Немецкая промышленная революция

Эпохальным явлением и переворотом для Германии XIX в. стала промышленная революция, создавшая мир машин, фабрик, рынка и экономического роста. Место прежнего универсального природного сырья - дерева заняли железо и уголь. Паровая машина заменила естественные источники энергии - чело­века и лошадь, воду и ветер. Человек становился господином природы, а не ее слугой. Экономика приобретала рациональный, расчетливый и безлич­ный характер. Производитель работал теперь не по заказу определенного лица, а на анонимного рыноч­ного покупателя. Прежняя цеховая или региональ­ная солидарность сменилась конкуренцией, которая представляет собой основу современного рынка и его механизмов.

Капитализм, рынок и конкуренция, с одной сто­роны, механизация - с другой, превратили постоян­ные новации, изобретения и удешевление продук-

97

ции в новый решающий критерий производства. Оп­ределяющим сектором постепенно становится про­мышленность, оттесняющая сельское хозяйство на второй план. Но в первой половине XIX в. Германия все еще оставалась аграрной страной.

Важнейшими предпосылками промышленного переворота в Германии послужили наличие запасов угля и железной руды, относительно квалифициро­ванная рабочая сила, воспитанная в духе протестан­тизма с его трудолюбием и социальной дисциплиной. Уже в 1800 г. германские государства по общему объ­ему промышленного производства стояли на третьем месте в Европе, после Англии и Франции, чему нема­ло способствовала меркантилистская и реформатор­ская политика просвещенного абсолютизма, особен­но в Пруссии и Саксонии.

Но имелись и значительные барьеры на пути ин­дустриализации. В Германии не было достаточных запасов сырья и природных богатств; доминирую­щими в сфере производства все еще оставались кус­тарные промыслы и ремесло.

Политически раздробленная и слабая, Германия ютилась на задворках мировой торговли и не имела значительного торгового и военного флота. Внутри страны сохранялись многочисленные таможенные границы, немецким предпринимателям не хватало начального капитала, да и по своей ментальности они в большинстве своем ориентировались на сохра­нение традиций, а не на извлечение прибыли, на бе­зопасность, а не на риск. Сбережения, а не инвести­ции все еще оставались излюбленным способом по­мещения средств. Отношение к конкуренции было

98

скорее негативным из-за сохранения традиционных представлений о гармоничном хозяйстве.

Многочисленные пережитки прошлого в виде фе­одальных платежей и повинностей резко сужали по­купательский спрос. Получался своего рода заколдо­ванный круг: бедное население - низкий спрос - от­сутствие стимула к развитию промышленности.

Революции, тем более успешные, - редкий гость немецкой истории. Но в успехе промышленной рево­люции сомневаться не приходится. Даже современ­ники, усматривавшие в индустриализации тупик че­ловеческой эволюции и осуждавшие ее, признавали ее революционную динамику, полный переворот в экономических отношениях.

Уже в первой половине XIX в. некоторые области Рейнской провинции и Вестфалии, Саксонии и Силе-зии по своему экономическому развитию были вполне сопоставимы с ведущими экономическими регионами Англии. Элементы индустриализации были заметны в Германии уже с конца XVIII в. Лишь чуть позднее, чем в Британии, в 1784 г. в Ратингене, близ Дюссельдорфа, возникла механизированная ткацкая фабрика. В 1792 г. была задута первая коксо­вая домна в Верхней Силезии, а на рубеже веков не­мецкие инженеры уже строили первые паровые ма­шины по образцу английских.

Но отношение к британскому примеру промыш­ленного развития было неоднозначным. С одной стороны, его старались копировать для обеспечения динамичного экономического роста, с другой - ужа­сающая, картина социальных последствий индуст­риализации служила как бы предостережением от

99

такого развития - развития, которого следует избе­гать. Поэтому немецкая промышленная революция, конечно, шла в фарватере британской, однако име­ла свое лицо и свою специфику.

Но наряду с национальной спецификой промыш­ленная революция имеет ряд общих моментов. К ним относятся: существование сильной буржуа­зии, которая оказывает решающее влияние на фи­нансово-экономическую политику и обладает своей долей участия в политической власти; первоначаль­ное накопление капитала, идущего на дальнейшие инвестиции; наличие свободного наемного труда с собственным рынком труда; благоприятная окру­жающая среда, запасы сырья и источники энергии, а также развитая транспортная система; увеличение покупательского спроса, который делает комбина­цию всех этих факторов рентабельным и прибыль­ным занятием.

