Иисус на званом обеде хелкии, фарисея и члена Синедриона

    10 апреля 1946

       Иисус вступает в дом Хелкии, недалеко от Храма, в направлении квартала, ниже которого находится Тофет[13]. Это благопристойный дом, несколько аскетичный, где строго соблюдаются все предписания религии, нет, преувеличенно соблюдаются. Я уверена, что даже гвозди здесь забивались в том количестве и в тех местах, которые предписаны одной из шестисот тринадцати заповедей. Здесь нет ни одного узора на одеждах, ни одного орнамента на стенах, ни безделушки… ни одной маленькой вещички, которые можно увидеть в домах Иосифа и Никодима и тех же самых фарисеев из Капернауме, которые украшают их. Здесь… дух его хозяина дышит в каждой его части. Он ледяной, и потому лишен украшений. Темная тяжелая мебель, по форме напоминающая саркофаги, делает его унылым и безрадостным. Он отталкивает. Это дом, который не приветствует, но враждебен к входящим в него.

       И Хелкия указывает на это, хвастаясь. «Видишь, Учитель, как я тщательно соблюдаю предписания Закона? Здесь все говорит об этом. Взгляни: на занавесах нет украшений, мебель тоже не украшена, нет никаких скульптурных ваз или канделябров имитирующих цветы. Здесь есть все, но все соответствует заповеди: “Ты не должен делать себе резного изображения или какого-нибудь подобия чему-нибудь на небе или на земле, или в водах ниже земли”. И это так во всем доме, а также на моих одеждах и одеждах моих домочадцев. К примеру, я не одобряю вышивки на тунике и мантии этого Твоего ученика (Искариота). Ты возразишь: “Многие носят их”, или: “Это только греческий орнамент”. Все это верно. Но эти углы и закругления слишком сильно напоминают символы Египта. Ужасно! Дьявольская тайнопись! Знаки некроманта! Монограмма Вельзевула! То, что ты носишь их, Иуда Симонов, не делает тебе чести, ни Тебе, Учитель, что позволяешь ему это».

       Иуда отвечает лукавым саркастическим смехом. Иисус отвечает смиренно: «Скорее, чем за знаками на их одеждах, Я слежу за тем, чтобы не было признаков ужаса в их сердцах. Но Я попрошу, нет, Я прошу сейчас Моих учеников носить менее нарядные одежды, чтобы не возмущать кого-либо…»

       Иуда делает хороший жест: «На самом деле мой Учитель говорил мне несколько раз, что Он бы предпочел, чтобы мои одежды были более простыми. Но я… Я поступил так, как хотел, потому что мне нравится быть одетым таким образом».

       «И это плохо, очень плохо. Очень плохо, что Галилеянин должен учить Иудея, особенно это касается тебя, так как ты был одним из служителей Храма… О!» - Хелкия изображает крайнюю степень возмущения и его друзья присоединяются к нему.

       Иуда уже устал быть добрым. Он возражает: «О! В таком случае существует множество высокопарных вещей, от которых, вы, члены Синедриона, должны отказаться. Если бы вы отказались от рисовки, которой вы покрыли лица ваших душ, то вы поистине выглядели бы уродливо».

       «Как ты можешь так говорить?»

       «Как тот, кто знает вас».

       «Учитель! Ты слышишь его?»

       «Слышу, и Я говорю, что смирение необходимо, так же как истина. И вам нужно быть снисходительными друг к другу. Только Бог совершен».

       «Хорошо сказано, Ребе!» - говорит один из друзей… Слабый одинокий голос в группе фарисеев и учителей.

       «Наоборот, это неверно», - отвечает Хелкия. «Второзаконие недвусмысленно в своих проклятиях. Оно говорит: “Проклят человек, который вырезает или отливает идола, мерзость, изделие рук ремесленника, и…”»

       «Но это одежды, а не скульптуры», - отвечает Иуда.

       «Молчи. Твой Учитель будет говорить. Хелкия, будь справедлив и делай необходимые разграничения. Проклят тот, кто делает идолов, а не тот, кто создает копии тех красивых вещей, которые Создатель поместил в Свое творение. Мы срываем цветы, чтобы украсить…»

       «Я ничего не срываю и не желаю видеть какую-либо комнату украшенной ими. Горе моим женщинам, если они совершат такой грех в своих комнатах. Только Богом подобает восхищаться».

       «Совершенно верно. Только Богом. Но мы можем восхищаться Богом также и в цветах, признавая, что Он является искусным Мвстером, создавшим цветы».

       «Нет, нет! Язычество! Язычество!»

       «Юдифь украшала себя, то же самое делала Эсфирь ради святой цели…»

       «Женщины! А женщина всегда презренна. Но я прошу Тебя, Учитель, войди в столовую, пока я выйду на минутку, так как мне надо поговорить с моими друзьями».

       Иисус соглашается без возражений.

«Учитель… мне трудно дышать!...» - восклицает Петр.

