных мер опиралась на низкий культурный уровень широких народных масс, их искреннюю веру в возможность ускоренного решения экономических проблем административными мерами. Отрицательное действие этих мер усугублялось тем, что люди, их осуществляющие, все больше ценились не за профессиональные качества, а за умение одобрять, поддерживать курс вождя. Массовое уничтожение специалистов во всех областях знания и экономики привело к резкому снижению культурного и профессионального уровня руководителей всех уровней.

В этих условиях задача индустриализации интерпретировалась руководителями всех уровней через призму «подхлестывания темпов» роста в основном тяжелой промышленности. В Госплане бытовала поговорка: «Лучше стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие». Проблема сбалансированности темпов роста промышленности с ростом сельского хозяйства и потребления населения перестала учитываться при принятии хозяйственных решений.

Теоретическое рассмотрение иных подходов к развитию экономики России в конце 1920-х — начале 1930-х гг. мы подробно рассмотрим в следующей лекции. Сейчас отметим, что поиск источников индустриализации в период нэпа был связан с изменениями в социальной структуре экономики СССР.

  Изменения в социальной структуре населения

Население России после его значительного уменьшения в годы войны и революции начало с 1922 г. расти «компенсационным» темпом. К 1928 г. в СССР проживало 154,3 млн человек в сравнении с 139,3 млн в 1913 г. (в сравнимой территории). При этом сельское население страны возросло с 114,6 млн до 125,3 млн человек, т.е. почти на 11 млн, или на 9,3%, а городское увеличилось на 4,3 млн, или на 1,2%. Страна оставалась аграрной прежде всего по типу воспроизводства населения.

При росте сельского населения на 9,3% в период 1913–1928 гг. посевная площадь увеличилась лишь на 5%, т.е. на душу сельского населения посевная площадь под зерновыми уменьшилась на 9%. Урожайность зерновых возросла незначительно: с 6,7 ц/га в 1909–1913 гг. до 7,6 ц/га в 1922–1928 гг.^[255] Производство зерна на душу сельского населения увеличилось лишь с 565,8 кг в 1909–1913 гг. до 570 кг в 1922–1928 гг. Наиболее значительные изменения к концу 1920-х гг. произошли в распределении производственного зерна: увеличилась доля зерна, идущая на прокорм скота, с 26,2% валового сбора в 1925/26 г. до 31,9% в 1927/28 г. Резко снизилась доля товарного зерна. Если производство зерна увеличилось по сравнению с 1913 г. на 24%, то его товарная часть уменьшилась на 30%^[256].

Именно это явление стало основной причиной сокращения к 1928 г. по сравнению с предшествующим периодом удельного веса рабочей силы, занятой в промышленности и торговле, и, соответственно,   увеличения удельного веса занятых в сельском хозяйстве. Начался процесс деиндустриализации и натурализации экономики.

Структура занятых в народном хозяйстве отражает типичные для агарных стран черты, связанные с аграрным перенаселением и обилием «лишних ртов».

Перепись населения 1926 г. позволяет выяснить взаимозависимость между имущественным положением крестьян и количеством работников в хозяйстве. Так, доля занятых в хозяйстве в группе бедняков составляет 23,7%, середняков — 17,6%, зажиточных — 15,9%. Один работающий бедняк кормит более четырех человек, середняк — более пяти, зажиточный — более шести. Само наличие малолетних детей в семье бедняков превращалось в фактор дестабилизации хозяйства и влекло за собой усиление социальной напряженности в деревне, явно проявившееся к концу 1920-х гг. Утверждение, распространяемое в печати того времени, о «кулацкой опасности» никак не подтверждалось социальной структурой деревни, где «кулаки» составляли лишь 5,4% сельского населения и 4,5% занятых в сельском хозяйстве. Недовольство сельского населения проводившейся политикой проявлялось прежде всего средними слоями, которым все более чинились препятствия в развитии промыслов, устанавливались дополнительные налоги. Представители средних слоев нередко переводились в разряд «кулаков» и «лишенцев» — людей без политических прав.

Сравнение данных переписи населения 1897 г. с данными переписи 1926 г. свидетельствует о том, что после революции в стране шел процесс «аграризации» структуры населения. Так, если, по данным переписи 1897 г., доля торгово-промышленного населения составляла 17,2% от общей численности населения, то в 1926 г. — 15,1%^[257], если пролетарии (вместе с семьями) составляли в 1897 г. 17,5%^[258] в населении страны, то в 1926 г. «рабочие» (в разряд которых, кстати, включались с некоторыми оговорками и служащие госаппарата) составляли 10,8% населения^[259]. По мнению историка А. Соколова, исследовавшего материалы переписи 1926 г. и сведения комиссии по налогообложению при СНК и СТО в 1927 г., категория «пролетариат» в этих документах требует пристального анализа. Включение в нее служащих государственного аппарата не только увеличивало количество пролетариата, но и искажало его структуру. Дело в том, что старая интеллигенция, вошедшая в госаппарат, все больше испытывала к себе враждебное отношение так называемых выдвиженцев. Большинство из них, хотя и имело «рабочее» прошлое, все более удалялось от нужд рабочего класса, лицемерно бравируя пролетарским происхождением. «Номенклатурным» выдвиженцам удалось в силу их несвязанности с интеллигенцией и ее традициями использовать недовольство простых людей трудностями нэпа для борьбы со «старыми спецами». Не последнюю роль они сыграли и в преувеличении опасностей, связанных с ростом капиталистических элементов в городе, доля которых составляла лишь 1,8% населения и 2,4% занятых в народном хозяйстве. Как показала практика, основная опасность для развития экономики коренилась именно в формировании «нового» бюрократического аппарата, который вобрал в себя худшие традиции прошлого и был скорее их продолжением, чем новизной.

 Социальная структура населения СССР, сложившаяся к 1928 г., была одним из факторов принятия решения о форсированной индустриализации. Если преимущественное развитие сельского хозяйства как первоначальная основа индустриализации в одном из ее вариантов предполагала стимулирование крестьянина и его частного производства, то вариант форсированной индустриализации означал преимущественное развитие промышленности и, соответственно, пролетариата. Государство диктатуры пролетариата политически, во всяком случае в теории, опиралось на пролетариат, численность и значение которого в период нэпа не стало определяющим. СССР оставался страной аграрной. Крестьянство не могло стать политической опорой государства диктатуры пролетариата в понимании правящей партии. Поэтому курс на форсированную индустриализацию логически опирался на необходимость изменения социальной структуры населения в сторону роста и укрепления рабочего класса.