Русские психологи в первые годы Советской власти

Наука в молодом Советском государстве находилась в первые годы в крайне неблагоприятном положении. Тяжелые последствия мировой войны, гражданская война, голод и разруха – все это, казалось бы, не могло способствовать развитию научных знаний. И однако как результат широкой поддержки народа, государства и Коммунистической партии ученые получают возможность принять участие в решении грандиозных задач, поставленных Советской властью. Восстановление хозяйства, народное образование, разработка крупных научных и технических проблем – все это становится актуальным буквально уже в первые месяцы после Октябрьской революции. В тяжелейшие для страны дни апреля 1918 г. В.И. Ленин составляет замечательный «Набросок плана научно-технических работ», который указывал пути широкого развития науки в связи с потребностями производства. Энтузиазм, с которым откликнулись ученые на призыв Советской власти, объясняется изменением отношения науки к обществу, которое намечается в послереволюционный период и которое было точно определено В.И. Лениным: «Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого – просвещения и развития. Теперь же все

32

чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации»[48]. Очень многие ученые, в том числе и люди, чьи политические убеждения тогда не совпадали с марксистским мировоззрением, откликнулись на призыв Советской власти и активно включились в созидательную работу на благо народа.

Среди ученых, занявших место в строю деятелей молодой советской науки, были русские психологи. Общеизвестно, что один из виднейших представителей психологической науки В. М. Бехтерев с первых дней революции оказался среди людей, которые связали свою судьбу с судьбой молодой Советской республики. В 1919 г. он писал: «На переломе истории нельзя стоять на перепутье и ждать – нужна воля к действию, к строительству и созидательной работе; и для нас, научных деятелей, которые всегда отдавали свои силы на служение человечеству, не должно быть колебаний. Мы должны отдавать себе отчет, будем ли мы с народом, который, завоевав себе свободу, хочет строить свое будущее сам и зовет нас соучаствовать в этом строительстве. Может ли быть сомнение в ответе на этот вопрос? Мы поэтому должны стремиться к тому, чтобы сократить по возможности время разрухи, отдавая всю сумму наших знаний и все умение на созидательную работу в настоящих условиях страны и на пользу народа»[49].

[ Илл. 2 ] Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927)

 

В работу научных психологических учреждений включаются В.А. Вагнер, В.Н. Ивановский, Н.Н. Ланге, А.П. Нечаев, Г.И. Россолимо, М.М. Рубинштейн, Г.И. Челпанов и многие другие. Большую активность в научно-исследовательской и преподавательской деятельности уже в первые годы Советской власти проявляют молодые тогда ученые П.П. Блонский, Н.Ф. Добрынин, К.Н. Корнилов, Н.Д. Левитов, Н.А. Рыбников, П.А. Рудик, А.А. Смирнов, В.Е. Смирнов, Н.П. Ферстер, Г.А. Форту-

33

натов, П.А. Шеварев (в Москве); М.Я. Басов, А.П. Болтунов, А.С. Грибоедов, В.Н. Мясищев, П.О. Эфрусси (в Петрограде); Д.Н. Узнадзе (в Тифлисе) и другие.

О тех глубочайших сдвигах и изменениях, которые произошли в сознании ученых в результате Октябрьской революции, можно судить на основании знакомства с деятельностью П. П. Блонского, являющейся одной из ярких страниц в истории советской психологии. Психологические труды Блонского вобрали в себя насыщенную смелыми идеями, напряженными поисками и острыми противоречиями эпоху революционных преобразований в области психологии и педагогики и стали зеркалом, в котором отразился этот бурный период.

