Поиски в области социальной психологии

Уже в первые послереволюционные годы определяется интерес к проблемам социальной или коллективной психологии. Этот интерес коренился в тех поистине грандиозных социальных преобразованиях, которые ощутимо отразились на психологии людей и вызвали в ней невиданные до тех пор сдвиги и изменения. Развивающуюся научную мысль не могло удовлетворять изучение свойств человеческой души при почти полном игнорировании того, как эта «душа» показала и проявила себя в исторической жизни. Психологов уже тогда интересовал «конкретный, живой, исторический человек», уже тогда многих не удовлетворяло следование традиции изучения «человека вообще», отвлеченного, существующего вне времени и пространства[274].

Такой интерес, казалось, могла бы удовлетворить специальная научная дисциплина, которая в основных своих чертах складывалась в трудах Вундта, Тарда, Мак-Даугалла, Дюркгейма, Леви-Брюля, Фрейда за рубежом, в трудах Лаврова, Михай-

168

ловского, Петражицкого, де Роберти, Овсяникова-Куликовского в России. Однако очевидная методологическая несостоятельность всех этих научных школ, шаткость их философских устоев – все это делало невозможным прямое продолжение и развитие указанных социально-психологических теорий на русской почве в послеоктябрьский период.

По причинам, о которых было сказано выше, в первые послеоктябрьские годы «объективная» психология, главным образом рефлексология в ее различных модификациях, выступает на первый план и начинает играть роль ведущего отряда в науке о человеке. Тот же процесс наблюдается в социальной психологии. В.М. Бехтерев публикует свою «Коллективную рефлексологию», в которой пытается свести законы психологии масс к основным, действующим в мире физическим законам (закон инерции, закон противодействия равного действию и т.д.). В одной из статей, примыкающих к «Коллективной рефлексологии», Бехтерев, следуя за Тардом и Мак-Даугаллом, формулирует «закон ритма» или «закон периодичности», легко переходя от форм периодического движения, рассматриваемых физикой (броуновское движение, вращение Земли вокруг Солнца и своей оси, колебание маятника), к социально-психологическим фактам, например к колебаниям боевого настроения солдат во время войны[275]. Стирая принципиальную разницу между живой и мертвой природой, последовательно универсализируя существующие физические и биологические законы, изобретая новые, Бехтерев создавал множество принципов (изменчивости, инерции, дифференцирования, сцепления, воспроизведения, отбора и др.), которым якобы подчинены в своем развитии личность и общество. Резкая и принципиальная марксистская критика этих вульгаризаторских идей содержится в статье В.И. Невского «Политический гороскоп ученого-академика»[276].

Не вызывает сомнений факт известной близости «законов» коллективной рефлексологии к изобретенным Богдановым «тектологическим законам». Однако было бы ошибкой отожествить философию Богданова и методологию Бехтерева. Путь Бехтерева – это эволюция от субъективной идеалистической психологии к рефлексологии, в которой особо заметны вульгарно-биологические и вульгарно-социологические построения. Путь Богданова – от стихийного материализма к философской ревизии-марксизма с позиций махизма и эмпириомонизма, которую он

169

пытался маскировать после революции «левизной» механистических тезисов, в том числе и рефлексологическими ссылками. В 20-е годы «коллективная рефлексология» Бехтерева оказывается созвучной социологическим построениям Богданова.

Понимая человека по преимуществу как физиологическую особь, Бехтерев и общество понимал как простую физиологическую машину. В результате этого он оказался, конечно, не способным установить какие-либо действительные социальные законы. «Реально эти законы ничего не объясняют и никакого общественного будущего предвидеть не позволяют. Да это и естественно, так как рефлексологические принципы суть абстрактные принципы физики и физиологии, а общество – это не только физика и не только физиология. Здесь действуют другие специфические законы, а принципы физики и органики играют третьестепенное, подчиненное значение»[277].

