Содержащая, краткое описание компании, собравшейся в «павлине», и повесть, рассказанную торговым агентом

От созерцания борьбы и сутолоки политической жизни приятно обратиться к безмятежному покою жизни семейной. Не будучи по существу рьяным приверженцем ни единой из партий, мистер Пикник тем не менее заразился энтузиазмом мистера Потта настолько, что все свое время и внимание отдавал делам, описание которых дано в последней главе, составленной на основании его собственных заметок. Пока он был поглощен этим занятием, не терял времени даром и мистер Уиккль, – он посвящал его приятным прогулкам и маленьким загородным экскурсиям с миссис Потт, не упускавшей случая скрасить томительное однообразие жизни, на которое она постоянно жаловалась. Таким образом, оба эти джентльмена прижились в доме редактора, в то время как мистер Тапмен и мистер Снодграсс были в значительной степени предоставлены самим себе. Питая весьма слабый интерес к делам общественным, они коротали свой досуг главным образом за теми развлечениями, какие можно было найти в «Павлине» и которые ограничивались китайским бильярдом, находившимся в первом этаже, и кегельбаном, удаленным на задний двор. В тайну и прелесть этих двух игр, куда более туманных, чем предполагают простые смертные, посвятил их мистер Уэллер, в совершенстве постигший такого рода забавы. Благодаря этому они могли коротать время и не ощущать гнетущей его тяжести, хотя и были большей частью лишены полезного и приятного общества мистера Пиквика.

Однако всего занятнее бывало в «Павлине» по вечерам, что заставляло двух друзей отклонять даже приглашения даровитого, хотя и скучного Потта. Как раз по вечерам «коммерческая комната» служила местом сборища для кружка людей, чьи характеры и нравы с наслаждением наблюдал мистер Тапмен, чьи слова и дела имея обыкновение заносить в свою книжку мистер Снодграсс.

Всем известно, что такое комнаты для торговых агентов. Комната в «Павлине» по существу ничем не отличилась от такого рода помещений: иными словами, это была большая комната, скудно убранная, обстановка которой в прежние времена была несомненно лучше, чем теперь, – с огромным столом посредине и множеством столиков по углам, с обширной коллекцией разнокалиберных стульев и старым турецким ковром, который занимал в этой просторной комнате столько же места, сколько занял бы дамский носовой платок, разостланный на полу караульни. Две-три огромные географические карты украшали стены; в углу на длинном ряде колышков болтались неуклюжие, пострадавшие от непогоды балахоны с замысловатыми капюшонами. Каминная полка была украшена деревянной чернильницей с огрызком пера внутри и с половинкой облатки на ней, путеводителем и адресной книгой, историей графства без переплета и останками форели в стеклянном гробу. Воздух был насыщен табачным дымом, который придавал грязноватую окраску всей комнате, а в особенности пыльным красным занавескам на окнах. Буфетная служила пристанищем для самых разнообразных предметов, среди которых наибольшее внимание обращали на себя судок с очень мутной соей, козлы, два-три кнута, столько же дорожных пледов, поднос с ножами и вилками и горчица.

Здесь-то и пребывали мистер Тапмен и мистер Снодграсс вечером по окончании выборов, вместе с другими временными обитателями гостиницы проводя досуг за куреньем и выпивкой.

– Ну-с, джентльмены, – сказал дородный, крепкий мужчина лет сорока, об одном глазе – очень блестящем черном глазе, который поблескивал и плутовски и добродушно, – ну-с, джентльмены, выпьем за наши собственные благородные особы. Я всегда предлагаю компании этот тост, а сам пью за здоровье Мэри. Верно, Мэри?

– Не приставайте ко мне, противный! – отозвалась служанка, явно польщенная комплиментом.

– Не уходите, Мэри, – продолжал человек с черным глазом.

– Отстаньте, нахал! – оборвала юная особа.

– Не горюйте, Мэри! – крикнул одноглазый, когда девушка вышла из комнаты. – Скоро я к вам приду. Будьте бодрее, милочка!

Тут он без особых затруднений начал подмигивать всей компании единственным глазом, к превеликому удовольствию пожилого субъекта с грязной физиономией и глиняной трубкой.

– Забавные создания – эти женщины, – сказал грязнолицый субъект, когда водворилось молчание.

– Да, что и говорить, – откликнулся, затягиваясь сигарой, человек с багровым лицом.

После этих философических замечаний разговор снова оборвался.

– А все-таки, есть на свете вещи и почуднее женщины, – сказал человек с черным глазом, медленно набивая большую голландскую трубку с очень вместительной головкой.

– Вы женаты? – осведомился человек с грязным лицом.

– Не могу сказать этого о себе.

– Я так и думал.

