Знатные римлянки и рабыня Галла Циприна

    1 мая 1946

Иисус гость в смиренной семье канатного мастера. Их дом низкий, пропахший солью, так как расположен близко к морской воде. С задней стороны дома расположены несколько зловонных складов, где разгружают товары, прежде чем они накапливаются для различных покупателей. Перед домом проходит пыльная дорога, изборожденная тяжелыми колесами, очень шумная, потому что портовые рабочие, уличные мальчишки, ломовые извозчики и матросы беспрестанно ходят по ней взад и вперед. За улицей расположена маленькая верфь с грязной водой, загрязненной строительным мусором, сброшенным в нее, и от того, что она застоялась. От верфи канал ведет в действующий порт, способный принимать большие корабли. На его западной стороне находится большая песчаная площадь, где делают веревки, со скрипом скручивая их лебедками, приводимыми в движение руками. На восточной стороне находится другая маленькая площадь, гораздо меньшая, но более шумная и неопрятная, где мужчины и женщины латают сети и паруса. А за ней расположены низкие хибары, пахнущие солью, полные полуголых детей.

Конечно, нельзя сказать, что Иисус избрал великолепную обитель. Здесь царят мухи, пыль, суета, запах застоявшейся воды, зловоние пеньки, замоченной перед использованием. И Царь царей, лежа со Своими апостолами на кучах грубой конопли, усталый, заснул в этом жалком окружении, в отчасти чулане, отчасти кладовке, которая находится в тыльной стороне маленького дома, из которой через дверь, черную как смола, можно войти на кухню, которая тоже черная, а через источенную червями дверь, разъеденную пылью и солью, так что она выглядит беловато-серой как пемза, выйти на площадь, где изготавливают канаты, от которых исходит зловоние замоченной конопли.

Солнце сверху пылает жаром на площадь, несмотря на то, что на ней находятся четыре огромных платана, два из которых замыкают ее прямоугольник. Под ними находятся лебедки для скручивания конопли. Я не знаю, правильно ли я называю эти инструменты. Мужчины, одетые в туники, сведенные к абсолютно необходимому для приличия, истекающие потом, который ливнем стекает по ним, поддерживают вращение своих лебедок непрерывным движением, подобно галерным рабам. Они говорят только слова, необходимые для их работы. Таким образом, кроме скрипа колес лебедок и скрипа пеньки, растягиваемой во время скручивания, на площади нет другого шума: странный контраст с шумом и гамом в других местах вокруг дома канатного мастера.

2. Поэтому восклицание одного из рабочих весьма удивительно, ибо произнесено неожиданно: «Что? Женщины? В это ужасное время дня?! Смотрите! Они идут сюда…»

«Возможно, им нужны веревки, чтобы связать своих мужей…» - шутливо говорит молодой рабочий.

«Возможно, им нужно немного пеньки для какой-то работы».

«Х¢м! Маловероятно, чтобы они нуждались в нашей, слишком грубой, когда они могут найти расчесанную?!»

«Наша дешевле. Видишь? Они бедные…»

«Возможно они не еврейки. Сейчас в Кесарии все расы…»

«Может быть, они ищут Ребе. Возможно они больны… Видишь, как они все прикрыты, даже в такую жару…»

«Если только они не прокаженные… Нищета – да, но проказа – нет, я ее не хочу, даже если это связано с Богом», - говорит канатный мастер, которому все подчиняются.

«Но разве ты не слышал Учителя?: “Мы должны принимать все, что Бог посылает нам”».

«Но проказа послана не Богом. Она послана грехом, пороком, заразой…»

Женщины теперь позади них, не позади говорящих, находящихся в самом конце площади, но за теми, которые на стороне ближайшей к дому и, таким образом, оказались первыми, кого они встретили. Одна из них наклоняется, чтобы сказать что-то одному из канатоделов, который оборачивается, изумленный, и остается в этом положении как истукан.

«Пойдем и послушаем их…Укутанных так… Со всеми моими детьми проказа была бы последней каплей!...» - говорит владелец, перестав вращать свою лебедку, и идет к женщинам. Его товарищи следуют за ним.

«Симон, эта женщина чего-то хочет, но она говорит на иностранном языке. Поскольку ты путешествовал, послушай ее», - говорит мужчина, с которым она говорила.

«Чего ты хочешь?» - грубо спрашивает канатодел, пытаясь разглядеть ее сквозь окрашенную в темный цвет вуаль из биссуса, которая покрывает ее лицо.

И на чистейшем греческом женщина отвечает: «Царя Израиля. Учителя».

«А! Я вижу. Но… вы прокаженные?»

«Нет».

«Кто может убедить меня в этом?»

«Он может. Спроси у Него».

Мужчина колеблется… затем говорит: «Хорошо. Я совершу акт веры и Бог защитит меня… Я иду, чтобы позвать Его, оставайтесь там, где вы есть».

