Глава II. Как погибла невинная офелия.

This page in English

И снова таки, постановка этого вопроса может вызвать удивление: ведь все знают, что после трагической смерти отца несчастная Офелия утопилась. Правда, высочайшим вмешательством удалось добиться разрешения на ее похороны на территории кладбища — то есть, не как самоубийцу. Но духовенство все же урезало обряд погребения — считается, что по причине самоубийства.

Да, каждый из нас не сомневается именно в такой интерпретации событий. Отмечая, что роль Офелии незначительна, что она действует лишь в нескольких эпизодах, занимающих всего 158 строк, А.А. Аникст писал: "Просто поразительно, какой полноценный образ создал Шекспир такими скупыми средствами"¹.

Этот исследователь приводит ссылки на все пять эпизодов, в которых участвует Офелия, плюс одно "дополнение к ним" — рассказ королевы о том, как утонула Офелия. Что касается рассказа королевы, то ведь сама она не была свидетельницей этого события; явно же пересказывает из чьих-то уст. Из чьих? Кто был свидетелем смерти? Рассказчик об этом не упоминает. Видимо, считает это несущественным...

К сожалению, А.А. Аникст упустил из виду еще один "информационный момент", для данного случая как раз самый важный. Читатель, наверное, уже догадался, что речь снова идет о написанной прозой сцене с участием могильщика: именно разговором об обстоятельствах смерти Офелии открывается пятый акт.

Впрочем, разговор этот ведут два находящихся на нижней ступеньке социальной лестницы могильщика, два проходных персонажа. Один из которых, правда, почему-то проявляет не свойственную человеку такого положения университетскую подготовку. И который когда-то, давно уже, даже принимал участие в застольях при Дворе — где еще мог шут Йорик вылить ему на голову кувшин рейнского вина? Ведь шуты выполняют свои профессиональные функции только в присутствии монархов. Интересный тип, этот могильщик... Видимо, с непростой биографией... Впрочем, речь сейчас не о нем, а об утопленнице...

Вот могильщик вдается в довольно пространный экскурс в юридические моменты, связанные с обстоятельствами ее смерти; вот он проявляет осведомленность даже в том, что сам Гамлет немножко сумасшедший. И вот при всей своей поразительной осведомленности он даже не упоминает о сумасшествии Офелии! Теперь, когда определена композиционная роль прозаических вставок, становится ясным, что сумасшествие Офелии имело место не в "реальной" жизни, а только в фабуле вставной драмы: упоминается о нем только в стихотворном тексте. И действительно, если бы сумасшествие было "на самом деле", то вопрос о ритуале похорон не возник бы вообще: такие люди никогда не считались самоубийцами.

Этот момент — не единственный связанный с Офелией, ясность в который вносит болтовня могильщика. Есть еще более существенный — упоминание о том, что дело рассматривалось коронером (специальный прокурор по расследованию случаев смерти от причин не естественного характера). Этот внешне незначительный факт вносит существенные коррективы в оценку обстоятельств не только похорон, но и самой смерти. Как юрист, коронер имеет право на вынесение только однозначных заключений, и только двух видов: "да" или "нет". То есть, он должен совершенно четко, без оговорок заключить, имел ли место факт самоубийства, или не имел. В случае прокурорского "да" захоронение внутри церковной ограды исключалось в принципе. Офелию же хоронили внутри ограды. Значит, заключение было отрицательным, причем однозначно отрицательным: самоубийцей нельзя быть наполовину — как нельзя наполовину умереть или "чуточку забеременеть".

О том, что заключение коронера было отрицательным, свидетельствует и комментарий могильщика, суть дискуссии которого с напарником как раз сводится к выражению сомнений в отношении отсутствия у Офелии суицидального умысла. Но при таком заключении коронера (с учетом его обязательной однозначности) у церковников не было никаких оснований урезать обряд похорон; во всяком случае, те "высокие инстанции", которые хлопотали по этому поводу, уж наверняка напомнили бы им, где пролегает та граница, что разделяет прерогативы светской и духовной властей. Следовательно, духовники урезали обряд не по причине самоубийства, а по какой-то другой. По какой — видно из ответа священника брату погибшей: церковь разрешила только часть обряда похорон девственницы.