И грязнолицый радостно захохотал над своею же собственной репликой, а его примеру последовал человек с мягким голосом и благодушной физиономией, который считал своим долгом соглашаться со всеми.

– А все-таки, джентльмены, – сказал восторженный мистер Снодграсс, – в нашей жизни женщины являются великой опорой и утешением!

– Совершенно верно! – тотчас же согласился благодушный джентльмен.

– Когда они в хорошем расположении духа, – вставил грязнолицый.

– И это верно, – сказал благодушный.

– Я восстаю против такой оговорки, – возразил мистер Снодграсс, чьи мысли мгновенно обратились к Эмили Уордль, – восстаю с презрением... с негодованием. Покажите мне человека, который смеет говорить против женщин как таковых, и я ему напрямик скажу, что он – не мужчина!

И мистер Снодграсс вынул изо рта сигару и энергически ударил кулаком по столу.

– Вот это прекрасный довод, – объявил благодушный.

– Довод, включающий положение, которое я отрицаю, – перебил субъект с грязной физиономией.

– И ваше замечание также весьма справедливо, сэр, – сказал благодушный.

– За ваше здоровье, сэр! – воскликнул одноглазый торговый агент, одобрительно кивая мистеру Снодграссу.

Мистер Снодграсс поблагодарил.

– Всегда люблю послушать хорошие доводы, – сказал торговый агент, убедительные, вроде вашего... очень поучительно. Ну, а этот маленький спор о женщинах напомнил мне одну историю, которую я слыхал от старика дяди. Вот потому-то я и заметил, что бывают на свете вещи почуднее женщин.

– Хотел бы я услышать эту историю, – заметил краснолицый человек с сигарой.

– Да ну? – лаконически отозвался агент, продолжая курить с большим увлечением.

– Хотел бы и я послушать, – сказал мистер Тапмен, до сей поры не раскрывавший рта.

Он всегда стремился расширить свой кругозор.

– И вам хотелось бы? Ну, в таком случае я расскажу. А впрочем, нет!.. Знаю, что вы все равно не поверите, – объявил человек с плутовским глазом, сообщая этому органу на сей раз еще более плутовское выражение.

– Конечно, поверю, раз вы говорите, что это правда, – возразил мистер Тапмен.

– Ну-с, на таких условиях я начну рассказ, – ответил агент. – Слыхали вы когда-нибудь о крупной торговой фирме «Билсон и Сдам»? А впрочем, неважно, если и не слыхали, потому что они давненько уже ее прикрыли. Восемьдесят лет прошло с тех пор, как приключилась эта история с агентом фирмы «Билсон и Сдам», а был он закадычным другом моего дяди, и дядя рассказал эту историю мне. У нее странное название, но обыкновенно он ее называл:

 

«ПРИКЛЮЧЕНИЕ ТОРГОВОГО АГЕНТА»

и рассказывал ее примерно так:

"Однажды зимним вечером, часов в пять, когда только-только начало смеркаться, на дороге, что тянется по песчаным холмам Мальборо * в направлении к Бристолю, можно было увидеть человека в двуколке, понукавшего усталую лошадь. Я говорю – можно было увидеть, и не сомневаюсь, что его и увидали бы, случись здесь проходить кому-нибудь, кто не слеп; но погода была такая скверная, а вечер такой сырой и холодный. что на дороге не было ничего, кроме воды, и путник подвигался помаленьку вперед посредине дороги, одинокий и порядком приунывший. Если бы какой-нибудь торговый агент тех времен заметил маленькую ненадежную двуколку с кузовом цвета глины и красными колесами, а также злую, норовистую гнедую рысистую кобылу, которая, казалось, происходила от лошади мясника и пони двухпенсового почтальона, он сразу узнал бы в этом путнике не кого иного, как Тома Смарта из крупной фирмы «Билсон и Сдам», Кейтетов-стрит, Сити. Но так как ни один торговый агент его не видел, то никто ничего об этом и не знал; и вот Том Смарт, его двуколка цвета глины, с красными колесами, и злая рысистая кобыла подвигались вместе вперед, храня про себя свою тайну; и никому никакой прибыли от этого не было.

Даже на нашей скучной планете есть много мест получше, чем холмы Мальборо, когда там дует сильный ветер. А если вы сюда еще прибавите пасмурный зимний вечер, грязную мокрую дорогу и проливной дождь да еще испытаете их действие на собственной персоне, вы оцените глубокий смысл этого замечания. Ветер дул не в лицо и не в спину, – хотя и это не особенно приятно, – а как раз поперек дороги, так что дождь лил струями, косыми, как линейки, которые проводят в школьных тетрадках, чтобы мальчики хорошо писали косым почерком. На секунду ветер стихал, и путник начинал обольщаться надеждой, что ураган, истощив запас злости, прилег на отдых, как вдруг ууу!