«Почему? Ты себя нехорошо чувствуешь?» - спрашивают некоторые апостолы.

«Нет, но я чувствую себя стесненным… как человек, который попал в западню».

«Не напрягайся. И все будьте очень благоразумными», - советует Иисус.

Они продолжают стоять группой, пока не приходят фарисеи в сопровождении слуг.

«Давайте сразу сядем. У нас встреча и мы не можем опаздывать», - распоряжается Хелкия. Он распределяет места, пока слуги подают еду.

Иисус сидит рядом с Хелкией, и Петр сидит рядом с Ним. Хелкия предлагает пищу и обед начинается в мертвой тишине… Затем они начинают говорить, и первые слова, конечно, адресуются Иисусу, потому что Двенадцатью пренебрегают, как если бы их здесь не было.

Первый вопрос задал учитель Закона. «Учитель, Ты уверен в том, что говоришь?»

«Я говорю так не от Себя. До того, как Я появился среди вас, так говорили пророки».

«Пророки!... Поскольку Ты отрицаешь, что мы святы, Ты можешь принять как истинное мое утверждение, что наши пророки могут быть хвастунами».

«Пророки святы».

«Но мы не святы, не так ли? Но вспомни, что Софония объединял пророков и священников, когда порицал Иерусалим: “Его пророки хвастуны, они самозванцы, и его священники оскверняют святыню, творят насилие над Законом”.[14] Ты постоянно обвиняешь нас в этом. Но если Ты принимаешь слова пророка о священниках, то Ты должен принять также его слова о пророках и, таким образом, признать, что не следует ссылаться на слова хвастунов».

«Раввин Израиля, ответь на Мой вопрос. Когда несколькими строками ниже Софония говорит: “Воскликни от радости дочь Сиона… Господь отменил твой приговор… Царь Израиля посреди тебя”, то принимает ли твое сердце эти слова?»

«Повторять их себе, мечтая об этом дне – в этом состоит моя слава».

«Но это слова пророка, хвастуна, так что…»

Учитель Закона на мгновение остолбенел. Один из его друзей приходит ему на помощь: «Никто не может сомневаться в том, что Израиль будет царствовать, Никто, но все пророки, и патриархи прежде пророков, упоминали об этом обещании Бога».

«И никто из патриархов и пророков не умер, не указав, Кто Я».

«О! Хорошо! Но у нас нет доказательств! Ты можешь также оказаться хвастуном. Какое доказательство Ты можешь дать нам, что Ты Мессия, Сын Божий? Укажи мне предельный срок исполнения этого пророчества, чтобы я мог судить».

«Я не отсылаю вас к Моей Смерти, описанной Давидом и Исайей, но к Моему Воскресению».

«Ты? Вновь воскреснешь? И кто же вновь воскресит Тебя?»

«Конечно же, не вы. Не Первосвященник, не царь, не касты, не люди. Я Воскресну Сам».

«Не богохульствуй, Галилеянин, и не лги!»

«Я не делаю ничего иного, кроме как возношу честь Богу и говорю истину. И вместе с Софонией Я говорю вам: “Ждите Меня до Моего воскресения”[15]. Вплоть до этого времени вы можете сомневаться, все вы можете сомневаться и действовать, сея сомнения в людях. Но вам станет невозможным чувствовать сомнения, когда Вечно Живущий, искупив человечество, Сам восстанет из смерти, чтобы больше не умереть. Неосязаемый Судья, совершенный Царь, со Своим скипетром и Справедливостью, Он будет править и судить до скончания мира и будет продолжать царствовать вечно на Небесах».

«Ты не понимаешь, что говоришь с учителями и членами Синедриона?» - спрашивает Хелкия.

«И что же? Вы задаете Мне вопросы, а Я отвечаю на них. Вы обнаруживаете желание узнать, а Я объясняю вам истину. Напомнив Мне о проклятиях Второзакония из-за узоров на одеждах, вы не собираетесь напомнить Мне другое проклятие из той же Книги: “Проклят тот, кто тайно убивает ближнего своего”»[16].

«Я не поражаю Тебя. Я даю Тебе пищу».

«Нет. Но твои коварные вопросы являются ударом в спину. Будь осторожен, Хелкия. Потому что Божьи проклятия следуют одно за другим, и за тем, которое Я привел, следует другое: “Проклят, кто берет подкуп, чтобы лишить жизни невинного”[17].

«В таком случае Ты принимаешь дар, поскольку Ты мой гость».

«Я даже не осуждаю виновных, если они раскаиваются».

«Тогда Ты не справедлив».

«Да, это справедливо. Потому что Он считает, что раскаяние заслуживает прощения, и поэтому Он не осуждает», - говорит человек, который уже соглашался с Иисусом в прихожей.

«Да замолчи ты, Даниил! Ты думаешь, что знаешь лучше, чем мы? Или ты пленился Тем, о Ком еще многое предстоит решить, и Кто ничего не делает, чтобы помочь нам решить в Его пользу?» - говорит один из учителей.