Разрешила только часть... А ведь девственницей тоже нельзя быть наполовину... Получается, что "нет" коронера относилось только к версии о самоубийстве. Но при вскрытии он обнаружил такое, что серьезно разрушает культивируемое на протяжении четырех веков отношение к этому образу как символу девичьей невинности...

Уж не это ли обстоятельство стало причиной смерти Офелии? Тогда кто тот, кто ее обесчестил? Ведь мы знаем, что, кроме главного героя, с Офелией близких отношений как будто бы никто не поддерживал, и, казалось бы, текст как документ никаких данных на этот счет не содержит...

Оказывается, что содержит. Правда, об этом не говорится прямо, но оно видно из самой ситуации: Гамлет знал, что Офелия вступила с кем-то в интимные отношения. Эта информация подана настолько броско, причем четырежды, настолько кричит сама за себя, что редкий комментатор не упоминает о ней. Правда, с позиций все того же "нарушения внутренней логики образа Гамлета". И действительно, в любой из общепринятых трактовок образа принца как совершенно неуместный эпатаж в адрес возлюбленной выглядят его советы никогда не выходить замуж и удалиться в монастырь, язвительные замечания в адрес женской добродетели (III.1), причем как раз это место подано прозой. Во втором случае, перед началом представления "Мышеловки", откровенная грубость Гамлета в отношении Офелии достигает кульминации ("Неплохо лежать меж ног девицы" — III.2 ²), но не встречает с ее стороны адекватной реакции; вообще, на все выпады Гамлета она реагирует более чем сдержанно, хотя должна была бы по крайней мере влепить пощечину...

Аналогичную грубость допускает Гамлет и в отношении Полония, отца Офелии — причем не просто откровенно намекая на нечто пикантное, связанное с его дочерью, а обзывая его "сутенером" (Fishmonger ³). Эти моменты принято рассматривать исключительно как противоречия в прорисовке деталей образа главного героя, что уже само по себе ставит под сомнение творческие способности Шекспира. Единственное, в отношении чего существуют попытки найти какую-то внутреннюю логику, — преднамеренно оскорбительное поведение Гамлета по отношению к Офелии; это принято объяснять его реакцией на "измену" матери, которая слишком быстро вышла замуж за убийцу своего мужа. Правда, такие попытки внутреннюю логику образа Гамлета все равно не восстанавливают...

Сейчас мы уже знаем, что мать принца вышла замуж за убийцу его отца еще за тридцать лет до начала действия фабулы. То есть, общепринятое объяснение отношения Гамлета к женщинам не подтверждается. Но, с другой стороны, эпатирующие моменты в поведении Гамлета поданы прозой. То есть, они имели место в "реальной" жизни. Вести себя таким образом принц мог по единственной причине: он знал о том, что Офелия делит с кем-то ложе. Отсюда и эпатаж, и издевательские насмешки над ее отцом, которого Офелия покрыла позором.

Да, настоящая любовь действительно амбивалентна: от нее до ненависти — один шаг... Но этим вопрос не исчерпывается; с ним связан другой, не менее важный.

... Как-то повелось, что при разборе мест, связанных со смертью Офелии, рассматривают только два варианта: самоубийство и несчастный случай. Однако дедуктивный метод требует, чтобы анализу подвергались все возможные версии. В данном случае — и об умышленном убийстве. Хотя, конечно, может ли вообще представлять угрозу для кого-то такое юное создание?.. Ведь всего-то 158 строк с ее участием, и они давно изучены... К тому же...

... К тому же, внимательный читатель, сверяющий приводимые здесь выкладки с текстом "Гамлета", уже готов, наверное, уличить меня в игнорировании содержащихся в тексте фактов, полностью разрушающих версию не только об убийстве кем-то Офелии, но и о ее беременности. Такой читатель уже нашел то место в сцене на кладбище, где сам Гамлет, увидев похороны, собственными устами подтверждает, что хоронят именно самоубийцу, а не брюхатую девицу. Вот он, философствуя о том, что Александр Македонский тоже превратился в прах и глину, увидев похоронную процессию, отмечает:

The corse they follow did with desperate hand
Fordo its own life: 'twas of some estate.

