Лара: «Я хочу научиться жить»

Лара садится на стул рядом со мной. У неё совсем пусто в голове, говорит она, и она хочет, чтобы я спросил её о чём-нибудь. Я этого не делаю, потому что знаю, что так я поддержу её в её стратегии выжива­ния, которая заключается в ориентации на внешний мир. Я жду, когда она сама продолжит. Она говорит о своей поджелудочной железе, у которой наблюдается гиперфункция. Врачи обнаружили узел и посове­товали ей операцию. Но она пока не решается.

Потом она рассказывает о своей последней терапии. Там речь шла о её рождении. Я спрашиваю её, может ли она что-то ещё сказать об этом. Она рассказывает, что после рождения ей пришлось остаться в больнице, потому что было что-то не так с кровью, кажется, несовме­стимость резус-факторов матери и отца. Она пролежала в больнице 2 месяца. Что с ней там делали, она не знает. Возможно, переливание крови. Из того времени у неё остался шрам на правом плече. После того, как она вернулась из больницы домой, к родителям, мама вско­ре вышла на работу. Начиная с восьмого месяца жизни она проводила рабочую неделю у бабушки с дедушкой, а родителей видела только на выходных.

И вот наконец Лара находит формулировку запроса: «Я хочу на­учиться жить». Первым словом из этой фразы она выбирает слово «я». К удивлению присутствующих (а кроме меня в помещении было ещё три человека), она выбирает на роль себя красную подушку для медитаций и кладёт её в центре помещения. Потом она отбегает от этой подушки и прячется за пустым стулом. Спустя какое-то время она выбирается из своего укрытия и встаёт на подушку, высота которой составляет 15 см. При этом она жалуется, что её постоянно тянет наверх и что она скоро уже не сможет ни думать, ни что-либо чувствовать.

Я прошу Лару поставить ещё одно слово из её запроса. Она спус­кается с подушки «я» и выбирает одну из присутствующих женщина на роль слова «хочу». Резонатор сначала пребывает в растерянности, по­том её тянет к подушке «я». Она поддевает её ногами, приподнимает её, потом толкает ногами перед собой, как королевские пингвины де­лают это со своими яйцами. «Хочу» говорит: «Это «я» совершенно без­жизненно. Я хотела бы залезть внутрь этого «я», как в игрушку, чтобы потом двигать ею изнутри, чтобы это выглядело, как будто «я» - живое. Тогда оно сможет делать всё, что угодно, главное — двигаться. Но вот чувствовать оно не сможет». Лара стоит рядом, поражённая, и внима­тельно наблюдает за тем, что «хочу» делает с «я».

Для следующего слова «научиться» Лара выбирает ещё одну из присутствующих женщин. Та после некоторой паузы начинает ходить взад и вперёд по рисунку ковра на полу. Она чувствует пустоту в голове и хочет, чтобы пришли другие люди и сказали ей, что нужно делать. С «я» и «хочу» у неё нет никакой связи. «Хочу» подтверждает это. Лара говорит, что это верно! Она иногда чувствует себя так, будто живёт в нескольких параллельных мирах.

Лара ставит последнее слово своего запроса - «жить». На эту роль она выбирает меня и ставит меня под деревом высотой 2 ме­тра, стоящим в углу помещения. Моя голова постепенно исчезает в ветвях дерева. Сначала я думаю, что дерево — это жизнь. Растения вырабатывают кислород, которым мы дышим. Но дышать мне стано­вится всё тяжелее. И главное, я замечаю, что не могу сдвинуться с места. Я всё больше чувствую себя как в тюрьме. Мне становится ясно, что я тут не смогу ни нормально жить, ни умереть. Меня охва­тывает паника и я зову на помощь. То громче и требовательнее, то тише и просительнее.

Пока я входил в свою роль, Лара спряталась за флипчартом и на­чала плакать. Спустя какое-то время она вышла из укрытия и перешла к резонатору «научиться».

Я продолжал звать на помощь. Но никто из остальных не подошёл ко мне. Наоборот, они закрывают уши. А когда Лара собралась сделать шаг в мою сторону, заместитель «научиться» встала у неё на пути. У меня, у «жить», не было никаких перспектив, что кто-то придёт и спасёт меня.

В этот момент я предлагаю прервать процесс. Я выхожу из свое­го резонанса с «жить» и возвращаюсь в позицию терапевта. Я спраши­ваю Лару, хочет ли она услышать, как я понимаю процесс этой работы на данном этапе. Она отвечает утвердительно, и я предлагаю ей такую интерпретацию:

• Когда после рождения ей пришлось остаться в больнице, её одиночество было таким невыносимым, что произошло пси­хическое расщепление, и она отказалась от функции Я. Это видно и по её реакции на подушку «я», и по той позиции под деревом, которую я занимал. Её детское Я травмировано, оно страдает и находится в большой опасности.

• Кроме того, она подавила свои эмоции и больше не плакала на виду у других (её плачь за доской). После пребывания в боль­нице она стала послушным, хорошим ребёнком.

