Последний этап идеалистической психологии в России

Пять первых послереволюционных лет были периодом, когда на идеологическом философском фронте первоочередными вопросами были задачи борьбы за материализм против философского идеализма. В условиях отчаянных попыток буржуазии реставрировать старое общество сначала путем применения вооруженной силы, а затем и путем идеологической диверсии борьба за философский материализм против идеализма, являвшегося идеологией буржуазной контрреволюции, была борьбой за существование и судьбу марксизма в нашей стране.

Именно в связи с этим исключительное значение приобретала критика ревизионизма А. Богданова, возрождавшего махизм под флагом «тектологии» и пролеткульта. Ответом на богдановский ревизионизм было выступление В.И. Ленина «О пролеткультах» и переиздание в сентябре 1920 г. книги «Материализм и эмпириокритицизм», к которой В.И. Ленин приложил написанную по его поручению статью В.И. Невского «Диалектический материализм и философия мертвой реакции», направленную против буржуазно-идеалистических антимарксистских взглядов А. Богданова. Опасный рецидив богдановского ревизионизма был своевременно обезврежен; однако он успел получить определенный резонанс, в частности в. психологии.

Новое, ожесточенное и, надо сказать, последнее открытое наступление философская идеалистическая реакция повела против материализма чуть ли не под барабанный бой в 1922 г. Не прошло еще и года после введения нэпа, а философские оруженосцы капитализма уже вновь собрались в поход на марксизм. На свет были вытащены вконец обветшавшие, затрепанные и вылинявшие знамена идеалреализма (Лосский), философского трансцендентализма (Э. Радлов), шпенглерианства (Бердяев, Булгаков), мистического рационализма (Франк), гуссерлианства, бергсонианства и т.д. и т.п. Именно 1922 годом датируются десятки книг, издаваемых с лихорадочной поспешностью множеством повсюду возникающих карликовых издательств. Оживилась деятельность Психологического общества при Московском университете. В 1918 г. прекратил свое существование рупор общества журнал «Вопросы философии и психологии», напечатав в одном из последних номеров статью Л. Шестова, носившую буквально пророческое для судеб умозрительной философии в России название «Memento mori». Однако в июне 1922 г. повестка дня заседания общества ничем не отличалась от дореволюционных собраний этого архиреакционного сборища попов в рясах и без оных (И. Ильин, Религиозный смысл искренности, А. Огнев, Проблема реальности нынешнего мира, П. Кононов, Душа и личность и т.п.). Аналогично было содержание деятель-

47

ности Вольной философской ассоциации и ряда других обществ не только в Москве, но и в Петрограде, Ростове-на-Дону, Костроме и других городах. В Петрограде небезызвестное Петербургское философское общество, только что возобновившее свою деятельность, приступает к изданию журнала «Мысль» (ред. Э. Радлов и Н. Лосский; вышло три номера в 1922 г.), призванного возродить реакционные традиции журналов «Вопросы философии и психологии», «Вера и разум», «Логос», «Христианская мысль» и др. Вокруг журнала объединились такие философские мракобесы, как Карсавин, Аскольдов, Франк, Введенский. Журнал осуществлял откровенную пропаганду идеализма, мистики, религии.

Перед Коммунистической партией возникает задача дать решительный отпор стихии философского идеализма. Необходимо было ориентировать марксистский философский фронт в этой решительной борьбе за материализм. По инициативе В.И. Ленина создается (1922) журнал «Под знаменем марксизма», основную задачу которого В.И. Ленин формулирует следующим образом: «стать органом воинствующего материализма»; вести «неутомимую атеистическую пропаганду и борьбу»[72]. Той же цели посвящена резолюция XII съезда партии «О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды» (1923, апрель). Философы-марксисты разоблачают в печати, в открытых дискуссиях реакционные взгляды, усиливают, как и требовала того партия, пропаганду естественнонаучного материализма. В 1923 г., как известно, большая группа воинствующих мракобесов (Булгаков, Лосский, Франк, Лапшин и др.) была выслана за пределы Советской России.

Потерпев поражение в открытом столкновении с новой идеологией, идеализм отыскивает разнообразные лазейки и использует хитроумные формы маскировки и мимикрии для осуществления все тех же реакционных целей.