("Покойник, за которым они следуют, своей отчаянной рукой покончил со своею жизнью; он был знатен"). Конечно, такие находки, начисто разрушающие построения, не радуют. Но обратим, читатель, внимание на композиционное оформление этого перехода с темы Александра на тему похорон: с самого начала пятого акта вплоть до этого места все диалоги ведутся прозой — то есть, в "реальной жизни". А теперь ищем место "стыка" между прозой и пятистопными ямбами — то, где коварный рассказчик включает в описание "реальной" сцены кусок вставной пьесы:

HAMLET		No, faith, not a jot; but to follow him thither with modesty enough, and likelihood to lead it: as thus: Alexander died, Alexander was buried, Alexander returneth into dust; the dust is earth; of earth we make loam; and why of that loam, whereto he was converted, might they not stop a beer-barrel? Imperious Caesar, dead and turn'd to clay, Might stop a hole to keep the wind away: O, that earth, which kept the world in awe, Should patch a wall to expel the winter flaw! But soft! but soft! aside: here comes the king.

 

Здесь первые шесть строк — проза, речь идет об Александре; следующие четыре — о нем же, но это уже не просто четкие, а, более того, рифмованные пятистопные ямбы; последняя строка — тоже ямбы, переход на тему похорон. Остальная часть сцены на кладбище, в том числе и замечание Гамлета о характере похорон, полностью подается ямбами. То есть, это — часть вставной пьесы с вымышленной фабулой.

Вот по этому примеру можно судить о том, насколько искусен рассказчик в вопросах мистифицирования читателя. Описывая "реальную" сцену, он очень аккуратно, без бросающихся в глаза "стыков" приверстывает к ней кусок текста пьесы — благо, в ней нашлось место, где речь также идет об Александре, и где в уста Гамлета кто-то вложил реплику в отношении обряда похорон. Он большой шутник, наш Шекспир — он ведь одновременно с этим дает нам и четкую подсказку: дескать, обрати, читатель, внимание на то, что во всем тексте драмы рифмами (парными!) завершаются только концовки актов; а вот здесь, хотя и не конец акта, вдруг тоже появились рифмы, причем не две, а сразу четыре! Споткнись на этом отклонении от строфики и подумай, что бы могло означать такое контрастное соседство в пределах одной реплики прозы и пятистопных ямбов, тем более рифмованных, не белых...⁴

Вместе с тем, на данном этапе, видимо, углубляться в решение вопроса об убийстве Офелии рано. Ведь мы даже не знаем еще, кто ведет повествование, и почему он для искажения фактов затрачивает такие усилия на ювелирный монтаж текста, который под его пером (или, скорее, ножницами?) превращается в тщательно замаскированный коллаж... Но возвратимся на кладбище и посмотрим, все ли нами извлечено из "прозаической" сцены с участием представителя мрачной профессии...

... В этой сцене содержится еще одно "объективное несоответствие", которое, кажется, никем из исследователей тоже пока не отмечено. На кладбище приходят два друга; о том, что Горацио — единственный положительный персонаж, высоко ценимый Гамлетом, можно узнать практически из любого исследования (впрочем, из текста тоже). Как друг, Горацио знает, конечно, что Гамлет неравнодушен к Офелии; в день ее смерти он был в замке, этот факт ему известен. И вот странный момент: в его присутствии Гамлет допытывается у могильщика в отношении личности той, для которой тот роет могилу; их диалог ведется на грани шутки; друг Горацио стоит рядом, знает, кто покойница, но почему-то не говорит об этом Гамлету.

В этой части все диалоги поданы прозой; то есть, это — факты из "реальной" жизни. И вот в этой самой "реальной" жизни Горацио ведет себя таким странным образом, фактически скрывая от друга то обстоятельство, что вот сейчас будут хоронить ту, которую тот любит...

Это не вписывается в наше представление о Горацио как "единственном положительном" персонаже: он не так прост, как рассказчик пытается представить его читателю... Уж если он в такой ситуации скрывает от друга факт смерти Офелии, то у него должны быть для этого свои, весьма веские причины. Ведь Горацио должен сочувствовать Гамлету и стремиться предотвратить травмирование его психики, делать все возможное, чтобы увести друга с кладбища, как-то прервать болтовню могильщика. Но этого он как раз и не делает. Более того, когда Гамлет видит похоронную процессию и предлагает ему укрыться и наблюдать, Горацио и в этом случае ничего не предпринимает, чтобы смягчить душевную травму друга.

