От континентальной к мировой политике

Вильгельм II воплощал дух новой эпохи во многих отношениях. В отличие от своего деда, Вильгель­ма I, он был большим позером. Учась в Боннском университете, Вильгельм запомнил, что знание -это сила, а будучи потсдамским кадетом, он приоб­рел склонность к трескучим выступлениям. Человек незаурядный, обладающий острым умом и превос­ходной памятью, Вильгельм вместе с тем был вос­питан крайне религиозно и в духе романтических идеалов.

Скорее всего, он страдал комплексом неполноцен­ности, поскольку его поврежденная при рождении левая рука была короче правой и полупарализована. Многие историки полагают, что этим и объясняется крайняя неуравновешенность характера Вильгель­ма II, его самоуверенность, тщеславие и бестакт­ность. Современники злословили, что он стремится всюду быть первым: на всяких крестинах - отцом, на каждой свадьбе - женихом, на любых похоро­нах - покойником.

Восшествие Вильгельма на престол означало пе­релом в развитии Германской империи. Символич-

131

ный переход от по-солдатски простого и скромного Вильгельма I, который всегда чувствовал себя прус­ским королем, а не германским императором, к эк­зальтированному и высокомерному внуку, считав­шему себя преемником средневековых кайзеров, соответствовал коренному изменению психологиче­ской атмосферы в империи. Конечно, при желании это можно объяснить экономическими переменами. После десятилетий системы свободной торговли, од­ного из важнейших принципов либерализма, магна­ты рейнско-рурской тяжелой промышленности в се­редине 1870-х гг., пережив крах грюндерской горяч­ки и экономический кризис, потребовали введения таможенной защиты от иностранной конкуренции. Их поддержало ост-эльбское юнкерство, продукция латифундий которого пользовалась все меньшим спросом, поскольку в Европу хлынул поток дешевого американского, канадского и австралийского зерна. После долгой борьбы в прессе и рейхстаге верх взя­ли сторонники протекционизма. Национал-либера­лы, которые в первые годы после создания империи были главной опорой Бисмарка, постепенно пере­шли в оппозицию, а на политическую авансцену вы­шли консервативные партии. Либеральная буржуа­зия, несмотря на свой растущий экономический вес, утратила политическое влияние. Напротив, прусское дворянство упрочило свои политические позиции, хотя его аграрная экономическая база становилась все слабее.

Во внутриполитической жизни все большее зна­чение приобретала армия, которая находилась вне парламентского контроля и подчинялась только им­-

132

ператору. Военные считали себя единственной опо­рой государства и монархии и защитой не только против внешних, но и против внутренних врагов в лице социал-демократов, католиков и либералов. Штатские добродетели образованных кругов обще­ства утратили былую привлекательность. Образцом стала фигура прусского гвардейского лейтенанта, а немец, не служивший в армии, выглядел в глазах окружающих неполноценным человеком.

Конечно, в немецкой провинции, особенно в Юж­ной Германии, еще сохранялось бюргерское самосо­знание первой половины XIX в. Но и оно отступало под натиском прусской триады - императорско-королевского двора, дворянского поместья, армей­ской казармы. Со времен освободительных войн ар­мия стала гордостью нации, а всеобщая воинская повинность рассматривалась не как бремя, а как награда и шанс на социальное возвышение. Чинов­ники и учителя, отслужившие в армии, привносили казарменный стиль в учреждения и школы. В немец­ком обществе все больше усиливался милитарист­ский дух, который охватывал не только простое насе­ление, но и правящие круги, и становился одним из главных атрибутов вильгельмовской эпохи.

Но за внешним блеском и мощью Германии уга­дывались беспокойство и неуверенность в завтраш­нем дне. Важнейшей причиной этого было то, что. явно застопорилось формирование «внутреннего ос­нования империи». Стародавний территориальный и конфессиональный раскол так и не был преодолен. Более того, в ходе индустриализации к нему приба­вились новые социальные противоречия между про-

133

мышленностью и сельским хозяйством, дворянством и буржуазией, трудом и капиталом. Политические партии, которые в принципе должны были бы сгла­живать возникшие противоречия, не могли выпол­нить эту задачу, так как не несли никакой политичес­кой ответственности, а значит, над ними не довлела необходимость поиска компромиссов. Партии были скорее идеологическими, а не прагматическими ор­ганизациями, и отношения между ними напоминали военные действия.