П.П. Блонский горячо приветствовал Октябрьскую революцию и с первых же месяцев стал активно сотрудничать с молодой Советской властью. В автобиографии он вспоминает: «Меня увлекло революционное разрушение капиталистического общества вообще и в частности разрушение старой педагогики... Я считаю для себя величайшим счастьем, что жил в эпоху Октябрьской революции. Такие эпохи заставляют задумываться решительно над всем, ставят все под вопрос, обнажают самые скрытые основы»[50]. Начиная работать над созданием трудовой школы, он приходит к убеждению, что проблему образования нельзя рассматривать отдельно от проблемы науки. И это становится для него исходным пунктом революционного разрушения всей старой философии и психологии, которые ни в коей мере не могли удовлетворить его творческий созидательный порыв.

В 1920 г. Блонский издает книгу «Реформа науки», оставшуюся ярким документом этого бурного периода его идейного развития. Книга проникнута духом тотального разрушения буржуазной философии и науки, она страстно отрицает многочисленные «атавизмы мысли», которые им свойственны. С особенной непримиримостью Блонский пишет о философском идеализме, который, по его словам, является «сплошным атавизмом мысли» и оказывается «в решительном противоречии с обыкновенным здравым смыслом». Отбросив как атавизм мысли современную идеалистическую философию, Блонский объявляет связанную с ней идеалистическую психологию «мифологической наукой» и призывает к коренной реформе психологии.

Неудовлетворенность состоянием психологии как науки назревала у Блонского давно, еще до Октября. В автобиографии он писал: «Традиционная университетская психология оказалась вовсе не такой, к какой я стремился. Я хотел, чтобы психология научила меня разбираться в характере и поведении людей, но я тогда еще не знал, что никакое эксплуататорское общество не

34

потерпит такой психологии, ибо вовсе не в его интересах, чтобы были всем понятны характер и поведение эксплуататоров и их сотрудников. Вместо того, что я ждал, я наталкивался на мало интересные для меня вопросы о душевной субстанции, психической причинности и т.п.»[51]. После Октябрьской революции эта смутная неудовлетворенность превращается в глубокую уверенность, что «современная психология есть ярко ненаучная психология» и что она «нуждается в коренной реформе». «Наши ученые-психологи являются, на самом деле, людьми, до крайности скверно понимающими поведение человека, и сочинения их – сплошное искажение действительности. С этой точки зрения, современная психология есть грандиозная попытка дать людям неверное понимание о поведении человечества и, таким образом, затемнить понимание людей и затормозить воздействие на них»[52].

Блонский решительно переходит в лагерь естественнонаучной психологии и готов реформировать психологическую науку на основе принципов объективизма, близкого концепции объективной (психологии (позднее «психорефлексологии» и «рефлексологии») Бехтерева. В «Реформе науки» Блонский формулирует свое понимание предмета психологии: «Научная психология есть наука о поведении человека, т.е. о движениях его как функциях некоторых переменных». «Психология как наука о поведении живых организмов есть биологическая наука»[53]. Как мы сможем убедиться, и самые передовые психологи, к которым в первую очередь следует отнести Блонского, не видели тогда конкретных путей диалектико-материалистической перестройки психологии. И хотя Блонский первый среди психологов указал, что «научная психология ориентируется на марксизме»[54], все-таки задача перестройки психологии на основе марксизма еще не была по существу сформулирована.

Развивая идеи, высказанные в краткой тезисной форме еще в «Реформе науки», Блонский публикует в 1921 г. книгу «Очерк научной психологии». В этой книге утверждаются принципы «поведенческой» или «объективной» психологии, ставшие ведущими для первого послереволюционного периода истории советской психологии. «Психология – это наука о поведении живых существ», – подчеркивает Блонский. «Научная психология изучает движения, поступки, вообще поведение живого существа в их функциональных зависимостях от различных условий»[55]. В книге

35

содержались мысли, которые для того времени носили прогрессивный характер. Многое из того, что становится потом прочным достоянием советской психологии, получает «путевку в жизнь» именно в этой книге Блонского. В ней нашло отражение множество вопросов. Здесь Блонский подробно рассказывает о предмете научной психологии, ее методах, дает общую характеристику поведения живых существ и человека, останавливается на социально-экономических основах человеческого поведения, на формах инстинктивно-эмоционального и рассудочного поведения и т.п.