Таким образом, отсутствие "объективного соответствия" имеет место не только в случае формирования образа Гамлета. Напрашивается вывод, что образ Горацио более сложен, чем его принято трактовать. И, уж поскольку этот персонаж оказался неожиданно интересным, то займемся выяснением его истинного места в фабуле и той роли, которую он играет в развитии ее событий.

Следует отметить, что бытующее представление о Горацио как "истинном" друге принца сформировалось на основании свидетельства самого Гамлета (III.2). Представляет очевидный интерес то, в какой форме это подано. С самого начала второй сцены (строки 1-44) Гамлет инструктирует актеров; это — прозаический текст (то есть, то, что имело место в "реальной жизни"). Ему отвечает Первый актер (стр. 14 и 54) — тоже проза. Входят Полоний, Розенкранц и Гильденстерн (стр. 41), переход на стихотворный размер, но не сразу: Гамлет обращается к Полонию прозой (стр. 41-42), затем происходит обмен короткими репликами с Розенкранцем и Гильденстерном, после чего короткой же фразой Гамлет зовет Горацио (стр. 47). Окончательный переход на стихотворный размер начинается в диалоге с Горацио, со строки 49. Здесь — место стыковки "авторского" текста с куском вставной пьесы. При этом именно в стихотворном, вставном тексте имеет место похвала в адрес Горацио со стороны Гамлета. Следовательно, такое отношение проявляется только в вымышленной фабуле вставной пьесы и к "реальности" может не иметь никакого отношения.

Здесь же следует отметить ту филигранность, которую проявляет анонимный "автор", внушая читателю впечатление о положительном отношении Гамлета к Горацио: переход от прозы к стихотворному тексту происходит не сразу, а маскируется короткими репликами (с 41 по 47 строку), по структуре которых трудно определить, к какому из двух текстов они относятся. Как можно видеть, к стихотворной похвале Горацио Гамлетом рассказчик "технически" подвел читателя таким образом, что у нас не создается впечатления о контрастном переходе с прозы на стихи; психологически вся сцена воспринимается не как смонтированный с помощью ножниц и клея коллаж, а как цельный текст.⁵

Еще один довод в пользу "преданности" Горацио по отношению к принцу находят в финальной сцене, где друг Гамлета выражает намерение испить из кубка отравленного вина. Но продекларировать намерение и выполнить его — не одно и то же. К тому же, вся эта сцена описана стихами; то есть, это — часть "Мышеловки". Кстати, из разметки границ между двумя фабулами следует вывод, что в "реальной" жизни Гамлет не погибает; последняя сцена, в которой мы видим принца "живым", а не в качестве персонажа вставной пьесы, имеет место перед турниром с Лаэртом. После этого до самого конца — фабула вставной пьесы, "Мышеловки", только в которой и наступает смерть героя. Что произошло с Гамлетом в "реальной" жизни, читателю остается только гадать...

Но возвратимся к Горацио. Он значительно старше Гамлета: в тот день, когда родился принц, он присутствовал при историческом поединке, определившем судьбу датского престола, и помнит его детали. Заслуживает внимания то, как тонко "автор" вставной "Мышеловки" включает в ее фабулу элементы "объективного несоответствия", которые должны были намекать внимательному зрителю Эльсинора, что Горацио далеко не так "прозрачен", каким кажется. В первую ночь, когда постовые докладывают ему о появлении призрака, он проявляет полное неверие — как-никак, человек с университетским образованием, без предрассудков. Когда же о призраке сообщают Гамлету и тот выражает желание дежурить на посту, Горацио вдруг уверяет его: "Я ручаюсь". Чем объясняется такая резкая перемена в позиции, "автор" вставной пьесы перед читателем не раскрывает. Но тем не менее он дает намек, побуждающий задуматься над содержанием этого образа.