Прагматическими являлись не партии, а союзы по интересам. Уже в начале продолжительной фазы экономической депрессии после кризиса 1873 г. и на­чавшегося постепенного угасания либерализма по­явились первые промышленные и аграрные объеди­нения. В 1873 г. был создан «Союз сельских хозяев» под руководством крупных прусских аграриев. В ин­дустриальной сфере тон задавали «Центральный союз немецких промышленников» и «Союз промыш­ленников». Первый выражал интересы экспортных секторов, второй - тяжелой промышленности.

Как и партии, немецкие экономические и обще­ственные организации вплоть до профсоюзов ока­зались неспособными к социально-политическим компромиссам. Общим для них был только импер-ско-германский национализм, захлестнувший и значительную часть рабочих вопреки интернацио­налистским заверениям СДПГ.

Нестабильность империи нашла отражение и в конфликте поколений. Старшее, которое было очевидцем создания рейха, с гордостью взирало на превращение Германии в державу мирового ранга.

134

Но значительная часть молодежи считала это государ­ство воплощением духовной пустоты и лживости. Это можно рассматривать как ответ на мощный общест­венный и технический переворот в индустриальную эпоху, шок от которого вызывал панику и отчуждение. Поиски альтернатив вели к радикальному отрицанию ценностей старшего поколения - терпимости, уме­ренности, вере в разум и добро человека. Родители были либералами или консерваторами, сыновья и дочери становились националистами, нигилистами или социалистами. Появились новые молодежные движения, проникнутые духом сельской романтики и возвращения к природе.

Но это была та же самая молодежь, которая за­полняла университетские аудитории. Число студен­тов неуклонно росло. Если в 1860 г. их было 11 тыс., то накануне Первой мировой войны - 60 тыс., среди которых насчитывалось около 4 тыс. девушек, полу­чивших это право с 1908 г. Как и прежде, академиче­ское образование являлось допуском к социально престижным или доходным профессиям. Государст­во поощряло развитие высшего образования, ибо университеты, и прежде всего их юридические фа­культеты, поставляли на государственную службу способных и образованных чиновников. А техничес­кие высшие школы выпускали специалистов, необхо­димых бурно растущей промышленности, по объему производства которой на рубеже веков Германия вы­шла на второе место в мире после США.

Государство создавало не только новые школы и университеты, но и самые современные научные уч­реждения в области фундаментальных исследований,

135

чтобы превзойти науку США, Англии, Франции. Обра­зованное в 1911 г. в Берлине «Общество кайзера Виль­гельма», которое финансировали как государство, так и крупные промышленники, стало, пожалуй, ведущим в мире. До 1918 г. из его стен вышли пять лауреатов Но­белевской премии - Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Эмиль Фишер, Фриц Хабер, Макс фон Лауэ. А всего кайзеровская империя дала миру 20 нобелевских лау­реатов. Это неудивительно, если вспомнить, что еще в первой половине XIX в. в отсталой и раздробленной Германии было сделано больше научных открытий, чем в Англии и Франции вместе взятых.

Для огромной политической и экономической динамики рейха небольшая Центральная Европа уже становилась слишком тесной. Ограничение эти­ми скромными пределами германская буржуазия рассматривала как унижение и дискриминацию по сравнению с европейскими соседями. Но с началом вильгельмовской эпохи Германия перешла к миро­вой политике, которая представляла собой реши­тельный разрыв с континентальной политикой Бис­марка. За политикой, тяготевшей к империалистиче­ской экспансии, ни в коем случае не стояла высшая прусская аристократия или дворянство, которое в Европе считали нецивилизованным и свирепым, но которое было целиком поглощено заботой о со­хранении своего пошатнувшегося социального по­ложения и не проявляло никаких амбиций во внеш­ней политике. Экспансии требовала прежде всего промышленная, финансовая и торговая буржуазия, раздраженная политикой Англии, Франции и Рос­сии, значительно опередивших Германию.

136

Призыв к захвату колоний в свое время был хо­лодно встречен Бисмарком, считавшим, что для Гер­мании колонии будут невыгодной и бесполезной обузой, что империя уподобится тогда тому польско­му шляхтичу, у которого есть соболья шуба, но нет рубашки. В беседе с известным исследователем Аф­рики Ойгеном Вольфом Бисмарк заявил: «Ваша карта Африки прекрасна, но моя карта Африки -в Европе. Вот Россия, а вот Франция, мы же нахо­димся в середине - такова моя карта Африки».