После 1922 г., когда была опубликована статья В.И. Ленина «О значении воинствующего материализма» и резолюция XII Всероссийской конференции РКП (б) (4-7/VIII. 1922 г.) «Об антисоветских партиях и течениях», прямые выступления с позиций философского идеализма против марксизма почти полностью прекратились, за исключением отдельных наскоков (А.И. Введенского и некоторых других). Идеалистические течения, в том числе и идеологические, философские, стали менять тактику, пытаясь использовать советскую легальность в своих интересах и держа курс на «врастание» в советский режим с конечной целью изменить его в духе буржуазной демократии. В науке, и в психологической в частности, это означало отказ от выпадов по адресу Маркса и даже вынужденное – на словах – признание

48

некоторой ценности марксизма для психологии, но на деле в последнем счете – попытку оторвать психологию от марксистской философии.

В этих условиях начался последний этап деятельности Г.И. Челпанова, несомненный идеализм которого маскировался в эти же годы «марксистской» фразой, умелым лавированием организаторской активностью. Оставаясь по существу объективно антимарксистскими, позиции Челпанова отвечали общему тону сменовеховских настроений известной части старой буржуазной интеллигенции.

Позиция Г.И. Челпанова в полемике первой половины 20-х годов весьма проясняется, если сопоставить его высказывания с взглядами, защищаемыми А.И. Введенским. Как было показано в одной из наших работ[73], многие теоретические положения Г.И. Челпанов еще в дореволюционный период позаимствовал у А.И. Введенского. И в послеоктябрьский период петербургский философ-неокантианец оставался путеводным огоньком для теряющего почву под ногами психолога-идеалиста Челпанова. Надо отдать должное Введенскому. Это был умный и коварный враг материализма как до Октября, так и после него. На фоне умозрений «конкретного и отвлеченного идеалреализма» Н. Лосского и туманных рассуждений о добре и зле Л. Карсавина статья А. Введенского «Судьба веры в бога в борьбе с атеизмом», напечатанная в журнале «Мысль» в 1922 г. (№ 2), является документом воинствующей теологии, «прямо» и откровенно противопоставленной усиливавшейся в республике пропаганде атеизма. Именно в этой статье Введенский высказывает мысль, которую если не буквально, то в общей системе своей завтрашней тактики повторит Челпанов: «...По-видимому, ясна та причина, которая порождает нынешний русский, воинствующий атеизм. Она, по-видимому, состоит в преданности учению Маркса, взятому в его неприкосновенном виде (разрядка моя. – А.П.). Маркс выработал в высшей степени привлекательное социально-экономическое учение, то, что называют марксистским или научным социализмом. А философской предпосылкой этого учения он сделал атеизм с материализмом, в чем не было никакой логической неизбежности...»[74].

Итак, суть «прикосновения» Введенского к Марксу ясна: «отщепить» атеизм и философский материализм Маркса от его «научного социализма» и атаковать их поодиночке. До революции Введенский и другие реакционеры нападали на «научный

49

социализм» Маркса; после революции, когда «научный социализм» победил, они пытались нанести удар по философскому материализму Маркса и атеизму.

Вот этот-то прием – «расщеплять» марксизм, отрывать экономический материализм от философского, отделять «материализм от диалектики» и третировать его как «вульгарный», «наивный» – становится излюбленным тактическим приемом Челпанова. И ему, как и Введенскому, не импонировал марксизм в «неприкосновенном виде», и он пытался установить смысл «подлинного марксизма». Что представлял «подлинный марксизм», по Челпанову, мы сейчас увидим.

Основная задача, которую преследовал Г.И. Челпанов в полемике, происходившей в период первых съездов по психоневрологии, сводилась к следующему: не допустить осуществления «реформы психологии в согласии с идеологией марксизма». Преградить марксизму путь в психологию, остановить успешное продвижение диалектического материализма, овладевающего одной отраслью знаний за другой, – такова конечная цель и лейтмотив всех полемических выступлений недавнего руководителя университетской русской психологии. В этой безнадежной попытке Челпанов шел на любые тактические уловки и маневры; он готов был даже объявить, что состоит в марксистах чуть ли не с 1900 г.; он брал на себя задачу «защитить» Маркса и Энгельса от тех, кто их «не понимает» и «превратно истолковывает». Нечего говорить о том, что, «защищая», «очищая» и «истолковывая» марксизм, Челпанов на каждом шагу извращал и искажал марксистско-ленинское учение.

