Борьба за научные основы патопсихологии

Характерный для советской науки гуманизм находил свое конкретное воплощение, в частности, в исключительном внимании к личности больного человека или человека, чье поведение в результате травмы, врожденной неполноценности, недавних тяжелых условий жизни и т.п. представляло отклонение от нормы социального поведения. В силу этих обстоятельств одной из наиболее разветвленных отраслей психологии становится патологическая психология (иначе «психопатология», «психоневропатология», «тропопатология») – наука о расстройствах и ненормальностях психической деятельности. Гранича, с одной стороны,

189

с науками медицинскими и биологическими (психиатрией, невропатологией, неврологией), патологическая психология находилась в теснейшей связи с общей и социальной психологией, криминалистикой, педагогикой, (научным атеизмом и многими другими. Отсюда понятна пестрота тематики психопатологических работ, количество которых в 20-е годы поистине огромно.

Вместе с тем общетеоретическая платформа, на которой стояли психологи, занимавшиеся разработкой указанной проблематики, не отличалась четкостью. Перестройка психологии на основе марксизма, весьма существенно сказавшаяся на общем состоянии других отраслей психологии, в сфере патопсихологии осуществлялась весьма медленно. Один из наиболее активных деятелей в области патопсихологии А.Б. Залкинд, на протяжении ряда лет декларировавший «марксистские» воззрения, в действительности пропагандировал левацкие взгляды, которые могли только дезориентировать научных работников и скомпрометировать идею перестройки. В патопсихологии в этот период не были еще преодолены традиции эмпирической психологии, идущие от психиатрии Крепелина, по поводу которой иронизировал еще Сербский, называя ее «кабинетным измышлением». Значительным было влияние Кречмера с его учением о конституциях (М.О. Гуревич, А.М. Шуберт). Г.В. Сегалин и группа связанных с ним лиц пропагандировали принципы близкой к идеям Ломброзо и Кречмера «эвропатологии», объяснявшей вопросы психологии творчества, а также развитие способностей и талантов исключительно патологическими причинами. Их взгляды получили освещение в специальном журнале «Клинический архив гениальности и одаренности»[308]. «Русское психоаналитическое общество» пропагандировало идеи фрейдизма (И.Д. Ермаков, М.В. Вульф). На протяжении ряда лет в патопсихологии руководящую роль играло рефлексологическое направление (В.П. Осипов, В.П. Протопопов). М.О. Гуревич в книге «Психиатрия» в 1949 г. писал: «Если частная психопатология, основанная преимущественно на конкретных клинических фактах, в настоящее время уже достаточно разработана и в основном исходит из правильных методологических установок, то общая психопатология, включающая теоретические вопросы, связанные с другими отраслями знания, всегда представляла особые трудности для четкого материалистического обоснования. Общая психопатология вынуждена использовать психологические и философские, а также общебиологические понятия, самое применение которых в общей психопатологии

 

190

может служить источником ошибок, тем более эта часть психиатрии исторически развивалась под большим влиянием идеалистических построений»[309]. Все это в еще большей степени может быть отнесено к начальному периоду развития патопсихологии в СССР.

Важным фактором в борьбе за методологическое перевооружение советской патопсихологии явились передовые материалистические традиции, свойственные русской психиатрической и психоневрологической науке, традиции И.М. Сеченова, И.П. Павлова, В.М. Бехтерева, И.Р. Тарханова, С.С. Корсакова, В.П. Сербского и других выдающихся деятелей естествознания и медицины. Однако только в конце 20-х годов ученые, работавшие в области патопсихологии и психиатрии, со всей определенностью осознают необходимость решительной борьбы с идеалистическими и механистическими концепциями. Поток марксистской критики (раньше всего критики фрейдизма и рефлексологии) размывает плотину, преграждавшую путь в заповедную область изучения «больной души», и несет с собой идею пересмотра самых основных основ патопсихологии. Новый, критический подход ко всему фонду теоретических идей в патопсихологии выявляется уже на Первом всесоюзном съезде по изучению поведения человека.