«Я знаю, что вы мудры, а я простой иудей и даже не знаю, почему вы часто желаете, чтобы я был с вами…»

«Потому что ты родственник! Это легко понять! И я желаю, чтобы те, кто стали моими родственниками были святыми и мудрыми! Я не могу допустить невежество в Писаниях, в Законе, в Галахе, Мидраше и Агаде. Я терпеть не могу этого. Все должно быть познано и соответствовать…»

«И я признателен тебе за такое большое внимание. Но я, простой земледелец, однажды незаслуженно ставший твоим родственником, я заботился только о знании Священных Писаний и Пророков, чтобы иметь покой в моей жизни. И с простодушием неученого человека, я признаюсь, что в Ребе я узнаю Мессию, Которому предшествовал Его Предтеча, который указал нам Его… И ты не можешь отрицать, что Иоанн был исполнен Духа Божьего».

Наступила тишина. Они не желают отрицать, что Иоанн был непогрешим. Но не хотят также признать, что он был таковым.

Затем кто-то из них говорит: «Хорошо… Давайте скажем, что Предтеча является предтечей того ангела, которого Бог пошлет, чтобы приготовить пути для Христа. И… давайте признаем, что в Галилеянине достаточно святости, чтобы считать Его подобным ангелу. После Него придет время Мессии. Не думаете ли вы, что эта моя мысль примирит всех? Ты согласен с ней, Хелкия? А что скажете вы, друзья мои? А Ты, Назарянин?»

«Нет». «Нет». «Нет». Три твердых «Нет».

«Почему? Почему вы не одобряете ее?»

Хелкия молчит. Его друзья также ничего не говорят. Только Иисус откровенно отвечает: “Потому что Я не могу одобрить ошибку. Я более чем ангел. Креститель был ангелом, Предтечей Христа, а Я – Христос».

Повисла долгая, подобная смерти, тишина. Хелкия, опершись локтем на свое ложе и положив щеку на ладонь, задумчив, суров, так же необщителен, как весь его дом.

Иисус оборачивается, смотрит на него, затем говорит: «Хелкия, не смешивай Закон и Пророков с пустяками!»

«Я вижу, что Ты прочел мои мысли. Но Ты не можешь отрицать, что согрешил, презрев заповедь».

«Так как ты, и по профессии, и, таким образом, совершив больший грех, пренебрег обязанностью хозяина дома, принимающего гостей, и сделал это преднамеренно, отвлекши Мое внимание и послав Меня сюда, пока ты очищался со своими друзьями, и когда пришел обратно, попросил нас поспешить, потому что у тебя назначена встреча, и делал все это для того, чтобы получить возможность сказать Мне: “Ты согрешил”».

«Ты мог бы напомнить мне о моем долге, чтобы получить все необходимое для того, чтобы очиститься».

«Я мог бы напомнить тебе о многих вещах, но это послужило бы только тому, что вы стали бы еще более нетерпимыми и враждебными».

«Нет. Говори мне. Мы желаем слушать Тебя и…»

«И сообщить Первосвященнику, обвиняя Меня. Вот почему Я напомнил тебе о последних двух проклятиях. Я знал об этом, и Я знаю тебя. Я здесь беззащитный среди вас. Я здесь изолирован от людей, любящих Меня, перед которыми ты бы не осмелился критиковать Меня. Но Я не боюсь. Я не прибегаю к компромиссам и не действую трусливо. И Я говорю вам о вашем грехе, вашем и всей вашей касты. О, фарисеи, лживо чистые перед Законом. О, учителя, ложные мудрецы, которые умышленно путают и смешивают истину и ложное благо, которые навязывают другим людям и требуют от них совершенства даже во внешних вещах, тогда как вы ничего не требуете от самих себя. Вы осуждаете Меня, вместе с вашим и Моим сегодняшним хозяином, за то, что Я не умылся перед обедом. Вы знаете, что Я только что пришел из Храма, в который входят после того, как очистятся от пыли и дорожной грязи. Быть может, вы хотите сказать, что Святое Место осквернено?»

«Мы очистились перед едой».

«А нам вы приказали: “Идите туда и ждите”. А позже: “Давайте сядем без промедления”. Итак, на ваших стенах, свободных от узоров и украшений, начертан ваш план, имеющий целью обмануть Меня. Какая рука начертала на ваших стенах причину возможного обвинения? Ваш дух или иная сила, которая контролирует ваш дух и которой вы послушны? А теперь слушайте, все вы».

Иисус встает и, опираясь руками на край стола, начинает Свою речь:

«Вы, фарисеи, омываете внешнюю сторону чаш и блюд, и омываете ваши руки и ноги, как если бы блюдам и чашам, рукам и ногам предстояло войти в ваш дух, который вы любите провозглашать чистым и совершенным. Но провозглашать об этом не вам, но только Богу. Хорошо, теперь послушайте о том, что Бог думает о вашем духе. Он думает, что он полон лжи, грязи и хищений, он полон беззаконий и зла и ничто извне не может испортить то, что уже испорчено».