Этот на первый взгляд неприметный факт характеризует и саму "Мышеловку" как мениппею, поскольку ее "автор" явно использует элементы иносказания. Следовательно, этот "автор", создавая пьесу на "реальном" материале и внося некоторые изменения в детали, заложил в ее содержание нечто такое, что является иносказанием в отношении друга Гамлета. Подтверждением того, что "Мышеловка" имеет структуру мениппеи, служат многочисленные противоречия в ее фабуле. В частности, только после смерти короля Гамлета принц Фортинбрас начал формировать войско для реванша, причем за два месяца успел собрать и полностью экипировать двадцатитысячный отряд, что совершенно нереально. Несмотря на пережитое потрясение при общении с Призраком, принц вдруг начинает шутить с ним; да и сам Призрак проявляет "непоследовательность": вначале четыре ночи подряд вызывает Гамлета для беседы и принимает меры, чтобы посторонние не слышали ее содержания; потом оказывается, что он способен не только посещать помещения Эльсинора, но и оставаться видимым и слышимым только для Гамлета... И потом: если Горацио настолько "в гостях", что даже не успевает засвидетельствовать свое почтение другу Гамлету, то почему при появлении Призрака стража обращается именно к нему, постороннему в замке человеку, а не, скажем, к канцлеру Полонию? Почему Горацио проявляет лучшую осведомленность в вопросах местной политики, чем стража замка?..

Второй вывод, который можно сделать на данном этапе, заключается в том, что как сам Шекспир, так и "автор" "вставной новеллы", оба используют "отсутствие объективного соответствия" в качестве композиционного средства. Следовательно, по крайней мере в этой грани неизвестный "автор" вставной пьесы, который, как уже можно предположить, является одним из персонажей драмы, фактически сближается с самим Шекспиром.

Дальнейший анализ роли Горацио в описываемых (вернее, искажаемых рассказчиком) событиях несколько приближает нас к ответу на вопрос, вынесенный в заголовок этой главы: как погибла Офелия? Вспомним — Горацио получает от Гамлета письмо с сообщением о пленении пиратами, которые любезно высадили его на датский берег. К своему письму принц приложил послания для Короля и Гертруды; в соответствии с его просьбой, Горацио должен был лично обеспечить передачу моряками этих писем монаршей чете. Однако почему-то он этого сам не сделал, а перепоручил придворному. Чем же он был так занят, что в такой неординарной ситуации, когда сама жизнь друга находится под угрозой, проявляет такую неисполнительность? Видимо, причины для этого были у него весьма серьезные.

Возвратимся к тому, что было до этого — к душераздирающей сцене сумасшествия Офелии, которая стремилась о чем-то переговорить с королевой наедине, хотя это ей и не удалось. Сейчас, благодаря "болтливости" могильщика, уже можно с уверенностью сказать, о чем именно хотела чисто по-женски поведать королеве забеременевшая девица - более важных проблем для девиц в таком положении быть не может. Впрочем, информацию о состоянии Офелии можно было почерпнуть уже из самой сцены: вспомнить хотя бы содержание тех нехитрых народных песенок, которые исполняла в присутствии королевской четы Офелия... Невинные девственницы таких песенок не исполняют...

А теперь представим, что этот разговор с королевой состоялся бы. Могла ли соблазненная девица не сообщить королеве о личности того негодяя, который обесчестил ее? Да, разговор "по душам" не состоялся, но кто из придворных, тем более соблазнитель, может поручиться, что Офелия снова не попытается попасть к королеве? А теперь представим состояние соблазнителя, если бы ему стало известно о стремлении Офелии чисто по-женски поплакаться королеве в жилетку. Правда, при этой сцене присутствовало не так уж много народу: кроме самой Офелии, Король с супругой, да еще Горацио. В принципе, люди солидные, не склонные к пустой болтовне... Так что информация о деталях этой неприятной сцены далеко пойти не могла...

... Да, так чем же, все-таки, был занят Горацио, когда нужно было выполнить экстренное поручение друга и лично передать Королю и Гертруде его письмо? Внимательный читатель, сверяющий с текстом "Гамлета" все, о чем я здесь пишу, уже получил совершенно однозначный ответ на этот вопрос. Да, действительно, Горацио был занят выполнением другого ответственного поручения, которое дал ему сам Король: постоянно находиться при Офелии. Именно этим поручением заканчивается последняя сцена с участием несчастной девицы. А Горацио ведь человек исполнительный...

