Белинский «взгляд на русскую литературу 1847 года»

"Взгляд на русскую литературу 1847 года" является последним годовым обзором русской литературы и по существу итоговой работой Белинского. Белинский подчеркнул, что русская литература началась не только победными одами Ломоносова, но и "натурализмом", сатирой Кантемира. В эту широкую историческую перспективу Белинский и вводит натуральную школу, справедливо рассматривая ее как результат развития всей русской литературы. Этим наносился удар реакционной критике Булгариных и Шевыревых, утверждавших, что натуральная школа явление эфемерное и беспочвенное.

С глубоким удовлетворением Белинский пишет в своей статье, что "натуральная школа стоит теперь на первом плане русской литературы" и что "романы и повести ее читаются публикою с особенным интересом".

Настоящий обзор чрезвычайно важен еще и тем, что Белинский дал в нем анализ лучших произведений натуральной школы - романов "Кто виноват?" Герцена, "Обыкновенная история" Гончарова, повести "Антон Горемыка" Григоровича, "Записок охотника" Тургенева и др.

Выступая против "чистого искусства", Белинский решительно утверждает право за искусством изображать "низкую" природу и жизнь народа. Издеваясь над аристократами, которые не любят "встречаться даже в книгах с людьми низших классов", Белинский выступает защитником человеческих прав крепостного мужика. "Что за охота наводнять литературу мужиками?" - восклицают аристократы известного разряда?". Белинский отвечает: "А разве мужик - не человек? - но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? - Как что? - его душа, ум, сердце, страсти, склонности, - словом, все то же, что и в образованном человеке?"

Анализируя романы "Кто виноват?" и "Обыкновенную историю", Белинский подвергает критике весь крепостнический уклад. Белинский отмечает непоследовательность Герцена в изображении Бельтова, которого автор под конец романа идеализировал.  

«Литература наша была плодом сознательной мысли, явилась как нововведение, началась подражательностию. Но она не остановилась на этом, а постоянно стремилась к самобытности, народности, из риторической стремилась сделаться естественною, натуральною. Это стремление, ознаменованное заметными и постоянными успехами, и составляет смысл и душу истории нашей литературы. И мы не обинуясь скажем, что ни в одном русском писателе это стремление не достигло такого успеха, как в Гоголе».

Белинский резко выступал против реакционной теории «чистого искусства», или «искусства для искусства». Он пишет: «Мысль о каком-то чистом, отрешённом искусстве, живущем в своей собственной сфере, не имеющем ничего общего с другими сторонами жизни, есть мысль отвлечённая, мечтательная. Такого искусства никогда и нигде не бывало... Отнимать у искусства право служить общественным интересам — значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит лишать его самой живой силы, т. е. мысли, делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкою праздных ленивцев. Это значит даже убивать его...» Настоящая статья («Современник», 1848, № 1, 3) — обобщающая работа В. Г.Белинского — философа, социолога, организатора и теоретика «натуральной школы», творческий манифест русского реализма, прямо подводящий к эстетике и  теории реализма Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова. Глубоко принципиальной статью делает также то, что конкретный анализ важнейших произведений писателей «натуральной школы» критик сочетает с теоретическими выводами. Как всегда, статья Белинского воинствующе полемична, правота революционно-демократического мировоззрения доказывается путем опровержения идей славянофилов, сторонников теории «официальной народности», приверженцев «чистого искусства». Статья Белинского стала социальным, эстетическим и историко-литературным обоснованием критического реализма, авторитетным ответом на вопрос о задачах и перспективах развития современной литературы. Работа эта особенно значительна еще и потому, что она написана в период самоопределения передовой русской литературы на путях реализма. Ответственность момента и задачи работы потребовали от Белинского рассмотрения большого круга разнообразных, но в условиях общественно-литературной борьбы конца 40-х годов особенно актуальных и тесно связанных между собою проблем. Это такие вопросы, как объективное обоснование передового общественного идеала; специфика искусства и индивидуальное своеобразие писателя; предмет искусства вообще и современной литературы в особенности; сознательная мысль и тенденция в художественном творчестве; художественная правда и пафос отрицания; национальное своеобразие русской литературы в связи с творческими достижениями «натуральной школы» и место последней в истории русской литературы; критический анализ теории «чистого искусства». Обзор Белинского подвергся цензурной правке и обратил на себя внимание С.-Петербургского цензурного комитета и комитета под председательством А. С. Меньшикова. В суждениях Белинского сочетаются характеристики особенностей и идейно-познавательных возможностей современного романа и повести с изложением и обоснованием «идеи социальности» применительно к художественному творчеству. И это не случайно: именно в романе и повести с наибольшей полнотой и ощутимостью дается социальное толкование человека, в то же время вне «идеи социальности» немыслима подлинно реалистическая правдивость романа и повести. Суждения Белинского о романе «Кто виноват?» имели принципиальное значение не только потому, что раскрывали (в меру цензурных возможностей, которые ко времени написания второй статьи стали еще более ограниченными) идейную направленность произведения Герцена.     Они демонстрировали творческое многообразие «натуральной школы» и утверждали полноценность (и полноправность!), условно говоря, «интеллектуального» типа творчества, чем еще раз доказывалась необходимость наличия сознательной мысли в произведении искусства. Таким образом, Белинский не только продолжал разработку существенного теоретического вопроса, но и доказывал правомерность существования своеобразного по стилю течения в русской литературе.