Он поднимает Свою правую руку и начинает непроизвольно жестикулировать ею, продолжая говорить:

«Тот, Кто создал ваш дух, так же как создал ваши тела, разве Он не требует хотя бы такого же уважения к вашей внутренности, какое вы оказываете вашей внешности? О, глупцы, которые смешивают две ценности и придают большее значение менее важной, разве Всевышний не желает большей заботы о духе, который был сотворен по Его подобию и утратил вечную Жизнь из-за развращения, чем о руке или ноге, грязь с которых может быть легко очищена и которые, даже если они остаются грязными, не могли бы воздействовать на вашу внутреннюю чистоту? И может ли Бог беспокоиться о чистоте чаш и тарелок, которые являются вещами, у которых нет души и не могут воздействовать на ваши души?

Я читаю твою мысль, Симон Боэтос. Нет, не получится. Вы проводите эти очищения, не думая о вашем здоровье, не думая о них как о защите ваших тел, ваших жизней. Плотские грехи, нет, грехи обжорства, пьянства, похоти, конечно, более вредны для тела, чем небольшое количество пыли на ваших руках или на тарелке. И все же вы совершаете их, не беспокоясь о защите ваших жизней или о безопасности ваших родственников. Вы совершаете грехи различного рода, потому что наряду с осквернением ваших душ и тел, расточением вашего богатства, отсутствием уважения к вашим родственникам, вы оскорбляете Господа, оскверняя ваши тела, храмы ваших душ, где должен был находиться трон Святого Духа. Вы оскорбляете Господа также и потому, что думаете, что сами защищаете ваши тела от болезней, причиняемых небольшим количеством пыли, как если бы Бог не мог вмешаться, чтобы защитить вас от физических злоключений, если бы вы просили Его об этом с чистым духом.

Но разве Тот, Кто создал внутреннее не создал также внешнее, и наоборот? И не является ли внутреннее более возвышенным и более отмеченным божественным подобием? Творите поэтому добрые дела, достойные Бога, а не действия, которые не возвышаются над пылью, ради которой и которой эти дела творятся, ничтожной пылью, какой является человек, рассматриваемый как животное творение, грязью, которой придана форма и которая снова станет пылью, пылью, которую развеивает ветер времени. Творите долговечные дела, то есть святые царственные дела, увенчанные божественным благословением. Будьте щедрыми, подавайте милостыню, будьте честными и чистыми в ваших поступках и ваших намерениях, и, не прибегая к омовениям водой, все в вас будет чистым.

Что вы думаете? Что вы в полном порядке, потому что платите десятину со специй? Горе вам, фарисеи, которые платят десятину с мяты, руты, горчицы и тмина, укропа и любой других видов трав, а притом пренебрегаете справедливостью и любовью Божией. Уплата десятины – это ваша обязанность, и это должно делать. Но существуют высшие обязанности, и их также следует исполнять. Горе тем, кто почитает внешние вещи и пренебрегает внутренними, которые основаны на любви к Богу и к вашим ближним. Горе вам, фарисеи, любящие сидеть на первых местах в синагогах и собраниях и подобострастные приветствия на рыночных площадях и не беспокоитесь о том, чтобы творить дела, которые могут доставить вам сидения на Небесах и заслужить вам уважение ангелов. Вы подобны скрытым гробницам, которые не внушают отвращения тому, кто проходит мимо них не замечая их, но затрепетал бы от ужаса, если бы увидел, что они заключают в себе. Но Бог видит самые тайные вещи и не может быть обманут, когда Он судит».

       Иисуса прервал учитель Закона, который также встал, чтобы возразить Ему. «Учитель, говоря это, Ты оскорбляешь также и нас; и это не выгодно Тебе, потому что мы будем судить Тебя».

       «Нет. Не вы. Вы не можете судить Меня. Вы будете судимы, вы не судьи, и это Бог будет судить вас. Вы можете говорить и произносить звуки своим ртом. Но даже самый могучий голос не может достичь Небес или раздаваться по всему миру. Пройдя небольшое пространство он умолкает. И через некоторое время наступает забвение. Но суд Божий – это вечный голос, который не подлежит забвению. Эпохи и поколения прошли и сменились с тех пор, как Бог осудил Люцифера и Адама. Но голос осуждения не затих. И его последствия все еще длятся. И если Я пришел, чтобы вернуть Милость людям посредством совершенного Жертвоприношения, то приговор поступку Адама остается таким, каков он есть, и он всегда будет называться “Первородным грехом”. Люди будут искуплены, они будут омыты очищением, превосходящим всякое очищение, но они будут рождаться с пятном, потому что Бог решил, что это пятно должно быть в каждом человеке рожденном женщиной, за исключением Того, Кто был создан не деянием человека, но Святого Духа, и за исключением Непорочной Женщины и Преждеосвященного Мужчины, девственников навеки. Чтобы первая могла быть Девственной Матерью Бога, а второй мог быть предтечей Невинного, будучи рожденным уже чистым, благодаря тому, что был заранее очищен бесконечными заслугами Спасителя и Искупителя.