В Пруссии зачатки промышленной революции обозначились на рубеже XVIII-XIX вв. Но этот про­цесс шел крайне медленно и инициировался глав­ным образом сверху, под опекой государства и его бюрократического аппарата. Предпосылки промыш­ленного переворота в Пруссии были созданы в ходе реформ Штейна и Гарденберга 1807-20 гг. Прежде всего к ним относилось освобождение крестьян от личной крепостной зависимости, затянувшееся, од­нако, до середины века. Оно устранило препятствия на пути повышения производительности сельского хозяйства, послужило одним из главных источников первоначального накопления капитала и появления свободной рабочей силы на рынке промышленного

100

труда. Введение свободы промысловых занятий уси­лило позиции буржуазии и гарантировало ей свобо­ду действий в экономической сфере, финансовая и налоговая реформы способствовали росту инвес­тиций в экономику как со стороны получившей ряд льгот буржуазии, так и со стороны государства, также выигравшего от реформ в финансовом плане. Нако­нец, создание Таможенного союза привело к посте­пенному формированию единого и крупного внут­реннего рынка, охватившего почти всю страну.

Но эта «революция сверху» все же не создала бур­жуазного гражданского общества. Княжеский абсо­лютизм трансформировался в господство бюрокра­тии, которая исполняла многие модернизаторские функции, присущие английской буржуазии, и закла­дывала основы для осуществления успешной промы­шленной революции в стране.

Процесс индустриализации в Германии отличал­ся от британского и своими социальными последст­виями. Консервативные и марксистские критики промышленного переворота единодушно утвержда­ли, что именно индустриализация послужила причи­ной массового пауперизма, охватившего к середине 1840-х гг. 50-60% населения Германии. Но все же это было не следствием индустриализации как тако­вой, а скорее - промышленной отсталости и пре­восходящей конкуренции иностранных товаров.

После создания в 1834 г. Таможенного союза под руководством Пруссии стало ясно, что фактического единства этого нового и крупного экономического пространства нельзя достигнуть без развитой транс­портной системы. Лишь благодаря усилиям крупного

101

экономиста Фридриха Листа (1789-1846) и несколь­ких рейнских фабрикантов, вопреки сопротивлению консерваторов, враждебно относившихся к технике, 7 декабря 1835 г. была открыта первая немецкая же­лезнодорожная линия Нюрнберг-Фюрт протяжен­ностью всего 6 км. Для сравнения: в Бельгии в это время имелось уже 20, во Франции -141, в Англии -544 км железных дорог. Но железнодорожная сеть росла в Германии стремительными темпами и нака­нуне революции насчитывала около 500 км, вдвое превышая французскую.

Только железные дороги сделали возможным формирование в Таможенном союзе общего рынка с едиными предложением, спросом, ценами и рав­ной конкуренцией. Кроме того, строительство же­лезных дорог необычайно стимулировало развитие металлообрабатывающей промышленности, увели­чившей выпуск локомотивов, вагонов, рельс.

Таким образом, к 1848 г. были заложены основы для проведения дальнейшей индустриализации. По­скольку после революции не приходилось опасаться новых политических потрясений, то становились вы­годными долговременные вложения капиталов, объ­ем которых значительно возрос. В связи с золотой лихорадкой в Калифорнии и Австралии подешеве­ли кредиты, но одновременно с повышением спроса подскочили и цены.

Экономическому буму способствовало еще одно обстоятельство - дешевизна рабочей силы. Новым фабрикам требовалось все больше людей. Обнищав­шие массы были рады получить хотя бы какую-ни­будь работу с постоянным заработком. Разумеется,

102

справедливой была критика безработицы и условий жизни и труда, в которых находилось это первое по­коление фабричного пролетариата. Но следует иметь в виду, что по сравнению с массовой нищетой доиндустриальной эпохи средний рабочий жил теперь все-таки лучше. Постепенно снижалась безработица, ослабевала конкуренция со стороны английских и бельгийских товаров.

Плохие урожаи 1852 и 1855 гг. вновь привели к повышению цен на продукты, однако голода на этот раз в Германии не было. Пауперизм, эта соци­альная болезнь первой половины XIX в., ушел в про­шлое, а последующие поколения уже не знали этого явления.