Четыре женщины не двигаются с места, молчаливая сероватая группа, глядя с изумлением и очевидным страхом на канатоделов, которые собрались вместе в нескольких шагах от них.

Мужчина заходит в кладовку и касается спящего Иисуса. «Учитель,… Выйди. Тебя ищут».

Иисус просыпается и немедленно встает, спрашивая: «Кто?»

«Кто знает!... Несколько гречанок… Все закутаны… Они говорят, что они не прокаженные и что Ты можешь подтвердить мне это…»

«Я сейчас приду», - говорит Иисус, надевая сандалии, которые Он снял, и застегивая верхнюю часть Своей туники у шеи, и надевая пояс, который Он снял, чтобы быть свободным во сне И Он выходит вместе с канатоделом.

Женщины делают движение к ним навстречу. «Стойте там, где вы находитесь, я вам сказал! Я не желаю, чтобы вы ходили там, где играют мои дети… Я хочу, чтобы Он сначала сказал мне, что вы здоровы». Женщины остановились.

Иисус подходит к ним. Самая высокая из них, не та, которая прежде говорила по-гречески, говорит слово вполголоса. Иисус адресуется канатоделу: «Симон, тебе не нужно беспокоиться. Женщины здоровы и Я должен выслушать их в покое. Могу Я пойти в дом?...»

«Нет. Там старуха, которая более любопытна и болтлива, чем сорока. Идите туда, в конец, под навес над чанами. Там есть и маленькая комната. Вы там будете одни и в мире».

3. «Идемте…» - говорит Иисус женщинам. Он идет с ними в дальний конец площади, под отвратительный навес, в маленькую комнату, узкую как тюремная камера, где находятся сломанные инструменты, тряпки, отбросы конопли, огромные паутины, и где запах чанов для замачивания и плесени так силен, что от него перехватывает дыхание. Иисус, очень печальный и бледный, слегка улыбаясь, говорит: «Это место не соответствует вашим вкусам… Но у Меня больше ничего нет…»

«Мы не видим места, потому что мы видим Того, Кто живет в нем в настоящее время», - отвечает Плаутина, снимая свою вуаль и мантию, чему последовали и другие дамы: Лидия, Валерия и вольноотпущенница Альбула Дометилла.

«Из чего Я заключаю, что после всего вы все еще верите, что Я праведник».

«Больше, чем праведник. И Клавдия послала нас именно потому, что она считает Тебя большим, чем праведником, и она не принимает в расчет слов, которые она слышала. Но она хотела бы иметь подтверждение от Тебя, чтобы удвоить ее почтение к Тебе».

«Или лишить Меня его, если бы Я оказался таким, каким эти слова пытались представить Меня. Но вы можете заверить ее. У Меня нет человеческих амбиций. Мое служение и Мои желания только и полностью сверхъестественные. Я желаю собрать всех людей только в одно царство. Но какую часть людей? Их плоть и кровь? Нет. Я оставляю эти скоропреходящие сущности преходящим монархиям, неустойчивым империям. Я хочу собрать под Моим скипетром только дух людей, бессмертный дух в бессмертном царстве. Я отвергаю все другие сообщения о Моей воле, независимо от того, кто их дал, если они отличаются от этого. И Я прошу поверить и сказать той, кто послал вас, что у Истины только одно слово…»

«Твой апостол был так уверен в себе, когда он говорил нам…»

«Это перевозбужденный подросток. Его следует воспринимать как такового…»

«Но он губителен для Тебя! Упрекни его… Отошли его от Себя…»

«А как же Моя милость? Он действует из ошибочно понятой любви. И разве Я не должен пожалеть его? И что изменится, если Я отошлю его прочь? Он будет вдвойне вредить самому себе и Мне».

«Значит, он подобен пушечному ядру, привязанному к Твоей стопе!...»

«Он бедняга, подлежащий искуплению…»

4. Плаутина падает на колени, воздевая руки и говорит: «Ах! Учитель, более великий, чем кто-либо еще, как легко верить что Ты свят, когда чувствуешь Твое сердце в Твоих словах! Как легко любить и следовать Тебе благодаря Твоему милосердию, которое даже более велико, чем Твой разум!»

«Не более велико. Но более понятно для вас… чей разум стеснен слишком многими ошибками и вы не щедры в очищении от них, для того, чтобы воспринять Истину».

«Ты прав. Твои предсказания так же велики, как Твоя мудрость».

«Так как мудрость является формой святости, она дарует просветленность суждений, как о прошлых, так и о нынешних событиях, и предупреждает о будущих».

«Значит, ваши пророки…»

«Были святыми. Бог поэтому общался с ними с большой полнотой».

«Они были святы, потому что принадлежали Израилю?»

«Они были святы, потому что они принадлежали Израилю и потому что они были праведными в своих поступках. Потому что не весь Израиль является или был святым, хотя они принадлежали Израилю. Тот факт, что кто-то по воле случая принадлежит народу или религии не может сделать его святым. Те два условия могут быть великой помощью для того, чтобы быть, но они не являются существенными факторами святости».