В выступлениях участников съезда выдвигается мысль, что патопсихологический материал не укладывается в рамки «биологического ряда», а перерастает и в «социальный ряд». Сложное единство личности, как отмечалось на съезде, может быть понято лишь при учете биологического и социального ряда, на стыке которых и протекает процесс ее становления. Те решения вопроса о взаимоотношении биологического и социального, которые могла предложить зарубежная патопсихология того времени, были способны завести исследователя в тупик идеалистических спекуляций. Это понималось тогда со всей определенностью. Так, тезис А. Кронфельда о том, что психиатрия принадлежит двум областям знания – биологии и «науке о духе», заставлял его решать вопросы психопатологии в плане гуссерлианства. В.А. Внуков писал: «Ясно, что психиатры либо довольствуются при таких исканиях школьными достаточно изношенными философскими «истинами», либо должны эти последние заимствовать из арсенала современной идеалистической философии, в различных ее выражениях (Мах, Бергсон, Шеллер, Рэссель, Карнап, Гуссерль, Коген и др.)»[310].

Этот вывод становился исходным для критики различных идеалистических и механистических установок, с которыми ве-

191

дущие западные психопатологи стремились интерпретировать материал эмпирических наблюдений, добытый крепелиновской психиатрией.

«Психоморфологическое направление» («мозговая патология»), представленное в трудах Вернике, Клейста и других, характеризовалось на съезде как мозговой «мифологизм», отчетливо обнаруживающий наивно-механистические воззрения его апологетов, которые, несмотря на определенные заслуги в преодолении психологического эмпиризма Крепелина и Эскироля, все же не ушли далеко от Бюхнера и Молешотта. Вместе с тем идеалистические направления выявлялись во всех тех случаях, когда психопатологи пытались отождествить или смешать социальное с психическим. Все это вело к витализму (у Блейлера, Шильдера, отчасти Кронфельда), к пониманию сущности болезни путем интуитивного проникновения в переживания больного (у Ясперса), к признанию ведущей роли инстинктивной жизни (у Фрейда) и, наконец, к утверждению примата религии. Впрочем, как отмечалось на съезде, идеалистическое, виталистическое течение в современной психопатологии сочетается и самым интимным образом сцепляется с механицизмом (у Монакова), и это объединение механицизма и идеализма еще более усиливало вывод о настоятельной необходимости борьбы на этом участке идеологического фронта, который, как подчеркивалось, «пока еще совершенно обнажен».

Итак, к концу 20-х годов достаточно полно выявляется принципиальная невозможность решения общих методологических проблем патопсихологии как с позиций эмпиризма Крепелина, так и с позиций его критиков из числа психоморфологов. Как прямой результат этого со «сей очевидностью выступало понимание необходимости углубленного изучения философских проблем психопатологии. На этой основе развертывается критика и самокритика, способствовавшая перестройке патопсихологии на началах диалектического материализма. В статье, написанной в 1933 г., Т.И. Юдин отражает этот этап настойчивой разработки методологических основ патопсихологии: «Начались разработки вопросов отношения внутреннего и внешнего в психоневрологии, о значении сознания, психики, разбирались методологические течения на Западе с точки зрения диалектического материализма (Сапир, Внуков, Проппер и др.). При всей ценности этих философски-методологических исканий, при стремлении к критическому отношению к западной науке все же, несомненно, в большинстве научных работ советских авторов нередко проглядывало преклонение перед различными, «модными» буржуазными течениями, причем социальные корни этих буржуазных теорий часто оставались непонятыми, не было еще методологической четкости и в статьях, подходивших диалектико-материалистически к основным вопросам психоневрологии. Поэтому уже

192

к 1930 г. стало ясным, что необходимо направить внимание психоневрологов на более углубленное изучение основоположников марксизма-ленинизма, пересмотреть основные вопросы с точки зрения диалектического метода. Начало такому общесоюзному пересмотру и было положено на I Всесоюзном поведенческом съезде в Ленинграде в конце 1930 г.»[311].