Первые заморские захваты стали делом рук коло­ниальных авантюристов типа Франца Людерица или Карла Петерса, которые водрузили германский флаг над Восточной Африкой и Камеруном. А начавшийся затем бурный нажим прессы, массовых организаций и экономических союзов буквально заставил госу­дарство установить над этими территориями герман­ский протекторат.

После отставки Бисмарка колониальная полити­ка резко активизировалась. Под давлением массо­вых союзов нового типа, таких, как основанное в 1887 г. Колониальное общество и созданный в 1891 г. крайне агрессивный Пангерманский союз, захват колоний в Африке и Океании стал офици­альной составной частью немецкой внешней поли­тики. К уже имевшимся колониям добавились Юго-Западная Африка, Того, часть Шаньдунского полу­острова в Китае, часть Новой Гвинеи. При тогдаш­нем разделе мира европейские державы иногда еще могли заключать между собой джентльменские соглашения. Так, в 1885 г. на конференции в Берли­не ее участники достигли договоренности о разделе

137

Конго. В 1891 г. Англия и Германия заключили согла­шение об обмене немецкого Занзибара на остров Гельголанд в Северном море, которым владела Британия. Наконец, в 1906 г. Алхесирасский дого­вор позволил на время урегулировать мароккан­скую проблему.

Но гораздо опаснее были два других элемента не­мецкой мировой политики. Первым являлось расши­рение сферы германского влияния через Австрию и Юго-Восточную Европу на Турцию и даже Месопота­мию. Кульминацией этой политики стали помпезная восточная поездка кайзера в Османскую империю в 1897 г., которая весьма встревожила Англию и Рос­сию, и начавшееся в 1899 г. строительство Багдад­ской железной дороги, или дороги трех «Б»: Берлин-Багдад-Басра. Впрочем, наиболее оголтелые пангерманцы расшифровывали это иначе: Берлин-Баку-Бомбей.

Второй элемент составила немецкая морская по­литика. Когда в 1897 г. руководителем внешней поли­тики стал Бернхард фон Бюлов (1849-1929), громо­гласно потребовавший для Германии «места под солнцем», а шефом военно-морского ведомства - адмирал Альфред фон Тирпиц (1849-1930), то не­медленно началось ускоренное строительство воен­ного флота, способного дать отпор сильнейшей тогда морской державе - Великобритании. Лозунг дня воплотился в призыв: «Германия, на моря!».

Немецкая внешняя политика так и не стала про­думанной и четко спланированной. Она диктова­лась скорее волной национального воодушевления и жаждой самоутверждения, а также глубоко укоре­-

138

нившимся чувством неполноценности, которое ис­пытывали немцы по отношению к превосходящему «английскому кузену». Военно-морские программы Тирпица горячо поддержал Немецкий флотский со­юз, в котором насчитывалось свыше миллиона че­ловек. При этом совершенно игнорировалось то об­стоятельство, что проводимая морская политика глубоко затрагивает интересы Англии, которая нач­нет сближаться с Россией и Францией, заключив­шими между собой в 1893 г. военную конвенцию.

Как и перед созданием империи, немецкое обще­ство захлестнула волна эмоций, направленных про­тив сложившейся системы европейского равновесия. На этот раз в унисон с националистами выступал и сам кайзер, который при каждом удобном случае произносил воинственные и непродуманные речи, провоцировавшие Британию. В 1904 г. Англия, ула­див свои колониальные противоречия с Францией, заключила с ней «Сердечное согласие» (Антанту). После того как Вильгельм в 1905 г. неудачно пытался добиться союза с Россией, последняя через два года подписала договор с Англией о разграничении их сфер влияния на Среднем Востоке. Германия оказа­лась политически изолированной. У нее оставался только австрийский союзник, который явно слабел и представлял для Германии скорее бремя из-за своей агрессивной балканской политики.