Индустриализация Германии привела к возник­новению нового общества. Старый мир опрокинула не политическая революция, а переворот в экономи­ке и производственных отношениях, тесно связанный с революцией в средствах коммуникации, от желез­ной дороги до телеграфа.

Резкое увеличение численности населения и ухуд­шение условий жизни на селе заставляли многих лю­дей уезжать в города или эмигрировать за пределы страны. Поток переселенцев устремился в наиболее развитые индустриальные области - Саксонию, Силезию, Берлин, Рурский бассейн, Вестфалию. Фор­мирующийся фабричный пролетариат пополняли главным образом две группы: необученные сельские переселенцы и городские ремесленники, которые не могли больше существовать за счет своего труда, по­скольку спрос на дешевые и массовые фабричные то­вары привел к резкому падению спроса на более до-

103

рогие, штучные ремесленные изделия. Только когда в 1880-х гг. в широких масштабах стал использовать­ся электромотор, который можно было установить в любой мастерской, ремесленные предприятия ста­ли более конкурентоспособными. Не сбылось проро­чество Карла Маркса об отмирании ремесла в про­мышленную эпоху.

 

ЖЕЛЕЗОМ И КРОВЬЮ

Господствующей тенденцией в обществе послерево­люционного времени стал отрыв от традиционной почвы. Рвались семейные узы, слабели религиозные связи, исчезала традиционная местная лояльность. Индустриальная среда, фабрика, шахта не предлага­ли никакой замены этому. В обществе стало превали­ровать чувство подчинения анонимным силам и со­циальной атомизации. Там, где религия и прежние общественные нормы утратили свое влияние, их ме­сто заняли мифы и новое толкование смысла жизни.

С одной стороны, это были либеральные принци­пы свободы, счастья и как политического, так и эко­номического самоопределения отдельного человека. Они были направлены против господствующих абсолютистско-аристократических структур и связаны с идеей единства нации, в которой должна вопло­титься общая воля свободных граждан.

Наряду с либерализмом сложилась вторая оппо­зиционная идеология XIX в. - социализм как клас­совый миф, как призыв к солидарности трудящихся масс в борьбе против власти и эгоизма частных соб­-

104

ственников, благосостояние которых было создано рабочими.

Старый мир мобилизовал защитные силы, кото­рые со своей стороны также опирались на влиятель­ную идеологию. Ею стал консерватизм, направлен­ный как против восстания черни, так и против взлета либерального капитализма. Наконец, сформировал­ся политический католицизм, представлявший собой реакцию мало затронутого новациями и сохранив­шего традиции населения в Силезии, на Рейне и в Южной Германии на натиск агрессивного прусско-протестантского либерализма и национализма.

Так возникли различные учения, которые пропа­гандировались политическими журналами и парла­ментскими фракциями, постепенно приобретавши­ми черты политических партий. Это стало очевид­ным, когда в конце 1850-х гг. произошел экономиче­ский обвал, вновь ожививший внутриполитическую жизнь. Появились первые устойчивые самостоятель­ные рабочие организации. Сын богатого еврейского торговца из Бреслау, зажигательный оратор и блес­тящий публицист Фердинанд Лассаль (1825-64), к которому Маркс всегда испытывал жгучую полити­ческую ревность, в 1863 г. создал «Всеобщий герман­ский рабочий союз». Почти одновременно токарь Август Бебель (1840-1913) и журналист Вильгельм Либкнехт (1826-1900) основали «Объединение не­мецких рабочих союзов», ставшее прообразом буду­щей Социал-демократической партии Германии.

Вновь оживился и парламентский либерализм. С 1858 г. в Пруссии стал править Вильгельм, принц Прусский, младший брат Фридриха Вильгельма IV,

105

который в связи с психическим расстройством ото­шел от государственных дел. К всеобщему изумле­нию, слывший прежде ярым реакционером регент смягчил цензуру и назначил либеральное правитель­ство. Однако, став королем, Вильгельм быстро ока­зался в конфликте с либеральным большинством ландтага, когда против воли депутатов начал воен­ную реформу, по которой увеличивались числен­ность армии и срок службы. К тому же Вильгельм на­меревался практически ликвидировать ландвер, этот гражданский противовес регулярной армии, в котором числились вышедшие в запас военные по­сле армейской службы. Возбуждение и негодование либералов в связи с этим достигли предела, их про­тиворечия с правящим союзом короны, армии и аг­рарного дворянства переросли в острый конституци­онный конфликт.