Разумеется, трудно и даже невозможно отделить в историческом исследовании область патопсихологии от области психиатрии, которая является сферой практического применения знаний о (природе и формах проявления больной психики. В капитальных трудах, посвященных истории психиатрии в СССР (Юдин[312], Каннабих[313]), мы находим характеристику работы важнейших психиатрических учреждений и основных задач психиатрии в те годы. В них прослеживается прогресс, достигнутый советской медициной в деле предупреждения и лечения психических заболеваний. Однако затрагиваемые в этих работах проблемы патопсихологии в такой же мере принадлежат истории психиатрии, как и истории психологии.

Расстановка сил на том участке психоневрологического фронта, где ^воедино сливались усилия психологов, физиологов и психиатров во второй половине 20-х годов, вкратце может быть охарактеризована следующим образом. В Ленинграде ведущую роль играют школы И.П. Павлова и В.М. Бехтерева. Как известно, И.П. Павлов и его сотрудники в конце 20-х – начале 30-х годов непосредственно переходят к разработке проблем патопсихологии, выдвигая ряд конструктивных принципов, и среди них идею двух сигнальных систем, учение о типах высшей периной деятельности, с позиций рефлекторной теории резко критикуют представления Жане, Кречмера и других.

Здесь невозможно дать даже беглый обзор важнейших положений, которые ввел И.П. Павлов в патопсихологию. Только в порядке простого перечисления можно указать следующие общие принципы, обоснованные его трудами. Исходя из понимания взаимоотношений коры и подкорки, а также взаимоотношений двух сигнальных систем, Павлов показал, что расстройства функций коры больших полушарий обязательно проявляются в диссоциации деятельности всех трех инстанций соотношения организма со средой: подкорки, первой сигнальной системы и второй сигнальной системы, причем эти соотношения изменяются в самых различных направлениях. Патологические состояния психической (кортикальной) деятельности выражаются в снижении работоспособности нервных клеток, в результате чего

193

изменяется их реактивность и возникают фазовые явления. Патологическое состояние может захватывать всю кору или локализоваться в больном пункте: в определенном отделе или функциональной системе, где особенно заметно изменяется взаимодействие между корой и подкоркой. Как большая или меньшая вероятность психического заболевания, так и его форма зависят от типа (нервной системы. Так, субъекты со слабым типом нервной системы особенно болезненно реагируют на жизненные трудности, и в особо неблагоприятных условиях на почве слабого типа развивается шизофрения. Павлов до последних дней своей жизни осуществлял в клиниках, руководимых С.Н. Давиденковым и А.Г. Ивановым-Смоленским, анализ психотических состояний. Это стало экспериментальной базой для изучения сложной картины различных психических и нервных заболеваний человека, нашедшей отражение в ряде работ И.П. Павлова: «Пробная экскурсия физиолога в область психиатрии» (1930 г.), «Проба физиологического понимания симптомологии истерии» (1933 г.), «Проба физиологического понимания навязчивого невроза и параной» (1934 г.), «Общие типы высшей нервной деятельности животных и человека» (1935 г.), «Типы высшей нервной деятельности в связи с неврозами и психозами и физиологический механизм невротических и психотических симптомов» (1935 г.)[314] и др.

Труды В.М. Бехтерева содержали богатейший материал патопсихологических исследований, в особенности относящийся к области психической симптоматологии, где психология и психиатрия теснейшим образом сближаются. Бехтерев исследовал проблему галлюцинаций, сумев показать роль внешних раздражителей в проекции галлюцинарных явлений, изучив внушающее влияние слуховых обманов чувств, выяснил характер психоанастезий, выражающихся более или менее ясным ослаблением чувственного восприятия как в сфере общей чувствительности, так и в сфере органов чувств, и многие другие вопросы психической симптомологии. Деятельность В.М. Бехтерева и его многочисленных учеников (среди них следует назвать К.И. Платонова, автора книги «Слово как физиологический и лечебный фактор», неоднократно переиздававшейся) безотносительно к попыткам последних рефлексологически обосновать патопсихологию составила заметный вклад в науку о психических состояниях личности больного человека.