Психология, по мнению Челпанова, в соответствии с неуклонной тенденцией, которая якобы прокладывает себе дорогу в современной мировой науке, должна быть чисто эмпирической наукой, «свободной от какой бы то ни было философии»[75]. Такова первая рогатка, устанавливаемая Челпановым на пути внедрения марксизма в психологию. Ибо «какая бы то ни было философия» – это, конечно, марксистская философия. Как было уже отмечено Б.М. Тепловым[76], выступление Челпанова с требованием «строго отграничить область психологии от области философии», столь неожиданное в его устах, было по существу формой борьбы с проникновением марксизма в психологическую науку, чего добивался его основной оппонент К.Н. Корнилов. Этот крутой поворот не случаен. Он обусловлен общей задачей, которая стояла перед Челпановым и которая была сформу-

50

лирована выше. Правда, свою мысль Челпанов подкрепляет не ссылками на Маркса и марксистов, а цитатами из Вундта, Кюльпе, Стаута, Геффдинга и, конечно, авторитетом Введенского, который является автором «Психологии», как выделяет Челпанов курсивом, – «без всякой метафизики».

Шумно «изгнав» философию – разумеется марксистскую – из научной психологии, Челпанов сейчас же через заднюю дверь впускал в психологию философию, разумеется идеалистическую, заявляя: «Я всегда понимал таким образом, что философия служит источником предпосылок для психологии»[77] (разрядка моя. – А.П.). Для него, Челпанова, такой предпосылкой служил «эмпирический субъективизм» и «психофизический параллелизм» как методологическая концепция.

Однако Челпанов понимал, что нельзя ограничиться одной лишь формулой «изгнания беса» из психологии, каковым для него являлся философский материализм. И он предпринял рискованный экскурс в область марксистской философии, задавшись целью доказать, что «марксизм» и «материализм» не имеют ничего общего. Для того чтобы водрузить эту вторую рогатку против проникающего в психологию марксизма, ему пришлось предпринять весьма сомнительные историко-философские и логические изыскания. Если выписать подряд те характеристики, которые давал Челпанов Марксу и марксизму, то получится, что Маркс был «гилозоистом», «спинозистом», «эмпирическим дуалистом», «идеалистом-субъективистом» и т.д.

Сейчас, через сорок лет после опубликования брошюры «Психология и марксизм», содержавшей подобные характеристики, вряд ли было бы целесообразно принимать всерьез, рассматривать и опровергать утверждения Челпанова, что Маркс был идеалистом в его, челпановском духе. Но для понимания особенностей философской борьбы того периода определенный интерес представляет та система аргументов, которой пользовался Челпанов в целях фальсификации и ревизии марксизма. Так, для «доказательства» тезиса: «Маркс был сторонником эмпирического или психологического параллелизма, который лежит в основе современной психологии», Челпанов выдвигал явно несостоятельную историко-философскую «гипотезу»: «Материализм марксизма получил свое обоснование в философии Фейербаха, а психофизический параллелизм, принятый современной психологией, ведет начало главным образом от Фехнера. Фехнер же и Фейербах ведут свое происхождение от философии Спинозы. Современная научная психология приобрела более или менее законченную форму в начале XIX века. Недаром родоначальники современной научной психологии Фехнер, Вундт, Спенсер, Тэн являются современниками Маркса и Энгельса. Очевидно, и

51

те и другие черпали свои знания из одного и того же источника»[78].

Эрудированный в вопросах истории философии, Челпанов никогда не позволял себе прежде столь легкомысленных аналогий и очевидных натяжек в установлении генезиса философских теорий, как он это сделал в статье «Положение вопроса об отношении научной психологии к философии марксизма». Это несомненный показатель того, как отчаянно, теряя элементарную научную добросовестность, Челпанов охранял неприкосновенность косной, отжившей «экспериментальной метафизики», которой он посвятил всю свою жизнь.