Уже в применении к отдельной личности рефлексологический подход был абстракцией, так как рефлексология не принимала во внимание всех сторон поведения человека, представляя последнего как простую физиологическую машину. Рассмотрение же общества как совокупности физиологических энергетических машин, как это делали рефлексологи, было еще более абсурдно. Марксистская критика опиралась в своем разоблачении методологических предпосылок рефлексологии на «Материализм и эмпириокритицизм» В.И. Ленина: «Можно ли себе представить что-нибудь более бесплодное, мертвое, схоластичное, чем... нанизывание биологических и энергетических словечек, ровно ничего не дающих и не могущих дать в области общественных наук?»[278]. В.И. Ленин подчеркивал, что «на деле никакого исследования общественных явлений, никакого уяснения метода общественных наук нельзя дать при помощи этих понятий. Нет ничего легче, как наклеить «энергетический» или «биологосоциологический» ярлык на явления вроде кризисов, революций, борьбы классов и т.п., но нет и ничего бесплоднее, схоластичнее, мертвее, чем это занятие»[279].

Насколько уместно было это указание на мертвящий «энергетический» и «биолого-социологический» подход к проблемам социальной жизни, видно из рассмотрения труда рефлексолога Ю. Васильева. Характеризуя причины войны между Севером и Югом в США, Ю. Васильев указывал на то, что у жителей Северных штатов рабство стало вызывать тормозную («минус-гармоническую») реакцию, и это торможение, сделавшись зна-

170

чительным, породило кровопролитную войну с жителями Южных штатов[280].

Принципиальный тезис «рефлексологических» рассуждений Ю. Васильева, защите которого была посвящена вся его книга: общество не имеет никаких специфических законов, и все сводится к физиологии или рефлексологии. Это положение было подвергнуто резкой критике. «Не правда ли ясно? – иронизирует С. Васильев. – Гражданская война в Америке возникла потому, что у жителей Северных штатов возникло торможение на рабство. В этом заторможенном состоянии они принялись бить незаторможенных жителей Южных штатов. Большое побоище вызвало, наконец, торможение и у тех. Когда и те и другие достаточно затормозились, рабство исчезло, вместе с тем исчез и недостаток положительных гормонов, и далее дело пошло более спокойно»[281].

Философам и психологам, стоявшим на позициях марксизма, было ясно, что «коллективная рефлексология», «физиология духа» и им подобные «биолого-социологические» учения представляют собой не что иное, как попытку перевода «на язык рефлексов» психологической школы в социологии, которая была в конечном счете идеалистическим направлением. При этом критиками делался правильный вывод, что механистический материализм, являвшийся философской базой для всех форм рефлексологии, никогда не сможет подняться до научных взглядов на общество и личность. Идеализм в понимании истории воспринимался, таким образом, как органический и постоянный порок механистического материализма.

Сама возможность последовательной марксистской критики рефлексологического метода в социальной психологии находилась в прямой зависимости, как это уже было подчеркнуто и как это надо еще раз подчеркнуть, от ленинской постановки вопроса о ненаучности перенесения биологических понятий в область общественных наук. Ленинская критика Богданова, занимавшегося не марксистским исследованием, а переодеванием уже раньше добытых этим исследованием результатов в наряд биологической и энергетической терминологии, послужила платформой для критики разнообразных рефлексологических и социально-психологических теорий.

Исключительно важное значение имело в этом отношении следующее высказывание В.И. Ленина. Приводя выдержку из письма К. Маркса к Кугельману по поводу взглядов Ланге, Ленин подчеркивал: «Основа критики Ланге заключается у Маркса не в том, что Ланге подсовывает специально мальтузи-

171

анство в социологию, а в том, что перенесение биологических понятий вообще в область общественных наук есть фраза»[282]. Этот марксистский тезис был взят на вооружение в борьбе против механистических и идеалистических теорий в сфере социальной психологии.

Близким к рефлексологическому варианту социальной психологии являлся так называемый «психоневрологический» взгляд на общество (классовую борьбу, революцию, интеллигенцию, молодежь, партийное строительство и т.п.), развиваемый А.Б. Залкиндом в ряде работ, впоследствии объединенных под названием «Очерки культуры революционного времени» (М., 1924). Социально-психологические воззрения Залкинда, представляющие причудливое сочетание вульгарного биологизма, фрейдизма и ультрареволюционной фразеологии, метко охарактеризованы одним из его критиков как «патологический марксизм». Черты этого «патологического марксизма» проступали, как мы убедимся, и в педагогической и детской психологии, разрабатываемой Залкиндом в те же годы.