«Тогда какой это фактор?»

«Воля человека. Воля, которая ведет действия человека к святости, если она добрая, и к нечестию, если она дурная».

«Тогда… несправедливо говорить, что праведные люди не могут быть найдены также среди нас».

«Конечно, нет». Нет, некоторые праведные люди были, конечно, среди ваших предков, и есть, конечно, некоторые среди тех, кто живут сейчас. Потому что было бы слишком ужасно, если бы весь языческий мир состоял из демонов. Те среди вас, кто чувствует влечение к Добру и Истине, и отвращение к Пороку и остерегается злых поступков как позорящих человека, поверьте Мне, они уже на пути справедливости».

«Значит, Клавдия…»

«Да. И также вы. Настойчиво продолжайте».

Но если мы умрем прежде, чем… обратимся к Тебе?... Какая польза тогда будет от того, что были добродетельными?...»

«Бог справедлив в суждении. Но почему вы колеблетесь придти к истинному Богу?»

Три дамы опускают свои головы… Молчание… Затем великое исповедание, то, которое объясняет столь многие жестокости и такое сильное сопротивление римлян Христианству… «Потому что, поступив так, мы могли бы показаться предающими нашу Отчизну…»

«Напротив, вы бы послужили вашей Отчизне, сделав ее морально и духовно великой, укрепленной обладанием и защитой Бога, в дополнение к его армиям и богатствам. Рим, Город мира, Город универсальной Религии!... Только подумайте об этом…»

Наступила тишина…

Затем Ливия, покраснев как пион, говорит: «Учитель, некоторое время тому назад мы искали сведения о Тебе также на страницах Вергилия. Потому что, насколько мы понимаем, пророчества, которые никоим образом не связаны с каким-либо из верований Израиля имеют для нас большую ценность, чем те из ваших пророков, которые, как мы чувствуем это, позже оказались под воздействием тысячелетних верований… И мы обсуждали этот вопрос… сравнивая тех, кто предсказывал Тебя во все времена, во всех нациях и религиях. Но никто не предсказал Тебя так точно, как наш Вергилий[21]… Как много мы говорили в тот день и с Диомедом, греком-вольноотпущенником, астрологом, который дорог Клавдии! Он утверждал, что это произошло, потому что время было близко, и звезды заговорили своими соединениями… И в поддержку своему тезису он выдвинул тот факт, что три Мудреца из трех Восточных стран, которые пришли поклониться Тебе, еще ребенку, став причиной бойни, которая поразила Рим ужасом… Но мы не были убеждены потому что… на протяжении более чем пятидесяти лет никто из мудрых людей в мире не говорил о Тебе, объясняя голоса звезд, хотя мы были даже ближе к Твоему настоящему откровению. Клавдия воскликнула: “Нам бы нужен Учитель! Он бы сказал истину, и мы бы узнали о месте и бессмертной участи нашего величайшего поэта!” Если бы Ты сказал нам… для Клавдии… Дар доказывающий, что она не неприятна Тебе из-за ее сомнений о Тебе…»

«Я понял ее реакцию как римлянки и Я не испытываю к ней неприязни. Вы можете заверить ее в этом. И слушайте. Вергилий был велик не только как поэт, не так ли?»

«О! Нет! Также как человек. Посреди общества уже испорченного и порочного он сиял духовной чистотой. Никто не знал его как распутника, любителя оргий и разврата. Его произведения целомудренны, но даже целомудреннее было его сердце. Настолько, что там, где он обычно жил, его называли “маленькой девой”, с насмешкой – порочные люди, и с уважением – хорошие».

«Итак, мог ли Бог не отразиться в прозрачной душе целомудренного человека, даже если этот человек был язычником? Могла ли совершенная Добродетель не полюбить добродетельного человека? И если ему была дарована любовь и образ Истины в силу чистой красоты его души, мог ли он не иметь вспышек пророчества? Так как пророчество – это ничто иное, как истина, которая раскрывается тем, кто заслужил знание Истины как награду и стимул ко все большей и большей добродетели?»

«Значит… он пророчествовал о Тебе?»

«Его ум, воспламененный чистотой и гениальностью, был вознесен к знанию страницы, касающейся Меня, и он может быть назван праведным языческим поэтом, дохристианским пророческим духом в качестве вознаграждения за его добродетели».

«О! Наш Вергилий!! И он будет вознагражден?»

«Я сказал: “Бог справедлив”. Но не подражайте поэту, останавливаясь на его рубежах. Идите дальше, потому что Истина явила Себя вам не интуитивно или частично, но полностью и она говорила с вами».

«Благодарю Тебя, Учитель… Мы уходим. Клавдия сказала нам, чтобы мы спросили у Тебя, может ли она быть полезной Тебе в моральных вопросах», - говорит Плаутина, не отвечая на замечание Иисуса.