К оживлению политической жизни вело еще одно обстоятельство. Племянник великого корсиканца император Наполеон III попытался возродить давнее французское влияние в Италии и в 1859 г. заключил с королевством Пьемонт-Сардиния союз против Ав­стрии, владевшей северо-итальянскими территория­ми. В начавшейся войне союзники одержали победу, Италия стала единой.

Воодушевленную итальянским объединением не­мецкую общественность впервые после революции 1848 г. вновь захлестнула волна национального энту­зиазма. Выпускались тысячи листовок, памфлетов, газетных статей с громкими требованиями скорей­шего создания единого и мощного немецкого госу­дарства. Своего апогея национальный подъем достиг-

106

в ноябре 1859 г., во время празднования всей Герма­нией столетнего юбилея Шиллера. Но вместе с тем стало ясно, что те различные национальные движе­ния, которые оформились в дни революции, про­должают существовать и даже окрепли в организа­ционном отношении. Возникший в 1859 г. в Кобурге малогерманский «Национальный союз» в организа­ционном, финансовом и пропагандистском плане значительно превосходил великогерманское като­лическое движение. Созданный им в 1862 г. «Союз реформы» явился на свет с опозданием, но так и остался слабым и плохо организованным.

Впрочем, положение малогерманского нацио­нального движения тоже не было устойчивым. Его главная политическая опора - либеральная фракция прусского ландтага - находилась в тяжелом кон­фликте как раз с той силой, которая и должна была осуществить малогерманский вариант объединения страны с прусской монархией.

24 сентября 1862 г. Вильгельм I, который в поис­ках выхода из ситуации уже подумывал об отрече­нии, сделал решительный шаг и назначил премьер-министром ультраконсервативного и имевшего сла­ву рьяного реакционера Отто фон Бисмарка (1815-98), бывшего тогда прусским послом в Париже. Это произошло после долгого разговора, в котором Бис­марк твердо заверил короля в том, что он сумеет ста­билизировать положение и так прижмет либераль­ное большинство ландтага, что оно прикусит язык. Для немецкой общественности Бисмарк воплощал собой не только антилиберальные, но и антинацио­нальные устремления, поскольку тогда либерализм

107

и национализм были неотделимы друг от друга. Од­нако Бисмарка не понимали ни его либеральные противники, ни консервативные единомышленники. Пост главы прусского кабинета был для него всего лишь средством достижения более высокой цели. Он стремился к мощи и консолидации Пруссии на европейской сцене, что было осуществимо, по убеж­дению Бисмарка, только после установления прус­ской гегемонии в Германии и вытеснения оттуда Ав­стрии. Бисмарк прекрасно понимал, что достичь этого можно лишь с согласия других европейских держав на изменение политической карты нейтраль­ной Европы.

Когда в ноябре 1863 г. Дания официально вклю­чила в состав своего государства Шлезвиг, Германия ответила всплеском патриотизма. Общественность и ландтаги шумно потребовали начать националь­ную войну против Дании. Но они совершенно не принимали в расчет международной обстановки, обнаружив при этом поразительную политическую близорукость. Напротив, Бисмарк учитывал все об­стоятельства и соотношение сил весьма тщательно.

История богата парадоксами. Именно либераль­ное национальное движение, преисполненное нена­вистью к политике Бисмарка, способствовало ее ус­пеху. Ничто не помешало бы планам Бисмарка боль­ше, чем союз с немецким национальным движением, которого опасались во всех европейских столицах. Бисмарку был необходим такой конфликт, чтобы за его кулисами скрыть свои истинные намерения и дождаться удобного момента для начала активных действий. Чуждый всяким национальным эмоциям,

108

он открыто признал легитимность прав датского ко­роля на Шлезвиг-Гольштейн, что успокоило Лондон, Париж и Петербург. Но в то же самое время Бисмарк уже готовил нападение на Данию, поскольку полное включение Шлезвига в Датское королевство нару­шало давнюю и общепризнанную автономию этого герцогства.

Строго говоря, различия между требованиями национального движения и обеими германскими дер­жавами, которые, к общему удивлению, совместно начали войну против Дании, носили в основном формально-правовой характер. Но либералы не без основания опасались того, что и произошло.