– вдали раздавался вой и свист, и ветер мчался над вершинами холмов, рыскал по равнине и, напрягая все силы по мере своего приближения, в бурном порыве обрушивался на лошадь и человека, забивал им в уши острые струи дождя и пронизывал до костей своим холодным, сырым дыханием. Покинув их, он уносился далеко-далеко, с оглушительным ревом, словно высмеивая их слабость и упиваясь сознанием своей силы и могущества.

Гнедая кобыла, опустив уши, шлепала по воде и по грязи, изредка потряхивая головой, точно она возмущалась этим неджентльменским поведением стихий, однако не замедляла шага, пока порыв ветра, своим бешенством превосходивший все прежние атаки, не заставил ее вдруг остановиться и твердо упереться всеми четырьмя ногами в землю, чтобы ее не сдуло ветром. И это счастье, что она так поступила, ибо злая кобыла была такой легкой, двуколка была такой легкой да и Том Смарт был такого легкого веса, что, если бы ветер сдул ее, им всем вместе неизбежно пришлось бы катиться и катиться, пока они не достигнут края земли или ветер не стихнет; и в том и в другом случае весьма вероятно, что злая кобыла, двуколка цвета глины, с красными колесами, и Том Смарт оказались бы в дальнейшем непригодными к работе.

– Черт бы побрал мои штрипки и баки! – говорит Том Смарт (у Тома была прескверная привычка ругаться). – Черт бы побрал мои штрипки и баки,

–говорит Том, – если кому-нибудь эта погода приятна, черт бы ее поддувал!

Вероятно, вы меня спросите, почему Том Смарт, которого и так уже чуть было не сдуло, изъявил желание еще раз подвергнуться той же процедуре. На это я ответить не могу, знаю только, что так выразился Том Смарт, – по крайней мере дяде моему он всегда рассказывал, что выразился точь-в-точь так, стало быть, так оно есть.

– Черт бы ее поддувал! –говорит Том Смарт, и кобыла заржала, как будто и она была точно такого же мнения.

– Бодрей, старушка! – сказал Том, поглаживая кнутом шею гнедой кобылы.

– Так мы далеко не уедем в такую погодку. Только бы нам до какого-нибудь дома добраться, там мы и остановимся, а потому, чем быстрее ты пойдешь, тем скорее это кончится. Ну-ну, старушка, поживей... поживей!

Умела ли злая кобыла, хорошо знавшая голос Тома, угадывать его мысли по интонации, или она убедилась, что стоять на месте холоднее, чем двигаться, на это я, конечно, не могу ответить. Но вот что мне известно: не успел Том выговорить последнее слово, как она навострила уши и понеслась с такой быстротой и помчала двуколку цвета глины с таким грохотом, что, казалось, красные спицы колес все до единой разлетятся по траве, покрывавшей холмы Мальборо; и даже Том – уж на что был кучер! – не мог ее остановить или придержать, пока она по собственному желанию не остановилась перед гостиницей, справа от дороги, на расстоянии около четверти мили от того места, где кончаются холмы.

Том бросил вожжи конюху, сунул кнут в козлы и быстро окинул взглядом верхние окна дома. Это был своеобразный старый дом, сложенный из каких-то камней, между которыми были вставлены перекрещивавшиеся балки, с выступавшими фронтонами над окнами, с низкой дверью под темным навесом и с двумя крутыми ступенями, ведущими вниз, вместо той полдюжины низких ступенек, которые в домах нового фасона ведут вверх. Впрочем, дом казался уютным: в окно буфетной был виден яркий приветливый свет, блестящая полоса которого пересекала дорогу и освещала даже живую изгородь по другую сторону ее; в окне напротив виднелся красный мерцающий свет, который то угасал, то вспыхивал ярко, пробираясь сквозь спущенные занавески и свидетельствуя о том, что в камине пылает огонь. От глаз опытного путешественника не ускользнули эти мелочи, и Том выскочил из двуколки с быстротой, на какую только были способны его окоченевшие ноги, и вошел в дом.