«И она сказала тебе, чтобы ты спросила у Меня, не являюсь ли Я узурпатором…»

«О! Учитель! Как Ты узнал?»

«Я больше, чем Вергилий и пророки…»

«Это верно! Это все верно! Можем ли мы служить Тебе?»

«Для Себя Я нуждаюсь только в вере и любви. Но есть создание, которое находится в величайшей опасности и чья душа будет убита этим вечером. Клавдия могла бы спасти ее».

«Здесь? Кто? Убитая душа?»

«Один из ваших патрициев дает званый обед и…»

«Ах! Да! Энний Кассий. Мой муж тоже приглашен…» - говорит Ливия.

«И мой… И мы тоже, действительно. Но так как Клавдия не пойдет, мы тоже не пойдем. Мы решили уйти сразу после ужина, в том случае, если мы пойдем… Потому что… наши ужины кончаются оргиями… которые мы больше не можем выносить… И с презрением жен, которыми пренебрегли, мы позволяем нашим мужьям остаться…» - серьезно говорит Валерия.

«Не с презрением… С жалостью к их моральной нищете…» - поправляет Иисус.

«Это трудно, Учитель… Мы знаем, что там происходит…»

«Я тоже знаю о многих вещах, которые происходят в сердцах… и все же Я прощаю…»

«Ты святой…»

«Вы должны стать такими. Побуждаемые Моим желанием и подстегиваемые своей волей…»

«Учитель!...»

«Да. Можете ли вы сказать, что вы так же счастливы сейчас жалким грубым чувственным счастьем язычников, не знающих о том, что они больше чем плоть, сейчас, когда вы немного познали Мудрость?...»

«Нет, Учитель. Мы признаем это. Мы неудовлетворенны, недовольны, подобно тем, кто ищет сокровище и не может найти его».

«А оно находится перед вами! То, что беспокоит вас, это сильное желание Света вашего духа, который страдает оттого, что вы откладываете и отсрочиваете… дать ему то, о чем он просит…»

Наступила тишина… Затем Плаутина, не отвечая на замечание Иисуса, говорит: «А что могла бы сделать Клавдия?»

«Она могла бы спасти это создание. Девочка куплена для наслаждения римлянином. Девственница, которая не останется такою завтра».

«Если он купил ее… она принадлежит ему».

«Она не предмет мебели. В ее теле находится душа…»

«Учитель… наши законы…»

«Женщины: это Закон Бога!...»

«Клавдия не пойдет на праздник…»

«Я не говорю ей, чтобы она пошла. Я говорю вам, чтобы вы сказали ей: “Учитель, чтобы быть уверенным в том, что Клавдия не осуждает Его, просит ее помочь душе этой девочки”…»

«Мы скажем ей. Но она не сможет ничего сделать… Проданная рабыня… является предметом, которым можно распоряжаться…»

«Христианство научит вас, что раб имеет душу, подобную душе Цезаря, и в большинстве случаев даже лучшую, и что эта душа принадлежит Богу, и тот, кто развращает ее, проклят». Иисус внушителен, говоря эти слова.

Женщины воспринимают властность и серьезность, с какой произнесены эти слова. Они кланяются без обсуждения, вновь надевают свои мантии и вуали и говорят: «Мы передадим ей Твои слова. Радуйся, Учитель».

«До свидания».

Женщины выходят на жаркую площадь. Но Плаутина оборачивается и говорит: «Что касается остальных, то мы были гречанками. Хорошо?

«Я понял. Идите и не беспокойтесь».

Иисус остается под низким навесом, а они уходят в том же направлении, откуда пришли.

Канатчики возвращаются к своей работе.

Иисус медленно возвращается в кладовку. Он задумчив и не ложится снова. Сидя на куче свернутых канатов. Он горячо молится… одиннадцать апостолов по-прежнему крепко спят…

Таким образом проходит некоторое время… Около одного часа. Затем канатный мастер заглядывает в кладовку и кивает, чтобы Иисус подошел к двери: «Там раб, который спрашивает о Тебе».

Раб, Нумидиец, ждет снаружи, на площади, все еще открытой солнцу. Он кланяется и, ничего не говоря, передает Иисусу восковую табличку.

Иисус читает ее и говорит: «Скажи ей, что Я буду ждать до рассвета. Ты понял?»

Мужчина согласно кивает и, чтобы Иисус понял, почему он не говорит, Он открывает свой рот, чтобы показать, что его язык отрезан.

«Несчастный бедняга!» - говорит Иисус, лаская его.

Две слезы скатываются по темным щекам раба, который взял белую руку Иисуса в свою черную, которая так похожа на руку большой обезьяны, и трется о нее своим лицом, целует ее, а затем бросается на землю. Берет стопу Иисуса и возлагает ее себе на голову… Язык жестов, чтобы выразить свою благодарность за тот жест сострадательной любви…

И Иисус повторяет: «Несчастный бедняга!», но не исцеляет его.

