Повествует О разных мелких событиях, происшедших во Флите, и О таинственном поведении мистера Уинкля и рассказывает О Том, как бедный Арестант Канцлерского суда был, наконец, освобожден

Мистер Пиквик был так глубоко растроган горячей привязанностью Сэма, что не проявил никаких признаков гнева или неудовольствия по поводу той стремительности, с какой Сэм добровольно попал в долговую тюрьму на неопределенный срок. Единственным пунктом, по которому он упорно требовал объяснения, была фамилия кредитора, но ее мистер Уэллер не менее упорно скрывал.

– От нее никакого толку не будет, сэр, – снова и снова повторял Сэм. Это существо злобное, недоброжелательное, неуступчивое, коварное и мстительное, с жестоким сердцем, которого ничем не смягчить, как заметил добродетельный священник об одном старом джентльмене, страдавшем водянкой, когда тот сказал, что, поразмыслив, он предпочитает оставить деньги своей жене, а не на сооружение церкви.

– Но подумайте, Сэм, – убеждал мистер Пиквик, – сумма так невелика, что ее легко можно уплатить; а теперь, когда я решил оставить вас у себя, не забывайте, что вы гораздо больше принесете пользы, имея возможность выходить из тюрьмы.

– Очень вам признателен, сэр, – серьезно ответил мистер Уэллер, – но мне бы не хотелось.

– Чего не хотелось бы, Сэм?

– Не хотелось бы унижаться и просить милости у такого бессовестного врага.

– Но вы никакой милости не просите, отдавая ему его деньги, Сэм, доказывал мистер Пиквик.

– Прошу прощенья, сэр, – возразил Сэм, – но это была бы очень большая милость – заплатить ему деньги, а он ее не заслуживает. Вот в чем тут дело, сэр.

Заметив, что мистер Пиквик с некоторым раздражением потирает нос, мистер Уэллер счел благоразумным переменить тему разговора.

– Я принимаю свое решение из принципа, сэр, – заметил Сэм, – так же, как вы принимаете свое, и тут мне приходит на ум человек, который покончил с собой из принципа. О нем вы, конечно, слыхали, сэр.

Мистер Уэллер умолк и искоса бросил лукавый взгляд на своего хозяина.

– Никакого «конечно» тут быть не может, Сэм, – сказал мистер Пиквик, начиная улыбаться, несмотря на тревогу, вызванную упрямством Сэма. – Молва о вышеупомянутом джентльмене не дошла до моих ушей.

– Неужели, сэр? – воскликнул мистер Уэллер. – Вы меня удивляете, сэр. Он был государственный чиновник.

– Вот как? – сказал мистер Пиквик.

– Да, сэр, – подтвердил мистер Уэллер, – и был очень приятный джентльмен – один из тех точных и аккуратных людей, которые засовывают ноги в маленькие пожарные ведра из резины, если погода дождливая, и прижимают к сердцу только одного друга – нагрудник из заячьих шкурок; он копил деньги из принципа, менял сорочку каждый день из принципа; никогда не разговаривал с родственниками из принципа, опасаясь, как бы они не попросили у него взаймы, и вообще был на редкость приятный тип. Он стригся из принципа раз в две недели и договорился покупать костюмы из экономического принципа – три костюма в год, с тем чтобы старые принимали назад. Как очень регулярный джентльмен, он обедал всегда в одном и том же месте, где брали шиллинг девять пенсов с человека, и, бывало, съедал на добрый шиллинг девять пенсов, как частенько замечал хозяин, заливаясь слезами, не говоря уже о том, что он раздувал зимой огонь в камине, а это обходилось ровно в четыре с половиной пенса ежедневно, и досадно было смотреть на него при этом. А держал он себя на редкость важно! «Дайте Пост, когда прочтет этот джентльмен, – покрикивал он ежедневно, входя в комнату. – Позаботьтесь о Таймсе, Томас, дайте мне посмотреть Морнинг Геральд, когда он освободится, не забудьте занять очередь на Кроникл и принесите-ка Адвертайзер». А потом он сидел, не сводя глаз с часов, и выбегал ровно за четверть минуты, чтобы подкараулить мальчика, приносившего вечернюю газету, которую он читал с таким интересом и упорством, что все прочие посетители доходили до отчаяния и сумасшествия, в особенности один раздражительный старый джентльмен; в таких случаях лакею всегда приходилось за джентльменом присматривать, чтобы он не поддался искушению и не пустил в дело нож для разрезания жаркого. Ну-с, так вот, сэр, приходил он сюда и занимал лучшее место в течение трех часов, и после обеда никогда ничего не пил, а только спал, и потом шел в кофейню на одной из ближайших улиц и выпивал маленький кофейник кофе с четырьмя сдобными пышками, после этого он шел домой в Кенсингтон *и ложился спать. Как-то вечером он очень заболел; посылает за доктором. Доктор приезжает в зеленой карете с приставной лестницей на манер изделий Робинзона Крузо, которую он сам мог опускать, вылезая из кареты, убирать за собой, чтобы кучеру не нужно было слезать с козел; таким образом, кучер дурачил публику, показывал ей только свою ливрею, а штаны на нем были не под стать ей. «В чем дело?» спрашивает доктор. «Очень болен», – говорит пациент. «Что вы сегодня ели?» спрашивает доктор. «Жареную телятину», – отвечает пациент. «А самое последнее что вы съели?» –говорит доктор. «Сдобные пышки», – говорит пациент. «А, вот оно что! – говорит доктор. –Я вам сейчас же пришлю коробку пилюль, и больше вы к ним никогда, говорит, не прикасайтесь». – «К чему не прикасаться? – спрашивает пациент. – К пилюлям?» – «Нет, к сдобным пышкам»,