Призрак войны витал в воздухе, и шеф немецкого генштаба Альфред фон Шлиффен в 1905 г. начал разработку плана ведения войны на два фронта, ко­торой, как стало ясно, избежать не удастся. Посколь­ку военно-промышленного потенциала Германии

139

было для этого явно недостаточно, то Шлиффен предложил следующее. Исходя из того, что России ввиду огромной территории и плохой дорожной сети потребуется около двух месяцев, чтобы сконцентри­ровать армию и начать наступление, Шлиффен пред­полагал, оставив на восточной границе заслон, со­средоточить все силы против Франции, вступить на ее территорию через нейтральную Бельгию, окру­жить и уничтожить французские армии севернее Па­рижа, а затем начать наступление на Россию. Этот план, который не обсуждался ни с командованием военно-морского флота, ни с руководителями не­мецкой дипломатии, был хорош с чисто военной точ­ки зрения, но содержал несколько роковых элемен­тов. Во-первых, тот автоматизм, с которым Германия в случае разрыва отношений с Россией должна спер­ва напасть на Францию. Во-вторых, сознательное на­рушение бельгийского нейтралитета, а поскольку его гарантировала Англия, то это делало ее войну против Германии практически неизбежной.

Но тучами затянуло не только внешнеполитичес­кий, но и внутриполитический горизонт, на котором нарастала нестабильность. Социал-демократия с каж­дыми новыми выборами в рейхстаг усиливала свои позиции, став в 1912 г. его сильнейшей фракцией. Профсоюзы все чаще устраивали забастовки рабочих. Всю страну всколыхнул Цабернский скандал, когда военщина показала штатской Германии, кто является в рейхе хозяином. В эльзасском городе Цаберн ко­мандир гарнизона приказал арестовать и предать во­енному суду нескольких жителей, требующих вернуть эту территорию Франции. Однако он не имел на это

140

права, поскольку такие вопросы находились в компе­тенции полиции. Военное и политическое руководст­во Германии вплоть до канцлера Теобальда Бетман Гольвега не только не наказало нарушителя закона, но даже попыталось обелить его перед возмущенны­ми депутатами рейхстага.

Внутренняя напряженность неотвратимо нараста­ла. Поэтому известие об убийстве австрийского эрц­герцога Франца Фердинанда в боснийском городе Сараево 28 июля 1914 г. подействовало как гроза, разразившаяся после угнетающего затишья. Патрио­тический угар, охвативший массы и партии, включая социал-демократов, этот «дух 1914 года», вполне объясним с точки зрения социальной психологии. Это была реакция как на внешнеполитическое давле­ние, казавшееся невыносимым, так и на утрату в пре­дыдущие годы чувства национального единения.

 

РЫВОК К МИРОВОМУ ГОСПОДСТВУ

Выступая в рейхстаге 4 августа 1914 г., Вильгельм II заявил: «Я не знаю больше никаких партий, я знаю только немцев». Слова кайзера отражали тот общий национальный энтузиазм, который охватил почти все население, уверенное в справедливости войны со стороны Германии. Впрочем, такие же настрое­ния царили в Париже, Лондоне, Санкт-Петербурге. Немецкие политические партии, включая большин­ство социал-демократов, отложили свои разногла­сия и единодушно проголосовали за кредиты на ведение войны, которая, как считали во всем мире,

141

закончится через два-три месяца. На это была рас­считана и стратегия немецкого командования, по­нимавшего, что Германия с ее ограниченными ре­сурсами не в состоянии вести длительную войну на два фронта.

Но план Шлиффена сразу дал осечку. Наступле­ние немецкой армии через Бельгию на Францию бы­ло остановлено на реке Марна, с берегов которой уже был виден Париж. Причиной такого провала ста­ла слабость правого фланга германской армии. Во­преки расчетам Шлиффена, его преемник на посту начальника генштаба Гельмут Мольтке-младший, не обладавший талантами своего великого дяди, ук­репил прежде всего левый фланг в Эльзасе, чтобы не дать французам возможности вторгнуться в Южную Германию. Уже в октябре война на Западе стала по­зиционной. От швейцарской границы до Северного моря протянулась линия окопов, траншей, рядов ко­лючей проволоки, которая в основном так и осталась неизменной до осени 1918 г., несмотря на многочис­ленные кровопролитные попытки обеих сторон про­рвать фронт противника.