Раб встает и хочет получить обратно восковую табличку… Клавдия не желает оставлять какого-либо следа своей корреспонденции… Иисус улыбается и передает ему табличку. Нумидиец уходит, и Иисус подходит к канатному мастеру.

«Я должен остаться здесь до рассвета… Ты позволишь мне?...»

«Все, что Ты пожелаешь. Я сожалею, что беден…»

«Я рад, что ты честен».

«Кто были эти женщины?»

«Иностранки, нуждающиеся в совете».

«Здоровые?»

«Как ты и Я».

«Хорошо!... 8. Вот и Твои апостолы…»

Действительно, протирая глаза, потягиваясь, еще полусонные, Одиннадцать выходят из кладовки и идут к Учителю.

«Учитель… у нас будет ужин, если Ты хочешь отправиться в путь этим вечером…» - говорит Петр.

«Нет. Я не уйду до рассвета».

«Почему?»

«Потому что Меня попросили об этом».

«Но кто? Кто попросил Тебя? Ходить лучше ночью. Сейчас новолуние…»

«Я надеюсь спасти одно создание… И это ярче, чем луна и больше освежает Меня, чем прохлада ночи».

Петр тянет Его в сторону: «Что случилось? Ты виделся с римскими дамами? В каком они настроении? Это из тех, которые становятся обращенными? Скажи мне…»

Иисус улыбается: «Если ты позволишь Мне ответить, Я скажу тебе, о самый любознательный человек. Я видел римлянок. Они идут к Истине, только очень медленно. Но они не идут обратно. Это уже много».

«А… относительно того, что сказал Иуда… какова ситуация?»

«Что они продолжают уважать Меня как мудрого человека».

«Но… что Иуда? Он не вовлечен?»

«Они пришли повидаться со Мной, а не с ним…»

«Почему тогда он боится встретиться с ними? Почему он не хотел, чтобы Ты пришел в Кесарию?»

«Симон, это не в первый раз Иуда странно капризен…»

«Это верно. А… римлянки придут вечером?»

«Они уже пришли».

«Почему тогда мы ждем до рассвета?»

«А почему ты такой любопытный?»

«Учитель, будь добр… Расскажи мне все».

«Да, Я расскажу… чтобы устранить все сомнения… Ты тоже слышал беседу тех трех римлян…»

«Да, слышал. Подлость! Чума! Демоны! Но что нам с этим делать?... Ах! Я понял! Римские дамы пойдут на ужин, а затем они придут и попросят прощения за то, что приняли участие в этой мерзости… Я удивлен, что Ты согласился».

«А Я удивлен твоим поспешным суждением!»

«Прости меня, Учитель!»

«Да, тебе лучше узнать, что римские матроны не идут на вечеринку и что Я попросил Клавдию вмешаться ради этой девочки…»

О! Но Клавдия ничего не сможет сделать! Девочка куплена римлянином и он может делать с ней все, что захочет!»

«Но Клавдия может оказать большое влияние на римлянина. И Клавдия послала Мне слово, чтобы Я подождал до рассвета, прежде чем уйду. Ничего больше. Ты удовлетворен?»

«Да, Учитель, удовлетворен. Но Ты так и не отдохнул… Пойдем теперь… Ты так устал! Я буду следить, чтобы убедиться, что Тебя оставили в покое… Пойдем…» - любовно и тиранически он тянет и подталкивает Иисуса, заставляя Его снова лечь…

9. Проходят часы. Солнце садится, работа окончена, и дети кричат громче на улицах и маленьких площадях, и визг ласточек в небе. Первые тени вечера опустились на землю, и ласточки вернулись в свои гнезда, а дети в постели. Один за другим утихли все шумы, так что слышен только легкий плеск воды в канале и более громкий плеск волн на берегу. Дома, дома усталых рабочих закрываются, свет в них гаснет и нисходит покой, и все в них становятся слепыми, бессловесными… уединившимися… Восходит луна и украшает своим серебром также грязную поверхность воды маленькой верфи, которая сейчас выглядит как лист серебра…

Апостолы снова спят на конопле… Иисус, сидя на одной из лебедок, опершись руками о колени, молится, размышляет, ждет… Он не упускает из виду дорогу, идущую из города.

Луна поднимается все выше… Она в зените над Его головой. Шум моря становится сильнее, запах канала сильнее, и конус луны, которая погружает свои лучи в море, становится все шире и шире, охватывая все пространство перед Иисусом, и постепенно затухает вдали: дорожка света, которая, кажется, приходит к Иисусу с конца мира, вдоль канала, заканчиваясь в акватории верфи. И вдоль этой дорожки плывет маленькая белая лодка. Она плывет не оставляя какого-либо следа на жидкой поверхности, так как вода вновь становится гладкой за ее кормой… Она входит в канал… Теперь она в молчаливой верфи… Она подплывает ближе и останавливается. И три тени спускаются из нее на берег. Крепкий мужчина, женщина и между ними стройная фигура. Они направляются к дому канатного мастера.

