Рефлексологические течения и их критика

Рефлексология – естественнонаучное направление в психологии, получившее развитие в начале XX в. главным образом» России. Основоположником рефлексологии был В.М. Бехтерев. В основе рефлексологической теории находилось, несомненно связанное с сеченовскими идеями, положение о том, что нет ни одного сознательного или бессознательного процесса мысли, который рано или поздно не проявлялся бы внешне, т.е. в поведении. В связи с этим предметом изучения для рефлексологии становятся все рефлексы, протекающие с участием головного мозга («соотносительная деятельность»). Рефлексология стремилась использовать исключительно объективные методы как «твердую точку опоры» для научных выводов. При этом имелась в виду не только регистрация рефлексов, но и соотнесение их с теми внешними раздражениями, которые послужили первоначальным источником реакций. Рефлексологи стремились, устранять термины, употреблявшиеся в субъективной психологии (вместо «внимания» применялось понятие «сосредоточение», вместо «память» – «следы» и т.д.).

В противоположность субъективной психологии, отрывавшей психические процессы от мозга, рефлексология рассматривала психическую деятельность в связи с нервными процессами, широко используя материалы физиологии.

Рефлексология[141] разрабатывалась большим коллективом научных работников, учениками и сотрудниками Бехтерева в Государственной психоневрологической академии, где он являлся президентом, в Институте по изучению мозга, где он был директором, в ряде высших учебных заведений Ленинграда (Государственный институт медицинских знаний, Ленинградский медицинский институт, Институт педологии и дефектологии и др.), где он читал лекции и руководил научной работой, а также группой харьковских психологов, физиологов и психиатров – сотрудников Украинского психоневрологического института и других научных учреждений столицы Украины. Значение теоретического содержания «рефлексологии человека», а также критики по ее адресу весьма велико для понимания процесса развития психологической мысли в рассматриваемый период.

По своему происхождению рефлексология человека восходила к разрабатываемой Бехтеревым еще до революции так

96

называемой «объективной психологии», или «психорефлексологии»[142]. Первая обобщающая статья по объективной психологии была помещена в 1904 г. в редактируемом В. М. Бехтеревым журнале «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма» и называлась «Объективная психология и ее предмет». Основные принципы объективной психологии сохранились и в «психорефлексологии» (1910 г.). В предисловии к книге «Общие основания рефлексологии» (1918 г.) Бехтерев считает нужным специально оговорить употребление нового термина «рефлексология» вместо «психорефлексология» и «объективная психология», подчеркивая вместе с тем преемственность рефлексологии по отношению к двум первым вариантам его учения. Рассмотрение основных положений рефлексологии человека свидетельствует, что, добавляя на протяжении двадцати с лишним лет новые факты и положения в свою психологическую систему, Бехтерев оставил в неприкосновенности основное ядро объективной психологии, как оно сложилось в 1904-1908 гг.[143].

В первой главе «Общих основ рефлексологии человека» предмет психологической науки формулируется в духе «объективной психологии», которая еще в 1904 г. характеризовалась как «сумма знаний, касающихся объективного проявления невропсихики»[144]. Бехтерев характеризует рефлексологию как новую науку о человеческой личности, изучаемой со строго научной «биосоциальной» точки зрения. Эта наука, по Бехтереву, представляет собой особый цикл знаний, сущность которых состоит в том, что не только более элементарные, но и все высшие проявления так называемой психической деятельности, иначе «духовной сферы», рассматриваются со строго объективной точки зрения. Рефлексология изучает внешние особенности действий человека, его мимики и жестов, голоса и речи в соотношении с теми физическими, биологическими и в особенности социальными

97

воздействиями в настоящем и прошлом, которые их обусловливают. В «объективной психологии» утверждалось, что задачей научного исследования должно быть не только регистрирование внешних реакций, но и соотношение их с теми внешними раздражениями, которые послужили первоначальными источниками этих реакций. Аналогичный тезис сохраняется и в рефлексологии.