В.М. Бехтерев и его ученики пытались направить психиатрию по пути рефлексологии. Однако к концу 20-х годов, как уже отмечалось, наблюдается спад увлечения рефлексологией, и среди врачей все более усиливается скепсис по отношению к ее

194

реальным возможностям: подчеркивается, что полная ликвидация психологии, к которой призывали ортодоксальные рефлексологи, является упрощенчеством, что рефлексология в качестве биологической дисциплины стоит далеко от социально-исторических проблем человеческого общества, от учения о мозге и клинической неврологии. Говоря о «ленинградских школах», нельзя не упомянуть также видную роль, которую играли при анализе клинических психопатологических фактов, достижения физиологической школы Н.Е. Введенского и А.А. Ухтомского (в особенности в связи с учением о доминанте).

В Москве развивались идеи основателей «московской школы» С.С. Корсакова и А.Я. Кожевникова. Имея значительные успехи в области клиники (В.П. Сербский, П.Б. Ганнушкин, Ю.В. Каннабих), московские психиатры и психопатологи испытывали в 20-е годы серьезное влияние идей Крепелина и особенно наследственно-биологического направления т патологической характерологии (С. Суханов, Т.И. Юдин, П.Б. Ганнушкин), а также психоаналитического течения (М.В. Вульф, А.Б. Залкинд).

Характерной чертой патопсихологических исследований, которые развертываются после завершения методологических дискуссий начала 30-х годов, явилась усиливающаяся роль воззрений Л.С. Выготского, ставшего инициатором ряда работ, в которых изучалось смысловое и системное строение психической деятельности в ее развитии и распаде. Если изучение генезиса высших психических функций составило одно из важнейших направлений в детской и педагогической психологии, то изучение распада высших психических функций, выяснение того, как они нарушаются на различных ступенях развития, становится содержанием патопсихологических исследований. Воззрения Л.С. Выготского в дальнейшем получили развитие в трудах Ф.В. Бассина, Р.М. Боскис, Б.В. Зейгарник, Р.Е. Левиной, А.Р. Лурия и многих других. Общая характеристика этих работ и всей дальнейшей проблематики патопсихологических исследований содержится в статье А.Р. Лурия «Изучение мозговых поражений и восстановление нарушенных функций» во втором томе сборника «Психологическая наука в СССР».

 

3. Индивидуальная психология и некоторые вопросы конституциональной типологии человека

Проблема конституциональных основ нормы и патологии поведения человека представляла собой аспект более широкой психологической проблемы экзо- и эндогении. Большую популярность в эти годы приобретает учение Э. Кречмера о взаимоотношении телосложения и характера[315], оказавшее значительное влияние на труды психиатров П.Б. Ганнушкина, Т.И. Юдина, М.О. Гу-

195

ревича, А.Л. Эпштейна, психологов К.Н. Корнилова, П.П. Блонского, педологов Е.А. Аркина, И.А. Арямова и других. Во многих работах, написанных под влиянием кречмерианства, переоценивался эндогенный фактор, наследственность превращалась в мистический фатум, психопатологические понятия возводились в объяснительные принципы нормальной психологии[316]. Особое внимание привлекала роль эндокринной системы, а также открытия в области субкортикальных центров.

Индивидуальные различия в поведении человека зависят, как подчеркивал в «Психологических очерках» Блонский[317], от того, насколько уравновешенно и согласованно работают симпатическая и парасимпатическая нервные системы. Отличаясь по своему темпераменту медлительностью и спокойствием, ваготоники не склонны фантазировать, являясь людьми, мыслящими трезво и реалистически. Напротив, симпатикотоники представляют собой полную противоположность им. Будучи импульсивны, решительны, они часто увлекаются и отрываются от действительности.