Еще в «Реформе науки» Блонский сформулировал существенно важные тезисы: «научная психология есть социальная психология» и «человек есть homo technicus»[56]. Поведение человека в его основах «не может быть иным, как социальным»[57], и «с генетической точки зрения сопоставляя деятельность человека с деятельностью других животных, мы можем характеризовать деятельность человека, как деятельность такого животного, которое пользуется орудиями. Человек есть «homo technicus» и «homo sociales». Отсюда ясно, в чем видеть ключ к разгадке поведения человека. Этот ключ – техническая деятельность человеческого общества. Общественное производство является тем базисом, на котором основывается поведение человечества. Тем самым мы становимся на марксистскую точку зрения, как на единственно научную»[58].

Блонский резко критиковал взгляд на человека как на какое-то неизменное существо, которое достаточно изобразить в его настоящем состоянии. Это, по его мнению, ошибка традиционной идеалистической психологии. «Поведение человека есть изменчивое явление, и задача научной психологии состоит в том, чтобы установить, каким образом и в зависимости от чего изменяется человеческое поведение, чем и как обусловлено человеческое поведение»[59]. Далее он показал, что поведение людей становится гораздо понятнее, если рассматривать его в рамках не индивидуальной, а социальной жизни. Поведение индивидуума есть функция поведения окружающего общества. Но общество не застывшее, постоянное явление. Оно изменяется со временем. Поэтому общественное поведение должно, в свою очередь, изучаться, как функция времени, генетически, динамически, как процесс, т.е. в своем историческом развитии. «Таким образом, – заключает Блонский, – научная психология есть, прежде всего, генетическая психология»[60].

36

Понимание предмета психологии у Блонского (психология как наука о поведении), близкое рефлексологии, бихевиоризму и в особенности взглядам группы молодых английских психологов, объединявшихся «коллегией Плебса» (Лестер Джемсон и др.), было далеко от диалектического материализма. Однако деятельность Блонского в этот период играла в целом прогрессивную роль. В его трудах советская психологическая наука в 20-е годы черпала идеи и установки, связанные с внедрением материалистического подхода к психическим явлениям, использованием объективных методов исследования. Психологам импонировало стремление Блонского опираться на принципы генетического, исторического подхода к человеческому поведению, предпринятые им попытки сблизить психологию с жизнью и практическим переустройством общества и т. д. Рядом с К.Н. Корниловым, Л. С. Выготским и другими передовыми учеными П. П. Блонский выступил в качестве реформатора советской психологической науки в трудный для нее период, когда решался вопрос о том, останется ли она «мифологической наукой» или пойдет по пути решительного разрыва с традициями идеализма и метафизики, которые тогда еще немало сказывались в делах и мыслях психологов.

Как бы ни была индивидуально своеобразна судьба П.П. Блонского, но тот путь, который он избирает в науке, активное стремление сотрудничать с Советской властью, даже ошибки, которые он совершает в своей творческой деятельности, – все это во многом типично для отряда молодых ученых, начинающих созидать новую психологическую науку буквально с первых лет после Октябрьской революции.

Одной из первых задач, которая была осознана советскими психологами, была проблема участия психологии в коренной перестройке дела народного образования в республике. Великая революция открыла пути к коренным социальным изменениям. Не было ни одной области жизни, где бы не осуществлялось революционное творчество и искания нового. Школа, образование, воспитание нового человека – вот область, которая в эпоху революции была отмечена наиболее напряженным поиском новых методов и форм педагогической и психологической работы. Советские психологи с первых месяцев революции были вовлечены в сферу педагогических исканий.

Психология – в результате ее практического применения в сфере обучения и воспитания – de facto входит в круг педагогических наук и занимает место научной дисциплины, обосновывающей педагогику.