Пяти минут не прошло, как он уже расположился в комнате напротив буфетной – в той самой комнате, где воображение еще раньше нарисовало ему пылающий камин, – и сидел перед подлинным, осязаемым буйным огнем, в который был брошен чуть ли не бушель угля и такое количество хвороста, что его хватило бы на несколько приличных кустов крыжовника, – хвороста, нагроможденного чуть ли не до каминной трубы, где огонь гудел и трещал так, что от одних звуков должно было согреться сердце у всякого разумного человека. Было очень уютно, но это еще не все: кокетливо одетая девушка с блестящими глазками и изящными ножками покрывала стол очень чистой белой скатертью; а так как Том сидел, положив ноги в туфлях на каминную решетку, спиною к открытой двери, он видел в зеркале над камином чарующую перспективу буфетной, где в самом соблазнительном и аппетитном порядке стояли на полках ряды зеленых бутылок с золотыми ярлыками, банок с пикулями и вареньем, сыров, вареных окороков и ростбифов. Это также было уютно, но и это еще не все: в буфетной за самым изящным столиком, придвинутым к самому яркому камельку, пила чай полная и красивая вдовушка лет сорока восьми или в этом роде, с лицом таким же уютным, как буфетная, – несомненно хозяйка заведения и верховная правительница всех этих приятных владений. Однако только темное пятно портило очаровательную картину, и этим пятном был рослый мужчина очень рослый, в коричневом сюртуке с блестящими узорчатыми металлическими пуговицами, мужчина с черными баками и черными волнистыми волосами, распивавший чай вместе с вдовою и, как всякий мало-мальски проницательный наблюдатель мог догадаться, довольно успешно склонявший вдову перестать быть вдовою и даровать ему право усесться в буфетной на весь остаток его земного бытия.

Том Смарт отнюдь не отличался раздражительным или завистливым нравом, но бог весть почему этот рослый мужчина в коричневом сюртуке с блестящими узорчатыми металлическими пуговицами взбудоражил тот небольшой запас желчи, какой входил в его состав, и привел Тома Смарта в крайнее негодование, в особенности когда он со своего места перед зеркалом время от времени замечал, что между рослым мужчиною и вдовою совершается обмен фамильярными любезностями, позволявшими предполагать, что расположение вдовы к нему отличается такими же размерами, как и его рост. Том любил горячий пунш – я даже могу сказать, что он очень любил горячий пунш, – и вот, позаботившись о том, чтобы норовистая кобыла получила хороший корм и стойло, и оказав честь превосходному маленькому обеду, который вдова подала ему собственноручно, Том потребовал стакан пунша для пробы. Ну, а если было что-нибудь во всей области кулинарного искусства, что вдова умела приготовлять лучше всего прочего, то это был именно названный напиток; первый стакан так пришелся по вкусу Тому Смарту, что он, не теряя времени, потребовал второй. Горячий пунш

– приятный напиток, джентльмены, весьма приятный напиток при любых обстоятельствах, а в этой уютной старой гостиной, перед огнем, гудевшим в камине, когда ветер снаружи дул с такой силой, что трещали балки старого дома, Том Смарт нашел его поистине восхитительным. Он потребовал еще стакан, а затем еще, – кто его знает, не потребовал ли он после этого еще один, – но чем больше он пил горячего пунша, тем больше думал о рослом мужчине.

– Черт бы его побрал, этого нахала! – сказал самому себе Том. – Что ему тут делать в этой уютной буфетной? Ну, и подлая же у него рожа! Будь у вдовы больше вкуса, она могла бы подцепить кого-нибудь получше.

Тут Том перевел глаза от зеркального стекла над камином к стеклянному 'стакану на столе; а так как он тем временем расчувствовался, то и осушил четвертый стакан пунша и потребовал пятый.

Том Смарт, джентльмены, тяготел к тому, чтобы быть на виду. Давненько уже мечтал он расположиться за своей собственной стойкой, в зеленом сюртуке, коротких полосатых штанах и сапогах с отворотами. У него была большая склонность председательствовать за веселым обедом, и он часто думал о том, как отличился бы он за разговором в своем собственном трактире и какой блестящий пример мог бы подать своим клиентам по части выпивки. Все эти мысли проносились в голове Тома, когда он сидел у гудящего камина, попивая горячий пути, и он почувствовал весьма справедливое и уместное негодование по поводу того, что у рослого мужчины все шансы завладеть таким прекрасным заведением, тогда как он, Том Смарт, был так далек от этого. Наконец, рассмотрев за двумя последними стаканами вопрос о том, нет ли у него полного основания затеять ссору с рослым мужчиной, ухитрившимся снискать расположение полной и красивой вдовы. Том Смарт пришел к приятному заключению, что он – несчастный, всеми обиженный человек и лучше всего ему лечь спать.

Кокетливая девушка повела Тома наверх по широкой старинной лестнице, по пути заслоняя рукою свечу от сквозного ветра, который мог бы, и не задувая свечи, найти себе место для прогулок в этом старом доме, где можно было заблудиться. Но он все-таки не задул, и этим воспользовались враги Тома, утверждая, будто свечу задул не ветер, а Том, и будто, когда он делал вид, что хочет ее зажечь, он на самом деле целовал девушку. Как бы ни было, новый свет был возжен, и Тома препроводили по лабиринту комнат и коридоров в помещение, приготовленное для его особы; девушка, пожелав ему спокойной ночи, удалилась.