Указав, что при изучении человеческой личности не следует обращаться к субъективному анализу и к аналогии с самим собой, Бехтерев повторяет свою излюбленную систему аргументации, весьма характерную и для его ранних теоретических работ, в которых находила обоснование «объективная психология» и «психорефлексология»: «...мы должны стать на путь естественнонаучного изучения предмета в его социальном окружении, выясняя соотнесение действий и поступков, а равно и всех других проявлений человеческой личности, с внешними поводами, их вызывающими, как в настоящем, так и в прошлом, с тем, чтобы найти законы, которым подчинены эти проявления, и определить те соотношения, которые устанавливаются между человеком и окружающим его физическим, биологическим и в особенности социальным миром»[145].

Что же нового принесла с собой «рефлексология» в сравнении с тем, что уже содержалось в системе «объективной психологии» Бехтерева. Значительно усилилась энергетическая струя в трактовке психических явлений, которая пробивалась еще в книге «Психика и жизнь». В «Общих основах рефлексологии человека» Бехтерев весь мировой процесс, все три мира: «неорганический, органический и надорганический» – истолковывает в понятиях энергетической философии: «Мировой процесс, состоящий в постоянном превращении энергии и представляющий собой в объективном изучении непрерывную цель все более и более усложняющихся взаимоотношений вещества, являющийся связанной формой той же энергии, осуществляется по одним и тем же основным принципам, будет ли он проявляться в движении небесных тел, в процессах, в них происходящих, в процессах мертвой и живой природы нашей земли и, в частности, в жизни и проявлениях самой человеческой личности и, наконец, в обществе людей или так называемом надорганическом мире, со всей сложностью его внешних соотношений. А если это так, то и внутренняя сторона явлений, которую мы открываем в самом себе путем интроспекции, не должна быть принадлежностью одного человека и ему подобных существ – животных»[146]. Таким образом, энергетическая концепция становится базой не только

98

для построении в духе панпсихизма, но и для механистической трактовки психических процессов.

На основе энергетической концепции Бехтерев пересматривает и то решение психофизической проблемы, которое у него сложилось в предреволюционное время в объективной психологии и психорефлексологии. В 1909 г. он писал, что объективная психология имеет дело не с субъективными явлениями, а с теми процессами в мозгу, которым по гипотезе параллелизма «неизменно сопутствуют» так называемые психические явления[147]. Это дает основание считать, что здесь выражена точка зрения психофизического параллелизма. Однако в «Общих основах рефлексологии человека» звучит уже признание тождественности психического и физического в едином энергетическом потоке, а теория психофизического параллелизма резко критикуется[148]. И дальше Бехтерев предлагает вместо понятия «дух», так часто фигурирующего в субъективной психологии и философии, пользоваться понятием «энергия», проявляющейся в виде нервного тока.

Тем самым Бехтерев делает еще один шаг к пониманию тождества физического и психического, обусловленному его энергетической философией. Механистический материализм и идеализм легко уживаются в бехтеревской рефлексологии. Это наглядно обнаруживалось в его понимании сознания. Отрицая качественные различия между сознанием человека и белковыми образованиями, Бехтерев писал: «Энергия, проявляющаяся в сложных образованиях с содержанием фосфористых белков, сопутствуется наряду с физической стороной еще и общими субъективными состояниями, которые, наблюдая у себя в развитой форме, мы определяем, как свое сознание»[149]. И вслед за этим идут формулировки, оставляющие лазейки для проникновения идеализма, «если угодно признавать, что сознание есть просто функция мозга, рефлексология может это принять как вывод, вытекающий из тех или других научных данных, но рефлексологии не противоречат и иные гипотезы о сознании, исключая, само собой разумеется, метафизические»[150] (разрядка моя. – А.П.).