Другая область практического применения психологии имела предметом исследования человеческий труд. В.И. Ленин в работе «Очередные задачи Советской власти» указывал, что «во всякой социалистической революции, после того как решена задача

37

завоевания власти пролетариатом и по мере того как решается в главном и основном задача: экспроприировать экспроприаторов и подавить их сопротивление, выдвигается необходимо на первый план коренная задача создания высшего, чем капитализм, общественного уклада, именно: повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высшая организация»[61], и далее: «Учиться работать –эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всем ее объеме»[62].

Одной из практических реализаций этих прямых указаний В.И. Ленина становится деятельность советских психологов в области промышленной психотехники и психофизиологии труда, осуществлявшаяся тогда главным образом в рамках движения НОТ (Научная организация труда). Исследовательская работа по психологии труда в РСФСР началась с проверки принятых за рубежом методов испытания профессиональной пригодности, в ходе которой многие из них были подвергнуты критике. Вместе с тем в теоретическом и практическом плане был поставлен целый комплекс вопросов, связанных с основной проблемой симптоматической и прогностической ценности психотехнических испытаний вообще: упражняемость отдельных профессионально важных качеств, связь между интеллектом и пригодностью к отдельным профессиям, соотношение между прирожденными и приобретенными качествами и т.п. Среди психотехнических работ значительное число было посвящено вопросам профессиографии, отбора представителей различных профессиональных групп, изучению утомления и упражняемости.

Оставив пока в стороне рассмотрение фактической ценности того большого объема исследовательских работ в сфере педагогической психологии и психотехники, которые развернулись в первые годы Советской власти, можно констатировать одно чрезвычайно важное обстоятельство. В предреволюционный период психология была по преимуществу философской наукой, задачей которой было установление законов абстрагированного от всего материального «душевного мира»; прикладная же психология имела сугубо подчиненное значение и считалась второстепенной, если не третьестепенной отраслью психологического знания. После Октябрьской революции положение коренным образом изменяется. Завет Маркса о том, что необходимо не только объяснять мир, но нужно в первую очередь стремиться его изменять, выдвинул на авансцену психологии ее прикладные отрасли и заставил сформулировать основные задачи практического применения психологических знаний. Выполняя «социальный заказ» эпохи, советские психологи отдают силы и знания, раз-

38

рабатывая вопросы, имеющие общественное значение для молодой республики. Социальная значимость разрабатываемых научно-теоретических и научно-практических проблем отныне становится основным нервом всякой научной работы, и в том числе работ в области психологии.

Условия революционного времени, разрушив храм «чистой науки» и выведя психологию из затхлой атмосферы академизма и схоластики на свежий ветер практического переустройства жизни трудящихся, вместе с тем способствовали коренной перестройке ее теоретического фундамента. Передовым психологам уже в первые годы Советской власти было ясно, что старая метафизическая психология, господствовавшая в официальной науке царской России, себя полностью изжила, исчерпала и скомпрометировала. П. Блонский пишет в книге «Реформа науки» в свойственной ему остро публицистической манере об «архаической», «атавистической», «мифологической» психологии, имея в виду не только умозрительную метафизическую, но и эмпирическую психологию недавнего прошлого.

Однако в первые послереволюционные годы (1917-1922), остро ощущая необходимость в коренной реформе психологии и даже понимая общее направление этой реформы и реорганизации науки – движение к материализму, самые передовые ученые не видели тогда конкретных путей диалектико-материалистической перестройки психологии. Задача перестройки психологии на основе марксизма еще не была сформулирована. В результате возникает ситуация, когда старая умозрительная психология утрачивает свои господствующие позиции вместе с падением того государственного строя и общественного уклада, который ее сохранял и поддерживал, а новая система взглядов на предмет и задачи психологии только смутно предчувствуется и не является сколько-нибудь реальной силой на арене идейной борьбы. Следовательно, единственное, что могло произойти в этот период, – это перегруппировка сил в психологии.

