Проблема обоснования естествознания в критическом эмпиризме Юма, трансцендентализме Канта и операционализме Райхенбаха

Мы начнем с Юма и рассмотрим в данной связи закон падения тела:

 

Если известен момент времени, когда тело начало падать, то этот закон позволяет вычислить расстояние, которое тело пройдет в некоторый последующий промежуток времени. Утверждая существование физических законов, мы подразумеваем тем самым, что законы эти выражают универсальный порядок природы, ее истинное устройство. Предполагается, следовательно, что эти законы действительны всегда, в том числе и в будущем, ибо только тогда они являются подлинными законами. Однако опыт, лежащий в основании этих законов, и постоянно подтверждающий их успех - все это относится к прошлому. Поэтому мы всегда можем сказать лишь то, что наши ожидания, основанные на законах, до сих пор постоянно оправдывались. Но в таком случае какое имеем мы право делать заключение от прошлого к будущему и утверждать, что эти законы вообще являются действительными, ибо они суть универсальные законы природы? Наш практический опыт никоим образом не дает нам права делать такой вывод. Легко понять, что, апеллируя к опыту, мы обречены двигаться по кругу. Аргументация могла бы идти иначе (а фактически именно так это обычно и происходит): до сих пор наши умозаключения от прошлого к будущему подтверждались практическим успехом - следовательно, и в будущем такое же рассуждение приведет нас к успеху, что будет служить доказательством обоснованности данного способа рассуждения. Однако это обоснование опирается на то, что еще только должно быть обосновано, а именно: на заключение от прошлого к будущему, которое сводится к простому переносу на будущее практического успеха в прошлом. Апелляция к чистой логике могла бы здесь помочь не больше, чем отсылка к опыту, поскольку в логике отсутствует такое понятие как постоянство законов природы, из которого исходят все умозаключения указанного здесь типа. Логика в ее пустой и формальной всеобщности не говорит нам ничего о конкретных характеристиках природы, а потому и об их постоянстве. Вывод можно суммировать так: ни опыт, всегда относящийся к прошлому, ни чистая логика никогда не будут в состоянии доказать существование физических законов, действительных для всех времен. Таково было фундаментальное прозрение Юма.

Отсюда очевидно, что ни существование, ни содержание законов естествознания не являются эмпирически данным фактом. Мы не просто обнаруживаем эти законы в природе, но, видимо, в известном смысле привносим их в природу, навязываем их ей. И если мы еще утверждаем, что законы все-таки существуют в природе сами по себе (an sich), то тогда должна иметь место, так сказать, предустановленная гармония между тем, что мы вносим в природу, и тем, что в действительности есть. Здесь следует ясно отдавать себе отчет в том, что подобное утверждение обосновано не может быть. Скорее, оно выражает некоторое убеждение.

Но по какому праву тогда мы привносим законы в природу? Юм объяснял это просто привычкой, которая формируется у нас в процессе постоянного повторения регулярных последовательностей событий, полностью снимая обсуждение правомерности вопроса. Подобная логика сомнительна. Во-первых, о привычке можно говорить лишь применительно к сравнительно простым закономерностям, скажем, такого типа: огонь обжигает при прикосновении к нему. Однако в неменьшей степени мы полагаемся и на те законы, которые удалены от сферы повседневного постоянного опыта и привычек, как, например, на те, что описывают орбиты комет. Во-вторых, принятие законов, лежащих в основании науки, не может опираться на такие ненадежные и субъективные вещи, как человеческие обыкновения. Наука нуждается для этого в рациональных основаниях.

Итак, по какому праву мы принимаем физические законы в качестве предпосылок, если они не даны в опыте и их существование тем самым никоим образом не гарантировано?

Кант исходил из допущения, что мы необходимым образом мыслим разнообразные и разрозненные представления, наполняющие наше сознание, как находящиеся в возможно более взаимосвязанном состоянии. Ибо только такая их взаимосвязь обеспечивает их принадлежность единству моего сознания (Ich-Bewustsein). Ведь и представление об универсальном и собранном горизонте мира (Welt-Horisont), в котором все упорядочено, интуитивно или тематически постоянно присутствует в нашем сознании. Эти связи, однако, не даны нам в действительности через наш актуальный опыт. Субъект, понимающий себя как целостность, мыслит их лишь в качестве принципиально возможных и соответственно a priori предпосланных. И задачей Канта становится поиск этих a priori полагаемых взаимосвязей, посредством которых, как он полагает, сознание строит себя в форме единства. При этом он приходит к выводу, что к подобным взаимосвязям принадлежат, среди прочих, связи схватываемых представлений в рамках принципа причинности. Этот принцип, если отбросить некоторые несущественные здесь моменты, вкратце означает следующее: для каждого события существует некоторое причинное объяснение, согласно которому оно должно мыслиться как возникающее из предшествующих событий в соответствии с универсальным правилом. Этот принцип оказывается также условием того, что схватываемые представления явлений даются нам абсолютно объективным образом. Ведь согласно Канту схватываемое представление явления лишь тогда объективно, а не произвольно субъективно, когда оно, по его выражению, "подчинено правилу, которое отличает это схватывание от всякого другого и делает необходимым некоторый способ связывания многообразного" [1]. Однако одним из таких правил является, к примеру, принцип причинности. Лишь мысля явление как возникающее в соответствии с законом причинности, мы рассматриваем его не как порождение нашего произвола, но как истинно объективное. Априорная форма принципа причинности есть тем самым, говорит Кант, не только условие возможности единства сознания, но и вообще условие всякого возможного опыта.

Итак, открыв в прошлом закон, подобный закону падающих тел, мы имеем теперь право надеяться на его состоятельность и в будущем, ибо этот закон представляет собой всего лишь частный случай a priori действительного принципа причинности, согласно которому все события необходимым образом должны мыслиться как возникающие в соответствии с неизменными законами и правилами.

Таков вытекающий из Кантового трансцендентализма ответ на вопрос, по какому праву физические законы, не данные нам эмпирически, принимаются в качестве априорных предпосылок.

Райхенбаховский операционализм отвечает на тот же вопрос противоположным образом: если целью науки является прогнозирование и овладение природой, то следует предположить, что природа подчиняется некоторым неизменным законам и правилам. Наличие таких законов не может быть доказано чисто эмпирически; однако поскольку существует, если существует вообще, только один способ достижения желаемой цели, цели предвидения - посредством формулирования законов, то мы должны следовать этим путем, даже не будучи уверенными заранее в его результативности.

"Слепой, - пишет Райхенбах, - который потерялся в горах, нащупывает путь с помощью посоха. Он не знает, куда ведет тропа и не заведет ли она его к краю пропасти, откуда он может сорваться вниз. Но он движется по тропе все дальше и дальше, шаг за шагом проверяя путь своим посохом. Ибо выбраться отсюда можно только таким образом. Так и мы, как слепые, стоим перед будущим, но под нами - тропа и мы знаем, что если и сможем пройти, то лишь по ней, осторожно нащупывая путь"^[2]. С помощью этой аналогии Райхенбах хочет сказать следующее: кто посвящает себя физике и стремится к господству над природой, тот вынужден прибегнуть к методологическому допущению априорного существования физических законов и принципа причинности. Однако тем самым вовсе не утверждается реального существования таких законов. Подход Райхенбаха с тем же успехом приложим и к сфере повседневной жизни. Почему мы непременно стремимся усмотреть действие природных законов даже в самых незначительных событиях? Именно потому, что хотим действовать и в полагании таких законов находим рациональное основание своему желанию.