Другим вариантом построения социальной психологии являлась система взглядов М.А. Рейснера. Не будучи психологом по специальности, Рейснер пришел к психологии из области права, социологии и государствоведения. В предреволюционные годы он усваивает психологическую теорию права Л.И. Петражицкого[283]. Сопоставление идей последнего с идеями малоизвестного, но своеобразного мыслителя, фейербахианца Людвига Кнаппа, привело Рейснера к мысли о возможности совместить психологическую теорию права как эмоционального переживания с материалистическим истолкованием происхождения и классового содержания норм права. Возглавив после Октябрьской революции в Социалистической, а позднее в Коммунистической академии разработку проблем социальной психологии[284], Рейснер делает попытку объединить воззрения Петражицкого и Кнаппа с теорией исторического материализма Маркса, а также с фрейдовским психоанализом. На этой основе он строит «массовую психологию». В прениях по докладу М. Рейснера «Проблемы психологии и теория исторического материализма» (8 февраля 1923 г.)[285] справедливо отмечалось, что докладчик неправомерно приписывает Марксу взгляд на страсти и психические силы, как движущие силы общественного развития, взгляд на психологическую мотивацию как на могучий фермент и двигатель социального процесса. В связи с этим выступавшие в прениях решитель-

172

но брали под сомнение близкие фрейдизму рассуждения Рейснера о «внушениях», всевозможных «половых «импульсах», «эротических экстазах» как о чем-то движущем, определяющем, направляющем общественную жизнь. Становилось понятно, что общая социально-психологическая концепция Рейснера – это психологизирование исторического материализма («психический марксизм»), еще одна разновидность принципиально ошибочного психологического направления в социологии.

Вместе с тем в работах Рейснера, как и многих других современных ему советских философов и психологов, уже намечается правильная тенденция использовать труды классиков марксизма-ленинизма для разработки конкретных социально-психологических проблем. С точки зрения исторического материализма производственный процесс есть процесс общественный, а производящий индивид есть общественно обусловленный индивид. Вот почему Энгельс, указывая на переходные ступени от животного к человеку, отмечает громадное значение языка и речи. Этот факт, как подчеркивает Рейснер, «до настоящего времени в силу целого ряда условий не мог получить надлежащего раскрытия в марксистской литературе, но, как вы видите, он основоположниками нашими поставлен»[286]. В этой связи Рейснер говорит о необходимости разработки проблем «психологии речи, как одного из средств общения». Далее Рейснер, опираясь на марксистскую теорию и работы И.М. Сеченова и И.П. Павлова, обосновывает необходимость интенсивного развития психологии труда и формулирует вопрос о возможности научного обоснования психотехники как наиболее целесообразной организации психической стороны труда. В том же докладе Рейснер ставит перед психологами и социологами задачу выяснить «на основании учения Маркса и Энгельса» основные типы классовой и групповой психологии, складывающиеся на основе определенного уровня производительных сил и форм производственного труда.

Ни сам Рейснер, ни его коллеги не обладали в этот период какими-либо реальными возможностями для конкретного решения всех этих в общем правильно поставленных задач. Те методы, которыми готов был решать проблемы социальной психологии Рейснер или Корнилов и которые были по преимуществу позаимствованы из инструментария рефлексологии, реактологии, фрейдовского психоанализа или умозрительной буржуазной социологии, оказались совершенно неадекватными характеру и сущности поставленных целей и могли только завести в тупик молодую отрасль психологической науки. Не случайно в книге Рейснера «Очерки социальной психологии», которая, по мысли

173

автора, должна была быть шагом на пути к созданию марксистски построенной социальной психологии, самые яркие страницы посвящены изложению учения Фрейда.