       И Я говорю вам, что Бог судит вас. Он судит вас словами: “Горе вам, учителя Закона, потому что вы возлагаете на людей невыносимое бремя, превращая в наказание отеческий Декалог Всевышнего Своему Народу ”. Он дал его из любви и ради любви, чтобы человек – это вечное неразумное невежественное дитя, мог обрести поддержку в ясном руководстве. И любящие помочи, которыми Бог поддерживает Свои творения, чтобы они могли продвигаться по Его путям и достичь Его Сердца, были заменены вам горами тяжелых, острых изнуряющих камней, лабиринтом предписаний, ночным кошмаром сомнений, от которых человек падает духом, смущается, останавливается, начинает бояться Бога как врага. Вы препятствуете сердцам идти к Богу. Вы разлучаете Отца со Своими детьми. Своими дополнениями к Декалогу вы отрицаете такое сладостное, благословенное истинное Отцовство (Бога). Вы, однако, даже пальцем своим не касаетесь тех грузов, которые возлагаете на других людей. Вы считаете себя оправданными просто потому, что вы возложили их. Но, о глупцы, неужели вы не знаете, что будете судимы именно за то, что вы считаете необходимым для спасения? Разве вы не знаете, что Бог скажет вам: “Вы говорили, что ваше слово священно и справедливо. Хорошо, Я тоже принимаю его за таковое. И поскольку вы навязывали его всем и судили ваших братьев в соответствии с тем, как оно воспринималось и практиковалось, то сейчас Я сужу вас в соответствии с вашим собственным словом. И поскольку вы сами не делали того, что, как вы говорили, следует делать, то будьте прокляты”?

       Горе вам, строящим гробницы пророкам, убитым вашими отцами. Что? Неужели вы думаете, что таким образом вы уменьшите тяжесть греха ваших отцов или, что вы изгладите его из памяти грядущих поколений? Нет. Напротив, этим вы доказываете подобные деяния ваших отцов. И не только это, но вы одобряете их, и готовы подражать им, а позже строить гробницу преследуемому пророку, так чтобы вы могли сказать себе: “Мы почтили его”. Лицемеры! Вот почему Мудрость Божия говорит: “Я пошлю им пророков и апостолов. И некоторых они убьют, а некоторых будут преследовать, так что можно будет призвать это поколение к ответу за кровь всех пророков, пролитую со времени творения мира и до сих пор, от крови Авеля до крови Захарии, убитого между Алтарем и Святилищем”. Да, Я торжественно говорю вам, что за всю эту кровь святых будет спрошено с этого поколения, которое не может сказать, где пребывает Бог, и потому преследует и причиняет страдания праведникам, которые живы в сопоставлении с их несправедливостью. Горе вам, учителя Закона, которые присвоили себе ключи познания и закрыли его храм, чтобы не войти в него и не быть судимыми за это, и не позволяют другим войти в него. Потому что вы знаете, что если люди будут научены истинному Знанию, то есть Святой Мудрости, они будут судить вас. Вы, поэтому, предпочитаете, чтобы они пребывали в невежестве, чтобы не могли судить вас. И вы ненавидите Меня, потому что Я являюсь Словом Мудрости, и до времени вы хотите заключить в тюрьму, в гробницу, чтобы Я больше не мог говорить.

       Но Я буду говорить до тех пор, пока этого будет желать Отец Мой. А после этого Мои дела будут говорить больше, чем Мои слова. И Мои заслуги будут говорить даже больше, чем Мои дела, и мир будут научен и будет знать, и он осудит вас. Первый приговор вам уже вынесен. Затем придет второй: индивидуальный приговор при смерти каждого из вас. А затем последний приговор – Универсальный. И вы вспомните этот день и эти дни, и вы, только одни вы познаете грозного Бога, Которого вы стремились показать как кошмарное видение душам простых людей, пока вы, внутри ваших гробниц, осмеивали Его, не уважали и не повиновались Его заповедям, от первой и главной – заповеди любви, до последней, данной на Синае.

           

       Нет пользы тебе, Хелкия, в том, что в твоем доме нет изображений. Так же как нет пользы вам всем в том, что в ваших домах нет скульптур. Внутри ваших сердец у вас находится идол, несколько идолов. Идол, благодаря которому вы верите, что вы боги, идол вашего вожделения. Пойдем, ученики Мои, уйдем отсюда».

       И, предшествуемый Двенадцатью, Он выходит последним.