– говорит доктор. «Как! – говорит пациент, подпрыгнув в постели. – Каждый вечер в течение пятнадцати лет я съедал из принципа четыре сдобных пышки!» «Ну, так вы откажитесь от них из принципа», – говорит доктор. «Сдобные пышки очень полезны, сэр», – говорит пациент. «Сдобные пышки очень вредны, сэр», сердито говорит доктор. "Но они так дешевы, – говорит пациент, сбавляя тон,

– и очень сытны, если принять во внимание цену". – «Вам они обойдутся во всяком случае слишком дорого, даже если вам будут платить за то, чтобы вы их ели, – говорит доктор. – Четыре пышки каждый вечер убьют, говорит, вас в полгода». Пациент смотрит ему прямо в лицо, долго думает и, наконец, говорит: «Вы уверены в этом, сэр?» – «Могу поставить на карту свою репутацию врача», – говорит доктор. «Как вы думаете, сколько сдобных пышек прикончили бы меня сразу?» – спрашивает пациент. «Не знаю», – говорит доктор. «Как вы думаете, если купить на полкроны, этого хватит?» – спрашивает пациент. «Пожалуй, хватит», – говорит доктор. «А на три шиллинга наверняка хватит?» говорит пациент. «Несомненно», – говорит доктор. «Очень хорошо, – говорит пациент, – спокойной ночи». Утром он встает, растапливает камин, велит принести на три шиллинга пышек, поджаривает их, съедает все и пускает себе пулю в лоб.

– Зачем же он это сделал? – быстро спросил мистер Пиквик, ибо был весьма потрясен трагической развязкой этой истории.

– Зачем он это сделал? – повторил Сэм. – Да хотел подкрепить свой великий принцип, будто пышки полезны, и доказать, что он никому не позволит вмешиваться в его дела!

Такого рода уловками и увертками отвечал мистер Уэллер на вопросы своего хозяина в тот вечер, когда водворился во Флите. Убедившись, наконец, что все уговоры бесполезны, мистер Пиквик скрепя сердце разрешил ему снять угол у лысого сапожника, который арендовал маленькую камеру в одной из верхних галерей. В это скромное помещение мистер Уэллер перенес тюфяк и подушку, взятые напрокат у мистера Рокера, и, расположившись здесь на ночь, почувствовал себя, как дома, словно родился в тюрьме и вся его семья прозябала в ней на протяжении трех поколений.

– Вы всегда курите перед сном, старый петух? – осведомился мистер Уэллер у своего квартирохозяина, когда они оба расположились на ночь.

– Да, курю, молодой бентамский петушок *, –ответил сапожник.

– Разрешите полюбопытствовать, почему вы стелете себе постель под этим-вот еловым столом? – спросил Сэм.

– Потому что я привык к кровати с четырьмя столбиками для балдахина раньше, чем попал сюда, а потом убедился, что ножки стола ничуть не хуже, ответил сапожник.

– У вас чудной характер, сэр, – сказал Сэм.

– Такого добра у меня нет, – возразил сапожник, покачав головой, – и если вам оно понадобилось, боюсь, что вы не так-то легко найдете себе что-нибудь в здешней канцелярии.

Вышеприведенный короткий диалог начался, когда мистер Уэллер лежал, растянувшись, на своем тюфяке в одном конце камеры, а сапожник – на своем в другом конце. Камера освещалась тростниковой свечой и трубкой сапожника, которая вспыхивала под столом, как раскаленный уголек.

Разговор, как ни был он краток, чрезвычайно расположил мистера Уэллера в пользу квартирохозяина, и, приподнявшись на локте, он начал внимательно его разглядывать, на что у него до сей поры не было ни времени, ни охоты.

Это был человек с землистым цветом лица, как у всех сапожников, и с жесткой взъерошенной бородой, тоже как у всех сапожников. Его лицо странная, добродушная, уродливая маска – украшалось парой глаз, должно быть очень веселых в прежние времена, ибо они все еще блестели. Ему было шестьдесят лет, и одному богу известно, на сколько лет он состарился от пребывания в тюрьме, а потому странным казалось, что вид у него довольный и лицо почти веселое. Он был маленького роста, и теперь, скрючившись в постели, производил такое впечатление, будто у него нет ног. Во рту у него торчала большая красная трубка; он курил и смотрел на свечу с завидным благодушием.