Эклектизм в понимании природы сознания, проявленный Бехтеревым, прикрывал путь к самой постановке проблемы сознания в рефлексологии человека. В этом отношении рефлексология приближалась к бихевиоризму Уотсона и ко многим другим

99

течениям поведенческой психологии. Отличие рефлексологии Бехтерева от бихевиоризма в основном обнаруживается в более тесной связи первой с физиологией мозга. Заметно, например, что Бехтерев в понимании сознания ставит акцент на внутримозговых процессах, тогда как для Уотсона сознание, если о нам и можно говорить, – это вид человеческого поведения, наблюдаемый объективными методами, ибо оно выражается в речи и жестикуляции.

Рассматривая «психическое и физическое как целостное явление в одном процессе нервного тока», Бехтерев подчеркивает, что внутренняя сторона нервного процесса актуализируется в психическом процессе лишь при наличии специальных условий. Таковыми являются препятствия, встречающиеся на пути волны ионизации, вызванной внешним раздражением, и особенно усиливающиеся в зоне центральных мозговых областей. В этом усилении, достигающем высокой степени напряжения при прохождении через центральные области мозга, и заключается, по мнению Бехтерева, причина того, что нервный ток приобретает «субъективное окрашивание». Физиологическое понимание сущности психических представлений, сопряженное с попыткой проникнуть в мозговую нейродинамику, в общем чуждо бихевиоризму и является дальнейшим развитием идей объективной психологии. На этой стороне рефлексологических воззрений, несомненно, сказались имевшие в эти годы большой успех исследования академика П. Лазарева и работы Н. Введенского, а также труды самого Бехтерева в области нейрологии. Однако все эти отличия рефлексологии от бихевиоризма не перерастают рамки механистического понимания человеческой психики, составляющего общий фундамент двух этих родственных, хотя и не во всем сходных друг с другом отрядов поведенческой психологии.

Продолжая сопоставление рефлексологии с объективной психологией, необходимо указать на то, что Бехтерев, начиная с первого издания «Основ рефлексологии», настоятельно выдвигает необходимость выяснить «особо важную роль социального фактора в развитии человеческой личности».

Уже в предисловии к третьему изданию «Общих основ рефлексологии» Бехтерев использует марксистское положение о детерминированности сознания бытием, подвергая, однако, этот тезис рефлексологической обработке: «...не «сознание определяет бытие», – как полагали и полагают субъективисты, – а бытие определяет сознание, или (скажем рефлексологически) поведение человека. Поэтому можно определенно сказать, что действительное, то есть естественнонаучное, изучение личности человека начинается только с введением в эту область вполне объективного метода, который и дает обоснование рефлексологии человека как науке об объективно-биологическом изучении челове-

100

ческой личности в ее социальном окружении»[151]. Однако то, что Бехтереву и многим другим рефлексологам казалось шагом вперед к марксистскому пониманию обусловленности развития человеческой личности, на деле таковым не являлось. До конца оставаясь верным идее универсализма – закономерному следствию механистического мировоззрения, Бехтерев стремился охватить единой цепью закономерностей все процессы мертвой и живой природы, и в том числе все проявления человеческого общества и человеческой, личности. Вульгаризаторские тенденции в оценке и разработке проблем социальной психологии получили свое завершение в «Коллективной рефлексологии» (М., 1921).

В последний период жизни Бехтерев вообще обнаруживал стремление распространить свои взгляды далеко за пределы собственно психологических областей знания. Рефлексология вторгается не только в область педагогики, патологии личности, биологии, зоологии («патологическая рефлексология», «рефлексологическая педагогика и ортопедия», «генетическая рефлексология», «зоорефлексология»), но и в сферу социологии, искусствоведения и других гуманитарных наук.

На протяжении десяти послеоктябрьских лет рефлексология имела немало сторонников среди физиологов, психологов, врачей, педагогов, деятелей литературы и искусства. Причины временных успехов рефлексологии (как и других разновидностей поведенческой психологии) были рассмотрены нами выше. Однако уже в те годы механицизм, панпсихизм, энергетизм и вульгарное социологизирование, присущее рефлексологической теории, встречало сопротивление и критику со стороны марксистско-ленинской философской мысли. Марксистская критика хорошо различала фонд нейрологических и психологических исследований Бехтерева и, признавая их неоспоримую ценность, брала вместе с тем под обстрел рефлексологическое учение в целом, как чуждую диалектическому материализму философскую спекуляцию на успехах объективно научного изучения психики и на интересе к идеям рефлекторного учения.