• С того момента она шла по жизни с помощью своего сильного желания выжить. При этом она старалась казаться «нормаль­ной». Но это даётся ей с большим трудом. И можно предполо­жить, что в результате проявились проблемы с поджелудочной железой. Той приходится тратить слишком много энергии на то, чтобы поддерживать в движении застывшее тело, которым не управляет её Я. В какой-то момент это приводит к истоще­нию и отказу этого органа.

• Поскольку «научиться» отделено от Я и от желаний, Ларе не идёт впрок то, чему она учится. Кроме того, эта учёба выпол­няет скорее функцию стратегии выживания, которая отвлекает её от контакта с ребёнком внутри нее, который зовёт на по­мощь. Такой вид учёбы делает её зависимой от того, что гово­рят ей другие люди. Она не развивает свою самостоятельность.

Лара соглашается с моей интерпретацией и добавляет, что в своём браке она всего два раза плакала при муже. И оба раза он под­верг её унизительной критике. На тему любви я говорю ей следующее: существует ложная концепция любви, которой она до сей поры следует: будь молодцом, не плачь, и тогда тебя будут любить. А для неё хоро­шей концепцией любви была бы такая, в которой она может показывать свои эмоции, потому что так она вступает в контакт с самой собой и может увидеть свои беды. Резонатор «хочу» подтверждает это. Когда Лара плакала за доской, та впервые почувствовала связь с ней.

Я предлагаю Ларе ещё раз посмотреть на «я» (подушку) и на «хочу» (резонатора). Она делает это и спустя какое-то время отправляется к ним. Она трогает подушку и радуется, что та шуршит (она наполнена шелухой). Она тыкает в подушку пальцем. На это «хочу» говорит, что ей надо поосторожнее обращаться с «я». Ведь это ещё маленький ребёнок. Я соглашаюсь и добавляю: «Возможно, так обращались с тобой, когда ты была младенцем. В тебя тыкали иголками, и тебе было больно».

Лара становится осторожнее и гладит подушку. «Хочу» присоеди­няется к ней, они вместе мягко прикасаются к «я». Лара очень взвол­нована и начинает плакать. Вскоре мы заканчиваем процесс.

Этот случай — классический пример «травмы идентичности». В результате ранней травматизации исчезает здоровое Я. Оно отрыва­ется от человека и дрейфует в никуда, оставляя тело без внутреннего руководства. И потом такие стратегии выживания, как огромная вынос­ливость и чисто когнитивные процессы («учиться»), продолжают дейст­вовать в одиночку. Но у них нет контакта с настоящей жизнью клиентки. Её жизнь по-прежнему пребывает в ранней экзистенциальной травме, которая потом переходит в травму любви, потому что родители были для неё эмоционально недоступны.

Анне: «Я хочу быть собой»

Анне уже довольно долгое время проходит у меня индивидуаль­ную терапию. Время от времени она работает со своими темами и в те­рапевтических группах. Сегодня с ней работаю только я, и после крат­кого предварительного разговора Анне формулирует свой запрос: «Я хочу быть собой».

Она просит меня сначала вступить в резонанс с Я из её запроса. Потом она берёт меня за руки, но хочет сразу же отдёрнуть их. Я всё же ка­кое-то время удерживаю её ледяные руки, и меня пугает то, в какой степе­ни Анне кажется мне скелетом, на который повесили одежду. Она убирает руки, и когда я рассказываю ей свои мысли, она подтверждает их. Да, она сама себе тоже часто кажется такой. И вдруг она понимает, что на самом деле значит для неё это «я хочу быть собой»: я хочу быть собой без тела!

Меня передёргивает от такой идеи, и я вспоминаю греческую мифологию, подземный мир, Аид, в котором живут тени, бесплотные создания, существующие только благодаря тому, что могут думать. Я делюсь с Анне своими ощущениями и своей печалью по этому поводу: я хочу быть живым, даже если в данный момент чувствую своё тело только наполовину. Но я твёрдо убеждён в том, что я смогу развиваться и во мне будет больше жизненной энергии, чем сейчас.

Теперь Анне понимает свой запрос: до сего дня её решением было не чувствовать своё тело из-за многочисленных травм, получен­ных ею с детства. Её мать несколько раз пыталась убить её, а отец годами причинял ей сексуальные травмы. В результате действий сво­их родителей она оказалась практически изгнана из своего тела, и ей пришлось искать убежища в идеях как можно более бесплотного суще­ствования. Теперь Анне понимает, что чувствовать своё тело означа­ло для неё чувствовать то насилие, которое причинили ей мать и отец. Она видит, каким может быть дальнейший ход терапии, откуда берётся её страх перед собственным телом, который до сей поры блокировал её развитие.

В последовавших работах с идентичностью Анне удавалось всё громче говорить «да» себе самой, всё больше принимать своё тело, чувствовать свои эмоции и в конце концов обходиться без своих без­жизненных стратегий выживания и без внутренней связи с травмиро­ванными, агрессивными родителями.