– Давно вы здесь? – спросил Сэм, нарушая молчание, длившееся довольно долго.

– Двенадцать лет, – ответил сапожник, покусывая конец трубки.

– Неуважение к суду? – осведомился Сэм.

Сапожник кивнул головой.

– Ну, так зачем же вы продолжаете упрямиться, – сказал Сэм сурово, – и губите свою драгоценную жизнь в этом-вот загоне для скота? Почему не уступите и не попросите прощения у лорд-канцлера, что из-за вас его суд покрыл себя позором, не скажете ему, что вы теперь очень раскаиваетесь и больше не будете так делать?

Сапожник засунул трубку в угол рта, улыбнулся, опять передвинул ее на старое место, но ничего не сказал.

– Почему вы так не поступите? – настойчиво повторил Сэм.

– Что? – откликнулся сапожник. – Вы плохо понимаете эти дела. Ну что, по-вашему, меня погубило?

– По-моему, – сказал Сэм, снимая нагар со свечи, – началось с того, что вы залезли в долги, да?

– Никогда не был должен ни единого фартинга, – отозвался сапожник. Придумайте еще что-нибудь.

– Ну, может быть, – сказал Сэм, – вы скупали дома, что, выражаясь деликатно, значит свихнуться, или вздумали их строить, что, выражаясь по-медицинскому, значит потерять надежду на выздоровление.

Сапожник покачал головой и сказал:

– Придумайте еще что-нибудь.

– Надеюсь, вы не затевали тяжбы? – подозрительно спросил Сэм.

– Никогда в жизни, – отвечал сапожник. – Дело в том, что меня погубили деньги, оставленные мне по завещанию.

– Бросьте! – сказал Сэм. – Кто этому поверит! Хотел бы я, чтобы какой-нибудь богатый враг вздумал погубить меня этим-вот способом. Я бы ему не помешал.

– О, я вижу, вы мне не верите, – сказал сапожник, мирно покуривая трубку. – На вашем месте я бы и сам не поверил. А все-таки это правда.

– Как это случилось? – спросил Сэм, склоняясь к тому, чтобы поверить, такое сильное впечатление произвел на него сапожник.

– А вот как, – отвечал сапожник. – С одним старым джентльменом – я на него работал в провинции и был женат на его бедной родственнице (она умерла, да благословит ее бог, и возблагодарим его за это) – случился удар, и он отошел.

– Куда? – осведомился Сэм, которого клонило ко сну после многочисленных событий этого дня.

– Как я могу знать куда? – возразил сапожник, который, наслаждаясь своей трубкой, говорил в нос. – Отошел к усопшим.

– А, понимаю! – сказал Сэм. –Что же дальше?

– Ну, так вот, – продолжал сапожник, – он оставил пять тысяч фунтов.

– Очень благородно с его стороны, – вставил Сэм.

– Одну из них, – сообщил сапожник, – он оставил мне, потому что я был, понимаете ли, женат на его родственнице.

– Очень хорошо, – пробормотал Сэм.

– А так как он был окружен множеством племянниц и племянников, которые вечно ссорились и дрались между собой из-за денег, то меня он назначил своим душеприказчиком и оставил мне остальные тысячи по доверию, чтобы разделить между ними, как сказано в завещании.

– Что значит – по доверию? – осведомился Сэм, очнувшись от дремоты. Если это не наличные, то какой от них прок?

– Это юридический термин, вот и все, – пояснил сапожник.

– Не думаю, – сказал Сэм, покачав головой. – Какое уж там доверие в этой лавочке? А впрочем, продолжайте.

– Так вот, – сказал сапожник, – когда я хотел утвердить завещание, племянницы и племянники, которые были ужасно огорчены, что не все деньги достались им, вошли с caveat *.

– Что такое? – переспросил Сэм.

– Юридическая штука – все равно что сказать: «Стоп!», – ответил сапожник.

– Понимаю, – сказал Сэм, – зять хабис корпус. Ну?

– Но, убедившись, что они не могут между собой договориться, продолжал сапожник, – и, стало быть, не могут оспорить завещание, они взяли назад свое caveat, и я распределил наследство. Едва я успел это сделать, как один племянник возбуждает дело об отмене завещания. Спустя несколько месяцев дело разбирается у старого, глупого джентльмена в задней комнате где-то в переулке собора св. Павла; четыре адвоката взяли себе каждый по одному дню, чтобы надоедать ему по очереди, а потом он недели две размышляет и читает показания в шести томах и, наконец, выносит решение, что завещатель был не в своем уме и, стало быть, я должен вернуть все деньги и уплатить издержки. Я обжаловал решение; дело переходит к трем или четырем очень сонным джентльменам, которые уже слушали его в первом суде, при котором они состоят законниками, но определенной работы у них нет, – разница только в том, что там их называли докторами, а здесь – делегатами, – не знаю, понятно ли вам это; и они очень вежливо утвердили решение старого джентльмена. После этого мы перешли в Канцлерский суд, где дело находится и по сей день и где навсегда останется. Вся моя тысяча фунтов давным-давно перешла к моим адвокатам, а имущество, как они это называют, и издержки оцениваются в десять тысяч фунтов, и вот из-за них я здесь сижу и буду сидеть до самой смерти и чинить сапоги. Кое-кто из джентльменов поговаривал о том; чтобы поднять вопрос в парламенте, и, вероятно, так бы они и сделали, да только у них не было времени приходить ко мне, а я не мог идти к ним; мои длинные письма им надоели, и они бросили это дело. Вот вам святая истина, без всяких недомолвок или преувеличений, и ее прекрасно знают пятьдесят человек как в этой тюрьме, так и за ее стенами.