«Объективная психология» и «психорефлексология» Бехтерева до революции критиковалась исключительно справа, из лагеря субъективной психологии и идеалистической философии. Такова, например, была статья А.М. Щербины «Возможна ли психология без самонаблюдения», где с позиций интроспекционизма подвергались рассмотрению тезисы Бехтерева[152]. Эта критика была методологически бесплодна и не могла по существу

101

ничего изменить в системе взглядов Бехтерева. Основные идеи «психорефлексологии» почти без существенной переработки после революции вливаются в рефлексологическую теорию. Критика, о которой пойдет далее речь, была критикой слева, со стороны передовой философской теории, и она только и могла привести к тому, что самые основы рефлексологии, ее идейный фундамент оказались к концу 20-х годов взорванными, что полностью освободило значительный отряд ученых, занятых в рефлексологии, для плодотворной работы в диалектико-материалистической психологии.

Каковы же основные направления, по которым развертывалась критика рефлексологии в рассматриваемый период?

Наиболее резкую критическую оценку, причем немедленно после ее издания, получили уже упомянутая нами «Коллективная рефлексология» и социально-психологические разделы «Общих основ рефлексологии человека».

Марксистская критика подчеркивала, что эта работа Бехтерева является реставрацией механистического материализма XVIII в. Ее основной методологический порок справедливо увидели в вульгарном универсализме, энергетизме, подмене законов общественной жизни биологическими и даже физико-химическими закономерностями. Указывалось, что Бехтерев делал неправомерную попытку перейти от анализа поведения изолированного человека непосредственно к объяснению общества.

«Коллективная рефлексология» составляла весьма обширный отдел общей рефлексологической системы Бехтерева, и, как это очевидно, отдел наиболее уязвимый. Это послужило причиной того, что самой резкой критике, и притом раньше всего, были подвергнуты именно социально-психологические концепции бехтеревской (рефлексологии. Значительно труднее было дать оценку сущности рефлексологической теории Бехтерева – как системы «поведенческой» психологии. С. Васильев, который подвергает уничтожающей критике «Коллективную рефлексологию», делает весьма характерное примиренческое замечание: «Воззрения Бехтерева, несомненно, в общем и целом материалистичны. Если он иногда и запутывается в «энергетических» соснах, то скоро снова выбивается на настоящую дорогу»[153].

Наиболее обоснованную критику бехтеревской рефлексологии можно было дать с позиций борьбы за сознание как предмет изучения в психологии, которое изгонялось из рефлексологии в качестве «метафизического» понятия наряду с чувствами, ощущениями и т.д.

102

Г.И. Челпанов, который в 1924-1926 гг. неоднократно выступал против рефлексологии[154], во многом правильно характеризуя принципиальные противоречия рефлексологического учения, которое ушло из рядов субъективной психологии и не пришло в ряды психологии марксистской, подмечал непоследовательность Бехтерева в вопросе о реальности сознания и путях его психологического изучения. И в самом деле, наряду с отрицанием сознания у Бехтерева часто можно встретить утверждения, что задачей рефлексологии является изучение соотношения между объективными процессами, лежащими в основе соотносительной деятельности, и «субъективными явлениями, открываемыми человеком на себе самом путем самонаблюдения». Эта непоследовательность и двойственность Бехтерева не столько, разумеется, огорчала, сколько радовала Челпанова, который готов был увидеть в его эклектизме слабость материалистической психологии вообще.

Челпанов с одобрением приводил следующие мысли Бехтерева: «Рефлексология человека может и должна развиваться наряду с субъективной психологией, причем между ними не только нет и не должно быть антагонизма, а обе эти научные дисциплины, изучая один и тот же, в сущности, процесс: одна – более полно в его объективном проявлении, а другая – частично, в его субъективной форме, где он обнаруживается путем самонаблюдения, должны взаимно дополнять друг друга». И еще: «Следует при этом иметь в виду, что рефлексология сама по себе ничуть не исключает субъективной психологии, как некоторые думают. Она только ограничивает область ее исследования, главным образом, возможно полным самоанализом на себе самом, как это уже практикуется в последнее время так называемой вюрцбургской школой»[155].