 

       Тишина…

 

       Затем оставшиеся начинают шумно возмущаться и протестовать, крича все вместе: «Мы должны преследовать Его, поймать Его на ошибке и найти пункты обвинения! Мы должны убить Его!»

       Затем вновь тишина.

       Затем, пока двое из них уходят, испытывая отвращение к ненависти и намерениям фарисеев, - родственник Хелкии и тот человек, который дважды защищал Учителя, - оставшиеся спрашивают друг у друга: «Но как?»

       Вновь водворяется тишина.

       Затем с хриплым смехом Хелкия говорит: «Мы уговорим Иуду Симонова изменить свою точку зрения…»

       «Конечно! Это хорошая идея! Но ты обидел его!...»

       «Я позабочусь об этом», - говорит тот, кого Иисус назвал Симоном Боэтосом. «Елеазар Анны и я… Мы заманим его в ловушку…»

       «Несколько обещаний…»

«Немного страха…»

«Большие деньги…»

«Нет. Не большие… Обещания больших денег…»

«А потом?»

«Что ты имеешь в виду, говоря “А потом?”»

«Э! Потом. Когда все будет сделано, что мы должны будем дать ему?»

«Ничего! Смерть. Так… он больше не будет говорить», - медленно и жестоко говорит Хелкия.

«О! Смерть…»

«Ты в ужасе? Уходи! Если мы убиваем Назарянина, Который… праведный человек… мы можем убить также Искариота, так как он грешник…»

Сомнения, колебания, нерешительность…

Но Хелкия, встав, говорит: «Мы услышим также то, что скажет Анна… И вы увидите, что… он скажет, что это хорошая идея. И вы тоже придете… О! Вы конечно придете…»

Все выходят после их хозяина, который уходит со словами: «Вы придете… Вы придете!»

 

В Вифании

 

11 апреля 1946

Закат окрашивал небо в красный цвет, когда Иисус прибыл в Вифанию. Его раскрасневшиеся от жары запыленные апостолы следуют за Ним. Иисус и апостолы единственные, не испугавшиеся пылающей дороги, горячей как печь, на которой мало тени от деревьев, протянувшихся вдоль нее от Масличной Горы до склонов Вифании. Лето ярится, но ненависть ярится еще больше. Поля обнажены и выжжены, подобны печам, пышущим жаром. Но души врагов Иисуса даже в еще большей степени лишены, - я не имею в виду «любви», - но честности, человеческой морали, пылают ненавистью… И для Иисуса существует только один дом, только одно пристанище – Вифания. Здесь любовь, утешение, защита и верность, здесь преданность … Сюда направляет Свои шаги гонимый Паломник в белых одеяниях, с грустным лицом… усталые шаги человека, который не может остановиться, подгоняемый врагами, следующими за Ним по пятам, и уже покорно созерцает Свою Смерть, приближающуюся с каждым часом, с каждым шагом, принимаемую Им из послушания Богу…

Дом, посреди большого сада, заперт и молчалив, в ожидании более прохладных часов. Сад пуст и безлюден, и только солнце деспотически царствует здесь. Фома зовет своим громким баритоном.

Отодвигается занавес, появляется лицо… Затем крик: «Учитель!» И выбегают слуги, за которыми следуют их удивленные госпожи, которые, конечно, не ожидали Иисуса в такой жаркий час дня.

«Раввуни!», «Мой Господь!» Марта и Мария приветствуют издали, уже нагибаясь, готовые простереться на земле, что они и делают, как только ворота открылись и Иисус больше уже не отделен от них.

«Марта, Мария: мир вам и вашему дому».

«Мир Тебе, Учитель и Господь… Но почему в этот час?» - спрашивают сестры, отпустив слуг, чтобы Иисус мог говорить свободно.

«Чтобы отдохнуть телом и душой там, где Меня не ненавидят…» - печально говорит Иисус, протянув Свои руки, как бы говоря: «Вы желаете принять Меня?» Он стремится улыбнуться, но Его очень печальной улыбке противоречат Его скорбные глаза.

«Они Тебя ранили?» - спрашивает Мария, краснея.

«Что случилось с Тобой?» - спрашивает Марта и по-матерински добавляет: «Пойдем, я дам Тебе немного освежающего. Как долго Ты шел, поскольку Ты такой уставший?»

«С рассвета… и Я бы сказал – без остановки, потому что короткий отдых в доме Хелкии, члена Синедриона, был хуже, чем долгое путешествие…»

«Это там они так глубоко опечалили Тебя?»

«Да… а до этого в Храме…»

«Но почему Ты пошел к этой змее?» - спрашивает Мария.

«Потому что если бы Я отказался пойти, то это послужило бы оправданию их ненависти, которая обвинила бы Меня в презрении к члену Синедриона. Но теперь… пойду ли Я или нет, мера фарисейской ненависти полна… и перемирия больше не будет…»

«Мы выиграли от этого? Останься с нами, Учитель. Здесь Тебе не причинят боли…»

«Я бы не исполнил Своей миссии… Многие души ожидают своего Спасителя. Я должен идти…»

«Но они будут препятствовать Тебе ходить».