Сапожник приостановился, чтобы удостовериться, какое впечатление произвел его рассказ на Сэма, но убедившись, что тот погрузился в сон, вытряхнул пепел из трубки, вздохнул, положил трубку, натянул на голову одеяло и заснул.

На следующее утро мистер Пиквик в одиночестве сидел за завтраком (Сэм в комнате сапожника усердно занимался приведением в порядок башмаков и черных гетр своего хозяина), когда раздался стук в дверь, и не успел мистер Пиквик крикнуть: «Войдите!» – как появилась голова, украшенная шевелюрой и вельветовой шапочкой, каковые головные уборы мистер Пиквик без труда признал личной собственностью мистера Сменгля.

– Как поживаете? – осведомилась эта достойная личность, сопровождая вопрос несколькими десятками кивков. – Послушайте, вы никого не ждете сегодня утром? Трое каких-то дьявольски элегантных джентльменов спрашивали вас внизу и стучались во все двери нижнего этажа. За это им чертовски влетело от постояльцев, потрудившихся открыть дверь.

– Ах, боже мой! Как глупо! – вставая, воскликнул мистер Пиквик. – Да, не сомневаюсь, что это кое-кто из моих друзей, которых я ждал вчера.

– Ваши друзья! – вскричал Сменгль, схватив мистера Пиквика за руку. Больше ни слова! Будь я проклят, но с этой минуты они – мои друзья, а также друзья Майвинса. Чертовски симпатичный джентльмен эта скотина Майвинс, не правда ли? – добавил Сменгль с большим чувством.

– Я так мало знаю этого джентльмена, – нерешительно начал мистер Пиквик, – что я...

– Понимаю, понимаю! – перебил Сменгль, схватив мистера Пиквика за плечо. – Вы познакомитесь с ним ближе. Вы будете в восторге от него. Этот человек, сэр, – с торжественной миной присовокупил Сменгль, – наделен комическим талантом, который сделал бы честь Друрилейнскому театру *.

– В самом деле? – сказал мистер Пиквик.

– Ей-богу правда! – воскликнул Сменгль. – Вы бы послушали, как он изображает четырех котов в тачке – четырех котов, сэр, клянусь честью! Вы понимаете, как это чертовски остроумно? Будь я проклят, если вы не полюбите этого человека, когда узнаете его качества! У него один только недостаток, маленькая слабость, о которой я, знаете ли, уже упоминал.

Так как мистер Сменгль покачал при этом головой конфиденциально и сочувственно, мистер Пиквик понял, что должен что-то сказать, и посему сказал: «А!» – и с нетерпением взглянул на дверь.

– А! – подхватил мистер Сменгль, с важным видом вздохнув. – Это чудесный товарищ, вот кто он такой, сэр. Лучшего товарища не найти. Но есть у него один недостаток. Если бы явилась ему сию минуту тень его деда, сэр, он взял бы у нее деньги под вексель.

– Неужели? – воскликнул мистер Пиквик.

– Да, – подтвердил мистер Сменгль. – И будь в его власти вызвать ее еще раз, он бы это сделал через два месяца и три дня, чтобы переписать вексель.

– Это весьма замечательные черты, – сказал мистер Пиквик, – но боюсь, что, пока мы тут беседуем, мои друзья разыскивают меня и не знают, что делать.

– Я их провожу, – предложил Сменгль, направляясь к двери. – Всего хорошего. Я, знаете ли, не потревожу вас, пока они будут здесь. До свиданья...

Произнеся последние два слова, Сменгль вдруг остановился, снова закрыл дверь, которую успел открыть, и, потихоньку приближаясь к мистеру Пиквику, на цыпочках подошел к нему вплотную и спросил чуть слышным шепотом:

– Не могли бы вы мне ссудить полкроны до конца будущей недели?

Мистер Пиквик, едва удерживаясь от улыбки, но тем не менее храня серьезный вид, достал монету и положил ее в руку мистеру Сменглю, после чего этот джентльмен с многочисленными кивками и подмигиваниями, намекающими на великую тайну, отправился на поиски трех посетителей, которых вскоре и привел. Кашлянув трижды и столько же раз кивнув, чтобы заверить мистера Пиквика в том, что не забудет заплатить, он очень любезно пожал всем руки и, наконец, удалился.