Когда умозрительная психология утратила свое влияние и была вытеснена из научного обихода, место ее на правом фланге занимает эмпирическая психология, которая усиливает сопротивление материализму, используя более тонкие приемы теоретической борьбы, чем откровенная проповедь спиритуализма и мистики, присущая ее предшественнице. В этом смысле характерным явлением был переход Челпанова, который до революции своеобразно сочетал в себе черты психолога-метафизика и психолога-эмпирика, на позиции защиты эмпирической, и только эмпирической, психологии (о чем будет речь дальше). В то же время естественнонаучное направление торжествует победу и приступает к реализации той программы построения психологической науки, которая сложилась внутри ее отдельных школ в дооктябрьский период.

39

Психология и естествознание

Естественнонаучное направление – неоднороднее по своему составу и до революции – в послеоктябрьский период оказывается еще более разнообразным и противоречивым. Сохранив самое ценное, что было в нем прежде: протест против субъективизма и идеализма, а также требование объективных методов исследования в психологии, – указанное направление тем не менее в этот период не обладает принципиальными отличиями от других течений объективизма в европейской и американской психологической науке, несмотря на всю революционную фразеологию некоторых его представителей. Большинство научных школ объективной психологии не скрывает своего родства со школами бихевиоризма.

В.М. Бехтерев в примечании к статье П. Сорокина, освещающей состояние американского бихевиоризма, замечал: «Читатели, знакомые с русской рефлексологической литературой, найдут, что в вышеуказанной установке взглядов американские ученые идут в полном согласии с представителями русской рефлексологической школы»[63].

Основная идея, которой подчинено содержание многих систем объективной психологии того времени, формулируется следующим образом: психология может быть определена как наука о поведении живых существ. Тем самым утверждается ставшее ведущим в первый послереволюционный период направление, которое мы в дальнейшем будем именовать «поведенческой» или «объективной» психологией.

Возглавив психологическую науку, объективные направления получили возможность расширять связи психологии со смежными отраслями естествознания, от которых старая субъективная психология была отгорожена «китайской стеной» исключительности психологического, преимущественно интроспективного, метода. Уже в ближайшее после Октября время советская психология проявляет повышенный интерес к естествознанию и активно взаимодействует с ним. При этом отчетливо выявляются две линии, по которым устанавливаются творческие связи. Это, во-первых, стремление уяснить сущность физиологических основ психической деятельности (отсюда интерес к трудам И.П. Павлова, Н.Е. Введенского, А.А. Ухтомского), а также ее физико-химических основ (ионная теория возбуждения П.П. Лазарева). Во-вторых, тенденция вобрать в психологию фонд эволюционных дарвиновских идей (А.Н. Северцов, В.А. Вагнер). Обе эти тенденции остаются доминирующими на протяжении всей истории советской психологии.

40

1922-1923 гг. были ознаменованы выходом в свет ряда работ, в связи с которыми указанные тенденции выявились с большой определенностью. Среди них следует особо выделить книгу И.П. Павлова «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных» (1923), статью А.А. Ухтомского «Доминанта как рабочий принцип нервных центров» (1923), брошюры П.П. Лазарева «Физико-химические основы высшей нервной деятельности» (1922), А.Н. Северцова «Эволюция и психика» (1922) и В.А. Вагнера «Биопсихология и смежные науки» (1923). Все эти работы, очень разные и в отношении подхода к задачам психологического исследования, и в отношении общих методологических установок, и в отношении общественного и научного резонанса, ими вызванного, имеют некоторые черты, их сближающие и роднящие: в них реализуется стремление приблизить естественные науки к психологии таким образом, чтобы сделать естествознание (физиологию, биологию, физику и химию) прочным фундаментом последней. Не случайно, что во всех пяти работах мы можем найти ссылки на И.М. Сеченова и развитие его идей. И хотя авторы не являлись психологами (за исключением, пожалуй, В.А. Вагнера), каждая из этих работ стала своего рода событием для психологической науки, значение которого далеко выходит за рамки рассматриваемого периода.