К «социальной психологии» Рейснера во многом приближается сформулированная в те же годы «коллективная психология» Л.Н. Войтоловского. Так же, как Рейснер, Войто­ловский стремится создавать социальную психологию на началах марксистского мировоззрения. Исходной причиной социальных явлений Войтоловский признавал общественное производство, производительные силы, по отношению к которым «психические и идеологические факторы вторичны»[287].

Изучение природы и значения коллективного чувства в процессе общественного развития должно, то мнению Войтоловского, составить одну из первых задач современной общественной психологии, и поэтому линию марксистских исследований следует продолжить именно в этом направлении. Выдерживая в общем и целом марксистскую точку зрения в вводной главе своих «Очерков», – впрочем далеко не во всем последовательную, – Войто­ловский, переходя к конкретному содержанию проблем социальной психологии («Что такое толпа?», «Толпа и личность», «Эмоциональная природа толпы», «Законы действия масс»), возвращался на позицию традиционного буржуазного субъективизма в духе Лебона и Михайловского. Об этом, в частности, свидетельствует предпосланный главе «Что такое толпа?» эпиграф, заимствованный из Лестера Уорда: «Явления субъективной психологии, а именно чувствования, взятые в их совокупности, составляют динамический элемент общества или социальные силы». В результате интересные то использованному в них психологическому материалу (в особенности материалу наблюдений некоторых явлений и событий гражданской войны[288]) «Очерки коллективной психологии» не выходят из рядов типичной для субъективной эмпирической школы социально-психологической литературы.

Какова бы ни была конечная реализация замыслов построения социальной психологии у Залкинда, Рейснера, Войтоловского, как бы ни были неудачны эти первые варианты создания ее марксистских основ, тем не менее не приходится сомневаться в искреннем стремлении их создателей принять самое активное участие в революционном творчестве и внести свою лепту в развитие психологической науки.

Из изложенного выше можно сделать следующие выводы.

174

Попытка построения марксистской социальной психологии в 20-е годы не привела к успеху прежде всего потому, что реальную разработку науки заменяли декларации. Специализировавшиеся в области социальной психологии ученые не настолько овладели марксизмом-ленинизмом, чтобы устранить эклектическое сочетание его с рефлексологией, психопатологией, фрейдизмом и субъективным социологическим эмпиризмом. Методы социально-психологического исследования оказались неадекватными ее обширным и «смело» сформулированным задачам. И хотя работа над социально-психологической проблематикой стимулировала овладение богатством высказываний классиков марксизма-ленинизма по вопросам общественной психологии, а также побуждала к анализу общественно-психологических явлений революционной действительности, однако к концу 20-х годов в результате критики социально-психологических построений указанных авторов и в особенности вследствие полностью выявившейся несостоятельности рефлексологов решать вопросы общественного и коллективного поведения интерес к социальной психологии заметно падает.

Причины, вызвавшие известный застой в развитии социальной психологии, не сводятся только к этому. Среди других факторов, тормозивших ее развитие, можно выделить два обстоятельства, которые, между прочим, в той или иной степени не утратили своего значения и до настоящего времени. В условиях же сложной обстановки 20-х годов, когда психология должна была выдерживать жестокий натиск со стороны буржуазной идеологии, роль этих обстоятельств была особенно велика.

Одной из важнейших примет развития общей психологии в послеоктябрьский период являлась осознаваемая ею – иногда только декларативно – противоположность старой психологии как психологии сугубо индивидуалистической. Старая психология была индивидуалистической, следовательно, новая психология должна быть психологией социальной, общественной – эта идея постулируется всеми руководствами по психологии, начиная с книги В.М. Бехтерева «Общие основания рефлексологии», изданной в 1918 г., кончая «Учебником психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма» К.Н. Корнилова (1929 г., изд. 4). Если психология это вообще социальная наука, то есть ли нужда в специальной социальной психологии? Такая постановка вопроса многим казалась вполне правомерной. Положение осложнялось к тому же тем, что в 20-е годы социальную психологию, как было уже оказано, монополизировали рефлексологи, которые механистически упраздняли отличия не только человеческой личности от биологического организма, но и человека от общества, и объединяли под рефлексологическим знаменем все науки о природе, человеке и обществе. Вместе с тем

175

Г.И. Челпанов, который воспринимался советскими психологами как противник диалектического материализма (и был таковым), ратовал за создание «марксистской» социальной психологии, стремясь, как мы могли видеть, отвлечь внимание от перестройки эмпирической психологии на основах марксизма. Эта тактика Челпанова не могла не вызвать сопротивления со стороны прогрессивных сил в психологии, что имело своим побочным результатом ослабление внимания к социальной (психологии как самостоятельной отрасли науки.