– Дорогие мои друзья! – сказал мистер Пиквик, пожимая по очереди руку мистеру Танмену, мистеру Уинклю и мистеру Снодграссу, ибо это были именно они. Как я рад вас видеть!

Триумвират был очень растроган. Мистер Тапмен скорбно покачал головой, мистер Снодграсс с нескрываемым волнением извлек носовой платок, а мистер Уинкль отошел к окну и громко засопел.

– С добрым утром, джентльмены! – провозгласил Сэм, появляясь в этот момент с башмаками и гетрами. Долой меланхолию, как сказал малыш, когда его учительница умерла. Добро пожаловать в колледж, джентльмены!

– Этот безумный человек, – сообщил мистер Пиквик, похлопывая Сэма по голове, когда тот опустился на колени, чтобы застегнуть своему хозяину гетры, – этот безумный человек, чтобы остаться со мной, заставил арестовать себя.

– Что такое? – воскликнули трое друзей.

– Да, джентльмены, – подтвердил Сэм, – я... пожалуйста, стойте смирно, сэр... я – арестант, джентльмены. Схватило, как сказала леди, собираясь рожать.

– Арестант! – с непонятным волнением воскликнул мистер Уинкль.

– Что такое, сэр! – отозвался Сэм, поднимая голову. – В чем дело, сэр?

– Я надеялся, Сэм, что... ничего, ничего, – стремительно сорвалось с языка у мистера Уинкля.

Было нечто столь резкое и беспокойное в манерах мистера Уинкля, что мистер Пиквик невольно взглянул на своих двух друзей, ожидая объяснения.

– Мы не знаем, – ответил вслух мистер Тапмен на этот немой вопрос. Последние два дня он был очень возбужден и сам на себя не похож. Мы опасались, не случилось ли чего-нибудь, но он категорически это отрицает.

– Нет, нет, – вмешался мистер Уинкль, краснея под взглядом мистера Пиквика, – право же, ничего не случилось. Уверяю вас, ничего не случилось, дорогой сэр. Мне придется уехать ненадолго из города по личному делу, и я надеялся упросить вас, чтобы вы разрешили Сэму меня сопровождать.

Физиономия мистера Пиквика выразила еще большее удивление.

– Я... я... думаю, – запинаясь, продолжал мистер Уинкль, – что Сэм не стал бы возражать, по теперь, конечно, это невозможно, раз он арестован. Придется ехать мне одному.

Когда мистер Уинкль произнес эти слова, мистер Пиквик с некоторым изумлением почувствовал, что пальцы Сэма, застегивавшего гетры, задрожали, словно он был удивлен или испуган. Сэм посмотрел на мистера Уинкля, когда тот умолк, и хотя они обменялись только мимолетным взглядом, но, по-видимому, поняли друг друга.

– Сэм, вы что-нибудь об этом знаете? – быстро спросил мистер Пиквик.

– Нет, не знаю, сэр, – отозвался мистер Уэллер, начиная с большим усердием застегивать гетры.

– Вы уверены, Сэм? – настаивал мистер Пиквик.

– Видите ли, сэр, – отвечал мистер Уэллер, – я уверен в том, что раньше ни разу об этом не слышал. Если у меня есть какие-то догадки, – добавил Сэм, взглянув на мистера Уинкля, – я не имею никакого права о них говорить, потому что боюсь, знаете ли, ошибиться.

– А я не имею никакого права вмешиваться в личные дела друга, как бы он ни был мне близок, – помолчав, сказал мистер Пиквик. – Разрешите только сказать, что я ровно ничего во всем этом не понимаю. Довольно! Больше мы к этому возвращаться не будем.

Выразив таким образом свою мысль, мистер Пиквик перевел разговор на другие темы, а мистер Уинкль начал постепенно приходить в себя, хотя все еще был очень далек от полного спокойствия. Столько вопросов нужно было им обсудить, что утро пролетело быстро. В три часа, когда Сэм водрузил на маленький обеденный стол жареную баранью ногу и огромный паштет, а блюдо с овощами и кувшины с портером разместил на стульях, на диване и где придется, все почувствовали, что могут отдать должное обеду, хотя мясо было куплено и зажарено, а паштет приготовлен и испечен по соседству, в тюремной кухне.

После этого выпили одну-две бутылки очень хорошего вина, за которым мистер Пиквик послал в кофейню «Кубок» близ Докторс-Коммонс. Пожалуй, вместо «одну-две» правильнее было бы сказать «полдюжины», ибо к тому времени, когда вино было выпито, а чай убран, зазвонил колокол, возвещавший, что настало время расходиться по домам.

Если днем поведение мистера Уинкля казалось необъяснимым, то сейчас, когда под наплывом чувств и своей доли вина – одной из шести бутылок – он начал прощаться с другом, оно стало романтическим и торжественным. Он выждал, пока удалились мистер Тапмен и мистер Снодграсс, схватил руку мистера Пиквика и горячо пожал, выражая всей своей физиономией твердую и непреложную решимость, зловеще сочетавшуюся с глубоким унынием.