На Востоке русская армия, не закончив полной мобилизации, по просьбе французов перешла в на­ступление и заняла часть Восточной Пруссии. Спешно вызванный из отставки 67-летний генерал Пауль фон Гинденбург сумел разгромить русские корпуса близ Танненберга и на Мазурских озерах. Но главная за­слуга в победе принадлежала начальнику его штаба, генералу Эриху Людендорфу. На Восточном фронте, в отличие от Западного, война носила более манев­ренный характер, а союзная немецкой австро-вен­-

142

герская армия не раз оказывалась на грани полного поражения.

Война на Востоке закончилась после двух русских революций 1917 г., когда по условиям грабительского Брестского мира немецкие войска заняли Прибалти­ку, Украину, Южную Россию и вышли к предгорьям Кавказа.

Война непредвиденно затянулась, и первона­чальное воодушевление скоро угасло. Правда, свя­щенники в бесчисленных проповедях и профессора национально-либерального толка в своих лекциях пытались подогреть этот энтузиазм, заявляя, что вра­ги Германии являются воплощением сатанинских принципов, а рейх - исполнителем Божьей воли. «Меч победит деньги» - таков был лейтмотив не­мецкой пропаганды. Массовые националистические организации переживали свой звездный час. Пангерманский союз, созданная в 1917 г. Отечественная партия и другие крикливые группы соревновались между собой в аннексионистских аппетитах, демон­стрируя патриотизм, доходящий до мании величия. Им вторили Союз немецких промышленников и во­енная верхушка, мечтавшие о немецких границах от Ла-Манша до финского залива и Черного моря.

Но внутреннее положение Германии неуклонно ухудшалось. Несмотря на введение жесткого рацио­нирования продуктов, их явно не хватало. В этом отношении встречались и весьма непродуманные меры: Так, в начале 1915 г. правительство, обеспоко­енное резким сокращением запасов картофеля, рас­порядилось провести массовый убой свиней, главных потребителей картофеля. С присущей немцам

143

обстоятельностью была проведена широкая пропа­гандистская кампания, в ходе которой экономисты и журналисты объявили свинью «внутренним вра­гом» империи, поедающим годное людям продо­вольствие. В результате весной было забито около 9 млн. свиней, а уже к концу года возникла нехватка мяса, особенно сала и жиров.

Поэтому в годы войны широкое распространение получили суррогаты: брюква вместо картофеля, маргарин взамен масла, сахарин заменил сахар, а зерна ржи или ячменя - кофе. Это вело к ухудше­нию питания. Если до войны пищевое потребление в Германии составляло около 3500 калорий в день, то к 1918 г. оно сократилось до 1500-1600 калорий.

Война резко ухудшила и демографическую ситуа­цию в стране. К 1916 г. было мобилизовано около 7 млн. человек, или 20% мужского населения. А к кон­цу того же года только на Западном фронте потери не­мецкой армии составили почти 2,5 млн. солдат и офицеров, из которых 338 тыс. пали в одном сраже­нии под Верденом.

В апреле 1917 г. впервые с начала войны забасто­вали рабочие военных заводов в Берлине и Лейпци­ге, протестуя против голодного существования и тре­буя скорейшего мира. Напряженность росла в армии и на флоте, который после Ютландского сражения с англичанами в мае 1916 г. неподвижно застыл в се­верогерманских портах.

Стал трещать «гражданский мир», это обязатель­ство партий и союзов придерживаться на время вой­ны лояльных позиций. В июле 1917 г. руководители трех фракций рейхстага из СДПГ, партии Центра и ле-

144

волиберальной Прогрессистской народной партии создали Межфракционный комитет для давления на правительство с целью добиться скорейшего заклю­чения мира и угрожая проголосовать против выделе­ния новых военных кредитов. К комитету присоеди­нилась и национал-либеральная партия. 17 июля 1917 г. новое большинство рейхстага приняло резо­люцию с требованием «заключения согласительного мира без принудительных территориальных приоб­ретений». Рейхстаг впервые, таким образом, проявил себя как самостоятельная политическая сила в лице тех партий, которые позднее станут опорой Веймар­ской республики. А это означает, что элементы пер­вой немецкой демократии зародились уже в годы войны, а не в период революции 1918 г. Но, разуме­ется, только элементы, поскольку о самой демокра­тии не могло быть и речи. Ни правительство, ни во­енное командование не обратили никакого внима­ния на эту резолюцию.