Иисус встает и идет навстречу им. «Мир вам. Кого вы ищете?»

«Тебя, Учитель», - говорит Лидия, подняв вуаль со своего лица и выходя вперед. Она продолжает: «Клавдия исполнила Твое желание, потому что оно было праведным и абсолютно нравственным. Вот эта девушка. Валерия позже возьмет ее в качестве няньки для малышки Фаусты. А пока она просит Тебя оставить ее у Себя, или, еще лучше, доверить ее Твоей Матери или матери Твоих родственников. Она всецело язычница. Нет, более чем язычница. Хозяин, который вырастил ее, не вложил в нее абсолютно ничего. Она ничего не знает об Олимпе или о чем-нибудь еще. В ней сейчас только священный ужас перед людьми, потому что жизнь открылась ей во всей своей жестокости только несколько часов назад…»

«О! Как печально! Слишком поздно?»

«Нет, не с материальной точки зрения… Но он готовил ее для своего… скажем так: святотатства. И девушка в ужасе… Клавдия оставила ее с этим сатиром пока длился ужин, так как она намеревалась предпринять действия, когда вино нарушит его способность к размышлению. Мне не нужно напоминать Тебе, что если человек всегда распутен в своих чувственных любовных делах, то он в гораздо большей степени таков, когда он пьян… Но только тогда он становится посмешищем, которое может быть убеждено силой и лишено своего сокровища. И Клавдия воспользовалась ситуацией. Энний хочет вернуться в Италию, откуда он был выслан, так как впал в немилость… Клавдия обещала ему возвращение в обмен на девушку. Энний проглотил наживку… Но завтра, когда он протрезвеет, он начнет протестовать, будет искать ее, поднимет шум. Это верно, что завтра Клавдия предпримет меры, чтобы заставить его замолчать».

«Насилие? Нет!...»

«О! Насилие, применяемое для хорошей цели, полезно! Но оно не будет использовано… Только Пилат, все еще оглушенный тем количеством вина, которое он выпил в тот вечер, будет подписывать предписание Эннию отплыть с донесением в Рим… Ха! Ха!... И он отплывет с первым военным кораблем. Но тем временем… будет мудро девушке быть где-нибудь в другом месте, как бы Пилат не раскаялся и не отменил предписание… Он такой непостоянный! И будет лучше для девушки забыть, если она сможет, человеческую грязь. О! Учитель!... Мы пошли на ужин с этой целью… Но как мы были способны ходить на такие оргии всего несколько месяцев тому назад, не чувствуя себя больными? Мы убежали оттуда, как только достигли своей цели… Наши мужья до сих пор там, подражая скотам… Какая мерзость, Учитель!... И мы должны принять их после того как они…»

«Будьте строгими и терпеливыми. Вы исправите своих мужей своим примерным поведением».

«О! Это невозможно!... Ты не знаешь…» Женщина плачет скорее от презрения, чем от печали. Иисус вздыхает. Лидия продолжает: «Клавдия просила меня сказать Тебе, что она сделала это, чтобы доказать Тебе, что она почитает Тебя как Единственного Человека, Который заслуживает почитания. И она хотела, чтобы я сказала Тебе, что она благодарна Тебе за учение о ценности души и чистоты. Она никогда не забудет этого. Ты хочешь взглянуть на девушку?»

«Да. А кто этот мужчина?»

«Немой Нумидиец, которого Клавдия использует для самых секретных дел. Нет опасности доноса… У него нет языка.

Как днем Иисус отвечает: «Несчастный бедняга!» Но даже теперь Он не совершает чуда.

10. Лидия идет и, взяв девушку за руку, почти тащит ее к Иисусу. Она объясняет: «Она знает несколько латинских слов и даже еще меньше иудейских… маленькое дикое животное… Просто объект наслаждения». И она говорит девочке: «Не бойся. Скажи Ему “спасибо”. Это Он спас тебя. Целуй его ноги. Ободрись! Не дрожи!... Прости ее, Учитель! Она запугана последними ласками пьяного Энния…»

«Бедная девочка!» - говорит Иисус, кладя Свою руку на покрытую вуалью голову девочки. «Не бойся Я возьму тебя к Моей Матери, на некоторое время. К Матери, ты поняла? И вокруг тебя будет так много братьев… Не бойся, Моя дорогая дочь!»

Что в голосе и во взгляде Иисуса? Все: мир, доверие, чистота, святая любовь. Девочка восприняла это, она откидывает свою мантию с капюшоном, чтобы лучше рассмотреть Его, и появилась, в слишком широком для нее платье, стройная фигура девочки, едва достигшей порога половой зрелости, почти все еще немного ребенка с невинным взглядом, с не вполне созревшей миловидностью.

«Она была полунагой… Я надела на нее первое платье, которое нашла, и несколько платьев положила также в ее мешок…» - объясняет Лидия.