В работах Б.М. Завадовского «Очерки внутренней секреции» (М., 1928), Н.А. Белова «Физиология типов» (Орел, 1924), В.Н. Сперанского «Внутренняя секреция и психические процессы» (Киев, 1927) и «Гормоно-рефлексология как основа психологии и психиатрии» (Харьков, 1923) и многих других специально рассматривался вопрос о том, как влияет на психическую деятельность людей функционирование каждой из желез внутренней секреции (щитовидная, паращитовидная, половые железы, надпочечники и т.д.) и к каким психическим расстройствам ведет гипо- или гиперфункция всех этих желез. Исходя из факта повышенной или пониженной деятельности отдельных желез (в их взаимодействии), некоторые авторы (Н.А. Белов, Н.Я. Пэрна, Б.М. Завадовский и др.) делали попытки построить классификацию типов человеческого поведения, характеров и темпераментов. Так, по предположению Б.М. Завадовского совместное действие щитовидной и надпочечной желез обусловливает различия в темпераментах: «Сангвиник отличается хорошей активностью обеих желез, флегматик – слабостью и той и другой, холерик – слабостью щитовидной железы, но сильной надпочечной, меланхолик – сильной щитовидной, но слабой надпочечной»[318]. Во всех этих работах роль эндогенного фактора неправомерно преувеличивалась. Однако их положительной стороной являлось кропотливое экспериментальное и клиническое выявление значения для

196

нервно-психического статуса человека функции каждой из желез внутренней секреции.

Тесно связанной с вопросом о влиянии эндокринной и вегетативной нервной системы на психику была проблема конституций человека – в 20-е годы, едва ли не одна из наиболее кардинальных проблем общей, индивидуальной (дифференциальной) и патологической психологии[319]. Этой проблеме посвящена большая литература как в СССР, так и за рубежом[320]. Указанная проблема находит отражение во всех обобщающих работах по психологии. Содержание научной полемики по вопросу о конституциях включало в себя проблемы, которые, как легко убедиться, не утратили своего значения и сегодня. Сюда относится, во-первых, вопрос о том, что входит в понятие конституции и какой фактор является доминирующим (строение тела, структура тканей, внутримозговые процессы, эндокринные особенности и др.). Во-вторых, вопрос о том, является ли конституция лишь суммой наследственных свойств организма или же в нее входят благоприобретенные данные (генотип или фенотип?). И наконец, проблема изменчивости конституциональных свойств под влиянием социальной среды. В зависимости от того, как решались все эти вопросы, строились соответствующие классификационные системы.

В ходу были конституциональные классификации Кречмера, Сиго, Виола, Блонского, Белова и других. Сиго делил всех людей на четыре типа: мускульный (с преобладанием мышечной системы), дыхательный (с наибольшим развитием дыхательных органов), пищеварительный (с наибольшим развитием органов пищеварения) и церебральный (с преобладающим развитием черепа, мозга). Виола, выделив три типа конституций, поставил их в зависимость от длины конечностей и величины внутренних органов. Блонский делил людей, «сходя из комплекции, на две группы: «мягкие и сырые» и «сухие и твердые типы», замечая, в частности, что сухой тип людей характеризуется хорошо развитым вниманием, определенной устойчивостью, интеллектуализмом, самостоятельностью, жестокостью, сырой же тип – эффек-

197

тивностью, внушаемостью, рассеянностью. Наибольший успех выпал на долю классификации Кречмера, который связывал отдельные типы телосложения с «кругами темпераментов». По мысли Кречмера, каждый из этих «кругов» темперамента включает в себя взаимопереходящие друг в друга и различающиеся лишь количественно здоровый, психопатический и психотический варианты определенного психического склада (к примеру, шизотимический, шизоидный и шизофренический типы). Кречмеровская классификация воспроизводится в учебнике Корнилова.

