Языке). Пушкин легко покинул стены родного дома и ни разу в стихах не упомянул ни матери, ни отца. Упоминания же

дяди Василия Львовича скоро стали откровенно ироническими. Детство, однако, - слишком важный этап в самосознании человека, чтобы его можно было бы вычеркнуть, ничем не заменив. Заменой мира детства, мира, к которому человек, как правило, обращается всю жизнь как к источнику дорогих воспоминаний, мира, в котором он узнает, что доброта, сочувствие и понимание - норма, а зло и одиночество - уродливое от нее уклонение, для Пушкина стал Лицей. Представление о Лицее как о родном доме, о лицейских учителях как старших, а о лицеистах как товарищах, братьях окончательно оформилось в сознании поэта в середине 1820-х годов, когда реальные лицейские воспоминания уже слились в картину сравнительно далекого прошлого, а гонения, ссылки, клевета, преследовавшие поэта, за-ставили его искать опору в идиллических воспоминаниях. Так Лицей становился в сознании Пушкина идеальным царством дружбы, а лицейские друзья - идеальной аудиторией его поэзии. Тот, кому приходилось наблюдать людей, умирающих от ран в сознании, знает, с какой неожиданной силой вспыхивают у них воспоминания далекого и, казалось бы, прочно забытого детства. Пушкин не вспомнил недавно скончавшейся матери, не позвал ни отца, ни брата, ни сестры. Он вспомнил Лицей:

"Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать". Расставание с детством и вступление во "взрослую" жизнь воспринималось Пушкиным, рвущимся из Лицея, торжественно.

Глава II

Петербург. 1917 – 1820

В Петербурге Пушкин жил с начала июня 1817 года (9 июня состоялся выпускной акт Лицея, и того же месяца он уже был в Петербурге) по 6 мая 1820 года, когда он выехал по царскосельской дороге, направляясь в южную ссылку. Петербург закружил Пушкина. В широком черном фраке с неско шенным и фалдами (такой фрак назывался a l'americaine; нарочитая грубость его была верхом щегольской утонченности) и в широкой шляпе a la bolivar (поля такой шляпы бывали ее *) он спешит вознаградить себя за вынужденное шестилетнее уединение. "Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева, Киселева и других <...> Говоришь, бывало: «Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим нарсудом: ни в одном из них ты не найдешь сочувствия и пр.». Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь, - Пушкин опять с тогдашними львами!" Оду "Вольность" роднит с идеями Н. Тургенева не только противопоставление любовной и политической поэзии, но весь круг идей, отношение к французской революции и русскому самодержавию. Ода "Вольность" выражала политические концепции Союза Благоденствия, и воззрения Н.И. Тургенева отразились в ней непосредственным образом Николай Тургенев не был единственным связующим звеном между Пушкиным и Союзом Благоденствия. Мы уже говорили о том, что нравственный идеал Союза Благоденствия был окрашен в тона героического аскетизма. Истинный гражданин мыслился как суровый герой, отказавшийся ради общего блага от счастья, веселья, дружеских пиров. Проникнутый чувством любви к родине, он не растрачивает своих душевных сил на любовные увлечения. Этика героического самоотречения, противопоставлявшая гражданина поэту, героя - любовнику и Свободу - Счастью, была свойственна широкому кругу свободолюбцев - от Робеспьера до Шиллера. Граница между декабристами и близкими к ним либерально-молодежными кругами делила надвое и сферу этики, и область непосредственных жизненно-бытовых привычек, стиль каждодневного существования. Однако их лозунгом была веселая бедность и лень. Для Дельвига, Баратынского и поэтов их круга веселье было лишь литературной позой. Пушкин же сделал "поэтическое" поведение нормой для реального. Поэтическая шалость и бытовое "бунтарство" стали обычной чертой его жизненного поведения.

В то время, когда решалась судьба Пушкина и друзья хлопотали за поэта перед императором, по Петербургу поползла гнусная сплетня о том, что поэт был секретно, по приказанию правительства, высечен. Не зная, на что решиться, - покончить ли с собой или убить императора как косвенного виновника сплетни, - он бросился к Чаадаеву. Хлопоты Карамзина, Чаадаева, Ф. Глинки несколько облегчили участь Пушкина: ни Сибирь, ни Соловки не стали местом его ссылки. 6 мая 1820 года он выехал из Петербурга на юг с назначением в канцелярию генерал- лейтенанта И.Н. Инзова.

Глава III

Юг. 1820 – 1824

Пушкин направлялся в Екатеринослав (ныне Днепропетровск), где в это время находилась резиденция начальника иностранных колонистов на юге России Инзова, к чьей канцелярии он был причислен. Маршрут поэта пролегал в стороне от московского тракта - через Лугу, Великие Луки, Витебск, Могилев, Чернигов и Киев. До Царского Села его проводили друзья - Дельвиг и Яковлев. Далее он ехал один, в сопровождении крепостного дядьки Никиты Козлова. Позади была петербургская жизнь - впереди дорога. Начался период скитаний, жизни без постоянного, места, без быта. Он продлился до 9 августа 1824 года, когда нога поэта ступила на порог родительского дома в Михайловском. отныне жизненный путь Пушкина определился однозначно - и в собственных глазах, и в глазах общества отныне он не шалун, пишущий стихи, а Поэт.