Второе обстоятельство, тормозившее развитие социальной психологии, – это постоянно возникавшие опасения, что социальная психология имеет тенденцию при изучении исторических событий подменять собою исторический материализм, «психологизируя» общественные явления. Реальные основания для такого рода опасений давали многочисленные примеры соскальзывания психологов (даже при наличии у них критики психологического направления в социологии) на почву субъективизма. Между тем было бы ошибкой считать, что указанная тенденция имманентна социальной психологии как науке, а не является следствием конкретных исторических причин. Ряд проблем в психологии того времени правильно формулируется именно как проблемы социальной психологии (проблема психологических отношений внутри коллектива и форм коллективного поведения, например, психологическая характеристика классовой солидарности, вражды, ненависти, героизма и т.д.). Часть их входила в дальнейшем в общую проблематику психологии личности и только сейчас (в 60-е годы) вновь возвращается в область социальной психологии. Отнюдь не подменяя исторический материализм, социальная психология может стать его пособницей, разрабатывая систему психологических закономерностей общественного поведения людей в коллективе, – такой вывод делали многие советские ученые, занимавшиеся исследованием теоретических основ социальной психологии. Значительный толчок разработке проблем социальной психологии дало сложившееся в деятельности А.С. Макаренко учение о коллективе, о котором будет сказано дальше.

Методологическое оформление основ социальной психологии, начавшееся в конце 20-х – начале 30-х годов, не получило завершения, хотя и оказало несомненное влияние на разработку многих вопросов общей и педагогической психологии, психологии труда, искусства, библиотечной психологии и т.д. Только теперь, в связи с открывшимся простором для активной деятельности и творческого почина народных масс, проблемы социальной психологии (как и психологии личности) получили новый толчок для развития и могут занять подобающее место в кругу актуальных проблем современной науки.

 

176

 

Вопросы библиотечной психологии

К социальной психологии примыкала библиотечная психология (библиопсихология), занимавшаяся изучением психологических свойств книги и самого процесса чтения, а также психологией читателя. Большой интерес и внимание к вопросам библиотечной психологии явились прямым следствием продолжающейся культурной революции, в осуществлении которой роль библиотек как форпостов коммунистического просвещения была немногим менее значительна, чем роль школы и вуза.

В эти годы господствует вполне обоснованное убеждение, что библиотекарь обязан глубоко знать психологию, если он хочет быть научно вооруженным в своей ответственной работе по воспитанию читателей. Подчеркивалось, что от самого библиотекаря зависит дальнейшее развитие библиотечной психологии, и прежде всего массовая постановка психологических экспериментов в плане разрешения тех или иных культурно-педагогических задач. На этот призыв откликнулось огромное число рядовых библиотечных работников, что нашло отражение в обширной литературе по различным вопросам библиотечной психологии. В 1929-1930 гг. в изданиях Заочных библиотечных курсов по психолого-педагогическим дисциплинам, существовавших при педагогическом факультете 2-го МГУ, приводится библиография работ по библиотечной психологии, насчитывающая свыше пятисот названий и далеко не исчерпывающая свой предмет. Разумеется, подавляющее большинство этих |работ устарело, значительная часть их выполнялась с помощью неадекватных методов, однако в целом библиопсихологические исследования сыграли свою положительную роль, привлекая внимание библиотекарей к психологии читателя и способствуя изучению и расширению читательских интересов.

Теоретическая борьба в библиотечной психологии явилась отражением борьбы материалистической психологии с эмпирической идеалистической психологией, все больше терявшей свои позиции и значение в годы Советской власти. Резко критиковалась «библиологическая психология» Н.А. Рубакина[289], имевшая значительную популярность не только в Советском Союзе, но и за рубежом.