Слова и образы

Запрос может иметь форму картинок или рисунков или представ­лять собой комбинацию слов и изобразительных материалов. Рисунки особенно хорошо подходят для того, чтобы выражать неосознанный и довербальный опыт. На иллюстрации 4 представлен рисунок запроса, автором которого был мужчина, страдавший от хронической боли в жи­воте. Как потом показала работа, эта боль в животе указывала на по­пытку его матери прервать беременность.

В таких случаях клиент и терапевт обсуждают, какие элементы присутствуют на рисунке и могут быть представлены резонаторами. В данном случае (рис. 4) это были 4 резонатора для:

Рис. 4: Рисунок запроса мужчины с хронической болью в животе

 

• лежащего мужчины, который оказался нерождённым ребёнком;

• (красной) стрелки, которая оказалась попыткой прервать бе­ременность каким-то острым предметом;

• (коричневого) пятна в животе нерождённого, которое указы­вало на травму аборта;

• знака вопроса, который выражал нежелание клиента пове­рить в то, что его мать была способна на такое.

В следующем примере (рис. 5) я сам изобразил свой запрос. Я хотел узнать, почему у меня под левым глазом есть маленький нарост на коже. Вместо большого количества слов («нарост на коже под моим левым глазом») я предпочёл сделать рисунок. Это может быть полезно, если мы не хотим перегружать запрос информацией. Возможности по восприятию когнитивной информации во время работы ограничены, поэтому здесь действует принцип «чем меньше, тем лучше». Длинные формулировки запросов часто являются признаком очень доминант­ных стратегий выживания. Многословием и рефлексией они не дают проявиться эмоциям.

В моём случае оказалось, что резонатор «кожного симптома» была переполнена злостью и ненавистью. Моё «я» в страхе отступило, а моё «хочу» приняло позу подчинения. Я отнёс это к опыту насилия со стороны моей матери, который я испытал в детстве. «Почувствовать» в отчаянии каталось по полу и не чувствовало, что его замечают. «По­чему» кратко высказалось: «Эта напасть поразила тебя, потому что ты случайно попался на пути». В момент встречи с «финальной точкой» своего запроса у меня постепенно появилась боль, отчаяние, а потом волны слёз. Это смягчило гнев резонатора «кожного симптома». В ре­зультате я почувствовал улучшение связи с моим «хочу», которое смог­ло выпрямиться. Контакт с моим «я» тоже стал более интенсивным, хотя оно по-прежнему было очень боязливым и осторожным.

 

 

 

Рис. 5: «Я хочу почувствовать, почему (нарост на коже под левым глазом)»

 

Примерно через неделю после этой работы я внезапно почувст­вовал сильную боль в правой части головы. Я порыскал в интернете и узнал, что в традиционной медицине такие боли называют «тригеминальной невралгией». Я также сходил к стоматологу и выяснил, что эта боль не связана с зубами, и тогда я сформулировал запрос: «Почему я испытываю эту боль?» Ответ был снова однозначным: боль выражает мою беспомощность перед насилием, пережитым в детстве. Она явля­ется проявлением диссоциации и тоже своего рода стратегией выжи­вания, которая отвлекает внимание от агрессоров и заставляет усваи­вать то давление, которое они оказывали.

В этой связи мне стало ясно, почему у меня звенит в обоих ушах: насилие поступало с двух сторон: и от матери, и от отца. Ни к кому из них я не мог обратиться за защитой. Я не мог сбежать от ситуации непрекращающегося насилия, мне оставалось только терпеть и держаться на сведённых судорогой ногах. На одной из многих работ, которые я сделал на эту тему, звон оказался попыткой избавиться от ежедневных ссор моих родителей: я сводил их крик до тоненького звона и пытался всё делать правильно, чтобы меня всё же полюбили. Ещё до рождения я был окружён адским шумом камнерезных пил, потому что моя мать до седьмого месяца беременности работала на мраморной фабрике. На другой терапии своего «тиннитуса» я понял, что я ещё до рождения не мог укрыться от этого шума, и моему фи­зическому развитию противодействовала другая тенденция — скрючиться от смертельно страха. Я долго гадал, почему этот «тиннитус» проявился у меня только в возрасте 35 лет. Сейчас я понимаю: это была ситуация с работой, в которой я, как и в начале своей жизни, чувствовал себя от­вергнутым и испытывал страх. «Параллельные ситуации», напоминающие изначальную травму, часто провоцируют физические симптомы.

Пережитый в детстве опыт насилия сохранился также в виде «реф­лекторного кашля» у меня в горле и в груди. Когда проходила «просту­да», «рефлекторный кашель» сохранялся. После того как в ходе терапии я увидел и почувствовал, что в младенчестве чуть не погиб в результате насилия со стороны отца, симптом исчез. Тогда у меня впервые в жизни появилось чувство, что мне не нужно беспокоиться по поводу того, что может произойти. Я почувствовал себя очень хорошо здесь и сейчас.