Еще один пример того, как Челпанов «защищал» марксизм. В отличие от материализма древних, в современный материализм, по Челпанову, «входят элементы идеализма». Мы читаем у Челпанова: «Маркс признавал действенный характер сознания – способность от себя привносить нечто нематериальное в мир материальных вещей». Это обвинение Маркса в спиритуализме – ибо признание нематериального, наряду с материальным, есть спиритуализм, – насквозь фальшиво и не подкреплено ни одним словом Маркса как в той цитате о товарном фетишизме, которую использовал Челпанов (стол остается столом, превращаясь в товар, «чувственно-сверхчувственную вещь»), так и во всех других произведениях Маркса.

Возникает вопрос: для чего нужно было Челпанову фальсифицировать и ревизовать марксизм?

Первая и основная цель заключалась, как было уже указано, в стремлении остановить продвижение марксизма в психологию. Фальсифицировав марксистско-ленинское учение, загримировав «под марксизм» спиритуализм, психофизический параллелизм, позитивизм и т. п. идеалистические течения, с которыми Челпанов пытался отождествить марксизм, он, по существу, «страховал» эмпирическую психологию от коренных перемен, даже если бы марксизм (в этом челпановском понимании) и вошел бы пои давлением событий в психологию в качестве ее теоретической основы. Пусть марксизмом именуется субъективизм, эмпиризм, позитивизм, гилозоизм, что угодно, только не диалектический материализм, который камня на камне не оставит от старой идеалистической психологии – в этом подоплека теоретизирования Челпанова.

Надо думать, что был и другой, субъективный, чисто биографический мотив, объяснявший напрасные потуги маститого профессора, задавшегося неблагодарной целью перекрасить Маркса под Вундта и Канта. Челпанов пытался задним числом обелить свои давние нападки на марксизм и материализм, получившие наиболее полное выражение в многократно переиздававшейся до

52

революции книге «Мозг и душа». Не имея возможности игнорировать мнение людей, которые, зная Челпанова как идеалиста, не могли понять заигрываний последнего с марксизмом иначе как отказ от его прежних философских убеждений, Челпанов решил «отождествить позитивистские предпосылки современной ему эмпирической психологии с марксизмом» и тем самым показать, что он (Челпанов) «не сдавал никаких позиций» и всегда был тем, чем он является сейчас. Весь вопрос, по его словам, только в терминологии. «Теперь при перемет терминологии мы нашу точку зрения психофизического параллелизма, лежащего в основе психологии, должны назвать материализмом, ничего, однако, не изменяя в наших взглядах»[79].

Считал ли Челпанов, что он всем вышеизложенным надежно оградил психологию от вторжения философского материализма Маркса? Судя по некоторым данным, подобной уверенности у него не было. Иначе ему не пришлось бы устанавливать третью рогатку на пути развития марксистской психологии. Ею явилось утверждение, что подлинная марксистская психология – это идеология.

«Марксистская психология» есть, по Челпанову, психология социальная, изучающая генезис «идеологических форм». Такова, он считает, «марксистская психология» в собственном смысле слова – ее и следует развивать и культивировать.

Нет нужды пояснять, что эта идея Челпанова при всех ее «марксистских» одеяниях и ссылках на Энгельса, писавшего о необходимости строить здание общественных наук, не имела ничего общего с марксизмом. «Генезис идеологических форм» должен изучаться историческим материализмом, а не психологией, в том числе и марксистской социальной психологией. Указатель, установленный Челпановым на упомянутой третьей рогатке, заводил науку о психике в тупик «психологизирования» идеологии и социологии.

Разумеется, Челпанов в этот период менее всего был озабочен судьбами социальной психологии и тем более «внедрением» в нее марксизма. Перед ним стояла уже известная нам задача: локализовав марксизм в области социологии, идеологии и социальной психологии, он «освобождал» от марксизма область эмпирической и экспериментальной психологии. Согласно утверждениям Челпанова, эмпирическая и экспериментальная психология марксистской стать не может, как не может стать марксистской минералогия, химия, физика и т.д. В свете приведенных выше «марксистских» тезисов Челпанова особенно понятен пафос доклада его главного оппонента К. И. Корнилова на Первом съезде по психоневрологии, который начинался словами: «Попытка применить марксизм, этот, по выражению Плеханова, «совре-

53

менный материализм», к области психологии для многих кажется наиабсурднейшей мыслью, содержащей в самой себе коренное противоречие»[80].

Челпанову не удалось остановить начавшийся процесс проникновения марксизма в психологическую науку, несмотря на всю его хитроумную тактику борьбы.