– Спокойной ночи, дорогой сэр, – сквозь стиснутые зубы проговорил мистер Уинкль.

– Да благословит вас бог, дорогой мой! – промолвил мягкосердечный мистер Пиквик, отвечая на рукопожатие молодого друга.

– Пора! – крикнул мистер Тапмен из галереи.

– Да, да, сию минуту, – отозвался мистер Уинкль. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, – сказал мистер Пиквик.

Затем последовала еще одна «спокойная ночь», и еще одна, и еще с полдюжины, а мистер Уинкль продолжал пожимать руку своему другу и с тем же странным выражением смотреть ему в лицо.

– Что случилось? –спросил, наконец, мистер Пиквик, когда рука у него заныла от рукопожатий.

– Ничего, – отвечал мистер Уинкль.

– Ну, спокойной ночи, – сказал мистер Пиквик, пытаясь выдернуть руку.

– Мой друг, мой благодетель, мой высокоуважаемый спутник! – пробормотал мистер Уинкль, уцепившись за его руку. – Не судите меня строго, не судите, когда узнаете, что я, доведенный до крайности непреодолимыми препятствиями...

– Ну, что же вы! – воскликнул мистер Тапмен, появляясь в дверях. – Идите, а не то нас тут запрут!

– Да, да, иду! – ответил мистер Уинкль.

И, собравшись с силами, он выбежал из камеры.

В то время как мистер Пиквик с немым удивлением смотрел им вслед, пока они шли по коридору, на площадке лестницы появился Сэм и шепнул что-то на ухо мистеру Уинклю.

– О, разумеется, положитесь на меня! – громко ответил этот джентльмен.

– Благодарю вас! Вы не забудете, сэр? – осведомился Сэм.

– Конечно, не забуду, – отозвался мистер Уинкль.

– Желаю вам удачи, сэр, – сказал Сэм, притронувшись к шляпе. – Мне бы очень хотелось отправиться с вами, сэр, но, конечно, хозяин – прежде всего.

– Вы остаетесь, и этот поступок делает вам честь, – сказал мистер Уинкль.

С этими словами они расстались внизу лестницы.

– Чрезвычайно странно, – заметил мистер Пиквик, возвращаясь в камеру и задумчиво присаживаясь к столу. – Что мог затеять этот молодой человек?

Он сидел, обдумывая этот вопрос, как вдруг раздался голос тюремщика Рокера, осведомлявшегося, можно ли войти.

– Войдите, – отвечал мистер Пиквик.

– Я вам принес подушку помягче, сэр, – сообщил Рокер, – вместо той временной, какая была у вас прошлой ночью.

– Благодарю вас, – сказал мистер Пиквик. – Не хотите ли стаканчик вина?

– Вы очень добры, сэр, – отвечал мистер Рокер, принимая предложенный стакан. – За ваше здоровье, сэр.

– Благодарю вас, – отозвался мистер Пиквик.

– С сожаленьем должен вам сообщить, сэр, что вашему квартирохозяину сделалось очень худо этой ночью, – сказал Рокер, поставил стакан и стал разглядывать подкладку своей шляпы, приготовляясь вновь ее надеть.

– Как? Арестант Канцлерского суда? – воскликнул мистер Пиквик.

– Ему недолго оставаться арестантом Канцлерского суда, сэр, – отвечал Рокер, поворачивая свою шляпу так, чтобы можно было прочесть имя мастера.

– Вы меня пугаете! – промолвил мистер Пиквик. Что вы хотите сказать?

– У него уже давно чахотка, – пояснил мистер Рокер, – а с ночи он стал задыхаться. Доктор уже полгода назад сказал, что спасти его может только перемена климата.

– Ах, боже мой! – воскликнул мистер Пиквик. Неужели закон в течение полугода медленно убивал этого человека?

– Насчет этого я ничего не знаю, – отвечал Рокер, обеими руками приподнимая шляпу за поля. – Вероятно, с ним случилось бы то же самое, где бы он ни был. Сегодня утром его перевели в больницу; доктор говорит, что нужно во что бы то ни стало поддерживать его силы, и начальник прислал ему со своего стола вина, бульону и всякой всячины. Начальник в этом не виноват, сэр.

– Да, конечно, – поспешил согласиться мистер Пиквик.

– А все-таки боюсь, что его песенка спета, – продолжал Рокер, покачивая годовой. – Я только что предлагал Недди держать пари на два шестипенсовика против одного, но он не согласился и был прав. Покорнейше благодарю, сэр. Спокойной ночи, сэр.

– Постойте, – с волнением сказал мистер Пиквик. Где больница?

– Как раз над вашей камерой, сэр, – отвечал Рокер. – Если хотите, я вас провожу.

Мистер Пиквик, не говоря ни слова, схватил шляпу и тотчас же вышел.