 

Белинский «Горе от ума»

В 1840 году, в связи с выходом второго подцензурного издания «Горя от ума», Белинский напечатал в «Отечественных записках» большую статью, посвященную комедии. Это одна из крупнейших статей Белинского, относящихся к концу 30-х — началу 40-х годов. Статья писалась летом и осенью 1839 года, то есть в то время, когда критик переживал короткий период «примирения с действительностью». Своеобразие общей позиции Белинского на этом этапе его пути определило собою и оценку в статье комедии Грибоедова.

Большая часть статьи посвящена общеэстетическим вопросам: трактовке понятий трагического и комического, обоснованию принципов «разделения драматической поэзии на трагедию и комедию не по внешним признакам, а из их сущности», и т.д. Содержащиеся в статье утверждения Белинского глубоко противоречивы, ибо, выдвигая и обосновывая многие важнейшие принципы реализма, критик еще исходит из идеалистического понимания сущности и роли искусства. Эта противоречивость сказывается, в частности, в анализе «Ревизора», занимающем значительную часть статьи и принадлежащем во многом к самым блестящим страницам литературно-критического наследия Белинского.

Обращаясь непосредственно к «Горю от ума» только на последних страницах статьи, критик также оказывается в значительной мере во власти идеалистических представлений. Полагая в это время, что подлинному искусству чуждо обличение, Белинский утверждает, что «Горе от ума» — не комедия в высоком значении этого слова, а сатира и, следовательно, не истинно художественное произведение И в этом отношении "Горе от ума" находится на неизмеримом, бесконечном расстоянии ниже "Ревизора", как вполне художественного создания, вполне удовлетворяющего высшим требованиям искусства и основным философским законам творчества. Но "Горе от ума" есть в высшей степени поэтическое создание, ряд отдельных картин и самобытных характеров, без отношения к целому, художественно нарисованных кистию широкою, мастерскою, рукою твердою, которая если и дрожала, то не от слабости, а от кипучего, благородного негодования, с которым молодая душа еще не в силах была совладеть. Так, в комедии Белинский видит оригинальное, уникальное произведение.

Белинский говорит, что «в комедии нет целого, потому что нет идеи», обличение же не может произвести на свет создание высокого искусства. "Основною идеею художественного произведения может быть только так называемая на философском языке "конкретная" идея, то есть такая идея, которая в самой себе заключает и свое развитие, и свою причину, и свое оправдание и которая только одна может стать разумным явлением, параллельным своему диалектическому развитию. Очевидно, что идея Грибоедова была сбивчива и неясна самому ему, а потому и осуществилась каким-то недоноском."

Какую цель преследовал Грибоедов? "…Автор "Горя от ума" ясно имел внешнюю цель -- осмеять современное общество в злой сатире, и комедию избрал для этого средством".