«Маленькая девочка!» - говорит Иисус с состраданием. И протянув ей руку, Он спрашивает: «Ты пойдешь со Мной, без всякого страха?»

«Да, господин».

«Нет. Я не твой хозяин. Называй Меня Учителем».

«Да, Учитель», - говорит девочка более доверчиво, и робкая улыбка сменяет прежнее выражение страха на ее очень бледном лице.

«Ты способна ходить на большое расстояние?»

«Да, Учитель».

«Тогда ты отдохнешь у Моей Матери, в Моем доме, ожидая Фаусту… маленькую девочку которой ты будешь очень любить… Ты довольна?»

«О! Да!...» - и девочка доверчиво поднимает свои ясные серо-голубые глаза, очень красивые между ее золотистыми бровями и осмеливается спросить: «Нет больше того хозяина?» - и вспышка ужаса сотрясает ее еще раз.

«Никогда больше», - обещает ей Иисус еще раз кладя Свою руку на густые волосы девочки оттенка светлого меда.

«До свидания, Учитель. Через несколько дней мы тоже будем на озере. Возможно, мы встретимся снова. Молись о бедных римлянках».

«До свидания, Лидия. Скажи Клавдии что это то завоевание, которого Я ожидал, и ничего больше. Пойдем, дитя. Мы сразу же уходим…» И, держа ее за руку, Он заглядывает в дверь кладовки, зовя апостолов.

Пока лодка, не оставляя никаких следов своего путешествия, уплывает обратно в открытое море, Иисус с апостолами, вместе с девочкой в середине группы, окутанной мантией, уходят из города по узким пустынным улочкам предместья…

 

 

Аурея Галла

 

2 мая 1946

Летом светает так рано, что время между заходом луны и рассветом короткое. Так что, хотя они шли очень быстро, в самые темные часы ночи они все еще находятся в окрестностях города Кесарии, и ветки колючих кустов, которые они зажгли, не дают достаточного света. Они вынуждены остановиться на некоторое время также потому, что девочка, которая непривычна к хождению по ночам, часто спотыкается о камни, наполовину погребенные в пыли.

«Лучше остановиться на некоторое время. Девочка не видит дороги, и она очень устала», - говорит Иисус.

«Нет, я могу идти дальше… Давайте уйдем подальше, очень далеко… Он может прийти. Мы проходили здесь, чтобы пойти к тому дому», - говорит девочка, стуча зубами, смешивая иврит и латынь в новый язык, чтобы ее поняли.

«Мы пройдем за теми деревьями, и никто нас не увидит. Не бойся», - отвечает ей Иисус.

«Да, не бойся. Тот… римлянин сейчас мертвецки пьян и валяется под столом…» - говорит Варфоломей, чтобы успокоить ее.

«И ты с нами. И мы любим тебя! Мы никому не позволим обидеть тебя. Я говорю! Нас двенадцать сильных мужчин…» - говорит Петр, который немного выше ее, но настолько же крепок, насколько она худа, и настолько же загорелый на солнце, насколько она снежно-бела: бедный цветок, выращенный в тени, чтобы она была более возбуждающей и ценной.

«Ты младшая сестра. А братья защищают своих сестер…» - говорит Иоанн.

Девочка, при последней вспышке света импровизированного факела, смотрит на своих утешителей своими ясными цвета серой стали глазами, с легким голубым оттенком, двумя прозрачными глазами в которых еще блестят слезы, незадолго до этого пролитые в минуты ужаса… Она недоверчива. И все же она доверяет им. И вместе с остальными она пересекает сухой ручей за дорогой, чтобы войти в имение, в конце которого расположен густой фруктовый сад.

Они сидят в темноте, ожидая. Мужчины, возможно, хотели бы поспать. Но каждый шум заставляет девочку стонать, а звуки лошадиного галопа – конвульсивно цепляться за шею Варфоломея, который, возможно потому, что он стар, внушает ей уверенность и доверие. Таким образом, заснуть невозможно.

«Не бойся! Когда человек с Иисусом, ничего плохого больше не случится», - говорит Варфоломей.

«Почему?» - дрожа спрашивает девочка и все еще цепляясь за апостола.

«Потому что Иисус является Богом на Земле, а Бог сильнее людей».

«Бог? Что такое Бог?»

«Бедное создание! Как тебя воспитывали? Тебя ничему не научили?»

«Как держать мою кожу белой, мои волосы блестящими, слушаться хозяев… всегда говорить “да”… Но я не могла сказать “да” этому римлянину… он был уродлив и напугал меня… Он пугал меня весь день… Он всегда был там… в бане, когда я одевалась… эти глаза… и руки… о!... И кто не скажет “да”, того бьют…»

«Ты не будешь бита. Ни римлянина, ни его рук здесь больше нет… Здесь мир… Здесь мир…» - отвечает ей Иисус.