Таким образом, Бехтерев одобрял сосуществование рефлексологии и субъективной психологии в ее крайних проявлениях, которые характерны для утонченного интроспекционизма вюрцбургской школы. Разумеется, эта методологически неверная позиция Бехтерева, ослаблявшая объективную психологию, весьма импонировала Челпанову. После приведенных цитат следует его одобрительное замечание: «Со всем этим рассуждением психолог-интроспективист вполне может согласиться»[156].

Критика теоретических основ общей рефлексологии, содержащаяся в статьях и выступлениях Челпанова, в том числе и по

103

проблеме сознания и поведения, была критикой справа, во имя сохранения интроспективной идеалистической психологии, выразителем интересов которой он продолжал оставаться. Основная мысль, которую стремится утвердить Челпанов в своих критических заметках о рефлексологии, заключается в следующем: «Рефлексология Бехтерева есть не что иное, как прежняя психология с присоединением только лишь попытки сведения различных видов душевной жизни к рефлексам». Приведенная оценка, будучи сама по себе до известной степени правильной, вместе с тем ничего не давала для преодоления недостатков рефлексологической концепции, так как единственный путь, который предлагал Челпанов, было возвращение назад к субъективной, идеалистической психологии.

Иной путь критики рефлексологических построений избирает Л.С. Выготский и тоже в связи с проблемой сознания. Своей статье «Сознание как проблема психологии поведения» он предпосылает[157] в качестве эпиграфа слова Маркса из «Капитала»: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей – архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю»[158]. Тем самым едва ли не впервые в психологическую литературу вводилось марксистское понимание сознания как идеальной стороны целеполагающей трудовой деятельности человека.

Следование этой замечательной мысли Маркса поддерживает пафос критики по адресу рефлексологии, которая составляет содержание первой части статьи и дает возможность Выготскому сделать ряд весьма ценных выводов, которые не утратили своего значения и теперь. Вместе с тем Выготский в своей трактовке сознания, выясняя его гносеологический аспект, не удерживается на марксистских позициях и солидаризуется с Джемсом, который, исходя из интроспективных данных, разъяснял, что «вся разница между сознанием и миром (между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) только в контексте явлений. В контексте раздражителей – это мир, в контексте моих реф-

104

лексов – это сознание. Сознание есть только рефлекс рефлексов»[159].

Понимание сознания как субъективного образа объективного мира является в этот период еще недоступным Выготскому.

Именно поэтому его критика рефлексологии, оставаясь в основном верной, оказывается явно недостаточной и неполной. Трактовка сознания как «рефлекса рефлексов» сближала Выготского не только с Джемсом, но и бихевиористами Уотсоном и Лешли с их пониманием сознания в качестве «вербализированного поведения» и с постановкой проблемы сознания как проблемы отношения между реакциями.

Таким образам, критика рефлексологии ведется Л.С. Выготским с позиций, которые не могли быть устойчивыми. Бок о бок с историческим анализом проблемы сознания, который опирался на марксизм и позволял вскрыть ограниченность и механистичность поведенческой психологии, соседствовали тезисы, близкие идеям американского бихевиоризма. Не случайно название статьи Выготского «Сознание как проблема психологии поведения» (разрядка моя. – А.П.). Поэтому критические замечания Выготского в адрес рефлексологии, при всей их справедливости, не содержали законченной программы диалектико-материалистической перестройки психологии поведения, хотя в отдельных случаях и намечали для нее предпосылки.

По мнению Выготского, складывающимся системам научной психологии присущ «органический порок»: забвение проблемы сознания. Игнорируя проблему сознания, психология сама закрывает себе доступ к исследованию сколько-нибудь сложных научных проблем, ограничиваясь выяснением самых элементарных связей живого существа с миром. В этом он усматривал основной недостаток бехтеревского учения, этой «голой», по его выражению, рефлексологии.