Это была хорошая, просторная комната с большими стенными шкафами, кроватью, которая могла служить ложем для целого пансиона, и – стоит ли упоминать? – еще с двумя дубовыми шкафами, в которых поместился бы обоз маленькой армии. Но больше всего воображение Тома было потрясено странным, мрачного вида креслом с высокой спинкой, самой фантастической резьбой, с подушкой, обитой розовой материей с разводами; ножки его заканчивались круглыми шишками, старательно обернутыми красной шерстяной материей, словно это были пальцы, пораженные подагрой. Про всякое другое необычное кресло Том подумал бы только: «Какое чудное кресло», – и делу конец, но в этом исключительном кресле было что-то – хотя он не мог бы сказать, что именно, столь странное и столь непохожее на все другие предметы меблировки, которые он когда-либо видел, что оно, казалось, зачаровывало его. Он сел у камина и около получаса пялил глаза на старое кресло. Черт бы его побрал, это кресло!

Такое это было старое чудовище, что он не мог глаз от него оторвать.

– Ну, – сказал Том, медленно раздеваясь и ни на минуту не спуская глаз со старого кресла, которое с таинственным видом стояло у кровати, – сколько живу на свете, не видывал такой диковинной штуки! Очень странно, – продолжал Том, рассудительность которого возросла от пунша, – очень странно!

Том глубокомысленно покачал головой и снова взглянул на кресло. Впрочем, он так ничего и не мог понять, а потому улегся в постель, укрылся потеплее и заснул.

Через полчаса Том вздрогнул и проснулся – ему привиделся нелепый сон: рослые мужчины и стаканы с пуншем; первое, что представилось его бодрствующему сознанию, было удивительное кресло.

– Не буду больше на него смотреть, – сказал Том, зажмурился и стал себя убеждать, что опять засыпает. Не тут-то было: диковинные кресла плясали перед его глазами, брыкались, перепрыгивали друг через друга и всячески дурачились.

– Лучше уж смотреть на одно настоящее кресло, чем на несколько дюжин фальшивых, – сказал Том, высовывая голову из-под одеяла.

Оно стояло на месте; при свете камина можно было ясно различить его вызывающий вид.

Том пристально рассматривал кресло, и вдруг на его глазах с ним произошло изумительное превращение. Резьба на спинке постепенно приняла очертания и выражение старого, сморщенного человеческого лица, подушка, обитая розовой материей, стала старинным жилетом с отворотами, круглые шишки разрослись в пару ног, обутых в красные суконные туфли, и все кресло превратилось в подбоченившегося, очень безобразного старика, джентльмена прошлого века. Том уселся в постели и протер глаза, чтобы избавиться от наваждения. Но не тут-то было! Кресло стало безобразным старым джентльменом, и – мало того – сей джентльмен подмигивал Тому Смарту.

Том по природе своей был парень вспыльчивый и беззаботный, а к тому же выпил пять стаканов горячего пунша, поэтому хотя он и струхнул, однако же начал сердиться, заметив, что старый джентльмен с таким бесстыдным видом подмигивает ему и строит глазки. Наконец, он решил, что больше этого не потерпит; а так как старая рожа продолжала настойчиво подмигивать, Том сердитым голосом спросил:

– Какого черта вы мне подмигиваете?

– Мне это доставляет удовольствие, Том Смарт, – ответило кресло или старый джентльмен (называйте как хотите).

Впрочем, услышав голос Тома, он перестал подмигивать и начал скалить зубы, как престарелая обезьяна.

– Откуда вы знаете мое имя, старая образина? – спросил Том Смарт, несколько озадаченный, но делая вид, будто это ему нипочем.

– Ну-ну, Том! – сказал старик. – Так не разговаривают с солидным красным деревом из Испании. Будь я обшит простой фанерой, вы не могли бы хуже со мной обращаться!

При этом у старого джентльмена был такой грозный вид, что Том струсил.

– У меня и в мыслях не было оскорблять вас, сэр, – сказал Том куда смирнее, чем говорил вначале..

– Ладно, ладно, – отозвался старик, – быть может, и так... быть может, и так. Том...

– Сэр?

– Я все о вас знаю, Том... все. Вы бедны, Том.

– Да, что и говорить, – согласился Том. – Но откуда вы это знаете?

– Неважно, – сказал старый джентльмен. – Вы слишком любите пунш, Том.

Том Смарт хотел было сообщить, что даже и капли не отведал с прошлогоднего дня рождения, но, когда встретился глазами со старым джентльменом, у того был такой проницательный вид, что Том вспыхнул и промолчал.

– Том, – продолжал старый джентльмен, – а ведь вдова-то красивая женщина... на редкость красивая женщина, а, Том?

Тут старик закатил глаза к небу, дрыгнул худенькой ножкой и скроил такую противную влюбленную мину, что Том возмутился его легкомысленным поведением... В таком преклонном возрасте!