Книга, по Рубакину, не есть передатчик чувств и мыслей от одного человека к другому. Лишенная объективного содержания, книга – лишь функция читателя, проекция читательского восприятия книги: книга якобы способна лишь возбуждать в «душе»

177

человека чувства, мысли и стремления, зависящие от всей суммы накопленного данным человеком опыта («мнемы»). Формулируя «основные законы» библиологической психологии, Рубакин по существу копировал «законы» эмпирической психологии, придавая им специальный «библиологический» характер. Так, один из этих «законов» гласил: «Слово, фраза, книга суть не передатчики, а возбудители психических переживаний в каждой индивидуальной мнеме»[290], – положение, под которым подпишется любой махист.

Научной критикой[291] была вскрыта ошибочность библиологических изысканий Рубакина, их органическая связь с обнаружившим свою несостоятельность методом экспериментального самонаблюдения, показана, что библиологическая психология обрекает библиотекаря на «хвостизм» и потакание наличным читательским интересам, а не на подлинное руководство их чтением, что задачи советской библиотечной работы заключаются не в том, чтобы каждому читателю подобрать наиболее подходящую для него книгу, а, как подчеркивал П. И. Гуров, в том, чтобы найти такие условия, при которых книга, нужная трудящимся, стала бы им интересной и доступной. Научная критика указывала, что, произвольно расчленяя единый процесс восприятия книги на семь отдельных психических элементов (понятия, образы, ощущения, чувства, хотения, инстинкты и движения), Рубакин слепо следовал эмпирической психологии, атомистически дробящей цельные процессы человеческого поведения, что, отрицая объективное содержание книги, он становился на позиции агностицизма. Критика рубакинской библиопсихологии способствовала методологическому перевооружению библиотечной психологии, становлению ее основных положений.

Важнейшую часть библиотечной психологии составляло изучение читателя, его интересов и индивидуальных особенностей. В этой области было сделано очень много. Преодолевая сопротивление некоторых библиотечных работников, настаивавших на том, что читателя надо, по примеру американских библиотек, освобождать от «опеки» библиотекаря, представители передового крыла библиотековедения обосновывали необходимость активного проникновения в процессы интимного «общения» читателя с книгой и таким образом формирования этих процессов. При этом подчеркивалось, что преклонение перед «нейтралитетом» американской библиотечной работы мешает видеть за ней

178

всю ту грандиозную машину штамповки людей, каковой является вся буржуазная культура Америки.

Работы, посвященные вопросу о читательских интересах, содержали в себе как теоретическую разработку проблемы интересов (С.Л. Вальгард, Л.Р. Дунаевский), так и чисто практические наблюдения над интересами отдельных групп читателей: рабочих, крестьян, служащих, молодежи, матерей и т.д. Многие положения психологии читательских интересов, укоренившиеся в то время, являются спорными. Так, например, возражая С.Л. Вальгарду, который утверждал, что человека по преимуществу интересуют стороны, имеющие отношение к его практическим потребностям, В.А. Невский писал, что чаще наблюдаются обратные явления: читатель интересуется в книгах именно тем, чем в жизни он никогда не занимался, «чем жизнь его обделила», что «переживания, возбуждаемые книгой, являются своего рода компенсацией неудовлетворенных потребностей». Тем самым он воспроизводил в специальном библиопсихологическом плане адлеровскую концепцию комплекса неполноценности. Впрочем, и С.Л. Вальгард и В.А. Невский не могли, как эго очевидно, преодолеть метафизического «или-или»: или утилитарность, или интерес к необычайному. Однако если оценивать работы по изучению читательских интересов в целом, то следует сказать, что они существенно продвинули вперед не только вопросы изучения читателей, но и общую проблематику интересов.

Верная сама по себе формулировка: «Интересы читателя – база библиотечной работы», – являлась, однако, неудовлетворительной, ибо из нее не явствовало, какой именно интерес следует воспитывать (или перевоспитывать) библиотекарю. Поэтому в библиотечной психологии тех лет центр тяжести переносился с изучения читательских интересов на их активное и целенаправленное формирование[292].