Тюремщик молча шел впереди; осторожно приподняв щеколду, он знаком предложил мистеру Пиквику войти. Эта была большая унылая палата с несколькими железными кроватями; на одной из них, вытянувшись, лежал человек, похожий на тень: иссохший, бледный, страшный. У изголовья его сидел старичок в сапожничьем переднике и, вооружившись роговыми очками, читал вслух библию. Это был счастливый наследник.

Больной опустил руку на плечо своему товарищу, прося прекратить чтение. Тот послушно закрыл книгу и положил ее на кровать.

– Откройте окно, – сказал больной.

Сапожник повиновался. Стук экипажей и повозок, дребезжание колес, крики взрослых и детей – все звуки большого города, возвещавшие о жизни и деятельности, сливаясь в глухой шум, ворвались в комнату. Из этого хриплого гула выделялся время от времени неудержимый смех или обрывок какой-то звонкой песни, распеваемой кем-то в беспокойной толпе, на секунду задевал слух, а потом тонул в реве голосов и топоте ног, – разбивались волны бурного житейского моря, тяжело катившего свои воды за окном. Печальны эти звуки для задумчивого слушателя в любое время. Какими же печальными кажутся они тому, кто бодрствует у смертного одра!

– Здесь нет воздуха, – прошептал больной. – Эти стены отравляют его. За ними, когда я бродил там много лет назад, воздух был свежий; проникая в тюрьму, он делается горячим и тяжелым. Я не могу им дышать.

– Мы оба дышали им долгие годы, – сказал старик. – Ободритесь!

Наступило короткое молчание, и оба посетителя приблизились к кровати. Больной притянул к себе руку старого товарища по тюрьме и, ласково сжав ее обеими руками, не выпускал.

– Надеюсь, – прошептал он немного спустя так тихо, что они должны были наклониться к кровати, чтобы расслышать невнятные звуки, срывавшиеся с его бледных губ, – надеюсь, милосердный судья вспомнит о моем тяжелом наказании на земле. Двадцать лет, мой друг, двадцать лет в этой отвратительной могиле! У меня разрывалось сердце, когда умер мой ребенок, а я не мог даже поцеловать его в гробике. С тех пор среди этого шума и разгула мое одиночество стало ужасным. Да простит меня бог! Он видел мою одинокую, томительную смерть.

Он сложил руки и, прошептав еще что-то, чего никто не расслышал, погрузился в сон – сперва это был только сон, потому что они видели, как он улыбался.

Они разговаривали шепотом, потом тюремщик, наклонившись к подушке, отшатнулся.

– Клянусь богом, он получил свободу! – воскликнул тюремщик.

Да, получил. Но при жизни он стал так похож на мертвеца, что они не заметили, когда он умер.

 

ГЛАВА XLV,

 

Повествующая о свидании мистера Сэмюела Уэллера со своим семейством. Мистер Пиквик совершает осмотр маленького мира, в котором обитает, и принимает решение как можно меньше соприкасаться с ним в будущем

Как-то утром, спустя несколько дней после своего заточения, мистер Сэмюел Уэллер с величайшей заботливостью привел в порядок камеру хозяина и, убедившись, что он комфортабельно расположился со своими книгами и бумагами, удалился, чтобы провести час-другой с наибольшей приятностью. Утро было прекрасное, и Сэмюелу пришло в голову, что пинта портера на свежем воздухе поможет скоротать ему ближайшие четверть часа не хуже, чем всякое другое развлечение, какое он мог себе позволить.

Придя к такому выводу, он отправился в буфетную. Купив пиво и получив вдобавок газету трехдневной давности, он пошел к кегельбану и, сев на скамью, начал развлекаться очень степенно и методически.

Прежде всего он освежился глотком пива, а потом поднял взор к окну и платонически подмигнул молодой леди, которая чистила там картофель, Затем он развернул газету, сложил ее так, чтобы судебная хроника была сверху, а поскольку это дело очень трудное и раздражающее, если дует хотя бы легкий ветерок, то Сэм, покончив с ним, снова хлебнул пива. Затем он прочел две строки и оторвался от газеты, чтобы взглянуть на двух субъектов, игравших тут же партию в мяч, по окончании которой он одобрительно крикнул: «Очень хорошо!» – и окинул взглядом зрителей, чтобы узнать, согласны ли они с ним. Это повлекло за собой необходимость взглянуть также и на окно; а так как молодая леди все еще была там, то простая вежливость требовала подмигнуть снова и, прибегнув к пантомиме, выпить за ее здоровье еще глоток пива, что Сэм и проделал. Состроив свирепую гримасу мальчугану, который, широко раскрыв глаза, следил за этой процедурой, он положил ногу на ногу и, держа обеими руками газету, начал читать всерьез.

Едва успел он сосредоточиться в надлежащей степени, как вдруг ему почудилось, что где-то в коридоре выкрикивают его имя. И он не ошибся, ибо оно быстро передавалось из уст в уста, и вскоре воздух огласился криками: «Уэллер!»

– Здесь! – громовым голосом гаркнул Сэм. – В чем дело? Кто его спрашивает? Или прислали нарочного сказать, что его дача горит?