В январе 1864 г. австро-прусские войска вошли в Ютландию и одержали победу в нескольких крово­пролитных сражениях. В октябре побежденная Дания запросила мира. Но Шлезвиг и Гольштейн не стали новыми членами Германского союза, чего ожидали либералы, а без лишних церемоний были, по сути, аннексированы победителями при формальной видимости временного совместного управления этими территориями.

Теперь и многие деятели либерализма осознали, что казавшаяся консервативной и даже бесприн­ципной политика Бисмарка явно добилась успеха в отличие от постоянных неудач национально-либе­рального лагеря. Справедливыми оказались слова Бисмарка, сказанные им еще в сентябре 1862 г. в ре­чи перед оторопевшими депутатами ландтага: «Ве­ликие вопросы времени решаются не речами и по­становлениями большинства - это было ошибкой 1848 и 1849 гг., а железом и кровью».

109

Первый шаг Бисмарком был сделан. Либеральное движение оказалось крикливым, но практически бессильным. Теперь пришло время, которого еще с революции 1848 г. ожидал Бисмарк, - окончатель­ное установление прусской гегемонии в Германии и вытеснение из нее Австрии. Это было исполнением того курса прусской политики, который начался еще в 1740 г. вторжением Фридриха Великого в Силезию. Установившееся после революции неустойчивое рав­новесие отношений между Австрией и Пруссией не могло скрыть их постоянного соперничества. Между ними находились средние и мелкие государства «третьей Германии», которые надеялись сохранить свою суверенность и укрепить федеративный союз политикой лавирования между Берлином и Веной.

Датская война изменила положение в центре Ев­ропы. Ни одна из великих держав не заявила протес­та. Впрочем, это определила не только гениальная тактика Бисмарка, но, пожалуй, еще больше - Крым­ская война (1853-56), которая уничтожила прежний европейский порядок. Россия и Англия вступили в полосу глубокой вражды, и об их совместных дей­ствиях теперь не могло быть и речи. История на не­сколько лет приоткрыла для Германии дверь, в кото­рую очертя голову ринулся Бисмарк.

Вене и Берлину уже с начала 1861 г. было ясно, что дело идет к вооруженному столкновению за господ­ство в Германии. Нужен был только повод, который дал бы возможность объявить противника агрессо­ром. Такой повод был найден, когда только что объ­единившаяся Италия стала открыто поддерживать Пруссию. Мечтавший о реванше за поражение 1859 г.

110

венский кабинет в марте 1866 г. объявил о начале мо­билизации австрийской армии. Теперь военная ма­шина пришла в движение, но уже 3 июля война вне­запно закончилась полной победой Пруссии над ав­стро-саксонскими войсками в решающем сражении при Кёнигреце в Богемии. Блестящую победу Прус­сии обеспечили ее военно-техническое превосходст­во, отлично подготовленная армия и стратегический талант начальника генерального штаба Гельмута фон Мольтке (1800-91), который впервые в истории войн в полной мере использовал железную дорогу и теле­граф для координации действий всех прусских ар­мий, всегда находившихся там, где им надлежало быть. Вильгельм I, который скрепя сердце согласился на эту братоубийственную войну, был воодушевлен теперь победой настолько, что непременно захотел въехать на белом коне в поверженную Вену. С огром­ным трудом Бисмарку удалось отговорить короля от этого намерения. Бисмарк не желал чрезмерного унижения Австрии, рассчитывая в будущем иметь ее в качестве нейтральной стороны, а не противницы в предполагаемом столкновении с Францией.

Еще до начала «немецкой войны» Пруссия объя­вила недействительным Венский акт 1815 г. о созда­нии Германского союза, в то время как Австрия дей­ствовала именно как глава этого союза. Так что это была война скорее не между Пруссией и Австрией, а между Пруссией и Германским союзом. Поддер­жавшие Австрию саксонские и южногерманские вой­ска носили черно-красно-золотые нарукавные повяз­ки, сражаясь против воюющей под черно-белыми знаменами прусской армии.

111

Объединение Германии 1866-1871 гг.

По Пражскому миру Австрия покинула Германию, преобразованную теперь в Северо-Германский союз во главе с Пруссией. Он состоял из 22 государств, а вне союза оставались пока четыре южногерманские монархии - Бавария, Баден, Вюртемберг и Гессен-Кассель. Но они были тесно связаны с Пруссией во­енной конвенцией и рамками Таможенного союза, составляя единое экономическое пространство.