 

[ Илл. 3 ] Иван Петрович Павлов (1849-1936)

 

Общеизвестна та исключительная роль, которую сыграла публикация павловского «Двадцатилетнего опыта» для развития психологии, физиологии и психиатрии. Книга Павлова была тем максимумом, который могла тогда дать и дала физиология больших полушарий для понимания нервных механизмов психической деятельности.

Психология получила громадное богатство мыслей, материала, иллюстраций к материалистической теории работы высшего отдела мозга. В дальнейшем почти ни один серьезный исследователь по психологии не обходится без ссылок на классические труды великого физиолога, без попыток определить свое отношение к павловскому учению в целом или к отдельным его сторонам.

Тесно связана с трудами И.П. Павлова статья А.А. Ухтомского «Доминанта как рабочий принцип нервных центров»[64] и примыкающие к последней работы его сотрудников. Отправляясь от идей Н. Е. Введенского[65] и И.П. Павлова, А.А. Ухтомский выдвигает принцип доминанты, понимая под последней

41

«господствующий очаг возбуждения, предопределяющий в значительной степени характер текущих реакций центров в данный момент», причем внешним выражением доминанты признавалась «стационарно поддерживаемая работа или рабочая по- Н за организма». А. А. Ухтомский считал, что принцип доминанты является «физиологической основой акта внимания и предметного мышления», а в «инертности господствующего возбуждения» (т. е. «доминанте переживаемого момента») он видел источник «предубеждений», «навязчивых образов», «галлюцинаций». С точки зрения Ухтомского, всякое «понятие» и «представление», всякое индивидуализированное психическое содержание, которым мы располагаем и можем вызвать в себе, есть след от пережитой некогда доминанты.

В работах И.П. Павлова и А.А. Ухтомского содержалась, таким образом, развернутая система задач, которые предстояло решать психологам совместно с физиологами, и прежде всего задач приурочивания разнообразных психических состояний к физиологическому полю динамических нервно-мозговых процессов. Проблема физиологических основ психических процессов становится с этого времени на твердую научную почву и входит в советскую психологическую науку в качестве ее значимой главы. Показателен в этом отношении «Учебник психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма» К.Н. Корнилова. Автор намечает здесь следующие пять основных принципов деятельности мозговых полушарий: 1) принцип ассоциации или выработки условных рефлексов; 2) принцип иррадиации и концентрации возбуждения, установленный в школе Павлова; 3) принцип господствующего, доминирующего возбуждения («доминанты») или наилучшей «оптимальной» возбудимости. Этот принцип, как подчеркивает К.Н. Корнилов, установлен почти одновременно русскими физиологами Ухтомским и Павловым; 4) принцип проторения путей и 5) принцип торможения (фактически речь идет о взаимной индукции нервных процессов. – А.П.). В «Очерках научной психологии» П.П. Блон-

42

ский пишет: «Учение об условных рефлексах объясняет очень многое в поведении животных. Так, например, оно объясняет изменение обычного поведения живого существа посредством приручения (так называемое «воспитание рефлексов»). Далее оно объясняет возникновение новых связей в индивидуальном опыте живого существа (так называемая «ассоциативная память»)»[66]. Блонский заключает: «Учение Павлова об условных рефлексах является ключом к пониманию высших форм поведения животных»[67]. В «Психологических очерках» (М., 1927) еще более возрастает влияние павловских идей на психологические взгляды Блонского. Широко используя опубликованную незадолго перед этим книгу «Двадцатилетний опыт», Блонский дает на основе учения Павлова об условных рефлексах развернутую интерпретацию ряда психологических явлений.