– Кто-то спрашивает вас в прихожей, – объяснил стоявший поблизости человек.

– Пожалуйста, присмотрите, старина, за этой-вот газетой и кружкой, попросил Сэм. – Я сейчас приду. Ей-богу, если бы меня вызывали в суд, так и то не могли бы поднять больше шума!

Сопровождая эти слова деликатным щелчком по голове вышеупомянутого молодого джентльмена, который, не подозревая о своем близком соседстве с разыскиваемой особой, вопил во всю глотку: «Уэллер!» – Сэм поспешно прошел по двору и взбежал по ступеням в прихожую. Здесь первое, что он увидел, был его возлюбленный родитель, сидящий со шляпой в руке на нижней ступеньке внутренней лестницы и через каждые полминуты оравший во все горло: «Веллер!»

– Ну, чего вы орете? – быстро спросил Сэм, когда старый джентльмен испустил еще один вопль. – Раскраснелся так, что смахивает на сердитого стеклодува. В чем дело?

– Ага! А то я уже начал побаиваться, Сэмми, – отозвался старый джентльмен, – не отправился ли ты на прогулку в Ридженси-парк.

– Бросьте, – сказал Сэм, – нечего поддразнивать жертву скупости, слезайте-ка со ступеньки. Чего вы тут расселись? Я здесь не живу.

– Я тебе покажу такую потеху, Сэмми, – начал старший мистер Уэллер, вставая.

– Постойте минутку, – перебил Сэм, – вы весь белый сзади.

– Правильно, Сэмми, сотри это, – сказал мистер Уэллер, когда сын стал его чистить. – Здесь могут принять за личное оскорбление, если человек будет разгуливать обеленным, а, Сэмми?

Тут мистер Уэллер проявил столь недвусмысленные симптомы сдавленного смеха, что Сэм поспешил положить этому конец.

– Да успокойтесь! – сказал Сэм. – Отроду не видывал такого старого чудака. Ну, чего вы надрываетесь?

– Сэмми, – сказал мистер Уэллер, вытирая лоб, – боюсь, как бы мне не дохохотаться до апоплексического удара, мой мальчик.

– Ну, так для чего же вы это делаете? – полюбопытствовал Сэм. – Что вы можете на это ответить?

– Как ты думаешь, Сэмивел, кто приехал сюда вместе со мной? – спросил мистер Уэллер, отступая шага на два, сжимая губы и поднимая брови.

– Пелл? – предположил Сэм.

Мистер Уэллер покачал головой, и его румяные щеки раздулись от смеха, который пытался вырваться на велю.

– Может быть, человек с пятнистым лицом? – высказал догадку Сэм.

Снова мистер Уэллер покачал головой.

– Ну так кто же? – спросил Сэм.

– Твоя мачеха! – сказал мистер Уэллер, и хорошо, что он это сказал, иначе щеки неизбежно лопнули бы от неестественного растяжения.

– Твоя мачеха, Сэмми! – повторил мистер Уэллер. И красноносый, сын мой, и красноносый! Хо-хо-хо!

Тут с мистером Уэллером начались конвульсии от смеха. Сэм созерцал его с широкой улыбкой, постепенно расплывшейся по всей физиономии.

– Они пришли серьезно потолковать с тобой, Сэмми, – сообщил мистер Уэллер, вытирая глаза. – Ни слова не говори им о бессердечном кредиторе, Сэмми.

– Как, разве они не знают, кто он такой? – осведомился Сэм.

– Понятия не имеют, – отвечал отец.

– Где они? – спросил Сэм, на чьей физиономии отражались все гримасы старого джентльмена.

– В уютном местечке, – сообщил мистер Уэллер. Попробуй залучить красноносого в такое место, где нет спиртного! Не удастся, Сэмивел, не удастся! Мы сегодня очень приятно прокатились сюда от «Маркиза», Сэмми, – продолжал мистер Уэллер, когда почувствовал себя способным изъясняться членораздельно. Я запряг старую пегую в эту повозку, что осталась от первого муженька твоей мачехи, поставили кресло для пастыря, и будь я проклят, – с глубоким презрением добавил мистер Уэллер, – и будь я проклят, если не вынесли на дорогу перед нашей дверью лесенку, чтобы по ней взобраться.

– Да вы шутите! – воскликнул Сэм.

– Я не шучу, Сэмми, – возразил отец, – жаль, что ты не видел, как он цеплялся за край экипажа, словно боялся рухнуть с высоты шести футов и разбиться на миллион частиц. Наконец, все-таки вскарабкался, и мы поехали, и мне сдается, – я повторяю: мне сдается, Сэмми, – что его малость потряхивало на поворотах.

– А не налетали вы случайно разок-другой на столбы? – предположил Сэм.

– Боюсь, Сэмми, – отвечал мистер Уэллер, подмигивая с наслаждением, боюсь, что я разок-другой за них зацепил; он всю дорогу вылетал из кресла.

Тут старый джентльмен покачал гол