Принуждение как критерий правового

Как важная часть всей дюркгеймовской социологии, принуждение приобрело характер классического критерия. Вначале это была идея, исходившая из здравого смысла с оттенком финализма: поскольку норма создана для того, чтобы ее применять, это применение должно быть обеспе­чено принуждением. Общество, создавая нормы, создает также и принуждение на случай отклоняющегося поведе­ния. Но природа этого принуждения — поскольку оно ис­ходит от общества, назовем его социальное принужде­ние — не всегда одинакова. Именно благодаря этому раз­личию в природе социального принуждения могут быть разграничены два вида норм — юридические и все осталь­ные. Таким образом, понятие социальное принуждение

165

образует основу дальнейшего исследования. Попытаемся разъяснить это понятие применительно к двум составляю­щим его терминам.

Принуждение. Некоторые авторы нередко предпочита­ют другой термин, а именно санкция. Но он неудобен тем, что слишком узок. Он заставляет думать если не исклю­чительно об уголовных наказаниях (ибо существуют граж­данско-правовые санкции), то, во всяком случае, о реак­ции, которая является ответом на несоблюдение нормы. Однако нельзя не видеть, что еще до их несоблюдения нормы превентивным образом содержат требование подчи­нения себе. Поэтому предпочтительнее термин «принужде­ние», являющийся достаточно широким, поскольку он охватывает как психологическое, так и физическое при­нуждение.

Обратимся теперь к термину социальное, идущему из словаря Дюркгейма. Хотя оно п созвучно понятию соци­альный контроль, идущему из американской социологии, смешивать эти два понятия не следует. Нормы (как юри­дические, так и иные) и принуждение, которое их сопро­вождает, входят в социальный контроль, но он не сводится только к ним. С другой стороны, социальное принужде­ние — и это существенно для его понимания — говорит о чем-то более сильном, чем социальный контроль.

В понятии «социальное принуждение» определение «социальное» является сущностным. Мы должны учиты­вать только принуждение, исходящее от общества, и оста­вить в стороне то, что можно назвать самопринуждением личности, внутренним принуждением, находящимся в ве­дении этики, особенно в кантианском ее понимании.

Но даже исключив то, что относится к сфере этики, мы сталкиваемся с трудностью разграничения права и нравов в широком смысле слова (то есть и повседневных обыкно­вений), поскольку и то и другое равным образом опирает­ся на принуждение, исходящее от общества. Граница меж­ду правом и нравами, таким образом, проходит и здесь. В обоих случаях речь идет о социальном принуждении, но в каждом из них оно имеет отличительные черты, являясь сознательно установленным и определенным образом орга­низованным, когда речь идет о нормах права, и инстинк­тивным и диффузным, когда речь идет о нравах. Социаль­ное принуждение в праве исходит от специализированного органа и выполняет сознательно установленную функцию. Сочетание этих двух элементов несвойственно принужде-

166                                                                              .

irato, сопровождающему нравы. Таким образом, выдвину­ты две идеи: сознание и специализация. Попытаемся сопо­ставить их.

1. Поставим вопрос так: снабдив норму определенной мерой принуждения, предполагает ли сознательно обще­ство довести эту норму до исполнения? При позитивном ответе на этот вопрос перед нами окажется юридическая норма. Если же этого фактора нет, социальная норма оста­нется неправовой. Неправовая форма еще более характер­на в этом плане, когда она вообще не преследует каких-то определенных конечных целей, и принуждение в этом случае не более чем эпифеномен, то есть явление, сопут­ствующее отклоняющемуся поведению, не имеющее кон­кретных функций (это наиболее характерно для повсе­дневных обыкновений: когда кто-то в ресторане заказы­вает сперва десерт, а затем суп, то реакцией на такое «на­рушение» могут быть лишь улыбки окружающих).

Этот критерий преднамеренного, сознательного исполь­зования принуждения вызывает возражения, ибо, как и всякий психологический критерий, он достаточно шаток, и это его свойство усугубляется тем, что в данном случае речь идет не о состоянии сознания индивида, а о гипоте­тическом психологическом состоянии общества. Намерение законодателя, устанавливающего уголовное наказание, очевидно. Но всегда ли есть такая единая сознательная установка? Итак, мы снова отброшены к ипостаси «кол­лективное сознание» (коллективные представления) со всеми трудностями, которые она порождает.

2. Утверждают, что принуждение в праве — это при­нуждение, исходящее от специального, отличного от дру­гих органа. В современных обществах он называется государством и состоит из правителей, начальников — тех, в чьих руках находится власть. Принуждение же в сфере нравов, наоборот, исходит из самой социальной среды, от самого населения, и конкретный источник такого принуж­дения не может быть заранее зафиксирован и локализо­ван.

Убедителен ли этот критерий? Очевидно, что нет, и в действительности мы снова оказываемся в тупике. Конеч­но, функциональное использование социального принуж­дения определенным органом ad hoc может служить для определения права, но только в одном из его ракурсов, а именно права, установленного волей государства, этатист­ского права, то есть, проще говоря, закона. Но закон не

167

 

единственная форма права. Имеется также обычай, а социальное давление, стоящее за ним, представляется таким же бессознательным и неорганизованным, как и то, что стоит за нравами. По механизму, который делает их обязательными, обычаи и нравы весьма близки друг к дру­гу. Тем не менее нравы — это неюридические обычаи, а обычаи — это нравы, подвергшиеся юридизадии. Затрудне­ния, вставшие перед нами, продолжают действовать.