В конце 20-х годов конституциональные классификации Сиго, Кречмера и других еще не были у нас подвергнуты научной критике. Более того, многими авторами (например, М.П. Андреевым[321]) дело представлялось таким образом, что проблема связи телосложения и психического склада окончательно разрешена (см.: М.П. Андреев, Соматологический подход к изучению личности взрослого и ребенка) и что будто бы уже наступило время, когда из плоскости простого установления связи телосложения и психического склада можно было перейти к решению многих других вопросов (динамика и развитие конституциональных типов, фило- и онтогенетическое толкование их и т.д.). При этом соматологический анализ (по Кречмеру) признавался методологически ценным инструментом проникновения в структуру личности. Все это показывает, что естественнонаучный характер этих теорий (зависимость психической нормы и патологии от строения и функций тела) заслонил в это время их реакционную сущность (биологическая фатализация, игнорирование роли общественной среды, перенос на здорового человека закономерностей, устанавливаемых на патологическом материале психических болезней, смешение биологических и социально-исторических категорий и т.п.). Теми же тяжелыми идейно-теоретическими пороками страдали тогда конституционально-характерологические построения других авторов (Т.И. Юдина, П.П. Блонского, А.Л. Эпштейна, Н.А. Белова и др.). Так, Блонский[322] за основу упомянутого разделения людей на «мягкие и сырые» и «сухие и твердые» типы брал работы животновода проф. Богданова и руководствовался данным там описанием «сухих и сырых» пород лошадей, свиней, коров и овец, превращая человеческие «биотипы» в частные случаи общих биотипов животного мира. Совершенно очевидно, что так называемое «наследственно-биологическое направление» в патопсихологии обнаружило свою полную несостоятельность. Развернутая критика

198

трудов представителей «наследственно-биологического направления» приходится на 30-е годы.

Противоположность им в этом отношении представляет складывающееся в школе И.П. Павлова учение о типах высшей нервной деятельности, которому предстоит большое будущее в отечественной физиологии, (психологии и психиатрии. Впервые контуры павловской типологии обрисовываются в 1927 г. («Физиологическое учение о типах нервной системы, темпераментах тож», сообщение И.П. Павлова на торжественном заседании Русского хирургического общества). В период после 1927 г. И.П. Павлов и его ученики (в первую очередь А.Г. Иванов-Смоленский) уточняют экспериментальные показатели типов высшей нервной деятельности, глубоко изучают природу основных свойств нервной системы (силы, уравновешенности и подвижности), которые были положены в основу классификации типов. Учение И.П. Павлова о типах высшей нервной деятельности, оформившееся на рубеже 20-х и 30-х годов, представляет собой высшее достижение научной мысли рассматриваемого нами периода, значение которого для настоящего советской психологической науки трудно переоценить[323].

Возвращаясь к характеристике «наследственно-биологического направления», мы еще раз укажем, что в основу различий темпераментов, характеров, (предрасположений (к душевным болезням, в частности) был положен эндогенный признак. Но эндогения, при всей ее внешне материалистической окраске, явно вступала в противоречие с требованием учета социальных и общественных влияний, с марксистским тезисом об обусловленности сознания общественным бытием, который становился все в большей и большей степени решающим условием трактовки психических явлений.

Примером учета биологических и социальных (эндо- и экзогенных) влияний может служить весьма популярная в те годы классификация Юнга, которая основывалась на противопоставлении двух противоположных типов: экстровертированного (распространяющего либидо[324] на внешнюю среду) и интровертированного (обращающего либидо внутрь самого субъекта). И хотя

199

типологические различия имели здесь биологическую предпосылку, однако она проявлялась в способе приспособления к среде, в учете ее влияний. Отличие классификации Юнга от классификации Кречмера – в игнорировании антропологических признаков и в поисках психологических критериев для типологии. По тому же пути шли Ах (деление на персевератив–ный и ассоциативный типы), Оствальд (деление на классиков и романтиков) и другие.