Отрицание сознания вело к тому, что методика лишилась необходимейших средств исследования, не обнаруживаемых простым глазом реакций: внутренних движений, внутренней речи и т.д. Он приводил простой пример: человек всегда думает про себя, это никогда не остается без влияния на его поведение – внезапная перемена мыслей во время опыта всегда резко отзовется на поведении испытуемого. Но мы ничего не знаем о том, как учесть это влияние.

Важнейшим следует признать следующее указание Выготского: в результате устранения сознания из сферы психологии «стирается принципиальная грань между поведением животного и поведением человека. Биология пожирает социологию, физио-

105

логия – психологию... То принципиально новое, что вносят в человеческое поведение сознание и психика, при этом игнорируется»[160]. Он предостерегает по поводу опасности простого перенесения закона из области зоопсихологии в психологию человека и замечает, что здесь «нужна принципиальная какая-то оговорка»[161].

Если вспомнить, как часто осуществлялся в то время простой перенос законов из биологии в область психологии, то важность этой «принципиальной оговорки», о которой здесь упомянуто, становится очевидной.

«Самое главное, – пишет далее Выготский, – исключение сознания из сферы научной психологии сохраняет в значительной мере весь дуализм и спиритуализм прежней субъективной психологии. Акад. Бехтерев утверждает, что система рефлексологии не противоречит гипотезе «о душе». Вслед за этим Выготский высказал мысль, которая по своему значению далеко выходила за рамки критики взглядов Бехтерева и его школы: «Основная предпосылка рефлексологии – допущение возможности объяснить все без остатка поведение человека, не прибегая к субъективным явлениям, построить психологию без психики представляет вывороченный наизнанку дуализм субъективной психологии – ее попытку изучать чистую, отвлеченную психику. Это другая половина прежнего же дуализма: там психика без поведения, здесь поведение без психики; и там и здесь психика и поведение не одно, а два»[162].

К сожалению, Выготский не сумел эту философски бесспорную квалификацию рефлексологии как дуализма субъективной психологии «наизнанку» распространить на все отряды поведенческой психологии. Во многом это объясняется тем, что сам он, как можно было видеть, не был свободен тогда от бихевиористических пут. В дальнейшей истории идейно-теоретической борьбы в психологии приведенная оценка рефлексологии, которую дал Выготский, сыграла свою положительную роль и не раз использовалась как оружие в борьбе против различных рецидивов поведенчества и попыток «ликвидировать» психологию путем замены ее физиологией.

Следующий тезис Выготского направлен против эпифеноменализма, присущего рефлексологическому учению, и вытекающего оттуда замкнутого круга «биологической нелепости». Либо, говорил он, следует признать невозможным изучение поведения человека безотносительно к его психике, либо считать, что психика – эпифеномен, побочное явление (раз все объясняется и без

106

нее). Последнее, по словам Выготского, ведет к биологическому абсурду («Третья возможность не дана»).

Последний довод, который приводил Л.С. Выготский в пользу изучения сознания, связан с проблемой использования рефлекса в качестве объяснительного понятия в психологии. Он резко возражает вслед за В.А. Вагнером[163] против ложного представления, что поведение человека есть сумма рефлексов: «Верно говорит проф. Вагнер, – что рефлекс есть фундамент, но по фундаменту еще ничего нельзя сказать, что будет на нем выстроено»[164].

Эти высказывания Л. С. Выготского заострены не против рефлекторной теории, он подчеркивает, что «методологически» понятие рефлекса «крайне ценно». Суть дела в другом: «Что такое ощущение? – Это рефлекс. Что такое речь, жест, мимика? – Это тоже рефлексы. А инстинкты, обмолвки, эмоции? – Это все тоже рефлексы?.. Все это, конечно, совершенно так и есть, но научная бесплодность таких голых констатирований совершенно очевидна»[165]. Мы не видим здесь протеста против рефлекторного понимания психики. Он возражал лишь против механистического стирания качественных различий рефлексов в общей структуре поведения, в результате чего «самое слово «рефлекс» обессмысливается при этом»[166].