Стремление превратить психологию в объективную науку, в область точных знаний стимулировало интерес советских психологов к биофизическим идеям академика П.П. Лазарева[68]. Эпиграфом к своей брошюре «Физико-химические основы высшей нервной деятельности» он избрал слова: «Венец созидательной деятельности человеческого разума – решение стоящих перед ним вопросов путем математического анализа»[69]. Считая проблему изучения механизма высшей нервной деятельности одной из интереснейших проблем, над решением которой трудились лучшие умы человечества, П.П. Лазарев писал о том, что экспериментальный метод, проникая в сложные области «нервной физики и физиологии», создает первые опорные пункты для работ, «которые должны связать физику и физиологию, с одной стороны, и психологию, с другой»[70]. Его собственные работы шли именно в этом направлении и показали приложимость ионной теории возбуждения к работе центральной нервной системы. П.П. Лазаревым была разработана и экспериментально проверена теория адаптации органов чувств к действующим на них раздражителям (в особенности глубоко изучались им вопросы световой и темновой адаптации глаза). Им впервые была предложена теория процесса возбуждения сумеречного зрения, учитывающая квантовый характер природы света и дискретный характер световоспринимающих элементов сетчатки. Труды П.П. Лазарева, которые относятся к 1921-1923 гг., положили

43

начало разработке смежных проблем биофизики, физиологии органов чувств и психологии ощущений и восприятий (С.В. Кравков, К.X. Кекчеев и др.).

Другая тенденция в научных исследованиях того времени – попытка приобщить психологию к эволюционной теории – связана с трудами видных биологов А.Н. Северцова и В.А. Вагнера. Центральная проблема, возникавшая в этой связи, заключалась в выяснении роли психики (по Вагнеру, «психических способностей») не только в индивидуальной жизни животных, но и в процессе их эволюции и трансформации. А.Н. Северцов в книге «Эволюция и психика» (1922) анализирует форму приспособления организма к среде, которую он именует «способом приспособления посредством изменения поведения животных без изменения их организации». Это приводит к рассмотрению различных типов психической деятельности животных в широком смысле этого слова. Как показал академик Северцов, эта эволюция «приспособлений посредством изменения поведения без изменения организации» пошла в дивергирующих направлениях по двум главным путям и в двух типах животного царства достигла своего высшего развития. В типе членистоногих прогрессивно эволюцио­низировали наследственные изменения поведения (инстинкты), и у высших представителей их – у насекомых образовались необыкновенно сложные и совершенные, приспособленные ко всем деталям образа жизни инстинктивные действия. Но этот сложный и совершенный аппарат инстинктивной деятельности является вместе с тем крайне косным: к быстрым изменениям животное приспособиться не может. В типе хордовых эволюция пошла по другому пути: инстинктивная деятельность не достигла очень большой высоты, но зато приспособление посредством индивидуального изменения поведения стало развиваться прогрессивно и в высокой степени повысило пластичность организма. Над наследственной приспособляемостью появилась надстройка индивидуальной изменчивости поведения. У человека эта надстройка достигла максимальных размеров, и благодаря этому человек, как подчеркивает Северцов, является существом, приспособляющимся к любым условиям существования, создающим себе искусственную среду – среду культуры и цивилизации. С биологической точки зрения нет существа, обладающего большей способностью к приспособлению, а следовательно, большим количеством шансов на выживание в борьбе за существование, чем человек.

На этой же позиции находится В. А. Вагнер, разделяя с ним и достоинства и недостатки «биологической точки зрения» при рассмотрении человеческой психологии[71]. Он высказывает ряд

44

прогрессивных идей, полагая, что научное изучение психологии может идти только в порядке эволюционного учения от простого к сложному, от животных к человеку, а не наоборот. По мнению Вагнера, после того как эволюционное учение из гипотезы превратилось в научно установленный факт, нельзя делать из него исключения, хотя бы такое предлагалось только для человека. Он полагал, что оставаться на той мертвой точке, на которой стояла биопсихология после Вундта, более уже невозможно. Нужно поставить психологию человека в такое отношение к психологии животных, в какое давно уже поставлены: анатомия человека – к сравнительной анатомии, физиология человека – к сравнительной физиологии и т. д. Вагнер при этом отнюдь не считал, что психологию человека надлежит аннулировать, передав решение ее задач ведению биопсихологии или сравнительной психологии. Однако только тогда, когда психология, специализировавшаяся на изучении психики человека, усвоит законы эволюции психических способностей, она получит возможность научно освещать имеющийся в ее распоряжении материал.