Тем временем положение на фронтах обостри­лось. Хотя после большевистской революции русская армия фактически развалилась, но еще 2 апреля 1917 г. Германии объявили войну США, и на Запад­ный фронт начали прибывать свежие и прекрасно ос­нащенные войска американской армии. Немецкие же части истекали кровью, у них не хватало ни бое­припасов, ни продовольствия. Более того, чтобы об­легчить положение в тылу, был наполовину сокра­щен армейский рацион с согласия фронтовиков.

В этой ситуации надежды немцев связывались не с рейхстагом, а с Гинденбургом и Людендорфом, ко­торые стали наиболее популярными деятелями рей-

145

ха. Передача этим «народным героям» верховного командования в августе 1916 г. с восторгом была встречена в тылу и на фронте. Хотя Людендорф фор­мально был лишь начальником штаба у Гинденбурга, именно он разрабатывал все стратегические планы и руководил операциями. Это был первый генерал, происходивший не из дворянства, который достиг столь высокого поста. Кругозор Людендорфа не ограничивался только военно-техническими пробле­мами, генерал проявлял самый живой интерес к по­литике. Людендорф писал, что политика - это всегда война, а мир - иллюзия штатских слабаков, поэтому оптимальным является единое военно-политическое руководство, т.е. фактически - военная диктатура. Только истинный лидер в состоянии так организовать нацию, чтобы она смогла вести тотальную войну, а для этого необходима тотальная мобилизация обще­ства и экономики, регулируемой государством.

Эти принципы Людендорф начал осуществлять на деле с конца 1916 г. под лозунгом «Ты - ничто, твой народ - всё!», который лежит в основе любой тоталитарной системы. Не случайно позднее Ленин и Гитлер считали военно-хозяйственную организа­цию Германии под руководством Людендорфа образцовой.

Но не помогли и эти жесткие меры. Социально-политическая обстановка накалялась с каждым днем. Русская революция оказала глубокое воздей­ствие на Германию, в тылу и на фронте нарастало брожение.

Весной и летом 1918 г. германская армия пред­приняла четыре отчаянных мощных наступления,

146

чтобы разгромить войска Антанты до прибытия в Ев­ропу крупных американских подкреплений. В ходе третьего наступления немецкие части вновь вышли на берега Марны в 70 км от Парижа. Но измотанные и обескровленные немецкие дивизии не выдержали контрудара противника. 8 августа, в «черный день» для германской армии, союзники прорвали ее оборо­ну под Амьеном, а в сентябре начали методичное наступление по всему фронту, медленно оттесняя исто­щенные немецкие войска.

Союзники рейха - Австро-Венгрия и Турция стали зондировать почву для заключения мира. 28 сентября 1918 г. капитулировала Болгария. На следующий день с Людендорфом произошел нервный срыв. Опасаясь, что Западный фронт может рухнуть в любой момент, он потребовал немедленного заключения перемирия и создания нового кабинета из партий Межфракци­онного комитета, поскольку западные державы за­явили, что не будут вести никаких переговоров ни с представителями кайзера, ни с его правительством. В Германии же надеялись, что созданное из парла­ментского большинства правительство в состоянии добиться сносных условий мира.

Но время и обстоятельства, при которых появи­лась на свет первая немецкая демократия, оказа­лись для нее роковыми. Она была не результатом деятельности парламента, а судорожной попыткой растерянного командования спасти положение. И родилась она в самый неподходящий момент по­ражения, зловещая тень которого всегда нависала над Веймарской республикой. Наконец, крайне не­гативным стало то обстоятельство, что вести перего-

147

воры о мире должны были не те, кто нес ответствен­ность за войну, а непричастные к этому политики. Однако именно они стали козлами отпущения. Как раз тогда зародилась отравившая всю атмосферу Веймара легенда об «ударе ножом в спину» немец­кой армии, которая не потерпела никакого пораже­ния, а была предана либеральными политиками, начавшими переговоры о мире.

Для превращения Германии из авторитарного в парламентское государство было достаточно изме­нения нескольких статей конституции. Прежде всего канцлер теперь должен был иметь доверие рейхста­га и нести перед ним ответственность. Но немецкий народ не ощущал важности этих изменений, его за­ботили не конституционные вопросы, а скорейшее прекращение войны. Сдержать ход событий уже бы­ло невозможно.