«Нет. Они будут преследовать Меня, позволяя Мне ходить, чтобы наблюдать за каждым Моим шагом, позволяя Мне говорить, чтобы изучать каждое слово, следя за Мной подобно ищейкам, идущим по следам преследуемой добычи, чтобы они могли найти… что-нибудь, что могло бы рассматриваться как прегрешение… и все будет служить…»

«Марта, которая всегда так почтительна, почувствовала такую жалость, что подняла свою руку, чтобы погладить Его исхудалую щеку, но, покраснев, остановилась и говорит: «Прости меня! Я почувствовала жалость к Тебе, как чувствую ее к нашему Лазарю! Прости меня, Господь, за то, что я люблю Тебя как страдающего брата!»

«Я и есть страдающий брат… Люби Меня чистой сестринской любовью… Но что делает Лазарь?»

«Он чахнет, Господь…» - отвечает Мария и это признание, вместе с печалью от того, что видит своего Учителя таким страдающим, заставляет ее проливать слезы, уже выступившие на ее глазах.

«Не плачь, Мария, ни о нем, ни обо Мне. Мы исполняем божественную волю. Следует плакать о тех, кто не знает, как исполнить эту волю…»

Мария наклоняется, чтобы взять руку Иисуса и целует кончики Его пальцев.

Тем временем они достигли дома и как только вошли, сразу же идут к Лазарю, тогда как апостолы остаются, чтобы освежить себя тем, что предлагают им слуги.

Иисус наклоняется над Лазарем, который становится все более и более изнуренным, и целует его, чтобы облегчить печаль Своего дорогого друга.

«Учитель, как Ты любишь меня! Ты даже не подождал до вечера, чтобы прийти ко мне. В такую жару…»

«Мой дорогой друг, Я наслаждаюсь твоим обществом, а ты наслаждаешься Моим. Остальное не имеет значения».

«Это верно. Это ничто. Даже мое страдание больше ничего не значит для меня… Сейчас я знаю, почему я страдаю и чего могу достигнуть страданием», - и Лазарь улыбается сокровенной духовной улыбкой.

«Да, это так, Учитель. Можно почти сказать, что наш Лазарь радуется болезни и…» - рыдание прерывает голос Марты, и она умолкает.

«Продолжай, ты можешь сказать также и это – …и смерти. Учитель, скажи им, что они должны помогать мне, как левиты помогают священникам».

«Помогать в чем, друг Мой?»

«Потребить жертву…»

«И все же, совсем недавно ты дрожал при мысли о смерти! Значит, ты больше не любишь нас? Ты больше не любишь Учителя? Ты не хочешь служить Ему?...» - спрашивает Мария, которая сильнее, но бледна от горя, и она гладит желтоватую руку своего брата.

«И ты спрашиваешь меня, именно ты, пылкая и щедрая душа? Разве я не твой брат? Разве у меня не та же самая кровь, что у вас, и не та же самая святая любовь – Иисус, не такая же душа, как и ваши души, мои возлюбленные сестры?... Но после Пасхи моя душа получила великое слово. И я полюбил смерть. Мой Господь, Я предлагаю ее Тебе, для Твоих собственных намерений».

«Значит, ты больше не собираешься просить Меня исцелить тебя?»

«Нет, Раввуни. Я прошу Тебя благословить меня, чтобы я был способен страдать… и умереть…и если я не прошу о слишком многом… чтобы искупать… Ты так сказал…»

«Да. И Я благословляю тебя, чтобы дать тебе все необходимые силы». И Иисус возлагает на него Свои руки и затем целует его.

«Мы будем вместе, и Ты будешь учить меня…»

«Не прямо сейчас, Лазарь. Я не останусь. Я пришел только на несколько часов. Я уйду сегодня к ночи».

«Но почему?» - спрашивают трое разочарованных родственников.

«Потому что Я не могу остаться… Я вернусь осенью. И тогда Я останусь здесь на долгое время и сделаю здесь многое… и в окрестностях…»

Повисла печальная тишина. Затем Марта умоляет Его: «Хотя бы немного отдохни, освежись немного…»

«Ничто не освежит Меня больше, чем ваша любовь. Пусть Мои апостолы отдыхают, и позвольте Мне остаться здесь, с вами, так, в мире…»

Марта, плача, выходит, затем она возвращается с несколькими чашками прохладного молока и с несколькими ранними плодами…

«Апостолы немного поели, и поскольку они были уставшими, то сейчас спят. Мой Учитель, Ты действительно не желаешь отдохнуть?»

«Не настаивай, Марта. Перед рассветом они будут искать Меня здесь, в Гефсимании, у Иоанны, во всех гостеприимных домах. Но на рассвете Я буду очень далеко».

«Куда Ты пойдешь, Учитель?» - спрашивает Лазарь.