Наполеон III, которому за соблюдение нейтрали­тета Берлин обещал Саарскую область, своей близо­рукой внешней политикой помог осуществить то са­мое немецкое объединение, которому он стремился помешать. Бисмарк знал, что завершить объедине­ние можно будет только в случае устранения фран­цузской угрозы, а Наполеон дал ему искомый повод. В 1866 г. Франция оказалась ни с чем. Бисмарк бесце­ремонно отклонил ее требования о компенсации за нейтралитет, и страну охватило чувство уязвленной гордости, требующее выхода.

В начале 1870 г. испанские кортесы предложили вакантный трон принцу Леопольду из боковой като­лической ветви дома Гогенцоллернов. Во Франции ожил давний страх перед немецким окружением, и Наполеон заявил резкий протест. Возможно, Бис­марк отказался бы от своих намерений, если бы не знал, что Франция находится в изоляции и не может рассчитывать на поддержку Англии, Австрии или России. Он не хотел активно способствовать развя­зыванию войны, но и не стремился избежать ее. Вильгельм же был готов удовлетворить француз­ские пожелания и предложить испанский престол негерманскому принцу.

114

Взволнованная французская общественность на этом не успокоилась. Посол Парижа Винсент Бенедетти отправился на курорт Эмс, где отдыхал прус­ский король, чтобы передать ему требование гаран­тий того, что никогда ни один гогенцоллерновский принц не станет претендовать на испанский трон. Вильгельм справедливо воспринял это как диплома­тическую пощечину и отклонил требование, на что и рассчитывал Наполеон. Король отправил в Берлин Бисмарку депешу о ходе и результатах переговоров, вполне сдержанную и объективную. Но Бисмарк так отредактировал текст, что он приобрел унизитель­ный для Франции смысл, и в таком виде в тот же день, 13 июля 1870 г., передал его в берлинские газе­ты. Он верно полагал, что французское правительст­во по внутриполитическим причинам не потерпит этого дипломатического поражения. Бисмарк отлич­но знал и авантюризм Наполеона III, который, не за­думываясь, опрометчиво и без всякой внешнеполи­тической подстраховки 19 июля объявил войну.

Франко-германская война 1870-71 гг. стала уже войной современной техники и массовых армий, ко­торая позволяла предчувствовать ужасы тотальной войны XX столетия. На первом этапе решающую роль сыграли техническое оснащение и стратегическое превосходство прусской армии и ее генштаба под ру­ководством Мольтке. Немецкая сторона лучше про­вела мобилизацию и осуществила развертывание сил на широком фронте. Исход войны решили точно спланированные Мольтке крупные сражения под крепостями Мец и Седан. Действуя строго по предпи­саниям генштаба, немецкие войска, понеся мини-

115

мальные потери, принудили французов к капитуля­ции. Под Седаном в плен попал и сам Наполеон.

Второй этап войны, на котором армия новорож­денной Французской республики попыталась пере­ломить ход войны в свою пользу и добилась некото­рых успехов, не сказался на конечной победе немцев. 28 января 1871 г. было заключено перемирие, за кото­рым в феврале последовал прелиминарный мир. Окончательную точку поставил заключенный 10 мая Франкфуртский мир, по которому Франция теряла Эльзас и Восточную Лотарингию и должна была вы­платить контрибуцию в 5 млрд. золотых франков.

Общественность Германии единодушно требо­вала возвращения «исконно немецких» Эльзаса и Лотарингии. Прусский генштаб из стратегических соображений настаивал на аннексии Вогезских гор с их многочисленными проходами и крепости Мец. Бисмарк не мог противостоять этим требованиям, хотя знал, что такие условия ставят под угрозу его цель - надолго устранить военную опасность на за­падной границе, поскольку Франция непременно будет стремиться к реваншу.

В ходе войны завершилось и политическое объе­динение всех немецких государств. Национальное движение и общественное мнение оказали такое сильное давление на южногерманских правителей, что для них оставался только один путь - вступле­ние в Северо-Германский союз. Поэтому объедине­ние Германии нельзя считать только объединением «сверху». Это было и объединение «снизу», которое стало возможным благодаря буржуазно-либераль­ному национальному движению. В Зеркальном зале

116

Версаля, где 18 января 1871 г. была провозглашена Германская империя, находились не только князья, генералы и дипломаты. Там присутствовала и делега­ция Северо-Германского рейхстага во главе с его президентом Эдуардом фон Симеоном, который еще в 1849 г. возглавлял франкфуртских парламентариев, предлагавших Фридриху Вильгельму IV император­скую корону. Таким образом, Германская империя получала двойную легитимацию. С одной стороны, она опиралась на согласие немецких монархов, с дру­гой - была узаконена парламентом.