Стремлению установить взаимоотношения между конституциональными и социальными моментами в поведении человека отвечает весьма типичное для этого времени рассуждение Т.И. Юдина: «Несомненно, что люди, обладающие своеобразными конституциями, свои особенности развивают в том или ином направлении в зависимости от имеющихся социально-экономических условий. Люди со стеническим, предприимчивым характером в одних условиях становятся организаторами капиталистических предприятий, в других – организаторами борьбы против капиталистов и, наконец, в третьих условиях – организаторами противообщественных антисоциальных преступных выступлений. Но всякие классовые и профессиональные установки имеют, если можно так выразиться, и свою конституциональную сторону. Переживания и способы действия шизоида-стеника и шизоида-астеника, циклоида, параноика, направленные социальной средой к одним и тем же целям, будут иметь и свои особенности»[325]. Все психопатические симптомы перерабатываются социальной средой – формулирует свою точку зрения Т.И. Юдин. Нетрудно заметить, что здесь личность и среда внешне противостоят друг другу как два независимых, самостоятельных фактора.

На основании представления о двух факторах (биологическом и социальном) строил свою типологическую классификацию К.Н. Корнилов, у которого она именуется классификацией типов поведения. Это понятие (тип поведения) объединяло в себе и темперамент как совокупность врожденных признаков, и характер как совокупность приобретенных признаков и базировалось на экспериментальных исследованиях при помощи реактологической методики (использование хроноскопических и динамоскопических данных). Отдавая должное типологии Кречмера, Корнилов в своей классификации типов поведения исходил из различий в характере реагирования людей, что хотя и несомненно стоит, по его словам, в самой тесной связи с различиями в конституциональных особенностях людей, однако суть этих связей в науке далеко еще не установлена. По признаку быстроты и интенсивности реакций им выводились четыре типа людей: моторно-активный тип, т.е. реагирующий быстро и силь-

200

но; моторно-пассивный тип, т.е. реагирующий быстро и слабо; сенсорно-активный тип, т.е. реагирующий медленно и сильно, и, наконец, сенсорно-пассивный тип, т.е. реагирующий медленно и слабо.

Любопытно, что в развернутой характеристике каждого из этих типов Корнилов менее всего опирался на свои экспериментальные данные, а отправлялся главным образом от традиционных конституциональных и психологических признаков, принятых в наследственно-биологических системах Кречмера, Сиго и других. Вот, к примеру, как он описывает человека сенсорно-пассивного типа: «Обладает небольшой приземистой фигурой, мягким широким лицом, короткой шеей, склонностью к упитанности и полноте. В своих движениях медлителен и вял, пассивен до инертности, но, поднимаясь медленно, идет настойчиво и долго; добродушен до сентиментальности; принципиален до приторности; все взвешивает и обдумывает и потому всегда запаздывает в своих решениях; имеет ум последовательный, богатый знаниями, продуктивный в своем не всегда оригинальном творчестве; хорошие практики, кабинетные ученые, образцовые чиновники, тихие добряки, спокойные юмористы, изнеженные лентяи – вот представители этого типа людей»[326]. Нетрудно заметить, что эта характеристика во многом совладает с перечнем особенностей пикнического типа Кречмера, приводимым в той же книге.

Типологическая классификация Корнилова разделяет недостатки, общие для всех наследственно-биологических систем. Для Корнилова тип оставался биотипом и вопрос о социальных основах типологических особенностей по существу и не ставился. Сделанная им в начале книги оговорка о примате социального фактора над биологическим фактически ничего не изменяла в конкретном содержании его типологии – различия в характере реакций отдельных лиц все также определялись биологическими особенностями организма. Столь же беспомощной оказалась попытка Корнилова реализовать идею классификации типов поведения исключительно по социальному признаку, на основании его классовой принадлежности и 'производственной деятельности (тип поведения буржуа, интеллигента, городского и деревенского пролетария и т.п.). Сами по себе характеристики отдельных типов поведения, например буржуа, данные Корниловым, сочны и метки, а местами просто превосходны, но, сугубо беллетристичные, они лишены научной ценности. Они полностью оторваны от той типологии, которую Корнилов положил в основу темперамента и характера, и с ней лишь сосуществуют. В характеристике типов поведения по социальному признаку социология

201

подменялась психологией[327], психологические признаки социальных групп, в свою очередь, извлекались из наследственных предпосылок: социальная психология обретала, таким образом, биологические основы. Но даже, если оставить в стороне все, что было сказано, характеристики социальных типов, содержащиеся в книге Корнилова, во многом лишены научной достоверности, так как трактуются абстрактно и берутся безотносительно к историческим эпохам и различным этапам классовой борьбы (буржуа вообще).

