Особенности повествовательной манеры

Специфика раннего чеховского повествования проявляется в том, что события рассказа представлены поверхностно, «снаружи», так, как видит их беспристрастный рассказчик, повествователь: «Альбом» (1883), «На кладбище» (1883), «Двое в одном» (1884), «Устрицы» (1884) и мн.др. В рассказе «Двое в одном» события передаются от лица рассказчика при помощи оценочных конструкций: «Ах ты, дрянь этакая!».

В 1890-е гг. повествовательная манера писателя заметно усложняется. Усложнение это проявляется в соотношении позиций главного героя, рассказчика и автора. На протяжении всего произведения оценки одних и тех же событий героем и повествователем не совпадают.

В рассказе «Учитель словесности» (1894) это несовпадение наиболее ощутимо в той части, где речь идет о счастливой жизни Никитина после свадьбы: отстраненная манера повествования позволяет увидеть события рассказа глазами Никитина (как «идиллию», «сказку») и в тоже время повествователь предоставляет читателю возможность скептически воспринимать происходящее.

Позиция повествователя почти всегда остается отстраненной, трезво-скептической, что открывает простор для двойственной оценки героев.

В поздней прозе Чехова можно наблюдать ряд изменений в повествовательной манере. Авторская позиция выражается в предельно скрытых формах. Повествование само ненавязчиво ориентирует на повторное чтение. Сфера изображения включает и самосознание героя, чего раньше не отмечалось. На первый план сюжета выходят события внутреннего мира героев, их рефлексия и саморефлексия. В таких случаях повествование ведется от имени героя-рассказчика, чем оправдывается прямое описание чувств: «Дом с мезонином» (1896), «Моя жизнь» (1896), «Крыжовник» (1898), «О любви» (1899).

В рассказе «Дама с собачкой» (1899) через внутренний монолог Гурова показана попытка примирить тайную и явную жизни. «У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая — протекавшая тайно. И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может, случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как например, его служба в банке, споры в клубе, его «низшая раса», хождение с женой на юбилеи, — все это было явно». В пространстве реальном, явном пребывает лишь тень Гурова. Эта тень не столько темный двойник, проявляющийся в слабо контролируемых эмоциях и нравственных поступках, сколько раскаивающаяся в изломах души личность. Любовь как всепобеждающее чувство, бесспорно, берет верх над его тенью, и вообще над человеком, который раньше по-настоящему никогда не любил.

Раскрывая психологию основных персонажей, Чехов использует различные средства интроспекции.

В рассказе «Архиерей» (1902) средством интроспекции становится церковный клирос. Главный герой — преосвященный Петр — мудрый старец. Большую часть своей жизни он проводит в церкви, читает проповеди, выслушивает просьбы и жалобы прихожан, давая при этом, как ему казалось, мудрые советы. Постепенно, с возрастом архиерей становиться угрюмым, нелюдимым, беспокойным и одиноким. Теперь его раздражали лицемерие, неискренность, которую он нередко замечал в людях. Отсюда — его чувство профессиональной несостоятельности, одиночества, тоски. Даже мать робела перед ним, отчуждение матери усугубило депрессию героя. Ведь, несмотря на возраст и духовный сан, Петру всегда не хватало материнского тепла и нежности.

Мотивация поступков и раскрытие внутреннего состояния Нади Шуминой («Невеста» (1903)) осуществляется при помощи пейзажа: через всю повесть проходит мотив сада. Накануне свадьбы героиня находится в беспокойном и неопределенном состоянии, и в унисон этому состоянию сад обволакивает туман «белый, густой», который «тихо подплывает к сирени, хочет закрыть ее». После бегства из-под венца и городских мытарств героиня, наконец, возвращается домой и видит «тот же сад», но уже «залитый солнцем, веселый, шумный».