– Я – ее опекун, Том, – сказал старый джентльмен.

– Вот как! – отозвался Том Смарт.

– Я знал ее мать. Том, – сказал старик, – и бабушку. Она меня очень любила, Том... сшила мне этот жилет.

– Вот как! – отозвался Том Смарт.

– И эти туфли, – добавил старикашка, приподнимая одну из красных суконных обмоток. – Но вы и не заикайтесь об этом, Том. Не хочется мне, чтобы всем стало известно, как она была ко мне привязана. Это может вызвать недоразумения в семье.

У старого плута был такой нахальный вид, что Том Смарт готов был усесться на него без всяких угрызений совести, о чем он сам заявлял впоследствии.

– Было время, когда я имел большой успех у женщин, Том, – продолжал старый распутник, – сотни красивых женщин часами сиживали у меня на коленях. Что вы на это скажете, бездельник, а?

Старый джентльмен собирался рассказать о своих похождениях в дни юности, но тут напал на него такой мучительный приступ потрескиванья, что он не в силах был продолжать.

«Поделом тебе, старый хрыч», – подумал Том Смарт, но ни словечка не проронил.

– Ах! – снова начал старик. – Теперь я частенько этим страдаю. Я старею, Том, я разваливаюсь, можно сказать, на части. И вдобавок я перенес операцию – мне вставили какой-то кусочек в спину. Это было суровое испытание, Том.

– Охотно верю, сэр, – отозвался Том Смарт.

– А впрочем, это к делу не относится, – заметил старый джентльмен. Том! Я хочу, чтобы вы женились на вдове.

– Я, сэр? – сказал Том.

– Вы, – подтвердил старик.

– Бог да благословит ваши почтенные седины! – сказал Том (у старика еще сохранились пучки конского волоса). – Бог да благословит ваши почтенные седины, но она меня не захочет.

И Том невольно вздохнул, вспомнив о буфетной.

– Не захочет? – резко переспросил старый джентльмен.

– Вот именно! –сказал Том. – У нее другой на примете. Рослый мужчина, чертовски рослый мужчина, с черными баками.

– Том, – заявил старый джентльмен, – она ему никогда не достанется.

– Не достанется? – переспросил Том. – Если бы вы, сэр, стояли в буфетной, вы говорили бы другое.

– Вздор, вздор! – перебил старый джентльмен. Я все это знаю.

– Что? – спросил Том.

– Поцелуи за дверью и тому подобное, Том, – сказал старый джентльмен.

И он слова бесстыдно подмигнул, что очень разозлило Тома, потому что, как вы знаете, джентльмены, неприятно бывает слушать, когда о таких вещах рассуждает старик, которому пора уж взяться за ум... Хуже быть ничего не может.

– Я все об этом знаю, Том, – продолжал старый джентльмен. – Насмотрелся на своем веку, и столько парочек перевидал, Том, что даже говорить вам не хочу. А кончалось это всегда пустяками.

– Должно быть, вы видели много любопытного, – заметил Том, бросив на него проницательный взгляд.

– Можете в этом не сомневаться, Том, – ответил старик, очень хитро подмигивая. – Я – последний представитель нашей семьи, Том, – добавил он с меланхолическим вздохом.

– А семья была большая? – спросил Том Смарт.

– Нас было двенадцать молодцов, Том, – ответил старый джентльмен, славные, красивые ребята с прямыми спинками – просто загляденье! Не то что ваши теперешние недоноски. Все мы были с ручками и отполированы так, что сердце радовалось, – но, может быть, мне не следует так говорить о себе.

– А где же остальные, сэр? – осведомился Том Смарт.

Старый джентльмен потер локтем глаз и ответил:

– Скончались, Том, скончались. Служба у нас была тяжелая, Том, и не все отличались моим сложением. У них начались ревматические боли в ногах и руках, и их отправили на кухню и в другие больницы. А один из них от долгой службы и грубого обращения буквально лишился рассудка – развихлялся так, что пришлось его сжечь. Возмутительная история, Том.

– Ужасная! – согласился Том Смарт.

Старик сделал паузу, стараясь овладеть собой. Потом снова заговорил:

– А впрочем, Том, я уклоняюсь в сторону. Том, этот рослый парень гнусный авантюрист. Стоит ему жениться на вдове, и он тотчас продаст всю обстановку и удерет. А что за этим последует? Вдова будет покинута и обречена на нищету, а я насмерть простужусь в лавке какого-нибудь старьевщика.

– Да, но...

– Не перебивайте меня! – сказал старый джентльмен. – О вас, Том, у меня составилось совсем иное представление. Я знаю прекрасно, что, раз обосновавшись в трактире, вы его не покинете, пока в его стенах есть что выпить.

– Очень вам признателен, сэр, за доброе обо мне мнение, – промолвил Том Смарт.