Особенно резкое осуждение вызывает теперь у Белинского герой, решившийся вступить в конфликт с окружающим его обществом. «Что за глубокий человек Чацкий? — говорит он. — Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит... Это новый Дон-Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади... Поэт не шутя хотел изобразить в Чацком идеал глубокого человека в противоречии с обществом, и вышло бог знает что». Все метания Чацкого Белинский называет бурей в стакане. Поведение Чацкого критик воспринимает как поведение сумасшедшего. Белинский утверждает, что проблема Чацкого "…только не от ума, а от умничанья".

Говоря о теме любви в пьесе, Белинский пишет: " Где же у Чацкого уважение к святому чувству любви, уважение к самому себе? И на чем основана его любовь к Софье? Все слова, выражающие его чувство к Софье, так обыкновенны, чтобы не сказать пошлы!"…и любовь Чацкого так пошла, ибо она нужна не для себя, а для завязки комедии, как нечто внешнее для нее; оттого-то и сам Чацкий -- какой-то образ без лица, призрак, фантом, что-то небывалое и неестественное" -заключает Белинский.

Во многом, одностороння оценка Софьи у Белинского. Говоря о Софьи, Белинский негодует: "Светская девушка, унизившаяся до связи почти с лакеем. Это можно объяснить воспитанием -- дураком отцом, какою-нибудь мадамою, допустившею себя переманить за лишних пятьсот рублей. Но в этой Софье есть какая-то энергия характера: она отдала себя мужчине, не обольстясь ни богатством, ни знатностию его, словом, не по расчету, а напротив, уж слишком по нерасчету; она не дорожит ничьим мнением, и когда узнала, что такое Молчалин, с презрением отвергает его, велит завтра же оставить дом, грозя, в противном случае, все открыть отцу." Ведь "меркою достоинства женщины может быть мужчина, которого она любит, а Софья любит ограниченного человека без души, без сердца, без всяких человеческих потребностей, мерзавца, низкопоклонника, ползающую тварь, одним словом -- Молчалина."

Решительно и безоговорочно отвергает Белинский «субъективизм» и «дидактичность» комедии, то, что в ней все время «выглядывает смеющееся лицо самого автора»: всякое выражение в художественном произведении взгляда писателя казалось Белинскому в этот период недопустимым «субъективизмом» и «дидактичностью».

"Но нигде субъективность автора не проявилась так резко, так странно и так во вред комедии, как в очерке характера Молчалина, который он заставляет делать самого же Молчалина: "Мне завещал отец, Во-первых, угождать всем людям без изъятья: Хозяину, где доведется жить, Слуге его, который чистит платья, Швейцару, дворнику -- для избежанья зла, Собаке дворника, чтоб ласкова была!" … Скажите, бога ради, станет ли какой-нибудь подлец называть себя при других подлецом? -- Ведь Молчалин глуп, когда дело идет о чести, благородстве, науке, поэзии и подобных высоких предметах; но он умен, как дьявол, когда дело идет о его личных выгодах. Он живет в доме знатного барина, допущен в его светский круг и совсем не болтлив, но очень молчалив: так кстати ли ему подавать оружие на себя горничной, так простодушно хвастаясь своею подлостию?..".

Белинский даёт в своей статье наиболее полный образ Фамусова: "Фамусов -- лицо типическое, художественно созданное. Он весь высказывается в каждом своем слове. Это гоголевский городничий этого круга общества. Его философия та же. Знатность, вследствие чинов и денег, -- вот его идеал жизни".

"Но нигде не высказывается он так резко и так полно, как в конце комедии; он узнает, что дочь его в связи с молодым человеком, что ее, следовательно, и его доброе имя опозорено, не говоря уже о тяжелой, жгучей душу мысли быть отцом такой дочери -- и что ж? -- ничего этого и в голову не приходит ему, потому что ни в чем этом он не видит существенного: он весь жил и живет вне себя: его бог, его совесть, его религия -- мнение света, и он восклицает в отчаянье:"Моя судьба еще ли не плачевна:Ах, боже мой! что станет говоритьКнягиня Марья Алексевна!..".

