Святоплъкъ повелекъ отца своего

междю Угорьскими иноходьцы…

Повез (поволок) убитого тестя своего Туграхана на волокуше – носилках между венгерскими иноходцами. Такой способ транспортировки убитых и раненых был принят в степи до недавнего времени.

…Из 2800 лексем «Слова» только четыре содержат в своем составе «КЪ» – «рекъ», «кобякъ», «гзакъ», «кончакъ». И я не уверен, что в этих случаях мусин–пушкинский список в точности копирует орфографию списка XVI века. Вполне возможно, что эти слова в списке XVI века были без редуцированного на конце. Есть доказательства того, что Мусин–Пушкин привнес в список орфографические правила своего времени. Так несколько раз он записывает: «оттвориша», и. современные исследователи вынуждены, сохраняя в комментариях смущеиное молчание, выправлять – «отвориша». В древнерусской письменности долгие согласные не обозначались. (Часто встречается в его списке и удвоенное «с» в слове «русский»).

Этой тонкости недоучел Мусин–Пушкин. Вполне возможно, что он не заметил в тексте нелюбви к сочетанию «КЪ», и простодушно проставил Недостающий «ъ» там, где его и не было.

Впрочем, Переписчик XVI века мог и «пропустить» такое окончание в имени «Кобякъ» из соображений этимологических: за несколько слов до фразы «падеся Кобякъ», переписчик уже исполнил это имя с другим окончанием: – «поганого Кобяка». Таким же образом написание «Кончакъ» подтверждалось примерами «Кончака», «Кончакови».

Слово «рекъ» семантически прозрачней, чем «рея». Мне непонятно только одно – как уцелел Гзакъ.

Гзакъ бежитъ серымъ влъком

Кончакъ ему следъ править къ Дону Великому.

Может быть, по аналогии с «Кончакъ»?

 

 

П р и м е ч а н и е

Слово о полку Игореве. М., 1967, стр. 144.

 

 

Неувиденный переводчик

Десятки писателей и ученых переводили «Слово» с древнерусского на современный. Во главе этого перечня имен можно было бы поставить имя Переписчика XVI века, если бы оно было известно. Он первым предпринял попытку перевести «Слово» на язык своего века.

Литературное произведение исторически обусловлено, неповторимо; между оригиналом и списком не может быть полного тождества, невозможно сохранить полностью специфичность подлинника. Такая задача практически граничила бы с требованием фотографической дословности, машинного копирования. Такого уровня дубликации не могли достичь даже ученые – переписчики XVIII века, которые уже относились к «Слову» как к памятнику бесценному. Расхождения между мусин–пушкинским и екатерининским списками значительны.

Перед П–16 не ставилось требования натуралистически точно передать оригинал со всеми подробностями «ошибок». «Слово» предназначалось не для науки, (которой ещё не существовало), а для бытового чтения. И потому задача П–16 формулировалась просто – старую повесть сделать понятной читателю XVI века. Он выступал одновременно как переводчик и как комментатор. Такой подход приводил к художественному пересозданию типичных черт оригинала. В частности, к переосмыслению непонятных образов, к домыслу.

Литературное произведение черпает содержание из общественного сознания, а реализует его с помощью средства общения – языка; эта конкретизация не искажает действительности, только если общественное сознание и средство общения у автора и читателя едины.

По мере развития общественного сознания народа, в среде которого возникло произведение, содержание его в некоторых частях устаревает, становится непонятным и вызывает превратные толкования: так устаревают исторические реалии, особенности отношений между людьми и пр. Развивается и язык, главным образом, его стилистика: выражение, использованное автором как просторечие, так и воспринимающееся современным автору читателем, может потерять просторечный характер, а то и вовсе превратиться в архаизм. Поэтому нынешний читатель воспринимает подлинник искаженно, а переводчик должен бы исходить из первичного – неискаженного – восприятия, – говорит теоретик перевода Иржи Левый¹.

Переписчик, как читатель XVI века, воспринимал многое в подлиннике XII века искаженно. Специфические выражения, характерные для авторского диалекта, представляли бессодержательную форму, поскольку не мргли быть конкретизированы в восприятии Переписчика. Он не всегда заменял форму, но наполнял ее новым содержанием, используя все доступные ему средства.

Расхождения между лаконичными фразами подлинника и описательным пространным толкованием в списке–переводе одна из труднейших проблем при работе над древнейшими поэтическими текстами. Здесь очень часто один и тот же персонаж или предмет обозначается по–разному, порой просто намеками или косвенными указаниями, которые понятны лишь тем, кто хорошо знает историю и мифологию. И, добавим,– палеографическую традицию.

При решении проблемы Переписчика, которая существует, к сожалению, незаметно для исследователя, необходимо учитывать и следующие практические моменты, возникающие в процессе работы переводчика.

«От оригинального художника требуется постижение действительности, которую он изображает, от переводчика – постижение произведения, которое он передает. Хороший переводчик должен быть хорошим читателем.