Другая проблема библиотечной психологии, тесно связанная с первой, но с «ей не совпадающая, – это изучение чтения как процесса со стороны его психологии, психофизиологии и педагогики. В самом понимании психологической и психофизиологической природы чтения и его механизмов перекрещивались влияния рефлексологии, реактологии, библиологической психологии и других направлений. Для И.А. Арямова[293] и А.Б. Здорова[294] чтение –рефлекторный акт, сводящийся к деятельности

179

анализаторов. П.И. Гуров[295] определял чтение как реакцию читателя на окружающую среду. Я. Шафир[296] считал, что чтение есть процесс «приобщения» через печатные или письменные символы к коллективному опыту в том случае, когда собственный опыт недостаточен или перестает удовлетворять. Но все авторы сходились в одном пункте: книга оказывает воздействие, является раздражителем, поскольку за ней стоит социальная действительность, которая отраженно через книгу познается. Это становится основой большого числа работ, посвященных формированию читательских навыков, психологии книжного влияния, восприятию художественной литературы и ее влиянию на читателей. Ряд вопросов, которые сформулированы были внутри библиотечной психологии, не утратили своего значения и по сей день. Таковы в конкретной постановке психологические проблемы чтения: психолога, работающего в библиотеке, интересовало, как фактически происходит процесс чтения (механизм чтения и проблема восприятия книги), каков механизм воспитательного воздействия книги на человека и каким образом можно предвидеть, регулировать и направлять эти воздействия, как учитывать образовательные результаты чтения (проблема оказывалась аналогичной вопросу об учете «школьной успешности»), какое значение имеют в работе над книгой явления упражняемости и утомления и многие другие. Возникал вопрос о психологической оценке библиотечной обстановки в целом, о психологии оценки воздействия библиотечных плакатов, о закономерностях восприятия книжных выставок различными типами читателей. Особое значение приобретало в этой связи исследование отдельных групп и категорий читателей как со стороны специальных читательских интересов, так и в отношении «типов» читателей, их вкусов, условий, влияющих на книжные запросы, возможностей «переключения» от литературы развлекательной к литературе научной и т.д. При этом уделялось внимание не только особенностям чтения рабочих, крестьян, детей (по возрастам), но и таким особого рода читателям, какими являлись психоневротики, заключенные, беспризорные и т.д.

В центре внимания библиотекаря находились те черты классовой психологии, которые ему удавалось вычленить и учесть в процессе изучения читателя. При всей ценности такого классового подхода к психологии читателя библиопсихологи, безусловно, еще не могли полностью освободиться от вульгарно-социологических воззрений на природу читательских интересов и вкусов, несколько преувеличивая качественную разницу между читателями разных групп. Подчеркивая различия в читательских

[ 180 ]

запросах между подростком-рабочим и подростком, «спекулирующим на Сухаревке», библиопсихологи не акцентировали внимания на общих их свойствах как читателей, вытекающих из особенностей возраста, образования, прошлого опыта и т.п. Однако для изучающего библиопсихологическую литературу тех лет становится ясно, что известный гипертрофированный интерес к социальному положению читателя являлся реакцией на представление о едином «культурном потоке» читательских интересов, все еще сохранившееся в библиотечной психологии. Дифференцированный подход к читателю, сложившийся и обоснованный в 20-е годы, явился несомненным завоеванием советской библиотечной психологии, во многом повлиявшим на общую постановку библиотечной и политико-просветительной работы в нашей стране. Процесс становления марксистских принципов, захвативший вое разделы психологии, затронул и библиотечную психологию, вызвав в ней существенную и коренную перестройку.

В настоящее время, в связи с тем значением, которое придается культурно-просветительной работе, и в особенности работе с молодежью, интерес к тому, что было сделано в области библиотечной психологии в тачальный период развития библиотечного дела в нашей стране, должен закономерно возрасти.

 

181

Глава V
Основные направления и области научной работы в психологии в период начала ее перестройки (продолжение)