Говоря, например, об образе Репетилова, Белинский замечает: "Это лицо типическое, созданное великим творцом!..". В его критической статье слишком мало упоминаний об этом герое: ". Так, критик считает Репетилова всего лишь небольшим элементом в гениальной картине художника: "…не говорим уже о Репетилове, этом вечном прототипе, которого собственное имя сделалось нарицательным и который обличает в авторе исполинскую силу таланта".

В заключении об образах в комедии, Белинский пишет: "Нет, эти люди не были представителями русского общества, а только представителями одной стороны его…".

Но здесь же Белинский определяет и драматургическое новаторство Грибоедова, которое заключалось в том, что он отказался от жанровых канонов классицистической "высокой" комедии. Он отказывается от александрийского стиха, которым написаны "эталонные" комедии классицистов и заменяет его вольным ямбом, который позволял передавать оттенки живой разговорной речи: "…комедия Грибоедова, во-первых, была написана не шестиногими ямбами с пиитическими вольностями, а вольными стихами, как до того писались одни басни; во-вторых, она была написана не книжным языком, которым никто не говорил, которого не знал ни один народ в мире, а русские особенно слыхом не слыхали, видом не видали, но живым, легким разговорным русским языком; в-третьих, каждое слово комедии Грибоедова дышало комическою жизнию, поражало быстротою ума, оригинальностию оборотов, поэзиею образов, так что почти каждый стих в ней обратился в пословицу или поговорку и годится для применения то к тому, то к другому обстоятельству жизни, -- а по мнению русских классиков, именно тем и отличавшихся от французских, язык комедии, если она хочет прослыть образцовою, непременно должен был щеголять тяжелостию, неповоротливостию, тупостию, изысканностию острот, прозаизмом выражений и тяжелою скукою впечатления; в-четвертых, комедия Грибоедова отвергла искусственную любовь, резонеров, разлучников и весь пошлый, истертый механизм старинной драмы; а главное и самое непростительное в ней было -- талант, талант яркий, живой, свежий, сильный, могучий...".

Так, необычайную популярность комедии Грибоедова критик объясняет отказом драматурга от принципов французского классицизма, разговорностью языка «Горя от ума». Белинский также указывает на общественное значение комедии («она была самою злою сатирою на это общество...»).

Эта статья свидетельствует о глубоком внимании и уважении Белинского к Грибоедову и его комедии. «Горе от ума» есть явление необыкновенное, произведение таланта сильного, могучего», «прекрасное, делающее истинную честь отечественной литературе произведение», «Грибоедов принадлежит к самым могучим проявлениям русского духа...», — заявления такого рода мы не раз встречаем в статье.

С восхищением говорит критик о замечательном мастерстве, с которым написаны отдельные сцены, вылеплены характеры, представляющие барскую Москву начала XIX века. Даже характеристика Чацкого — в тех случаях, когда критик рассматривает его не как художественный образ, а как выразителя определенных убеждений, — окрашивается подчас у Белинского в сочувственные тона («Его остроумие вытекает из благородного и энергического негодования против того, что он, справедливо или ошибочно, почитает дурным и унижающим человеческое достоинство, — и потому его остроумие так колко, сильно, и выражается не в каламбурах, а в сарказмах» и т. д.).

"Грибоедов принадлежит к самым могучим проявлениям русского духа. В "Горе от ума" он является еще пылким юношею, но обещающим сильное и глубокое мужество, -- младенцем, но младенцем, задушающим, еще в колыбели, огромных змей, младенцем, из которого должен явиться дивный Иракл. Разумный опыт жизни и благодетельная сила лет уравновесили бы волнования кипучей натуры, погас бы ее огонь, и исчезло бы его пламя, а осталась бы теплота и свет, взор прояснился бы и возвысился до спокойного и объективного созерцания жизни, в которой все необходимо и все разумно, -- и тогда поэт явился бы художником и завещал потомству не лирические порывы своей субъективности, а стройные создания, объективные воспроизведения явлений жизни...".