…Проникновение переводчика в смысл произведения проходит, грубо говоря, на трех уровнях.

Первой ступенью является дословное понимание текста, т.е. понимание филологическое. Филологическое постижение не требует от субъекта никаких особых данных, кроме специальной подготовки и ремесленной практики. На этой ступени причины переводческих ляпсусов чаще всего следующие:

А. Омонимические ошибки.

1. Неправильное решение при выборе частного значения слова.

2. Принятие одного слова за другое, сходно звучащее.

3. Замена иноязычного слова сходнозвучащим словом своего языка.

Б. Ошибки из–за неправильного усвоения контекста.

4. Неправильное включение слова в реальный контекст произведения (непонимание реалий).

5. Неправильное включение слова в систему авторских взглядов (непонимание замысла).

Вторая ступень проникновения в авторский замысел. При правильном прочтении читатель постигает стилистические факторы языкового выражения, т.е. настроение, ироническую или трагическую окраску, наступательный тон или склонность к сухой констатации и пр.

Третья. Через постижение стилистического и смыслового наполнения отдельных языковых средств и частных мотивов переводчик приходит к постижению художественных единств, т.е. явлений художественной действительности произведения: характеров их отношений, места действия, идейного замысла автора. Этот способ постижения текста наиболее труден, поскольку переводчик, как и каждый читатель, тяготеет к атомистическому восприятию слов и мотивов, и необходимо развитое воображение, чтобы целостно воспринять художественную действительность произведения. Не составляет труда, например, схватить стилистический строй одной реплики, но трудно из всех реплик и действий персонажа составить себе представление о его характере. Воображение необходимо переводчику не менее, чем режиссеру, без него трудно добиться целостного постижения подлинника. Под обычным требованием к переводчику – ознакомиться с реалиями среды, изображенной в оригинале – подразумевается необходимость непосредственно изучить действительность, отраженную автором, чтобы воссоздать ее отражение при переводе.

Во всех случаях переводческого непонимания действуют два фактора: неспособность переводчика представить себе изображенную в произведении действительность или мысль автора и ложные семантические связи, на которые наводит язык оригинала, будь то случайные омонимы или подлинная многозначность текста…»².

Я так обильно цитирую положения, высказываемые теоретиком художественного перевода, потому что они целиком приложимы и к работе нашего Переписчика. Мы встречаем в его списке ляпсусы, типичные для переводческой практики: и омонимические ошибки, и ошибки из–за неправильного усвоения контекста. Сталкиваемся со случаями явного непостижения художественных единств «Слова»: образов Автора, Игоря, Бояна, Святослава Всеволодича, отношений этих персонажей между собой и сложное авторское отношение к проблеме Поля, и, как следствие, – непонимание идейного замысла автора, выпукло проявляющее себя в комментариях и дописках Переписчика.

Исследователи несправедливо приуменьшают роль Переписчика. Почему–то выгодней видеть в нем копииста и не больше, вопреки известному положению – копировалось механически, почти машинно лишь Священное Писание; даже клякса чернильная, сделанная в ранней копии, повторялась последующими книгописцами; произведения же светской литературы не копировались, а переводились на язык переписчика. Переписчик был волен сокращать оригинал и вносить дополнения, расшифровывать имена и пояснять реалии. «Слово» не избежало участи всех других произведении жанра, подвергшихся размножению. И с этим печальным фактом, как бы не хотелось в него не поверить, приходится соглашаться. Ибо обусловлен он исторически. Нет никаких оснований полагать, что к «Слову о полку Игореве» Переписчики отнеслись иначе, чем к другим многочисленным произведениям литературы несвященного содержания.

Мы вправе считать «Слово» памятником языка и поэзии двух эпох–XII и XVI веков и относиться к Переписчику не как к бездумному копиисту, а как к творчески активному интерпретатору, редактору и в некоторых случаях – соавтору.

Только такой реалистический подход позволяет правильно понять судьбу «Слова» и прочесть текст. А, установив механику методов Переписчика – отделить зерно оригинала от плевел, попытаться воссоздать подлинный текст XII века.

Постскриптум: Переписчик XVIII века (Мусин–Пушкин) тоже внес несколько своих пояснений в текст «Слова». Они легко вычленяются. Мусин–Пушкин знал историю лучше, чем его предшественник: он пользовался несомненно более широким кругом материалов при работе над своим списком. Он часто уточняет персоналии «Слова». В одном месте четко выделена вставка Мусин–Пушкина.

Пети было песь Игореви

того (Олга) внуку.

Случайно уцелели скобки. Если бы Мусин–Пушкин хотел сделать явным свое написание, стилиз «Олга» был бы излишен. Достаточно «Олега», чтобы не понадобились никакие скобки: написание выдавало бы новую орфографическую норму.

В большинстве других подобных случаев Мусин–Пушкин устранил скобки, и его добавления вошли в авторский текст. Возвращаю утраченные скобки:

…Были вечи Трояни,

Минула лета Ярославля,

Были плъци Олговы,

(Ольга Святьславличя)