Подобная механистическая постановка вопроса в рефлексологии навсегда закрывала доступ к исследованию главнейших проблем – структуры нашего поведения, анализа его состава и форм. К сожалению, на протяжении ряда лет (и даже в 50-е годы) некоторыми советскими психологами и физиологами допускалось подобное «голое констатирование» наличия рефлексов в психических процессах, что выдавалось, без каких-либо оснований, за ортодоксальное следование рефлекторной теории и последнее слово павловского учения. Этот рецидив механицизма вновь подвергался критике в теоретических дискуссиях последних лет.

Само собой разумеется, Выготский не мог пройти и мимо «мировых законов», широко прокламировавшихся в бехтеревской рефлексологии. Критикуя универсализм рефлексологических «принципов», Выготский остроумно замечает: «Нельзя забывать только, что объем и содержание понятия всегда находятся в обратно пропорциональной зависимости. И так как объем мировых принципов стремится к бесконечности, их психологическое содержание с той же стремительностью умаляется

107

до нуля»[167]. И это, замечает далее Выготский, не частный порок бехтеревского курса: «В том или ином виде этот же порок обнаруживается и сказывается на всякой попытке систематически изложить учение о поведении человека как голую рефлексологию»[168].

Мы столь подробно остановились на статье Л.С. Выготского потому, что она сжато и точно дает ряд критических замечаний по адресу рефлексологии, которые наиболее характерны для периода ее временного успеха и расцвета и вместе с тем усиливающегося натиска со стороны марксистской философии и психологии.

После смерти В.М. Бехтерева (в 1927 г.) среди рефлексологов начинается сложный процесс расслоения, перестройки и самокритики. Значительная группа рефлексологов (Б.Г. Ананьев, И.Ф. Куразов, В.Н. Мясищев и др.), осознавая недостатки ортодоксальной бехтеревской рефлексологии, ее «энергетизм, механистичность, эмпиризм, социологический империализм», становятся на путь пересмотра методологических основ рефлексологического учения. Вместе с тем другая группа рефлексологов еще некоторое время продолжает цепляться за рефлексологические догмы, весьма настойчиво и резко обособляясь от изучения всего психического, отрицая возможность объективного изучения психических процессов, отрицая научно познавательное значение психологии и тем не менее считая законным существование психологии, изучающей психику субъективным методом.

Бехтеревская рефлексология не являлась единственной рефлексологической школой в психологии того времени. Рассматривая предпосылки возникновения «поведенчества», мы упомянули, что в середине 20-х годов небольшая группа научных работников, преимущественно естествоиспытателей, используя большую популярность павловских исследований и прикрываясь авторитетом всемирно известного имени, предприняло попытку построить психологию как чисто физиологическое учение[169].

Эта группа рефлексологов взяла на себя монопольное право «теоретического» осмысления учения о физиологии высшей нервной деятельности. Уже Т. Райнов[170] различает «экспериментаторов» («их много», замечает он) и «идейный кадр», называя в этом числе Зеленого, Орбели и Енчмена (последний, как считает нужным указать Райнов, стоит «формально вне школы», но яв-

108

ляется пусть не ортодоксальным, но все-таки теоретиком того же направления).

Осуществлявшаяся указанной группировкой рефлексологическая вульгаризация учения о физиологии высшей нервной деятельности не имела ничего общего с научной разработкой теории условных рефлексов и ни в коей мере не отвечала генеральной линии павловских исследований, однако в этот период расценивалась многими как пропаганда павловских идей и даже как защита материализма в психологии и физиологии. Следует со всей определенностью сказать, что эта группа вульгаризаторов-рефлексологов могла бы только компрометировать павловскую школу, осуществляя спекуляцию на успехах естествознания, о которой писал В.И. Ленин, указывая, что «из крутой ломки, которую переживает современное естествознание, родятся сплошь да рядом реакционные философские школы и школки, направления и направленьица»[171].