А остальные замечают: «Это ужасно! Обращаются как с ценными животными, не лучше, чем с животными! Хуже!... Потому что животное знает хотя бы, что оно приучено пахать, ходить под седлом и к удилам, потому что такова его задача. Но эта девочка была заброшена сюда не зная ничего!...»

«Если бы я знала, я бы бросилась в море. Он говорил: “Я сделаю тебя счастливой”…»

«И он сделал тебя счастливой. Но таким образом, которого он никогда не мог себе представить. Счастливой и на Земле, и на Небесах. Потому что знать Иисуса – это счастье», - говорит Зелот.

Наступила тишина: все размышляют об ужасах мира. Затем, вполголоса, девочка спрашивает у Варфоломея: «Ты мне скажешь, что такое Бог? И почему Он – Бог? Потому что Он хороший и красивый».

«Бог… Как можно научить тебя, поскольку ты полностью лишена религиозных идей?»

«Религиозных? Что это такое?»

«Высочайшая Мудрость! Я подобен человеку, который готовится погрузиться в глубокое море! Что я буду делать перед этой бездной?»

«То, что кажется тебе таким трудным, Варфоломей, так просто. Это бездна, но пустая. И ты можешь наполнить ее Истиной. Хуже, когда бездна полна грязи, яда, змей… Говори простодушно, так, как ты говорил бы ребенку. И она поймет тебя лучше, чем понял бы взрослый».

«О! Учитель! Но не мог бы Ты сделать это?»

«Я мог бы. Но девочка воспримет слова того, кто подобен ей более легко, чем если бы она слушала Мои слова Божьи. И во всяком случае… Вы столкнетесь с такими безднами в будущем, и будете наполнять их Мной. В конце концов, вы должны научится делать это».

«Это верно! Я попытаюсь. Слушай, девочка… Ты помнишь свою мать?»

«Да, господин. Цветы уже семь лет расцветают без нее. Но перед этим я была с ней».

«Хорошо. И ты помнишь ее? Ты любишь ее?»

«О!» Рыдание присоединившееся к ее восклицанию сказало все.

«Не плачь, бедное создание… Слушай… Любовь, которую ты чувствуешь к своей матери…»

«… и моему отцу… и моим младшим братьям…» - сказала девочка, всхлипывая.

«Да… к твоей семье, любовь к твоей семье, твои мысли об этом, твое желание вернуться к ней…»

«Больше никогда!!»

«Кто знает!... Все это есть нечто, что можно назвать религией семьи. Поэтому религии, религиозные идеи, являются любовью, мыслями, желанием пойти туда Где находятся Он или они, в кого мы верим, кого мы любим и желаем».

Ах! Если я поверю в того Бога здесь, я буду иметь религию… Это просто!»

«Хорошо. Что просто? Иметь религию или поверить в того Бога здесь?»

«И то и другое. Потому что легко верить в доброго Бога, такого как этот здесь. Римлянин упоминал так многих из них и клялся… Он говорил: “богиней Венерой!”, “богом Купидоном”. Но они не могли быть хорошими богами, потому что он делал вещи, которые были нехорошими, когда упоминал их».

«Девочка не глупая», - заметил Петр вполголоса.

4. Но я до сих пор не знаю, что такое Бог. Я вижу Его, он человек, такой как ты… Значит Бог – это человек. И что можно о Нем сказать? В чем Он сильнее, чем все? У Него нет ни мечей, ни слуг…»

«Учитель, помоги мне…»

«Нет, Нафанаил! У тебя так хорошо получается…»

«Ты так говоришь из доброты… Однако, давай посмотрим, как мы продолжим. Слушай, девочка… Бог не человек. Он подобен свету, взгляду, звуку, настолько большому, что Он наполняет небо и землю, освещая все, Он все видит, все направляет и отдает приказы всем и всему…»

«И римлянину? Тогда Он не хороший Бог. Я боюсь!»

«Бог добрый и отдает хорошие приказы, и Он приказал людям не развязывать войн, никого не обращать в рабство, оставлять маленьких девочек у их матерей и не пугать их. Но люди не всегда слушают приказы Бога».

«Но ты слушаешь…»

«Да, я слушаю».

«Но если Он сильнее, чем кто-либо другой, почему бы Ему не заставить людей подчиняться Ему? И как Он может говорить, если Он не человек?»

«Бог… о! Учитель!...»

«Продолжай, Варфоломей. Ты такой мудрый учитель, ты умеешь выражать самые возвышенные мысли с такой большой простотой, и ты боишься? Разве ты не знаешь, что Святой Дух на устах у тех, кто учит Справедливости?»

Это кажется таким простым, когда мы слушаем Тебя… и все Твои слова здесь… Но извлечь их оттуда, когда нам надо сделать то, что делаешь Ты!... О! Нищета наша, бедных людей! Какие же мы негодные учителя!»

«Признание вашей неспособности предрасполагает ваш дух к тому, чтобы он был научен Духом Утешителем…»