– А стало быть, – безапелляционным тоном заключил старый джентльмен, вдова достанется вам, а не ему.

– Да что же может ему помешать? – заволновался Том Смарт.

– Разоблачение! – ответил старый джентльмен. Он уже женат.

– Как же я это докажу? – воскликнул Том, чуть не выпрыгнув из кровати.

Старик высвободил одну руку, опиравшуюся на бедро, указал на дубовый шкаф и тотчас же принял прежнюю позу.

– Он и не подозревает о том, что в правом кармане штанов, висящих в этом шкафу, им забыто письмо, в котором безутешная жена умоляет его вернуться к ней и к шести – заметьте, Том, – к шести ребятам, и все они мал мала меньше.

Как только старый джентльмен торжественно произнес эти слова, черты его лица начали расплываться, а фигура – окутываться дымкой. У Тома Смарта потемнело в глазах. Казалось, старик постепенно превращается в кресло, розовый жилет уподобляется подушке, красные туфли съеживаются в красные суконные шишечки. Огонь в камине тихо угас, а Том Смарт откинулся на подушку и погрузился в сон.

Утро пробудило Тома от летаргического сна, который сковал его в момент исчезновения старика. Он уселся в постели и в течение нескольких минут тщетно пытался восстановить в памяти события прошлой ночи. И вдруг они хлынули на него потоком. Он посмотрел на кресло; что и говорить, вид его был фантастический и мрачный. Но только самое буйное воображение позволяло найти у него хоть какое-нибудь сходство со стариком.

– Как поживаете, старина? – осведомился Том. При дневном свете он был храбрее, как и большинство людей.

Кресло оставалось неподвижным и ни слова не проронило.

– Скверное утро, – сказал Том.

Нет, кресло не желало вступать в разговор.

– Вы на какой шкаф показывали? Уж это-то можете мне сказать, продолжал Том.

Как бы не так, джентльмены, кресло ни словечка не промолвило!

– В конце концов не так уж трудно открыть шкаф, – заметил Том, решительно вставая с кровати.

Он подошел к одному из шкафов. Ключ торчал в замке; он повернул его и открыл дверцы. Там в самом деле висели штаны. Он засунул руку в карман и извлек письмо – то самое, о котором говорил старый джентльмен!

– Странная штука! – сказал Том Смарт, взглянув сперва на кресло, затем на шкаф, затем на письмо, затем снова на кресло. – Очень странная, повторил Том.

Но так как ни в одном из этих предметов не было ничего, что уменьшало бы эту странность, он решил, что ничто не мешает ему одеться и тотчас же покончить счеты с рослым мужчиною... только бы выйти из затруднительного положения, в каком он очутился.

Спускаясь вниз. Том хозяйским оком осматривал комнаты, попадавшиеся ему на пути, и размышлял о том, что не за горами, пожалуй, тот час, когда это помещение со всей обстановкой сделается его собственностью. Рослый мужчина, совсем как у себя дома, стоял в маленькой уютной буфетной, заложив руки за спину. Он рассеянно осклабился, взглянув на Тома. Посторонний наблюдатель мог бы объяснить эту улыбку желанием показать белые зубы, но Том Смарт подумал, что у рослого мужчины в том месте, где полагается быть мозгам, вспыхнуло сознание торжества. Том засмеялся ему в лицо и послал за хозяйкой.

– Доброе утро, сударыня! – сказал Том Смарт, закрывая дверь маленькой гостиной, как только вошла вдова.

– Доброе утро, сэр! – отвечала вдова. – Что угодно на завтрак, сэр?

Том обдумывал, как приступить к делу, и ничего не ответил.

– Есть очень хорошая ветчина, – сказала вдова, и превосходная холодная птица, нашпигованная салом. Прикажете подать, сэр?

Эти слова вывели Тома из задумчивости. Его восхищение вдовой росло по мере того, как она говорила. Заботливое создание! Предусмотрительная хозяйка!

– Сударыня, кто этот джентльмен там, в буфетной? – осведомился Том.

– Его зовут Джинкинс, сэр, – слегка краснея, отвечала вдова.

– Рослый мужчина, – заметил Том.

– Очень красивый мужчина, сэр, – отозвалась вдова, – и очень милый джентльмен.

– Вот как! – сказал Том.

– Еще чего-нибудь желаете, сэр? – полюбопытствовала вдова, несколько смущенная замечанием Тома.

– Ну, конечно, – заявил Том, – сударыня, будьте добры, дорогая моя, присядьте на минутку.

Вдова, казалось, была очень удивлена, однако села; Том также присел рядом с нею.

Не знаю, как это случилось, джентльмены, – да и дядя, бывало, говорил мне, что даже Том Смарт не знал, как это случилось, – но, как бы то ни было, ладонь Тома опустилась на руку вдовы, где и оставалась, пока он разговаривал.