 

БЫЛИ ЛИ АЛЬТЕРНАТИВЫ?

После создания империи казался излишним вопрос:

может ли возникнуть единое немецкое государство, а если да, то в той ли форме, в какой оно появилось. Современникам этого события и двум последую­щим поколениям государство Бисмарка казалось исторической необходимостью, которому не было иных альтернатив. Но имеет ли смысл задавать во­прос об альтернативах после того, как события уже произошли?

Однако только реконструкция ушедших в про­шлое возможностей и шансов может освободить нас от исторического фатализма и понять, почему разви­тие пошло именно так, а не иначе. В этом смысле то, что случилось на деле, было лишь одной из возмож­ностей, и даже не самой вероятной.

Имелось несколько вариантов решения нацио­нального вопроса. Одним из них было сохранение

117

Германского союза в более либеральном виде, и об этом свидетельствуют многие важные факты. Сохра­нялись остатки старой имперской традиции и уваже­ние к власти давних династий. Акт о создании союза реально придавал особый вес двум крупнейшим го­сударствам - Австрии и Пруссии, но не давал им воз­можности поглощать другие немецкие территории. Не последнюю роль играла также заинтересован­ность европейских держав в сохранении равновесия сил, которое могло нарушить объединение Герма­нии. Однако Германский союз не мог быть долго­вечным. Патовая ситуация, сложившаяся между Ав­стрией и Пруссией, все равно требовала какого-то разрешения, без которого не могло быть и речи о модернизации союза и централизации власти.

Второе возможное решение было опробовано в 1848-49 гг.: создание современного централизо­ванного национального государства на основе на­родного суверенитета и прав личности. Но эта мо­дель оказалась нежизнеспособной из-за социальной неоднородности и идеологической противоречивос­ти вглядов ее либеральных и демократических сто­ронников, а также из-за сопротивления европейских держав, опасавшихся распространения немецкого либерального национализма за пределы Германско­го союза. Однако никакой немецкий парламент не мог надеяться на поддержку населения, если бы он отказался от «освобождения» Эльзаса и Шлезвиг-Гольштейна.

Существовали и прочие возможности, которые горячо обсуждались представителями оживившего­ся в конце 1850-х - начале 1860-х гг. национального

118

движения. Великогерманское решение - объедине­ние вокруг Австрии с ее ненемецкими владениями, казалось, открывало неплохие перспективы, а по­скольку оно как бы возрождало славное имперское прошлое, то его эмоциональное воздействие было наиболее значительным. Но уже в начале 1860-х гг. такой проект стал иллюзорным. Дело даже не в пре­тензиях Пруссии на гегемонию в Германии. За нее выступала высшая прусская бюрократия, а сам ко­роль и консервативное дворянство относились к габ­сбургским прерогативам с должным уважением. Но великогерманский вариант противоречил здравому экономическому смыслу. Дунайская монархия с ее допотопным меркантилизмом значительно от­ставала от далеко продвинувшейся хозяйственной интеграции Таможенного союза. Кроме того, инте­ресы уже значительно отдалившейся от остальных германских государств Австрии переместились в Северную Италию и на Балканы. Наконец, включение многонациональной монархии Габсбургов в единое немецкое государство породило бы массу трудно­разрешимых проблем.

Возможным решением могла бы стать дуалисти­ческая гегемония Австрии и Пруссии в Германском союзе. Такой позиции некоторое время придержи­валась Пруссия, предлагавшая провести реформу союза, разделявшую Германию по реке Наин. Се­вернее располагался бы прусско-северогерманский союз, южнее - дунайская федерация во главе с Веной. Еще в 1864 г. Бисмарк исходил как раз из такого варианта, который мог бы положить конец давнему австро-прусскому конфликту. Это была

119

достаточно реальная альтернатива, провалившаяся по той причине, что Австрия не без оснований не доверяла прусским предложениям и опасалась, что Берлин будет затем выдвигать все новые условия и требования.