«К Иерихону, но не по обычной дороге… Я пойду к Фекойе и затем вернусь к Иерихону».

«Тяжелое путешествие в это время года», - шепчет Марта.

«Вот почему дорога пустынна. Мы пойдем ночью. Ночи сейчас ясные даже перед восходом луны. И быстро рассветает…»

«А затем?» - спрашивает Мария.

«А позже за Иордан. И к высотам северной Самарии, Я пересеку реку и приду в этот регион».

«Иди скорее в Назарет. Ты устал…» - говорит Лазарь.

«Я должен сперва пойти к морскому побережью… Затем… Я пойду к Галилее. Но они будут преследовать Меня даже там…»

«Там у Тебя всегда будет Твоя Мать, чтобы утешить Тебя…» - говорит Мария.

«Да, бедная Моя Мать!»

«Учитель, Магдала Твоя. Ты знаешь», - напоминает Ему Мария.

«Я знаю, Мария. Я знаю обо всем хорошем и обо всем плохом…»

«Таким образом, разлучены!... на такое долгое время! Буду ли я еще жив, когда Ты вернешься, Учитель?»

«Не сомневайся в этом. Не плачь… Мы должны привыкнуть и к расставаниям. Разлука помогает испытать на прочность любовь. Сердца, которые мы любим, лучше понимаются, когда мы смотрим на них духовными очами, издали. Когда мы не соблазняемся человеческим наслаждением от того, что находимся физически рядом с личностью, которую мы любим, мы можем размышлять о духе и любви этой личности… и придти к лучшему пониманию личности нашего далекого возлюбленного… Я уверен, что думая о своем Учителе, ты поймешь Его лучше, когда ты видишь и созерцаешь Мои поступки и любовь спокойно».

«О! Учитель! Но мы не сомневаемся в Тебе».

«Ни Я в вас. Я знаю. Но вы узнаете Меня лучше. И Я не говорю вам, чтобы вы любили Меня, потому что Я знаю ваши сердца. Я только говорю: молитесь обо Мне».

Лазарь и его сестры плачут… Иисус так печален!... Как тут не заплакать?

«Что ты хочешь? Бог возжег любовь между людьми. Но люди заменили ее ненавистью… И ненависть не только отделяет друг от друга врагов, но она постепенно внедряется, чтобы разлучать друзей».

Вновь наступила долгая тишина.

Затем Лазарь говорит: «Учитель, уйди из Палестины на некоторое время…»

«Нет. Мое место здесь: жить здесь, проповедовать здесь евангелие, чтобы умереть здесь».

«Но Ты позаботился об Иоанне и гречанке. Пойди и останься с ними».

«Нет. Их надо было спасти. Я должен спасать. И это различие, которое объясняет все. Алтарь здесь, и трон здесь. Я не могу пойти куда-нибудь в другое место. Во всяком случае… ты думаешь, что можно изменить то, что было решено? Нет. Ни на Земле, ни на Небесах. Это только запятнало бы духовную чистоту мессианской личности. Я стал бы “трусом”, который спасает себя бегством. Я должен подать пример для будущего и для будущих поколений, что в вопросах касающихся Бога, в святых вещах не должно быть трусом…»

«Ты прав, Учитель», - говорит Лазарь со вздохом…

И Марта, отдернув занавес в сторону, говорит: «Ты прав… Темнеет… солнце село…»

Мария удрученно плачет, как если бы это слово имело силу сокрушить ее моральное мужество, которое до сих пор ограничивало ее печаль молчаливыми слезами. Она плачет более горестно, чем в доме фарисея, когда она своими слезами умоляла Спасителя простить ее…

«Почему ты так плачешь?» - спрашивает Марта.

«Потому что ты сказала истину, сестра! Нет больше солнечного света… Учитель уходит… Нет больше солнечного света для меня… для нас…» (1)

«Пребывайте в мире. Я благословляю вас и пусть Мое благословение останется с вами. А теперь оставьте Меня с Лазарем, он устал и нуждается в покое. Я буду отдыхать, бодрствуя рядом со Своим другом. Обеспечьте необходимым апостолов и убедитесь, что они будут готовы к часу теней…»

Ученицы удалились, а Иисус остался в молчании, погруженный в мысли, сидя рядом со Своим слабеющим другом, который, счастливый этой близостью, заснул с легкой улыбкой на лице.

……………..

 

(1) Мария Валторта, записавшая это откровение Божие, в последние годы своей жизни, когда ее ум, казалось бы, был безучастным и рассеянным, и она произносила только несколько слов, вновь и вновь восклицала в любое время дня, и иногда неоднократно: “О! Как здесь много солнечного света!” Никто не понимал, что она имеет в виду. Быть может, возможно догадаться о смысле ее слов в свете вышеприведенного восклицания Марии Магдалины, для которой Иисус был Солнцем.

Нищий на дороге в Иерихон

17 мая 1944