– Сударыня, дорогая моя, – начал Том Смарт – он был мастер любезничать,

– сударыня, вы заслуживаете самого превосходного супруга... в этом я уверен.

– Ах, боже мой, сэр! – вскрикнула вдова, да и как ей было не вскрикнуть: такая манера вести разговор была довольно необычной, чтобы не сказать – ошеломляющей, в особенности если не упускать из виду того факта, что вплоть до вчерашнего вечера Том в глаза ее не видал. – Ах, боже мой, сэр!

– Я презираю лесть, сударыня, – продолжал Том Смарт. – Вы заслуживаете идеального супруга, и кто бы это ни был, он будет счастливейшим человеком.

С этими словами Том невольно перевел взгляд с лица вдовы на окружавшую обстановку.

Вдова была озадачена еще больше и хотела встать. Том нежно пожал ей руку, словно желая удержать, и она осталась сидеть. Мой дядя, джентльмены, говаривал, что вдовы редко бывают пугливы.

– Право же, я вам очень признательна, сэр, за ваше доброе мнение, – усмехнувшись, сказала пригожая хозяйка, – и если я когда-нибудь выйду еще раз замуж...

– Если, – перебил Том Смарт, пронзительно поглядывая на нее уголком левого глаза. – Если...

– Ну, ладно, – сказала вдова и, не выдержав, рассмеялась. – Когда я выйду замуж, надеюсь, муж у меня будет такой, какого вы мне желаете.

– То есть Джинкинс? – вставил Том.

– Ах, боже мой, сэр! – воскликнула вдова.

– О, не говорите мне, я его знаю, – объявил Том.

– Я уверена, что те, кто его знает, ничего дурного о нем сказать не могут, – заметила вдова, задетая таинственным тоном собеседника.

– Гм!.. –отозвался Том Смарт.

Вдова решила, что настало время расплакаться, и поэтому вынула носовой платок и пожелала узнать, имеет ли Том намерение ее оскорбить и считает ли он достойным джентльмена порочить репутацию другого джентльмена за его спиной; почему – если у него есть что сказать – он не скажет ему этого прямо в лицо, как мужчина мужчине, вместо того чтобы пугать бедную, слабую женщину, и так далее.

– Я и ему успею сказать, – ответил Том, – но сначала хочу, чтобы вы меня выслушали.

– Что же это такое? – осведомилась вдова, пристально глядя в лицо Тому.

– Я вас удивлю, – предупредил Том, опуская руку в карман.

– Если вы скажете, что у него нет денег, – перебила вдова, – мне это известно, и вы можете не трудиться.

– Вздор, чепуха, это мелочь, – возразил Том Смарт, – у меня у самого нет денег. Не в этом дело.

– Ах, боже мой, что же это может быть! – воскликнула бедная вдова.

– Не пугайтесь, – сказал Том Смарт.

Он медленно вытащил письмо, развернул его и недоверчиво спросил:

– Визжать не будете?

– Нет, нет! – отвечала вдова. – Покажите мне.

– В обморок не упадете и никаких глупостей делать не будете? продолжал Том.

– Нет, нет! – поспешно сказала вдова.

– И не побежите расправляться с ним? – добавил Том. – Я сделаю это за вас, а вы поберегите свои силы.

– Хорошо, хорошо! – перебила вдова. – Покажите.

– Извольте! – сказал Том Смарт и вручил письмо вдове.

Джентльмены, дядя рассказывал, что, по словам Тома Смарта, вопли вдовы, узнавшей содержание письма, могли пронзить каменное сердце. А Том был очень мягкосердечен, и они пронзили его насквозь. Вдова качалась из стороны в сторону и заламывала руки.

– Ох, какие обманщики и негодяи мужчины! – восклицала она.

– Ужасные обманщики, сударыня, но вы не волнуйтесь, дорогая моя, успокаивал Том Смарт.

– Как мне не волноваться! – вопила вдова. – Никогда не найду я человека, которого могла бы так сильно полюбить!

– О, конечно, найдете, душенька, – отвечал Том Смарт, проливая крупные слезы из жалости к злополучной вдове.

В порыве сострадания он обвил рукою стан вдовы, а вдова, вне себя от горя, сжала ему руку. Потом посмотрела ему в лицо и улыбнулась сквозь слезы. Том наклонился, заглянул ей в глаза и тоже улыбнулся сквозь слезы.

Так никогда и не удалось мне узнать, джентльмены, поцеловал Том вдову в этот знаменательный момент или не поцеловал. Дяде моему он всегда говорил, что не поцеловал, ну, а я все-таки сомневаюсь. Говоря между нами, джентльмены, я склонен думать, что он ее поцеловал.

Как бы там ни было, по полчаса