Философская платформа рассматриваемого «рефлексологического» направления (в отличие от «рефлексологии» Бехтерева) строилась преимущественно на началах неокантианского критицизма и находила обоснование в философских взглядах А.И. Введенского.

Так, А. Ленц в своей статье «Об основах физиологической теории человеческого поведения», ссылаясь на А.И. Введенского, заключал, что изучать психические состояния мы не можем, так как «для этого нам надо пережить чужое психическое состояние, на что мы не способны»[172]. Этот отвечающий идеям А.И. Введенского тезис определял место психологии как науки именно в философии, а не в ряду наук, основанных на «внешнем опыте». Следуя Введенскому и повторяя Вундта, который в 1913 г. писал, что место психологии как науки, тесно связанной с определенной теоретико-познавательной и метафизической точкой зрения, в философии, Ленц по существу отбрасывал психологию назад к тому пониманию ее задач, которое было сформулировано Введенским в его книге «Психология без всякой метафизики» и которое нашло отражение у Челпанова в его книге «Мозг и душа». Соответствует этому пониманию задач психологии и трактовка Ленцем психических явлений, которые, по его мнению, не стоят в причинной или функциональной связи с физиологическими процессами, а являются лишь «побочными реакциями», т.е. эпифеноменами.

Аналогичную систему рассуждений мы находим и у других рефлексологов. Ограничимся одним примером. В. П. Протопопов писал: «Чужая душа – потемки», – говорит мудрая пословица,

109

и все психологи не рассеяли до сих пор этого мрака. Интересно указать, что о непроницаемости чужой «души» говорит и сама научная психология. Наш русский ученый психолог и философ А.И. Введенский установил даже специальный закон – об отсутствии объективных признаков чужой одушевленности»[173]. И далее автор «Введения в изучение рефлексологии» В. Протопопов подробно и сочувственно излагает агностический взгляд на психику, который защищал Введенский.

Чем же объяснить, что неокантианская философская система Введенского оказалась столь привлекательной для рефлексологии? Ответ можно найти у В.И. Ленина, который говорил о том, что реакционная философия всегда эксплуатировала «связь» физиологии с философским идеализмом кантианского толка. «Большинство натуралистов, пытающихся строить широкие теории законов деятельности человеческой мысли, повторяют метафизическую теорию Канта о субъективности нашего знания...». Эту мысль Н.Г. Чернышевского цитирует В.И. Ленин и называет все это рассуждение о естествоиспытателях, которые идут в своих философских выводах за Кантом, «замечательным»[174].

Введенский дуалистически разделял область науки, за которой он оставлял право исследовать механистические реакции организма, и область веры, где надлежало сохранять богатство человеческого разума и чувств. Вот эту кастрированную кантовским дуализмом концепцию рефлексологи и приняли за единственный путь исследования поведения человека, не разглядев метафизику и идеализм в декларируемой Введенским «психологии без всякой метафизики». И хотя наиболее осторожные рефлексологи, в особенности к концу 20-х годов, не цитируют и даже не упоминают А.И. Введенского, но их физиологическое учение о поведении человека сохраняет печать неокантианского дуализма.

Пожалуй, самым крайним проявлением вульгарно-рефлексологического течения поведенческой психологии явилась так называемая «теория новой биологии» пресловутого Э. Енчмена. Ее можно было бы рассматривать всего лишь как анекдот, гримасу эпохи, пасквиль на науку, – все эти характеристики применимы к его фантастической «теории», – если бы не то, что «теория новой биологии» в преувеличенной, гротескной форме выявила многие типичные черты рефлексологического, или вульгарно-физиологического, течения поведенческой психологии.

Э. Енчмен написал две книжки, в которых изложена созданная им «теория новой биологии». Первая была издана еще в 1920 г. Называлась она «Восемнадцать тезисов о «теории новой биологии» и представляла собой написанный в виде декларации

110