Учет эндо- и экзогенных факторов наиболее полно представлен в классификации личностей, предложенной психологом и психиатром А.Ф. Лазурским и вызывавшей к себе значительный интерес на протяжении 20-х годов. Взяв за основу классификации «принцип активного приспособления личности к окружающей среде», А.Ф. Лазурский устанавливал два подразделения: по психическому уровню – на три последовательно повышающих уровня и по психическому содержанию – на целый ряд различных типов и их разновидностей. При этом, анализируя и сравнивая между собой бесконечно разнообразные по содержанию и по степени сложности проявления, из которых строится представление о человеческой личности, он разбивал их на эндопсихические проявления (нервно-психическая организация, «ядро человеческой личности, главная ее основа») и зкзопсихические проявления, содержание которых определяется отношением личности к среде, к внешним объектам. По Лазурскому, отношение между эндо- и экзопсихикой на разных уровнях далеко не одинаково. Он строил очень сложную систему классификации личностей, учитывающую все выявленные им факторы, в которой находили себе место и психическая норма и патология.

Классификация А.Ф. Лазурского оказала заметное влияние на формирование психологических воззрений многих советских психологов, и прежде всего ближайших его учеников В.Н. Мясищева и М.Я. Басова. Она стимулировала интерес к проблеме отношения личности к различным сторонам общественной деятельности, к формированию и переделке этих отношений, наконец, к вопросу об уровнях развития личности. Собранный Лазурским громадный материал психологических наблюдений, несомненно, способствовал становлению характерологии как отрасли психо-

202

логии. Однако учение Лазурского страдало механицизмом и, как это уже было показано, обнаруживало непонимание им общественной сущности человеческой личности.

Говоря о различных характерологических системах, которые получили у нас распространение в 20-е годы, следует подчеркнуть, что, не владея ленинской теорией отражения, советские ученые, специализировавшиеся в области индивидуальной психологии, не могли тогда правильно понять взаимоотношения между личностью и средой, между биологическим и социальным в личности. Смешивая или механистически противопоставляя г. структуре личности биологическое и социальное, конституциональный, наследственный (эндогенный) и приобретенный (экзогенный) факторы, они не видели, как реально в процессе трудовой деятельности осуществляется активное взаимодействие человека с окружающим миром. Лишь в дальнейшем, уже в 30-е годы, в результате глубокого изучения диалектического материализма и марксистской критики преодолевается механистическое противопоставление эндогенного и экзогенного факторов. Не отрицая значения наследственных анатомо-физиологических качеств, советская психология начинает рассматривать их как общие возможности развития в определенном направлении, реализация которых зависит, однако, от наличия соответствующих общественных условий. Отказ от механистического подразделения психологических свойств человека на эндогенные и экзогенные позволил в связи с этим на новой основе решать вопрос об уровнях личности. Если на предыдущем этапе было принято связывать переход от низшего уровня к высшему и всю сложность и богатство личности с преобладанием экзогенных факторов над эндогамными и вытеснением биологических структур социальными, то в этот период укрепляется взгляд, что уровень личности определяется общественными отношениями, ее формирующими, и зависит от того, насколько осознаны те отношения, которые составляют ее сущность, насколько человек отдает себе отче г в их значимости, смысле, характере.

Вместе с тем осуждение серьезных ошибок, лежащих в основе кречмерианства, в какой-то мере послужило причиной известного недоверия к самой проблеме конституций и молчаливого отказа от учета конституциональных особенностей в психологическом исследовании. Последнее не могло не повлиять на разработку проблем индивидуальной психологии. Лишь в последние годы благодаря трудам Б.М. Теплова и его сотрудников были найдены новые, свободные от догматизма и предвзятых установок пути для решения вопроса об индивидуальных различиях[328].

203