Все приведенные выше соображения В.А. Вагнера представляли значительную ценность для развития психологических знаний на основе эволюционного учения и в дальнейшем органически включаются в психологию, составляя содержание ее филогенетических разделов. (Подход к психике человека с позиций эволюции, свойственный Северцову и Вагнеру, способствовал преодолению эпифеноменалистической трактовки роли психики в процессе жизнедеятельности и поведения. Вместе с тем эволюционная концепция Северцова и Вагнера имела стихийно диалектический характер и сама по себе не создавала предпосылок для правильного историко-материалистического и подлинно научного взгляда на развитие человеческой психологии. Отводя психологии человека («гомопсихологии») место в ряду биологических наук, Вагнер оказывался не способным увидеть в человеке продукт истории, а не только биологии, пусть даже и обогащенной идеями эволюции.

Как и все представители естественнонаучного направления, Вагнер не мог перебросить мост от биологии человека к его общественно-исторической сущности и, реформируя зоопсихологию на началах материализма и дарвинизма, оказывался беспомощен в своей трактовке психологии человека. Если говорить о начальном периоде развития науки в Советской России, то эта беспомощность в характеристике основ, на которых должна строиться психология при отчетливо выраженном понимании неудовлетворительности всех прежних психологических систем, свойственна всем естествоиспытателям и всем психологам, задумывавшимся о судьбах своей науки и активно в ней работавшим. Не случайна слова Н.Н. Ланге о том, что современный психолог подобен

45

«Приаму, сидящему на развалинах Трои», перекочевывают в эти годы из одной книги или статьи, посвященной предмету и задачам психологии, в другую.

Мотивами объективной психологии проникнуты три наиболее значительные книги, написанные и изданные в эти годы видными русскими психологами: «Общие основы рефлексологии» В.М. Бехтерева, «Очерк научной психологии» П.П. Блонского и «Учение о реакциях человека» К.Н. Корнилова. В этих работах нашла реализацию идея построения психологии как естественной, биологической науки, изучающей объективными методами человеческое поведение и принципиально противопоставленной субъективной психологии прошлого. Основные тезисы этих работ сложились как результат полемики с психологами-субъективистами: утверждение философской нейтральности психологии – как антитеза зависимости психологии от философских идеалистических систем; признание предметом психологии «поведения человека» (Блонский), «соотносительной деятельности» (Бехтерев), «реакций человека» (Корнилов) – как антитеза изучению души и душевных явлений в субъективной психологии; примат объективных методов исследования – как антитеза интроспекции и т.д. Несмотря на богатый фактический материал, в них содержащийся, эти книги не являлись серьезным шагом вперед по сравнению с предреволюционной русской и современной им западной объективной поведенческой психологией. Более заметным стал раскол между объективизмом и субъективизмом, резче критика в адрес идеалистической интроспективной психологии, отчетливее понимание живой связи психологии с естествознанием, но переворота в основах психологической науки эти труды не совершили и не могли совершить.

Начальный период развития психологии в СССР еще несет на себе печать кризиса психологических знаний, отнюдь не снятого тем фактом, что умозрительная психология утрачивает свои позиции и сходит со сцены. Суть этого методологического кризиса осталась неизменной: полная невозможность дать адекватную трактовку предмета психологии, сохраняя метафизическое понимание сущности душевной жизни, даже если оно принимало негативные формы отрицания психики и ее роли в процессах поведения, как это имело место в концепциях «объективной психологии». Отсюда разнообразие научных школ, взаимно отрицающих друг друга, пестрота философских взглядов, отсутствие глубокой научной перспективы. Во всех отраслях, отделах и течениях психологии к концу рассматриваемого периода назревает потребность в единой теоретической платформе, которая могла бы стать прочной методологической базой построения психологии как цельной, философски обоснованной научной системы. Такой основой, как мы увидим дальше, мог быть только марксизм.

46