Наконец, существовала концепция триады, вы­двинутая средними немецкими государствами, кото­рые боялись как прусской гегемонии, так и совмест­ного австро-прусского господства. Поэтому напра­шивалась идея о слиянии малых, чисто немецких территорий в одно национальное государство. Что касалось Австрии и Пруссии, то они могли идти соб­ственным путем как европейские державы. Они явно переросли старый союз и имели значительные негер­манские владения. Создание «третьей Германии» ка­залось защитой от гегемонистских устремлений Вены и Берлина и средством сохранения традиционных местных свобод и традиций.

С 1859 г. «третья Германия» явно оживилась и предложила реформировать устройство Германского союза, чтобы расширить его федеративные основы и усилить его воздействие на членов этого объедине­ния. Однако сразу выяснилось, что реформаторские планы Баварии, Саксонии и Бадена настолько раз­личны, что делают невозможными их общую полити­ку, не говоря уже о совместных действиях.

Таким образом, малогерманское решение про­блемы было только одним из нескольких вариан­тов. Если ему благоприятствовали существование Таможенного союза, слабость Австрии и временные симпатии либералов, то это еще не означало, что та­кой вариант был запрограммирован изначально.

120

Сам Бисмарк в 1868 г. уже после войны с Австрией говорил, что «если Германия достигнет своей наци­ональной цели еще в XIX в., то это будет чем-то ве­ликим, а если это случится через десять или даже через пять лет, то будет чем-то необычайным, нео­жиданным даром Бога».

Конечно, в период объединения сложилась ис­ключительно благоприятная международная обста­новка, которой на редкость умело воспользовался Бисмарк. Однако если бы во главе Пруссии стоял другой человек, если бы Франция вмешалась в «не­мецкую войну», а Россия или Австрия - в войну 1870 г., то немецкая история могла бы пойти по со­вершенно другому пути.

В ЦЕНТРЕ ЕВРОПЫ

Создание империи утолило жажду немцев собрать нацию в едином государстве. Но многие люди пред­ставляли его иначе. В этом смысле оно должно было быть крупнее, ибо Австрия теперь не входила в им­перию; конфессионально более сбалансированным, так как без Австрии протестантизм получил явный пе­ревес, а католики оказались даже под подозрением в недостаточной национальной лояльности; более федеративным, ибо в империи сложилось абсолют­ное преобладание Пруссии, а «третья Германия» практически перестала существовать. Наконец, более демократическим и парламентарным государством вместо, возникшего авторитарно-милитаристского режима во главе с харизматическим лидером.

121

Уже многие современники считали создание им­перии «революцией сверху», осуществившей ту меч­ту, которую не удалось исполнить революционерам 1848 г. В одном отношении бисмарковская Пруссия в 1866 г. пошла даже дальше. Если Франкфуртский парламент остановился перед тронами, то Бисмарк отважился ликвидировать три суверенные монар­хии - Ганновер, Кургессен и Нассау, а также один вольный город - Франкфурт-на-Майне. Этим по­ступком были потрясены консерваторы: один из них совершил революцию, которую видный представи­тель прусского консерватизма Людвиг фон Герлах назвал «безбожным и преступным деянием» Бис­марка. Консервативное юнкерство страшно боялось, что их «добрая старая Пруссия» растворится в новой объединенной Германии. Лишь к исходу 1870-х гг. оно примирилось с этим национальным государст­вом, когда закончилась «либеральная эра».

Империя была союзным государством, в которое входили 22 самостоятельные монархии и три воль­ных города - Гамбург, Бремен и Любек. Структуру империи отражала ее конституция. Первая палата -Союзный совет, или бундесрат, являлся представи­тельством отдельных государств. Строго говоря, империя была не монархией как таковой, а коллек­тивной олигархией немецких правителей. Второй палатой был рейхстаг, избираемый на основе все­общего и равного избирательного права всеми мужчинами, достигшими 25-летнего возраста, кро­ме военных. Законы принимались обеими палата­ми, что казалось оптимальным вариантом с точки зрения распределения властных полномочий и со-

122­

блюдения интересов народа. Впрочем, в империи был еще третий элемент, главная опора государст­венной власти - армия и бюрократия, неподконт­рольные рейхстагу. Три пятых всей бюрократии со­ставляла прусская бюрократия, а армия Пруссии являлась костяком имперской армии.