... Получается, что именно в процессе выполнения им поручения Короля тонет Офелия. Следовательно, Горацио — тот самый человек, который был свидетелем этой смерти, и только со слов которого королева Гертруда могла узнать об обстоятельствах этого трагического события... Кстати, он же — один из тех немногих, которые были свидетелями попытки Офелии поговорить с королевой наедине...

На этом этапе исследования можно сделать один весьма острожный, но тем не менее надежный вывод: Горацио не справился с поставленной перед ним задачей; степень его вины в этой смерти — по крайней мере, халатность. "Осторожность" вывода подразумевает ограничение его рамок именно этим "по крайней мере": не сумел предотвратить, не справился с задачей — это уж как минимум. Однако с учетом беременности Офелии...

... Впрочем, на этом месте некоторые читатели (хочется надеяться, что читатели этой работы — мои активные оппоненты; я не хочу никому ничего внушать на веру — пожалуйста, сомневайтесь и перепроверяйте: я вам даю факты, перед вами лежит текст "Гамлета", а это — документ) могут выдвинуть версию о том, что виновным в беременности Офелии является принц Гамлет. Но, во-первых, принц физически не мог исполнить акт убийства, поскольку в это время был далеко от Эльсинора. К тому же, его эпатажное поведение по отношению к Офелии и ее отцу свидетельствует, что Офелия забеременела явно не от него. И, если предположить, что смерть Офелии наступила в результате убийства, то, естественно, под серьезным подозрением оказывается тот единственный, который находился в этот момент рядом — Горацио.

1. Аникст, А.А. Трагедия Шекспира "Гамлет", с. 151. Возврат

2. "Неплохо лежать меж ног девицы" — скованные по рукам и ногам ложной эстетической формой, образовавшейся в результате стереотипного подхода к оценке содержания "Гамлета", все переводчики, переводившие это произведение Шекспира на русский язык, невольно смягчают этот чрезвычайно грубый выпад со стороны Гамлета. В частности, Б. Пастернак перевел это место так: "А ведь это чудная мысль — лежать у ног девушки!", в то время как слово between в подлинном тексте означает "между" и не допускает никаких иных толкований (That's a fair thought to lie between maids' legs.).

К сожалению, качеством перевода печальная история предвзятой трактовки смысла этого места не ограничивается. На родине Шекспира сердобольная "академичекская наука" подправила даже текст "оригинала".

Внимательные читатели наверное обратили внимание на то обстоятельство, что в цитированной выше фразе из этого так называемого "оригинала" слово maids' имеет форму множественного числа, которая в данном случае определяется местом простановки апострофа (притяжательный падеж). То есть, исходя из формы множественного числа, создается впечатление, что заявление Гамлета носит как бы общий характер, оно относится к "девицам" вообще. Конечно, такая интерпретация если и не снимает полностью вопроса о причине эпатирующего поведения Гамлета в отношении Офелии и ее отца, то по крайней мере дает возможность представителям "академической науки" и самим не слишком ломать голову над этим вопросом, и студентов увести подальше от этого места.

Следует отдать должное нашим переводчикам, которые на эту "поблажку", которая никак не вписывается в общий стиль этого места, так и не польстились. Вот и Б. Пастернак свою "девушку" поставил все-таки в единственном числе. Стоит посмотреть, как решается этот вопрос в подлинном "подлиннике" — то есть, в изданиях, в подготовке которых участвовал сам "Шекспир".

В первом издании (Q1) эта фраза отсутствует. Во втором издании (Q2) она имела такой вид:

Ham. That's a fayre thought to lye betweene maydes legs.

В Большом Фолио — такой:

Ham. That's a faire thought to ly between Maids legs

Нетрудно видеть, что, хотя в обоих случаях апостроф отсутствует, слово употреблено в притяжательном падеже со свойственным этому падежу окончанием s (es). Так получилось, что окончание притяжательного падежа по форме совпадает с окончанием множественного числа, поэтому нет совершенно никаких оснований переводить слово во множественное число, искажая тем самым художественный замысел Шекспира. Возврат

3. В рамках общепринятого восприятия содержания "Гамлета" слово Fishmonger вынужденно переводится на русский язык (с большой натяжкой) как "торговец рыбой". При этом утрачивается скабрезное (основное!) значенияе этого слова. В подробно комментированном издании "Гамлета" (1992 г.) проф. A.N. Jefares (University of Stirling) сообщает:

A fishmonger. По поводу выбора Гамлетом этого слова выдвигаются различные объяснения. Оно может иметь слэнговое значение "сутенер" (мужчина, занимающися продажей женщин в аморальных целях). Другие считают, что Полоний "выуживает" секрет Гамлета (но в таком случае слово было бы fisherman, a не fishmonger). Разумеется, вполне возможно, что, насмехаясь над Полонием, которого он не любит, Гамлет употребил первое попавшееся слово, которое ему пришло в голову.

