Звериное поднялось смятение.

Весь отрывок я предлагаю читать:

Тогда въступи Игорь Князь въ злать стремень

И поеха по чистому полю.

Солнце ему тъмою путь заступаше.

Нощь стонущи ему грозою.

Птичь убуди свистъ.

Зверин въста зби.

Дивъ кличетъ връху древа…

 

 

П р и м е ч а н и я

Слово о полку Игореве, под редакцией и в переводе графа А. И. Мусина–Пушкина, М., 1800.

Слово о полку Игореве, под редакцией В. И. Стеллецкого. М., 1987, стр. 130.

Срезневский И. Материалы к словарю древнерусского языка. Т. 1, 1009.

 

 

Изяслав на кровати

Не всегда в появлении темных мест виновен П–16¹. Возникают они и от неверного членения строки. По признанию Мусина–Пушкина разобрать рукопись «было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни раздробления слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления»².

Все это затрудняло чтение рукописи. Мусин–Пушкин опасался допустить ошибки, подобные той, какую сделал Щербатов при разборе грамоты новгородцев князю Ярославу («по что отъял еси поле заячь и Милоацы?», вместо «по что отъял еси поле заячьими ловцы?»)

Однако вопреки собственному предостережению, Мусин–Пушкин допустил при расчленении сплошных строк на слова ошибки, не уступающие щербатовскои: «Кь мети» вместо «къмети», «въ стазби» – «въста зби», «мужа имеся» – «мужаимься» и т.д.

Непонятые редактором слова часто писались с большой буквы и превращались в собственные имена. Так у Мусина–Пушкина получалось «Кощей» – мнимое имя половца, «Урим» – имя воеводы или соратника Игоря.

Рассмотрим случай, когда, неправильная разбивка привела к рождению ложной метафоры. Исследователи, пытаясь поправить Мусина–Пушкина, тратили много энергии и приходили к результатам ещё более курьезным. Литературное бесчувствие ученых читателей порождает порой в «Слове» чудовищные в своей искусственности образы, не свойственные и «Слову» и литературе в целом.

«Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острым мечи о шеломы Литовслiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ Литовскыми мечи. И схотию на кровать и рекъ: «Дружину твою, Княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша».

Подчеркнутое место Мусин–Пушкин перевел так:

«На семь то одре лежа произнесъ онъ». Поправок было множество. Наиболее интересные исправления следующие: 1) «И схоти юнак рова тьи рекъ». Перевод этого сербо–русского предложения предлагается такой: «И схотел юноша ямы (могилы) тот сказал». Но в словаре автора есть уже термин «уноша» – юноша, и «юнак» не проходит, но, несмотря на это, продолжали: 2) «и схыти юнак рова…» – т.е. похитила юношу могила; 3) «и схопи» – т.е. схапала; 4) «и с хотию на кроватъ и рекъ» – «и с любимцем на кровь, а тот сказал»; 5) «и с хотию на кровать и рекъ» – «и с любимцем на кровать и сказал».

В. И. Стеллецкого шокирует эта картина, и он предложил перевести – «и с милою на кровать»…

Если бы мне пришлось иллюстрировать «Слово», я воплотил бы в красках все сочиненные толкователями образы. И этот эпизод просится под кисть.

Степь, политая кровью трава; разбросаны тела литовцев с помятыми шлемами. Среди поля широкого стоит деревянная кровать с никелированными шишечками. На ней лежит возбужденный Изяслав с любимым человеком (признаки пола коего прикрыты фиговым щитом). А вокруг кровати – трупы, а на них – вороны…

Предложенные варианты разбивок отличаются грамматической и литературной недостаточностью.

Прежде всего грамматической.

1) В разбивке Мусина–Пушкина утрачено, по крайней мере, два сказуемых. Они «подразумеваются».

Этот недостаток не устраняется и следующими «членителями».

2) Начинательный союз «и» в памятнике всегда употребляется перед глаголом. Н. М. Дылевский отметил этот пример как особый: «встречен только один случай с начинательным «и» не перед глаголом – «и с хотию на кровать»³.

Опять исключительная грамматическая ситуация, как в истории с единичным применением «а» в финальной строке. Я рассматриваю весь кусок Изяслава как эпический монолит.

Моя разбивка:

 

…Единъ же	Изяславъ сынъ Васильковъ
позвони	своими острыми меча о шеломы Литовскiя;
притрепа	славу деду своему Всеславу,
	а самъ подъ чръленымя шиты
	на кроваве траве, притрепанъ
	литовскыми мечи
исхоти	юна кров.
	А тьи рекъ: Друживу твою, кпяже,
	птиць крилы приоде, а звери кровь
	полизаша.
	Не бысь ту брата Брячаслава, ни
	другаго – Всеволода. Единъ же
изрони	жемчюжну душу из храбра тела.
	чересъ злато oжepeлie.
	(Один же Изяслав сын Васильков
	позвонил своими острыми мечами о
	шлемы литовские,
	«притрепал» славу деду своему Всеславу,
	а сам под красными щитами
	на кровавой траве «притрепанный»
	литовскими мечами
	исходил юной кровью.
	А тот сказал: Дружину твою,
	князь, птиц крылья приодели,
	а звери кровь полизали.
	Не было тут брата Брячеслава,
	ни другого – Всеволода. Один ты
	изронил жемчужную душу из храброго
	тела через златое ожерелье…)

«Исходить кровью» – устойчивое сочетание во многих славянских языках. Значение его – «умирать от потери крови» (Даль). Вероятно, «исхоти» – написание авторское. Если бы в оригинале значилась форма – «исходи». Переписчик, несомненно, узнал бы ее и сохранил орфографию.

И грамматически и литературно это прочтение точнее.

Вместо ужасной кровати на поле кровавой битвы, вместо любовника Изяславова – простой, известный фразеологизм, точно вписывающийся в образный строй и стилистику эпического текста.

 

Дополнение

 

Обидно. Литературы по «Слову» накопилось за два века великое множество. За всем уследить просто невозможно. Особенно за старыми, «провинциальными» выступлениями, которые не попали в основное русло науки по «Слову».

Когда статья уже была написана, мне в каталоге одной библиотеки встретилась карточка: Н. И. Маньковский. «Слово о полку Игореве» – лирическая поэма внука Боянова. Житомир, 1915 г.

Я затребовал и обнаружил в этой книжке разбивку «юна кров» (стр. 98).

Уже тогда можно было избавиться от «любовника на кровати».

А он пребывает на оной до сего дня.

 

 

П р и м е ч а н и я