Последнее утверждение профессора отражает укоренившуюся тенденецию (не только в шекспироведении, но в пушкинистике и булгаковедении тоже) списывать непонятные места на небрежность автора. Но в данном случае Шекспир через несколько строк дублирует это слово, вкладывая его в уста самого Полония.

О скабрезной окрашенности самого контекста, в котором Гамлет упоминает об Офелии, свидетельствуют другие крепкие выражения и метафоры, которые он использует. В частности:

Гамлет: Что и говорить, если даже такое божество, как солнце, плодит червей, лаская лучами падаль... Есть у вас дочь?
Полоний: Есть, милорд.
Гамлет: Не пускайте ее на солнце. Не зевайте, приятель.

(Перев. Б. Пастернака).

То есть, Гамлет совершенно недвусмысленно сравнивает Офелию с падалью. С тухлой "рыбкой", в которой заводятся черви. Это — один из многих примеров того, как при толковании содержания "Гамлета" тщательно обходятся даже наиболее броско поданные "неудобные" места, в которых Шекспир раскрывает истинные характеристики героев.

Если по большому счету, то даже одного этого места достаточно для того, чтобы полностью разбить культивируемую вот уже четыре сотни лет подряд трактовку— не только "светлого образа" Офелии, но и всего произведения в целом. Возврат

4. Отношение Шекспира к рассмотренному переходу с прозы на ямбы как к важному композиционному элементу характеризует динамика его работы над текстом. В самой первой редакции (Q1) Александру было посвящено только две стихотворные строки; замечание Гамлета о характере похорон было прозаическим — естественно, в нем отсутствовала реплика в отношении самоубийства; стихотворный текст там идет начиная с реплики Лаэрта. Текст Q2 уже содержит все элементы, которые были включены и в окончательную редакцию (F1), в которой за счет некоторого сокращения реплики Гамлета был окончательно подчеркнут ритмический размер перехода с темы Александра на тему похорон. Нетрудно видеть, что при этом Шекспир сконцентрировал свое внимание на отделке именно перехода как одной из характеристик изображаемой им интенции рассказчика, даже не пытаясь перевести "ущербный" прозаический текст в стихотворный. Возврат

5. Пример работы Шекспира над этим местом также весьма красноречив. Парадоксально, но в Q1, которое называют "плохим кварто" (полагают, что оно было издано якобы пиратски то ли по составленному во время представления неполному конспекту, то ли по тексту, по памяти скомпилированному некоторыми членами труппы), беседа Гамлета с актерами оформлена не прозой, как это имеет место в "хорошем" кварто Q2 и в F1, а полноценными пятистопными ямбами (52 стихотворные строки!), которые "пираты" написать за Шекспира не могли. При подготовке "хорошего кварто" (Q2) это место было переработано в прозу (!) с сохранением не только характерных лексических выражений, но и последовательности изложения. В таком же виде это место включено и в окончательную редакцию (F1). Переход с беседы с актерами к диалогу с Горацио (сцена с участием Розенкранца, Гильденстерна и Полония) в тексте Q1 отсутствует; он появляется в Q2 в чрезвычайно кратком виде, и только в F1 обретает описанный выше вид. Этот пример еще раз иллюстрирует то исключительно большое композиционное значение, которое Шекспир придавал прозаическим пассажам в своих работах. Возврат

Настоящее имя Горацио —Гамлет. Это он—
подлинный сын короля Гамлета, а не его
двоюродный и сводный брат принц Гамлет.
Рассказчик это скрывает.

Альфред Барков

«Гамлет»: трагедия ошибок
или трагическая судьба автора?

This page in English